ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ (1828-1910) 5 глава

Чернышевский имеет в виду, говоря о новаторских приемах Толсто­го, прежде всего Тургенева и Гончарова, известнейших уже в то время писателей, дававших в художественной картине именно конечные ре­зультаты скрытого процесса психического развития вполне в духе мыс­ли, высказанной Тургеневым: «Писатель должен быть психологом, но тайным». Толстой же делает явным как раз процесс самодвижения, саморазвития мыслей, чувств, состояний своих героев. Мгновение может быть развернуто у него в громадное пространство изображения «для­щегося мига». В этом смысле он далеко опередил искусство XX столе­тия, например кинематограф, дав ему возможность использовать это свое открытие, как, впрочем, и другое, принадлежащее тоже ему и выс­казавшееся ярко уже в ранних его произведениях, — внутренний моно­лог, т.е. слово героя, звучащее как бы «за кадром», не иллюстрируя его, а создавая параллельный ему и авторскому повествованию художе­ственный ряд.

Целеустремленность поиска. Поражает целеустремленность и це­лесообразность ранних художественных поисков Толстого. Он подтвер­ждает парадоксальное наблюдение великого романиста уже XX столетия Эрнеста Хемингуэя, во многом унаследовавшего его приемы: истинный талант всегда начинает с малых форм, и только посредствен­ность сразу же принимается за эпопею. Толстой начал именно с малых форм. «Детство» представляло собой ряд кратких фрагментов, объе­диненных одним героем, затем последовали рассказы кавказского цикла и «Севастопольские рассказы». Это легко обозримое пространство повествования, воспринимаемое на одном дыхании читателем. Здесь нет возможности скрыться за хитросплетениями сюжета или сложно зак­рученной интригой. Если это и не рассказ «в ладонь величиной», как юмористически определял Чехов свой идеал краткости, то, во всяком случае, в нем как на ладони видны все достоинства и недостатки автор­ской работы. Для начинающего писателя это замечательное поле экс­периментов и поисков, чтобы отточить свои приемы мастерства.

Затем, уже в 1856 г. Толстой пишет повесть, в первоначальном за­мысле имевшую название «Отец и сын». Некрасов «реабилитировал» себя, если вспомнить его ошибку с публикацией «Детства», посовето­вав автору — на этот раз очень удачно — изменить заглавие повести на иное: «Два гусара»; под этим именем повесть получила широкую изве­стность. Но она, как и «Детство», представляла собой соединение всего лишь двух контрастных эпизодов и не имела сквозного сюжета. Толстой сделал еще одну попытку создать повесть («Семейное счастье»), не имев­шую успеха. И только в 1862 г. он, наконец, завершил «Казаков» — клас­сическое произведение в жанре повести: с многими действующими лицами, с развернутым сюжетом, с постановкой важнейших проблем (народ и герой, история кавказского казачества и кавказская война), с широкой панорамой быта, с обильным введением фольклорных мотивов.

После «Казаков» Толстой почти не печатается. Это был спад, за­тишье. Но перед взрывом громадной творческой силы: он стоял у по­рога создания первого своего гениального романа «Война и мир».

«Война и мир»

История создания. Роман «Война и мир» — высшее достижение художественного гения Толстого. Книга потребовала от автора громадных усилий, соизмеримых с ее достоинствами.

Обычно границы работы Толстого над романом определяют в 7 лег 1963-1869 гг. Эта версия настолько утвердилась, что уже перекоче­вала на страницы школьных учебников. Однако она несправедлива запутывает суть дела, рождает множество кривотолков. Сам Толстой в статье «Несколько слов по поводу книги "Война и мир"» писал о пяти годах создания романа. Это было в 1868 г., и он не предполагал тогда что на завершение текста потребуется еще два года такого же «непре­станного и исключительного труда при наилучших условиях жизни».

