Сделай Сам Свою Работу на 5

Новаторство романной техники. 2 глава





Пластика изображения. Одна из феноменальных особенностей творческой манеры Толстого заключается в его способности создавать такие картины жизни, которые вызывают почти физическое ощущение реальности изображаемого. «Нарисованное» словом писателя вырас­тает перед читателем с неотразимой убедительностью второй природы, не менее правдивой, чем сама действительность. По словам М. Горь­кого, рука в таких случаях невольно тянется, чтобы пальцем потрогать то, что высказано Толстым.

Глубокой психологической мотивировкой поступков И СОСТОЯ персонажей этого эффекта не объяснить. Его причины лежат в ^ бой организации художественной ткани повествования. Она строится Толстым в расчете на психологию читательского восприятия. Этой проблеме он не случайно уделял такое повышенное внимание как практик, и как теоретик искусства. «Описания, — замечает он тогда хороши и действуют на читателя, когда читатель сливается душой с описываемым, а это бывает только тогда, когда описываемые впечатления и чувства читающий может перенести на себя». Толстой так строит повествование, что все, о чем говорит автор, читатель получает возможность представить себе так, как подсказывает ему его собственный жизненный опыт, пережитые им когда-то и переживае­мые сейчас, в процессе чтения, мысли и чувства, испытанные и испы­тываемые ощущения. Возникает своеобразный подтекст изображаемого. Автор заставляет напряженно, творчески работать воображение читателя, делает нас как бы самостоятельными творца­ми художественного образа. Как это ни парадоксально звучит, но впе­чатление конкретности, физического бытия изображаемого возникает именно потому, что он оставляет за читателем право дополнить писа­теля собственными представлениями и сознательно не дорисовывает картину. В особенности это заметно в правке Толстым текста, гото­вого отравиться в печать.



Текст гранок («Война и мир») Он отворил окно- Перед самым окном был ряд подстриженных лип. черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. За липами была какая-то блестящая крыша, правее большая береза и выше ее почти полная луна на светлом, почти беззвездном небе.



Авторская правка

Он отворил окно...Перед самым окном был ряд подстриженных де­рев. черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Даль­ше за черными деревами была какая-то блестящая росой крыша, правее под деревами какая-то мокрая кудрявая растительность с се­ребристыми кое-где листьями и стеблями и большое кудрявое дере­во с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном весеннем небе.

Толстой словно избегает называть вещи своими именами. «Перед самым окном был ряд подстриженных лип», — пишет он и затем меня­ет единственное слово на более неопределенное: «дерев». «Правее под деревами была какая-то мокрая кудрявая растительность с серебристыми кое-где листьями и стеблями», - дополняет он картину, не гово­ря, однако, что это за «сочная кудрявая растительность», и предостав­ляя, видимо, читателю самому предположить, что это такое; и наконец, «большая береза» становится после авторской правки таким же за­шифрованным образом: «большое кудрявое дерево с ярко белым ство­лом и сучьями».

Толстой смотрит на мир глазами героя, но дает теперь уже не ре­зультат его раздумий, а самый процесс движения его мысли, иными сло­вами говоря, читатель оказывается втянут в творческий процесс воспроизведения картины жизни, появляющейся перед ним. Это один из тех примеров, а их множество, который дает особенно ясно понять, какое значение имеет стремление Толстого активизировать читательс­кое воображение. Именно в силу того что перед читателем возникает возможность воспроизвести то, что ему показывает художник, на ос­нове личного опыта, обращаясь к испытанному им самим, и возникает то редкое в искусстве явление, когда словесное изображение развер­тывается порой перед нами с удивительной реальностью картины, не менее правдивой, чем сама жизнь.



Анализируя еще в 60-х годах лучшие образцы художественной про­зы, Толстой приходит к выводу, что «в истории русской литературы со времени Пушкина» нет ни одного выдающегося произведения, которое вполне бы укладывалось в традиционные европейские формы.

Но его собственный опыт был таким же: он открывал своим твор­чеством новые горизонты искусству, давал миру новые литературные формы, каких никогда не бывало прежде.

Драматургия

«Власть тьмы». Гениальный прозаик, Толстой оставил свой след в истории мирового и русского искусства как выдающийся драматург.