Дело в том, что в 1862 г. 18-летняя девушка Сонечка Берс, дочь врача придворного ведомства, стала графиней Толстой. Ее мужу тогда было 34 года, он вошел, наконец, в тихую семейную заводь. Работа по­шла веселее. Но, во-первых, она началась значительно раньше. И, во- вторых, было забыто важное обстоятельство: она никогда не продолжалась у Толстого непрерывно, без частых остановок, в особен­ности в ранних ее стадиях. Так было с «Анной Карениной», с «Воскре­сением», с другими замыслами. Ему приходилось прерывать работу, чтобы обдумать будущее развитие сюжета и не дать «завалиться ле­сам», как он говорил, строящегося здания произведения. К тому же сам Толстой утверждал, работая над предполагаемым предисловием к ро­ману, что еще в 1856 г. он принялся за повесть о декабристе, возвра­щающемся с семейством из ссылки в Россию. Это очень важное во многих отношениях признание. Особенность творческого процесса Тол­стого состояла в том, что, несмотря на исключительную силу вообра­жения, он всегда шел от факта. Это, образно говоря, была та «печка», от которой начинался танец его воображения, а затем в процессе ра­боты он уходил далеко в сторону от него, создавая вымышленный сю­жет и вымышленных лиц. Повесть о декабристе, о которой он вспомнил, — это замысел будущего романа «Декабристы» (рукописи его сохранились и были опубликованы позднее). 1856 г. был годом ам­нистии декабристов, когда немногие уцелевшие участники движения и не пустившие прочные корни в Сибири потянулись на родину. Толстой встречался с некоторыми из них, и его Пьер Лабазов, герой первона­чальной повести, затем романа, имел реальных прототипов

Но нужно было выяснить историю этих людей, и Толстой перешел к 1825 г., к «эпохе заблуждений и несчастий» своего героя; затем ока­залось необходимым обратиться к его молодости, и она совпала со «славной для России эпохой 1812 года». Но и в третий раз он оставил начатое, потому что полагал, что характер народа и русского войска «должен был выразиться еще ярче в эпоху неудач и поражений». Дей­ствие романа «Война и мир» и начинается с 1805 г., когда в стычках с Наполеоном русские войска несли жесточайшие потери вплоть до 1807 г. с роковым Аустерлицким сражением.

Таким образом, начало работы над «Войной и миром» не 1863-й, а

1856. год. Можно говорить о существовании слитного замысла: повес­ти о декабристе, перешедшей в романы «Декабристы» и «Война и мир». Есть также свидетельства о том, что Толстой работал над этим посте­пенно меняющимся замыслом и в 1860-м, 1861-м и даже в 1862- 1863 гг. К тому же и само прославленное название - «Война и мир» - возникло очень поздно. Оно появилось только в наборной рукописи в

1857. г.! До того времени было несколько наименований романа: «Три поры», «Все хорошо, что хорошо кончается», «С 1805 по 1814 год», «1805 год» (это было не заглавие всего романа, а лишь его начала, по­явившегося в журнальном варианте: «Русский вестник», 1865-1866 гг.). Вписанное же Толстым название романа первоначально было сле­дующим: «Война и Mip». Значение слова «Mip» совсем иное, чем «мир», структурирующее сейчас всю художественную систему по принципу контраста с понятием «война». «Mip» — это сообщество, народ, общи­на, трудовая жизнь массы людей. В одном из черновых набросков ро­мана автором была использована пословица: «Mip жнет, а рать кормится», т.е. контраст был намечен в ином роде, чем сейчас, в окон­чательном, каноническом тексте.

Итак, от современности Толстой ушел в прошлое, чтобы вновь вер­нуться к ней, но уже в финале нового романа, контуры которого становились для него все более четкими. Писатель собирался закончить тем, с чего когда-то начинал свою работу. «Задача моя, — замечает он в од­ном из черновых набросков неопубликованного предисловия, — состоит в описании жизни и столкновений некоторых лиц в период времени от 1805 до 1856 г.»

«Война и мир», таким образом, при всем своем величественном размахе, и сейчас поражающем воображение, — лишь часть грандиоз­ного и не вполне осуществленного замысла. В беглом эпилоге романа, опустив события после 1812 г., Толстой набросал сцены уже начала 20-х годов, т.е. близкого преддверия декабристского восстания. Но и в та­ком виде эта романная глыба, не до конца обработанная, с множеством событий и лиц, служит грандиозным примером великой творческой воли и великого труда. Не 7 лет потребовались автору, а вдвое больший срок: 14 лет! Тогда все становится на свои места: никогда ему не предстоит испытать столь могучего творческого порыва в недосягаемое, в недостижимое. Хотя к сейчас автор этого гениального романа едва ли подобен Богу. Ведь он совершил титаническое усилие: провел своих героев с 1805 г. через несколько эпох русской жизни, набросал подступ «декабрьской катастрофе 1825 г. и заранее воссоздал события 1856 г (в романе «Декабристы», написанном задолго до того, как завершилась работа над «Войной и миром»). Для полного осуществления замысла потребовалась бы серия романов, наподобие «Человеческой комедии» Бальзака.