В 1886 г. создается пьеса «Власть тьмы». Патриархальная русская деревня рушилась на глазах Толстого. Денежные капиталистические отношения, вторгающиеся в жизнь, калечат судьбы людей, и писатель спешил высказать свое отношение к этому безжалостному истори­ческому процессу, считая его величайшим несчастьем: неумолимо на­ступающей «властью тьмы», вытесняющей свет христианских заповедей. Используя реальный судебный факт (уголовное дело кре­стьянина Тульской губернии Ефрема Колоскова, которого он посетил в тюрьме), писатель создает не просто драматический, а трагедийный сюжет: Никита начинает с содействия в отравлении хозяина дома, Петра, у которого служит в работниках, а кончает убийством собственного только что родившегося ребенка. Анисья (сначала любовница Никиты, потом жена) и в особенности его мать, Матрена; - еще более зловещие фигуры. Они одержимы жаждой богатства и ни перед чем не останавливаются, хотя предельно правдивы и достоверны во всем как художественные лица: одной движет женская любовь' другой — любовь материнская. Но обе так или иначе невероятно же' стоки в стремлении к своей цели — прибрать к рукам нехитрое крес­тьянское богатство, достаток всего лишь средней руки. Сам Никита раз ступив на скользкий путь, безвольно катится в пропасть преступления, не имея сил противиться злу, опускаясь все ниже и ниже. Пре­дает сироту, девушку, любящую его (Марина); прежде веселый работящий, энергичный, добродушный крестьянский парень, в финале он - опустившийся пьяница; открыто, на глазах Анисьи и матери, живете падчерицей. Своего ребенка он убивает в погребе дома, дос­тавшегося ему во владение за соучастие в первом преступлении. Под­заголовком пьесы Толстой выбрал русскую пословицу: «Коготок увяз, всей птичке пропасть».

Только в самый последний момент наступает просветление, и Ни­кита кается перед народом в своих грехах.

Провозвестником, - вполне можно было бы сказать, прямым «ру­пором», - авторских идей в пьесе оказывается в высшей степени стран­ный герой, Аким, отец Никиты. Толстой исключает ощущение резонерства и сохраняет чувство правды, используя совершенно нео­жиданный художественный прием: он доверяет высказать любимейшие свои идеи (о христианском миропонимании — единственной опоре доб­родетельной жизни, о разрушительной власти денег) какому-то косно­язычному «проповеднику», который и слов-то не может толком связать и объясняется едва ли не жестами и междометиями. Вот образец его «красноречия»: «Я, значит, к тому говорю...потому, значит, так, трафлялось. Ладишь, значит, как себе лучше, да про бога, так, и запамяту­ешь; думаешь лучше„.на себя воротишь, глядь, ан накошлял на шею себе, значит; думая, как лучше, ан хуже много, без бога-то».

Герой в какой-то мере комичен по своему простодушию, но именно он поднимается в финале до трагедийного пафоса, поддерживая сына в его страшном признании, не давая ему отступить назад в решимости прилюдно покаяться перед народом в своих грехах:

Аким (в восторге). «Бог простит, дитятко родимое. (Обнимает его.) Себя не пожалел, он тебя пожалеет. Бог-то, бог-то! Он во!..»

Впереди Никиту ждет каторга, но человек нашел себя вновь, а это главное, утверждает автор. Власть тьмы не всесильна, если жить по христианским заветам.

«Плоды просвещения». Еще не закончив трагедии, Толстой одно­временно с ней начал работу над новой пьесой, комедией «Плоды про­свещения». В первоначальном варианте она возникла в виде текста для домашней постановки (по просьбе дочери писателя Татьяны Львовны) и, как всегда, не имела того широкого дыхания значительных соци­альных и нравственных идей, какие получит в позднейших редакциях.

Одно из ее ранних заглавий («Исхитрилась») отражало довольно простую комедийную основу действия — плутни дворовой девушки, ду­рачащей господ. Однако шло время, и пьеса, по мере увлечения авто­ра ею, приобретала все более резкую сатирическую направленность, а в сюжете развертывалась драматическая ситуация: борьба мужиков за землю.

Под пером Толстого возникает резкий контраст: люди интеллиген­тного круга, владельцы земли (Звездинцев, хозяин дома, где развер­тывается действие, имеет 24 тыс. десятин земли в разных губерниях), коротающие время в праздности, не занятые делом, — и крестьяне де­ревни, попадающие в барский дом в надежде приобрести так необхо­димую им землю, пораженные не только роскошью, но прежде всего нелепостью, неразумием господ, их бездельем, рабочему люду кажу­щимся противоестественным, невозможным.

Большое значение в комедии имеет группировка персонажей: там, где появляются мужики, всегда возникает оппозиция господам, кото­рых не щадит автор. Сатирические краски ложатся крупными мазками, комизм оказывается временами гипертрофированным, хотя герои ос­таются в высшей степени правдоподобными.

Подчеркнутый тон сатирической откровенной насмешки проявля­ется еще до начала действия — уже в перечне и в кратких авторских характеристиках персонажей. Например, Василий Леонидович Звез­динцев, сын хозяина дома: 25 лет, кандидат юридических наук, без оп­ределенных занятий, член общества велосипедистов, общества конских ристалищ и общества поощрения борзых собак. Молодой человек, пользующийся прекрасным здоровьем и несокрушимой самоуверенно­стью. Говорит громко и отрывисто. Либо вполне серьезен, почти мра­чен, либо шумно-весел и хохочет громко.

Подстать ему его приятель, Петрищев: лет 28, кандидат филологи­ческих наук, ищущий деятельности, член тех же обществ, как и Васи­лий Леонидыч, и, кроме того, общества устройства ситцевых и коленкоровых балов. Плешивый, быстрый в движениях и речи и очень учтивый.

И в поступках своих герои комедийно заострены. Звездинцев, бли­жайшее его окружение, единомышленники и противники - все помешаны на спиритических явлениях; жена, истерическая барыня видит «инфекцию» и дифтерийную заразу и кропит вдоме «гадость'0^ дети мечутся между балами, спевками, репетициями, посещениями d личного рода собраний, модных вечеров; между «делом» поучают мужиков: что, где и когда нужно сеять; и все заняты новым повальнь увлечением — составлением нелепых шарад. Если мужики едины в своих вкусах, привычках, в своем стремлении во что бы то ни стало добиться земли, без которой им «зарез», то в барской среде идут раздоры и грызня: мужа с женой и сыном; жены — с мужем и дочерью; Коко (бя. рон Клинген) терпеть не может Вово; Бетси — Коко и Петрищева и т.д

Иногда самодурство господ перерастает в холодную жестокость- княгиня Мосолова (сестра хозяина дома) не вошла в комнату, где уми­рала ее дочь, из-за опасения заразиться, в то время как за ребенком самоотверженно ухаживали слуги. Баре вызывают у мужиков осужде­ние и смех; они потешаются над их времяпрепровождением, невоздер­жанностью, глупостью, рассказывают забавные всевозможные байки о причудах господ. Таня, крестьянская девушка, сохраняет и на службе в качестве горничной недюжинную силу, нужную в деревенском труде: чего стоит, говорит она, каждый день затягивать «рыхлую» хозяйку в корсет: то же самое, что «засупонить», смеются мужики, т.е., приме­няя немалое физическое усилие и ловкость, сноровку, закрепить хомут на лошади.

Общение с барством не проходит даром и для самих крестьян, не­редко заканчиваясь или трагическим исходом (судьба деревенской де­вушки Насти), или нравственным уродством — слуга молодого хозяина Григорий, подловатый человек, усвоивший внешние барские ухватки, очень напоминающий чеховского Яшу из «Вишневого сада». Он спо­собен на прямое предательство.

Однако и мужики, носители патриархальных деревенских начал, так дорогих автору, рисуются в подчеркнуто комедийном духе, всегда появ­ляясь на сцене не иначе как вместе, да еще под условными именами: «1-й мужик», «2-й мужик», «3-й мужик». Они так же косноязычны и немногословны, как и Аким во «Власти тьмы». Автор комедии предвос­хитил Чехова с его Епиходовым («Вишневый сад»), предлагая герою (1 -й мужик»)высказаться, например, подобным образом: «Двистительно, это как есть. Происходит...значит, насчет покупки собственности земли. Так мир нас, примерно, и вполномочил, чтобы взойтить, значит, как полагается, через государственную банку с приложением марки узаконенного числа». Или: «Двистительно, как за подписью руки при- ложенья, дело в окончании, мы только денежки предоставить с нашей благодарностью».

Толстой развивает комедийный прием, разработанный еще Остро­вским, когда персонажи из простонародной среды, наслушавшись гос­под, пускаются плести свои «словеса», коверкая чужие речевые ухватки на свой лад.