Нелепая версия о работе в течение 7 лет появилась потому, что тек­стологов, изучавших рукописи романа, подвела... текстология. Они ре­шили, что раз не сохранилось рукописей, отразивших работу 1856 г. и последующих лет, то и работы не было! Оказалась забытой известная мысль знаменитого письма Толстого к А.А. Фету, где особенно четко высказалась парадоксальность его труда: «Ничего не пишу, но работаю мучительно... Обдумать миллионы возможных сочетаний, чтобы выб­рать из 1/1000000, ужасно трудно».

Однако и сохранившиеся черновики во многом превышают в объеме «Войну и мир». Одновременно рукописи, эта правдивейшая летопись тяжелейшего труда Толстого, разрушают некоторые легенды, связан­ные с его работой над прославленным романом. Например, версию о том (она тоже прочно укоренилась), что Толстой семь раз переписы­вал «Войну и мир». Ведь ясно, что будь этот автор хоть семи пядей во лбу, он не в состоянии был бы этого сделать. Но наше преклонение пе­ред Толстым бесконечно, и раз это о нем говорят, значит, так и есть, потому что он может все. Известный в прошлом советский писатель и функционер, сейчас совершенно забытый, поучая читателей, говорит: «Вы подумайте, Толстой семь раз переписывал «Войну и мир», в и немного подумав, добавляет, — от руки!» Он, видимо, понимает, что такое вряд ли возможно, потому что всякий раз в таких случаях возни­кает необходимость множества неизбежных поправок, переработок текста на каждом шагу и едва ли не в каждой фразе, цепная реакция все новых и новых изменений, которым нет конца. Словом, для писа­теля трудно не написать, а именно переписать написанное. Случись такое с Толстым, — и он всю жизнь писал бы один роман, так и не за­кончив его.

Вот почему здесь уместно сказать о том, что появление «Войны и мирр - следствие не только исключительного напряжения художе­ственного гения Толстого, но еще и того, что он поистине гениально сумел организовать свой труд Он оставил себе лишь творческий эле­мент в работе. Он никогда не переписывал, а писал по перебеленному тексту, т.е. по копии, снятой с автографа или с уже не раз скопирован­ной перед тем рукописи, а затем она снова оказывалась у него под ру­кой, и вновь начинался энергичный творческий поиск. Толстой твердо выдерживал правило, усвоенное им еще в работе над «Детством»: «Надо навсегда отбросить мысль писать без поправок».

Известно, какого напряжения стоила Толстому предварительная работа, как он говорил, «глубокой пахоты поля» под новое произведе­ние. Набрасывалось множество сжатых характеристик героев, тща­тельно продумывался сюжет, отдельные его эпизоды. Определилась даже твердая система рубрик, по которым складывалось представление о том или ином персонаже «Войны и мира»: «имущественное» (поло­жение), «общественное», «любовное», «поэтическое», «умственное», «семейственное».

Но вот планы, кажется, окончательно обдуманы, герои начинают проявлять себя непосредственно в действии, в столкновениях друг с другом, появляются развернутые описания сцен, эпизодов, глав — и все, чему было отдано столько усилий, рушится на глазах у автора, и он уже мало считается с предварительно набросанными конспектами и плана­ми, следя за логикой складывающихся в его сознании характеров. Вот почему Толстой нередко с удивлением отмечал, что герои его поступа­ют так, как им свойственно поступать, а не так, как ему хочется, и что в самом деле лучше всего, когда планы вырабатываются ими, а не ав­тором.

О том, насколько сложен был у Толстого процесс создания образа, свидетельствует история появления в романе одного из центральных лиц — князя Андрея Болконского, рассказанная самим Толстым. «В Аустерлицком сражении, — вспоминал Толстой, — мне нужно было, чтобы был убит блестящий молодой человек; в дальнейшем ходе моего романа мне нужно было только старика Болконского с дочерью; но так как неловко описывать ничем не связанное с романом лицо, я решил сделать блестящего молодого человека сыном старого Болконского. Потом он меня заинтересовал, для него представилась роль в дальней­шем ходе романа, и я его помиловал, только сильно ранив его вместо смерти».

Но рассказ этот не исчерпывает всей истории создания образа. Для самого Толстого даже в мае 1865 г., когда писалось письмо, он во мно­гом еще оставался неясен. В одном из конспектов князь Андрей пре­вращался в «кутилу русопята», в других черновиках подробно разрабатывалась тема ссоры отца и сына по поводу женитьбы князя Ан­дрея на «ничтожной дочери помещика», сохранился фрагмент рукопи­си, где он вызывал на дуэль Ипполита Курагина, преследовавшего настойчиво его жену «маленькую княгиню». Главное же затруднение состояло в том, что характер героя был лишен развития, игры света и теней, создавалось представление о неизменно холодном, чопорном, заносчивом щеголе-аристократе, над привычками которого подсмеивались окружающие.Даже опубликовав «Тысяча восемьсот пятый год» в журнале «Русский вестник", Толстой писан А.Л. Фету в ноябре 1866 г., о том, что князь Андрей волнообразен, скучен и только un homme jf fait», и что характер героя «стоит и не движется». Лишь к осени 1866 г., когда заканчивалась работа над романом, образ князя окончательно определился и прежняя трактовка героя оказалась отброшенной. Вернувшись к журнальному тексту «Тысяча восемьсот пятого года" в 1867 г., при подготовке первого издания «Войны и мира» Толстого постепенно стирает черты презрительной небрежностям небрежности, развязности и лени, отличавшие прежде князя Андрея. Автор уже иначе видит своего героя. Но какой долгий путь пройден! И ведь это один только персонаж, а их в романе более пятисот.

Нередко случалось так, что в процессе работы некоторые из них сказывались переосмысленными, как это было, например, с Ипполитом Курганным (в ранних черновиках Иван Курагин), в котором по пер­воначальному замыслу не было и тени тех черт физического и умственного вырождения, какими окажется позднее наделен этот ге­рой - представитель, по словам князя Андрея, «придворных лакеев и идиотов».

Далек от окончательного варианта образ Пьера Безухова, то же самое следует сказать об Анне Павловне Шерер, княгине Друбецкой, вызывавших в начале работы над романом очевидную симпатию авто­ра. Даже Наташа Ростова в первых черновых вариантах порой мало чем напоминает ту «волшебницу», какая со временем появится на страни­цах книги. В многочисленных набросках с бесконечными авторскими поправками перед нами вырисовывается труд величайшего художника мировой литературы.

Реальность вымысла и вымысел реальности. Толстому предстоя­ло обработать в романе огромный свод исторических сочинений и ме­муаров. Ом не преувеличивал, когда писал: «Везде, где в моем романе говорят и действуют исторические лица, я не выдумывал, а пользовал­ся материалами, из которых у меня во время моей работы образовалась целая библиотека книг». При изображении исторических лиц и собы­тий Толстой использовал главным образом работы русских и француз­ских авторов (историков и мемуаристов), материалы государственных архивов, беседы с непосредственными участниками описываемых со­бытий. журналы тех лет и т.п. Причем и в этом случае знакомство с многими из источников уходило в далекую предысторию возникновения замысла «Войны и мира»: например, чтение исторических сочинений об эпохе 1812 п В «Набеге» (1852) капитан Хлопов, отговаривая ге­роя-повествователя от рискованного похода, замечает: «И чего вы не видали там?». Хочется вам узнать, какие сражения бывают? Прочтите Михайловского-Данилевского «Описание войны» — прекрасная кни­га: там все подробно описано — и где какой корпус стоял, и как сраже­ния происходят. — Напротив, это-то меня и не занимает», — отвечает собеседник.

Помимо искажений действительных характеров и событий, что ча­сто случается в исторической литературе, перед писателем возникала еще одна трудность. История дает факты, задача художника — облечь эти скупые, а порой противоречивые и сбивчивые сведения в живые формы характера человека. «Каждый исторический факт, - записывает Толстой в дневнике 17 декабря 1853 года, — необходимо объяснять че­ловечески» (подчеркнуто Толстым).