Между тем земля, о которой идет речь, нужна мужикам, как воз­дух, без нее они пропадут, без нее им «жить нельзя». Беспокойство и крайнюю их нужду высказывает 3-й мужик (в тексте комедии он назван Чиликин, т.е. как и Аким во «Власти тьмы»). Автор наделяет его един­ственной репликой, которую тот постоянно повторяет (она оказалась настолько выразительной, что со временем стала пословицей): «Зем­ля малая, — не то что скотину, а курицу, скажем, и ту выпустить неку­да». («Нам без этой земли надо жизни решиться», — вторит ему 2-й мужик.)

Тане все-таки удается исхитриться и провести господ: чудеса на спи­ритическом сеансе устраиваются ею так, что барин подписывает куп­чую. И хотя в последний момент обман открывается (предает Таню лакей Григорий), Звездинцева и его ученых друзей невозможно пере­убедить. Чего только не вытворяет необразованная деревенская девуш­ка в тот вечер, но откровенное и грубое шарлатанство истолковывается как бесспорные факты, свидетельствующие о вмешательстве потусто­ронних сил, и как «слишком серьезные вещи», чтобы о них можно было рассуждать дилетантам или людям несведущим. «Да, как мы еще дале­ки от Европы!» — глубокомысленно заключает профессор Кругосветлов.

Плоды «просвещения» оказались горьки. Мир господ в сатиричес­кой трактовке автора комедии не только смешон, но и страшен в своей деградации, тупой самоуверенности, равнодушии ко всему, кроме них самих. «Кабы знать, ни в жисть не взялся бы. Это засушит хуже любой болести», — резюмирует один из мужиков. По словам самого Толсто­го, он стремился к тому, чтобы образы крестьян возбуждали сочувствие к безвыходному их положению. Между тем и комедийный эффект пье­сы оказался исключительно ярок, и она с успехом прошла по театраль­ным сценам России и европейских стран.

«Живой труп». Как и во «Власти тьмы», в основу сюжета пьесы было положено известное в судебных кругах уголовное дело - супру­гов Гимеров, обвиненных в «двоеженстве», в то время сурово карав­шемся. Оттолкнувшись от реального факта, Толстой создал сложную психологическую и социальную коллизию, даже в незавершенной ре­дакции ставшую одним из шедевров русской и мировой драматургии.

В центре пьесы - образ Федора Протасова, человека, принадле­жавшего к высоким слоям общества. Его «падение»: запой и разгул, увлечение цыганки хора, промотанное собственное состояние и состояние жены, знакомство с «дном» жизни, — автор объясняет не слабость характера своего героя, а обостренным чувством фальши, несправедливости, в чем бы ни проявлялись они: в частной в частной ли жизни, в семенных отношениях или в общественном устройстве. Горький пьяница, отщепенец. Федя, как его все зовут, хранит в душе более высокие требования чести, долга, справедливости, чем окружающие его люди «порядочного общества».

Оригинальность построения конфликта в пьесе состоит в том, что в нем нет ни правых, ни виноватых, нет борьбы, доброй или злой воли а есть драматическое стечение обстоятельств. Не случайно работа над пьесой началась в 1900 г. после того, как Толстой побывал на спектак­ле Московского Художественного театра: в тот вечер, 14 января, шел «Дядя Ваня» Чехова, вызвавший его отрицательную оценку, но его новое произведение по способам организации, конфликта тоже оказа­лось новаторским явлением в драматургии.

Одной версии 1 чеховской - крушения человеческой судьбы Тол­стой противопоставил другую, где в полной мере высказался его тем­перамент протестанта, бунтаря, ниспровергателя существующего порядка вещей.

Федор Протасов порывает не просто с жизнью своей семьи, с лю­бящей женой (Лиза), с размеренным, добропорядочным укладом, а со всей окружающей его жизнью, лишающей человека внутренней свобо­ды и права выбора. Вот почему он чутко вслушивается в цыганскую песню, которая так захватывает его: «Это степь, это десятый век, это не свобода, воля». В песне заключены для него такие проявления души, какие не знает жизнь: «И где же делается то все, что тут высказано?.. И зачем может человек доходить до этого восторга, а нельзя продол­жать его?»

Герой настолько странен и так «выламывается» из норм обыденной жизни, что оказывается между нескольких огней: одни относятся к нему с ненавистью (Каренина и мать Лизы), другие — с презрительной снис­ходительностью (князь Абрезков), третьи — с любовью и восхищени­ем (цыганка Маша, Саша - сестра Лизы Протасовой), третьи находят возможным использовать его с целью шантажа. «Он сам себе враг», 1 говорит о нем князь Абрезков. Но он враг и другим: промотав собствен­ное состояние, транжирит состояние жены, опускается все ниже по социальной лестнице, превратившись, наконец, в бродягу, в люмпена. Он вполне осознает, что приносит несчастье близким ему людям, но не может остановиться. Он готов уйти, чтобы не мешать чужой жизни. Но в условиях, в какие его поставило общество с его законами, это можно сделать только через суд и через процедуру развода, а это значит - сно­ва придется кривить душой: взятки в консисторию (.церковные присут­ственные места) и судебным чиновникам, снова ложь, потому что нужно брать вину на себя, причем вину в супружеской неверности, хотя он ни в чем не погрешил против уз брака. Он так и не научился спокойно лгать, в этом его «несчастье». Остается единственный путь, убрать са­мого себя, пойти на самоубийство. Он готов и это сделать, но, уже при- ставив револьвер к виску, слабый, безвольный человек, он не отваживается на этот шаг. Выход находится неожиданно простой. Его подсказывает Федору цыганка Маша. Пожалуй, это редчайший эпизод, когда Толстой начинает выдумывать своих героев и их психологию, в чем он справедливо упрекал М.Горького. Приятельница-цыганка, не то что увлекающаяся литературой, а говорящая-то плохо по-русски, вдруг спрашивает: «Читал ты «Что делать?»? Скучный это роман, а одно очень, очень хорошо». Хорошо — это мнимое убийство: нужно сделать вид, что утопился, тем более что все знают — он не умеет плавать.

Это и станет решением, которое впоследствии приведет к кровавой, роковой для героя развязке. Федор Протасов инсценирует самоубий­ство; отныне считается, что он погиб. Сам же он, совершенно опустив­шийся, появляется в темных притонах Саратова, обитает в ночлежных домах, пока в запущенном трактире какой-то проходимец, подслушав его признание, выдает его полиции. Недолгое судебное разбирательство должно закончиться тем, что, согласно уголовному законодательству, новый брак Лизы с Карениным должен быть расторгнут, и она вместе с прежним мужем отправится в ссылку в Сибирь, будет подвергнута церковному покаянию, и ее опять свяжут с Федей узами брака, посты­лого и ей и ему. Перед вынесением приговора Федор Протасов, неза­метно получив все тот же пистолет, который когда-то уже появлялся у него в руках, на глазах у публики и судейских чиновников стреляется и умирает, тем самым освободив Лизу от ужаса ссылки, себя — от ужаса существования с тяжелым грехом на душе.

Такова достаточно простая фабула пьесы, но напряженная и ди­намичная, заканчивающаяся смертью героя. Сюжет же произведения оказывается очень необычным и своеобразно построенным: в нем нет сквозного движения событий, он распадается на несколько сцен, да­вая три отчетливых социальных среза: привилегированное сословие (здесь — преимущественно светское общество); простонародная сре­да, обитатели «дна» и третий план, всегда вызывавший особенно ос­трую критическую атаку Толстого, — бездушная судебная система и произвол судейских чиновников. В этих трех сегментах сюжета пред­ставлены различные персонажи: люди «порядочного общества», аристократии высшего чиновничьего круга (Каренин, несмотря на молодость, - уже камергер и статский советник; его мать, имеющая влияние в свете; семейство Лизы; князь Абрезков), мелкая сошка - следователи, адвокаты, офицеры — собутыльники Феди, и, наконец он сам. в финале пьесы - полунищий, полубродяга в окружении опустившихся, сомнительных личностей. ■ .

Резким контрастом на фоне «сливок общества» и обитателей «дна» рисуется образ цыганки Маши. Она как раз и олицетворяет нравствен­ную силу народа. Это своеобразная художественная параллель харак­теру Федора Протасова: человек такой же цельности, искренности «Только любовь дорога», - говорит она. Простая цыганка хора, вос­питанная «на корысти», несет в себе самоотверженное, чистое чувство, все отдает, не требуя ничего. Этот луч света, по словам Феди, согрев­ший его, эта любовь, которую он тоже ничем не осквернил, всегда ос­тается в нем, поддерживает его, дает силы жить как самое задушевное воспоминание. Умирая, он представляет себе рядом именно Машу. Ее образ, слитый с песней, возникает в гаснущем сознании героя. После­дние его слова обращены к ней: «Маша опоздала... (Плачет). Как хорошо-как хорошо...(Кончается)».

В заключительном шестом действии драмы то, что было уже выс­казано в экспозиционной части: необходимость судебных действий и вся ложь, связанная с ними, - обретает живую плоть и кровь конкретных действующих лиц. Федя Протасов оказывается в мертвой хватке суда и судейских чиновников. Но суд над «преступником» становится у Тол­стого судом над судом: такие резкие, безжалостные выпады против бес­смысленных законов и судебного делопроизводства можно найти только в «Воскресении». В схватке с судейскими деятелями Толстой достига­ет страстной силы обличения, вершин публицистической патетики. Здесь не только обнажены бесчеловечность и отсутствие всякого смыс­ла в законе, но и показаны во всей красе их исполнители: жалкое пле­мя чиновников, их желание безмерно, безнаказанно оскорблять и унижать человека, попавшего в судебную западню. Они не просто рав­нодушны к порученному делу, а наслаждаются беспомощностью, без­защитностью своих жертв. Требованием закона творится на каждом шагу беззаконие - вот мысль Толстого.

«Ах, господин следователь, - говорит Федя, - как вам не стыдно. Ну что вы лезете в чужую жизнь? Рады, что имеете власть, и, чтоб по­казать ее, мучаете не физически, а нравственно людей, которые в ты­сячи раз лучше вас». И затем он развертывает суть человеческой драмы, которая, попадая под пресс судебной машины, убивает в человеке все человеческое: Федя. Нечего просить. Я скажу все, что думаю. (Письмоводи­телю.) А вы пишите. По крайней мере в первый раз будут в протоко­ле разумные человеческие речи. (Возвышает голос.) Живут три человека: я, он, она. Между ними сложные отношения, борьба добра со злом, такая духовная борьба, о которой вы понятия не имеете. Борь­ба эта кончается известным положением, которое все развязывает. Все успокоены. Они счастливы — любят память обо мне. Я в своем паде­нии счастлив тем, что я сделал, что должно, что я, негодный, ушел из жизни, чтобы не мешать тем, кто полон жизни и хороши. И мы все жи­вем. Вдруг является негодяй, шантажист, который требует от меня участия в шантаже. Я прогоняю его. Он идет к вам, к борцу за право­судие, к охранителю нравственности. И вы, получая двадцатого числа по двугривенному за пакость, надеваете мундир и с легким духом ку­ражитесь над ними, над людьми, которых вы и мизинца не стоите, ко­торые вас к себе в переднюю не пустят. Но вы добрались и рады...

Судебный следователь. Уведите его. Я арестую вас.

Федя (к Каренину и Лизе). Так простите.

Каренин (подходит и подает руку). Так, видно, должно было быть.

Лиза проходит. Федя низко кланяется.

В зале суда происходит то, на что никто не рассчитывал: «Не их су­дят, а они судят общество», — говорит молодой адвокат.

Финал, как часто бывает у Толстого, обращен к началу всей ком­позиционной структуры пьесы: первая попытка самоубийства — и ро­ковой выстрел, развязавший узел невольной уголовной драмы; даже орудие убийства то же — револьвер, дважды предлагаемый Протасову одним и тем же лицом (несостоявшимся самоубийцей, имевшим когда- то отношение к судейской среде, Иваном Петровичем). Пьеса, которую Толстой считал незавершенной, демонстрирует внутреннюю цельность и законченность в реализации авторского замысла.

Существующая ныне редакция «Живого трупа» была окончена к концу 1900 г. Толстой не продолжил работу над ней. Впервые пьеса была представлена на сцене — уже после смерти писателя — в Мос­ковском Художественном театре в 1911 г. С этого момента идо насто­ящего времени продолжается триумфальный успех ее постановок в России и во многих странах мира.

 

АНТОН ПАВЛОВИЧ ЧЕХОВ (1860-1904)

Творческая судьба А.П. Чехова полна драматизма, несмотря на внешне спокойную биографию писателя. Его дед был крепостным крестьянином, а отец - мелким лавочником, но дело вел неудачно и бежал из провинциального, захолустного Таганрога, где жила семья шумную Москву, чтобы там, в многолюдье, скрыться от кредиторов. Подростком Чехов испытал все тяготы «амбарной» жизни, исполняя роль мальчика-приказчика, и долго ему потом приходилось, по его признаниям, «выдавливать из себя по капле раба».

Он получил раннюю известность, но его ждала и ранняя гибель: Чехов умер 44 лет в полном расцвете своего гения. Он был врач, окон­чил (1879-1 884) медицинский факультет Московского университета, лечил других, но себя не мог спасти от туберкулеза (скончался 2 июля 1904 года в небольшом немецком городке Баденвейлере).

В момент уже упрочившейся известности, в преддверии славы Че­хов совершил в 1890 г. загадочный для многих поступок: уже больной чахоткой, отправился один, без спутников на Сахалин через Сибирь по ужасным, разбитым дорогам, точнее было бы сказать, по русскому бездорожью, в весеннюю распутицу (выехал из Москвы в конце ап­реля 1890 г.), в открытых повозках, у которых то и дело ломались оси, переплывал разлившиеся сибирские реки, т.е. не раз рисковал голо­вой, чтобы оказаться на острове Сахалине - месте каторги и «невы­носимых страданий, на какие только бывает способен человек вольный или подневольный», как сам писал. Вернулся Чехов в Москву лишь в декабре 1890 г. Тогда же он сообщал А.С. Суворину: «Работа у меня была напряженная; я сделал полную и подробную перепись всего са­халинского населения и видел все, кроме смертной казни... чувство же привез я с собою нехорошее... Сахалин представляется мне целым адом». Следствием этой поездки стала книга очерков (1893—1894) «Остров Сахалин» (Чехов гордился тем, как весело говорил, что в его «беллетристическом» гардеробе появился и «арестантский халат»), а также рассказы «Гусев», «Бабы», «В ссылке», «Убийство».

Долгие годы он выступал под псевдонимами в юмористических развлекательных газетках и журналах. Его пародии и рассказы, живые, полные остроумия и самого неподдельного веселья, сразу же обрати­ли на себя внимание. Но уже в ранних произведениях проявились, по­мимо юмора, и другие черты его дарования: тонкий лиризм («Верба»), лирико-драматические сюжетные построения («Цветы запоздалые»), резкая социальная критика («Смерть чиновника», «Устрицы», «Унтер Пришибеев»), постановка болезненных общественных проблем, вы­ходящих за пределы «поэтических» тем: например, борьба с прости­туцией, скрытой и явной («Хористка», «Знакомый мужчина», «Припадок»), ужас деревенской жизни, калечащей судьбы людей («За яблочки», «Барыня»).

Со временем его произведения становились все более насыщен­ными философскими проблемами: человек и природа, человек и об­щество, русская жизнь и мировая цивилизация (один из его героев с горечью говорит: мы отстали от Европы лет на двести). Уже в середи­не 80-х годов дала о себе знать провидческая сила его идей. Чехов пер­вым обнаружил следы надвигающейся экологической катастрофы, созданной человеком, но несущей страшные беды самому человеку и человечеству. Именно он поставил тогда же с исключительной силой и глубиной вопрос о трудности соотнесения естественнонаучного и гу­манитарного образа мысли, что превратится в одну из актуальнейших проблем лишь спустя столетие, в конце XX в. Один из его героев, ес­тествоиспытатель фон Корен, говорит в повести «Дуэль», что гумани­тарные науки тогда только будут удовлетворять человеческую мысль, когда в движении своем они встретятся с точными науками и пойдут с ними рядом, но скорее земля покроется ледяной корой раньше, добав­ляет он, чем это случиться. Так и произошло: научно-техническая ре­волюция (НТР), выдвинув идею экспансии точных дисциплин, не приблизила разрешение проблем духовности, тайн работы сознания, творческой деятельности, а скорее отдалила их постижение, отправив научную мысль по ложному следу.

Чехов по-своему интерпретировал вопрос и о свободе личности, когда-то так волновавший автора «Братьев Карамазовых»: счастье невозможно среди неизбывных несчастий других, можно лишь, утвер­ждает Чехов, приближать его — своими страданиями, своими усилия­ми и трудом. Наконец, само искусство рассматривалось им в духе его гениальных предшественников — Толстого и Достоевского — как ве­личайшая сила воздействия на людей, зловещая или благородная в зависимости от того, какие цели ставит перед собой.

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.