Толстой воспроизводит живой облик далеких событий, обдумывает каждое слово, вслушивается в интонацию каждой фразы, стараясь «ов­ладеть ключом к характеру» исторического лица, как он сам говорил. Вот почему, обращаясь к историческим фактам, Толстой никогда не принимает на веру их истолкований. «Художник из своей ли опытнос­ти или по письмам, запискам и рассказам выводит свое представление о совершившемся событии», — говорит он, объясняя причины своих частых расхождений с мнениями историков. То, в чем многие видели подвиги великодушия Наполеона, кажется ему пошлой рисовкой, там, где другие находят признаки величия, он открывает проявления харак­тера, не лишенного ярко выраженных человеческих слабостей, а вме­сто разговора о военном гении предпочитает говорить о случайном стечении обстоятельств, отрицая — вопреки всякой логике — какой бы то ни было талант военачальника в Наполеоне.

Точно так же Толстой формирует свое представление о личности Кутузова, отбрасывая плотную пелену вздорных домыслов, искажений, прочных предубеждений, которые окружали имя великого полководца и в мемуарах, и в исторических сочинениях, и в преданиях, ходивших в обществе. Интересно, что в ранних черновиках встречались прямые авторские отрицательные характеристики Кутузова.

«Подлинного» Наполеона, «подлинного» Кутузова или Александ­ра I перед Толстым не было. Он пользовался тем, что у всех было под рукой, но фигуры исторических лиц и сами исторические события час­то получали у него толкование, прямо противоположное тому, какое несут источники, которыми он пользовался во время работы. «Для историка. - пишет Толстой в статье "Несколько слов по поводу книги "Война и мир"», - в смысле содействия, оказанного лицом какой-нибудь одной цели, есть герои; для художника, в смысле соответственности этого лица всем сторонам жизни, не может и не должно быть героев, а должны быть люди ».

Известна усиленная правка Толстым гранок «Войны и мира» момент «последнего чекана», когда текст должен отправиться под типографский станок. П.И. Бартенев, который вел корректуры романа ужасался тому, как безжалостно Толстой «колупает», казалось бы' окончательно отшлифованный текст. «То именно, что вам нравится N парировал его возражения Толстой, — было бы много хуже, ежели бы не было раз по пяти перемарано». Он стремился, работая над романом к тому, что считал подлинным художественным совершенством: когда в тексте, как он сам говорил, нельзя изменить ни одного слова, ни даже переставить слова местами, чтобы не искалечить тем самым авторский замысел.

В первый момент это кажется преувеличением. Такая громада мно­готомного романа, и вдруг единственное слово. Но это действительно так, и что это так подтверждают многочисленные, по преимуществу случай­ные, ошибки переписчиков, проникавшие в опубликованный текст. Воз­можность и даже неизбежность таких опечаток объяснил сам Толстой: «Я так знаю все наизусть, что не вижу ошибок». Например, печаталось, когда речь шла о жестоком временщике Александра I графе Аракчееве: «выдергивавшем» на смотрах усы гренадерам; в автографе же значи­лось — «выдиравшем» усы гренадерам; или вместо «проявившейся из- за готовых слез улыбки» было — «просиявшей из-за готовых слез улыбки» (Наташа Ростова на первом своем «взрослом» балу), или она же (фрагмент сцены в Мытищах): «...высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкая шея ее тряслась от рыданий и билась о раму»; в автографе же было: «как тонкие плечи ее тряслись от рыда­ний и бились о раму». Ясно, что авторская мысль от таких невольных и, кажется, Незначительных вторжений тускнеет, теряет яркую выразитель­ность эмоциональной экспрессии и семантических красок.

Эффект, произведенный романом, был настолько велик, что в 1869 г., когда печатание не было еще завершено, потребовалось его пе­реиздание. Такого успеха не имело ни одно произведение во всей исто­рии отечественной словесности, а спустя некоторое время стало очевидным для всех, что с «Войной и миром» в литературную классику вошел новый художественный гений.

Сюжетные параллели. Своеобразие «Войны и мира» заключалось в том, что она синтезировала в себе черты и свойства разных жанров.Эти жанровые виды были известны и прежде, но впервые они оказались слиты воедино, создав новый органический синтез. 0_НИ сказались в особенностях группировки персонажей и в самих характерах действующих лиц. В центре повествования два старинных дворянских рода — графов Ростовых и князей Болконских. И в той, и другой сюжетных линиях отразились непосредственные впечатления писателя о своих ближайших и отдаленных предках: он хорошо знал историю своего рода по семейным преданиям и мемуарным источникам, которые тщательно изучал в процессе работы над романом.

Первая сюжетная линия представлена Ростовыми. В черновиках они назывались Толстыми. Это целый круг героев и тех, кто связан с ними. Молодое поколение, принимающее участие в романном действии, представлено широко и разнообразно. Прежде всего Наташа, одна из центральных героинь повествования. В начале романа это тринадцати­летняя девочка-подросток все еще с куклой в руках. Сюжетная линия открывается колоритными сценами, где празднуются ее именины, кото­рые торжественно отмечаются родными и широким кругом светских зна­комых. Рядом с ней ее брат Николай, собирающийся поступить в гусар­ский полк. Старшее поколение — граф и графиня Ростовы. Читатель по мере развития действия наблюдает, как складываются отношения «от­цов» и «детей» — любовные, искренние, душевные. Судьбы их разные, хотя тяжелые испытание проходят все они, каждый по-своему.

Наташу мы впервые встречаем накануне войны с Наполеоном 1805 г., полной веселья от ощущения полноты жизни, а прощаемся с ней в эпилоге романа, т.е. в начале 20-х годов, — уже с женой будуще­го декабриста Пьера Безухова, ее впереди ждут события, о которых чи­татель может только догадываться.

Но уже к этому времени она пережила и болезненный разрыв с любимым человеком, с ее женихом — князем Болконским, и его смерть, на ее руках, Наташи, вновь соединившейся с ним в момент тра­гической гибели Москвы, что усиливает драматизм переживаемых се­мейных коллизий. Вторая сюжетная линия — князья Болконские. Старый князь, помнивший еще Суворова, который оказывал ему зна­ки внимания и уважения, его сын Андрей Болконский, выдающийся человек уже нового времени, любимый адъютант Кутузова, и дочь - княжна Марья. Эти оба сюжетных гнезда объединены в романе слож­нейшими, исподволь складывающимися отношениями. Они вырабаты­вались в процессе труда автора над романом, их не было в предварительных черновых набросках и планах. Князь Андрей, жених Наташи Ростовой, погибает после Бородинского сражения, смертель­но раненный, но это же событие открывает возможность княжне Марье стать женой Николая Ростова, когда-то избавившего ее от взбунтовавшихся крестьян (еще один неожиданно найденный сюжетный ход), а Наташе Ростовой - выйти замуж за графа Пьера Безухов освобожденного к этому времени смертью его жены Элен блестящей великосветской дамы, склонной к любовным приключениям и бесконечным супружеским изменам.

Великим испытанием для всех действующих лиц становится 1812 г нашествие полчищ Наполеона, обрушившееся на Россию. Это кульми­нация романа. В таких обстоятельствах особенно отчетливо высказы­ваются. проявляются характеры героев, их нравственная основа. В момент отъезда из Москвы, которую оставляют войска и жители, На­таша требует, чтобы заботливо уложенное семейное добро было снято с телег, и их отдают под раненых, без такой помощи им не выбраться из покинутого города, который вскоре погибнет в огне. Между тем как в то же самое время Берг, один из персонажей романа, немец, офицер русской армии, ищет возможность вывести из Москвы «шифоньерочку», приобретенную за бесценок.

Николай Ростов уже в бою под Шенграбеном испытает ужас смер­ти и только по воле случая избегнет плена. Он становится со време­нем боевым офицером, готовым исполнять любые приказы, какими бы они ни были, не рассуждая и подчиняясь только армейской дисципли­не. Страшной жертвой, принесенной Ростовыми войне 1812 г., ока­зывается гибель самого молодого среди них, совсем еще мальчика-подростка Пети, вырвавшегося, вопреки воле родителей, на фронт и погибающего в первой же стычке партизанского отряда с французами. Толстому принадлежит одна из гениальных сцен во всей истории новой литературы — эпизод, рисующий неизбывное горе ма­тери, потерявшей любимого ребенка. Только Наташа, с ее страстно­стью и силой любви, может вернуть обезумевшую женщину к реальности. Но никому из них уже никогда не войти в прежнюю ко­лею, да ее и нет и не может быть: Ростовы разорены потерей москов­ского дома, промотанным старым графом состоянием и громадным карточным проигрышем Николая, поставившего все семейство на грань нищеты.

Горнило испытаний пройдет и князь Андрей Болконский. В Аустерлицком сражении рушатся его мечты о «Тулоне», попытка повторить подвиг Наполеона и с высоко поднятым знаменем в руках увлечь за со­бой солдат, переломив ход боя. Толстой находит выразительную худо­жественную подробность: князь Андрей, волоча тяжелое знамя за древко, бежит за толпой солдат, стараясь только не отставать от них, и в это время шальная пуля валит его с ног, и он едва не погибает. Последнее что видит князь Андрей, — вечные тихо ползущие в далеком небе облака, символизирующие суетность и бренность земного мира, и на поле усыпанном трупами людей, его недавний кумир — Наполеон, про­износящий нелепые, высокопарные, пошлые фразы. Вторая кульмина­ционная волна — любовь к молодой графине Ростовой, Наташе, и разрыв-разочарование; третья —тяжелая рана, полученная в Бородин­ском сражении, примирение с Наташей и смерть.

Не меньшим драматизмом отмечена и судьба Пьера Безухова. Сначала молодой граф — беспечный кутила, прожигающий жизнь в среде светской «золотой молодежи», затем он попадает в западню се­мейства Курагиных, благодаря искусно проведенной старым князем Василием интриге. Самым тяжелым испытанием становятся для него сцены Бородинского сражения, где на его глазах гибнут ни в чем не повинные люди. Оставшись в Москве, чтобы совершить покушение, по его мнению, на зачинщика всего этого кровавого побоища Напо­леона, он едва не расстрелян французами, принятый ими за одного из «поджигателей» города. Наконец, самым парадоксальным образом он возрожден к жизни, попав в плен и оказавшись здесь бок о бок с про­стыми русскими людьми, в особенности с солдатом Платоном Кара­таевым. Крестьянин, каким он и остался по строю своих мыслей, по своему поведению, привычкам, Каратаев, многому научит графа, при­надлежащего к одному из богатейших семейств России: смирению, вере в провидение, уважению к человеку, на какой бы ступени соци­альной лестницы тот ни стоял, чувству сострадания и любви к людям. Наташа, с удивлением вглядываясь в «нового» Пьера, говорит княжне Болконской: он «точно из бани... морально из бани», т.е. иными сло­вами, — он совершенно преобразился духовно, он другой человек, уже не тот, которого раньше все знали.

Таким образом, конструктивная идея романа испытаний пронизы­вает «Войну и мир» из конца в конец, отражаясь в судьбах героев. Од­нако помимо нее Толстой в группировке характеров использует принцип контраста, великим мастером которого он был, уже начиная со своих литературных дебютов, и создает еще одну пружину драматического развертывания повествования.

Характер Пьера оттеняется «кланом» князей Курагиных, куда он случайно попал. Глава семейства — князь Василий, самоуверенный, ловкий светский проныра и делец, носящий маску благородства, все­гда говорящий, «как актер говорит роль старой пьесы», на каждом шагу повторяет самые избитые, самые банальные истины. Вообще все се­мейство отмечено чертами вырождения: пустая красавица Элен, при­нимаемая в свете за умную женщину, таков же ее брат Анатоль, тупица, мот и повеса и младший отпрыск Ипполит со следами физической деградации.

На этом фоне контрастно воспринимаются князья Болконские, каждый из которых словно становится отрицанием людей света, типа Курагиных. Старый князь, видный деятель еще екатерининской эпохи. Его сын. князь Андрей, ищущий смысла жизни, — человек уже нового времени, княжна Марья - духовная опора семьи с непоколебимой верой в Божественный промысел и с чувством самоотверженной любови к людям.

Но обе эти отчетливые группировки персонажей, в свою очередь противопоставлены графам Ростовым, добродушным, хлебосольным жителям Москвы, у них своя шкала ценностей, с которыми приходит­ся считаться даже чопорным аристократам Болконским.

Соотнесенность персонажей выполняет в романе важные смысло- и структурно- или формообразующие функции. Таковы эмблематичес­кие фигуры Анны Павловны Шерер и князя Василия Курагина. Это своего рода двойники, отражающие в себе друг друга и одновременно, благодаря такой концентрации, утрированно передающие всякий раз постоянно колеблющееся мнение высшего света. Там, где появляется одна, непременно возникает и другой, причем оба персонажа рисуют­ся автором в остро сатирических тонах. Как флюгеры, они в своих при­чудливо меняющихся взглядах и суждениях рабски следуют за меняющимися настроениями придворных кругов.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: