|
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ (1828-1910) 6 глава
Толстой строит четкую систему их введения в романное повествование. Они отмечают акцентированные, нередко драматические кульминационные моменты в развитии событий романного действия. С картин в салоне Анны Павловны (занимают почти пять глав!) открывается роман: лето 1805 г., Россия накануне войны с Наполеоном.
Следующий эпизод появляется уже во втором томе (после кульминационной сюжетной волны: дуэль Пьера с Долоховым и разрыв с женой). Вслед за сценой князя Василия и Пьера, который дает волю своему гневу: последние фразы 5-й главы, часть первая, — 6-я глава начинается с подхвата этой сцены на вечере у Анны Павловны, которая угощает присутствующих «новинками» теперь уже в виде лиц, толкующих о модных в это время вопросах отношений России и Австрии. Князь Василий, конечно же, появляется здесь. Этот фрагмент заставляет читателя вспомнить тот выразительный эпизод, которым открывался романа: все та же легкая, болтливая, живая, поверхностная разговорная «машина». Только князь Василий, тогда обращавшийся к Анне Павловне с просьбой привести в божеский вид неуклюжего медведя-Пьера, впервые почувствовал его хватку и его темперамент, и темы разговора другие.
Третьим включением отмечено начало войны 1812 г. Анна Павловна и князь Василий, разумеется, и здесь единодушны, хотя их мнение меняется на диаметрально противоположное всего лишь за несколько дней(!), так как за это время успели измениться настроения в высших кругах относительно Кутузова, и ветер подул в противоположную сторону. -
Последний, четвертый том романа вновь начат, как и весь роман, вечером у Анны Павловны Шерер! И происходит он вдень Бородинского сражения. Вездесущий князь Василий с фальшивыми, патетическими и совершенно нелепыми интонациями читает письмо преосвященного императору Александру, вновь слышатся пустые разговоры на «злобу дня», как это было в памятных читателю первых главах романа.
Это сквозные герои-маски, герои-двойники с их отличительной чертой — рабским копированием того, что происходит в придворных и высших чиновничьих сферах и что не имеет никакого отношения к глубинным процессам русской жизни. От начальной главы последнего, заключительного тома арка однородного художественного материала перебрасывается к главам, открывшим экспозицию всего романа. Создается эффект завершенности целого в виде отчетливого композиционного обрамления. Автор, благодаря подобным приемам, структурирует громадное романное повествование, создавая четкие построения в его персонажном плане.
Народная тема в романе. Люди дворянского и светского круга одновременно со- или противопоставлены образам из крестьянской среды, которую хорошо знал Толстой. Как бы ни были, на первый взгляд, просты, заурядны эти люди, в них скрыта мера истинности того или иного совершающегося события и персонажа, по ходу действия сталкивающегося с ними. Даже эпизодические лица в этом смысле оказываются исключительно выразительными. Таков доезжачий и ловчий Данила из второго тома романа (он единственный раз появляется в знаменитой сцене охоты). В пылу преследования крепостной мужик с бранью обрушивается на старого графа, владельца всей охоты и его господина, и грозит ему арапником за ошибку, допущенную при травле волка, а спустя несколько минут он же хватает матерого зверя руками, падая на него с лошади, и стреножит его. Перед ним заискивает и молодой граф, чувствуя его неизмеримое превосходство в искусстве охоты. Но в обычной жизни Данила — грубый, неповоротливый, смущающийся человек, застенчиво улыбающийся «детски-кроткой и приятной улыбкой» при обращении к нему графа или старающийся поскорее убраться из барских покоев, где он чувствует себя крайне неловко.
Толстой находит яркое символическое и вместе с тем персон выражение двум сторонам русского национального характера создав образы крестьян – Платона Каратаева и Тихона Щербатого. Это Ра не конкретные люди. Но первый несет в себе олицетворение доброй незлобивости, мудрого умения прощать и веру в Божественные предначертания. Именно после встречи с ним в ужасных условиях плен Пьер вдруг чувствует, что «прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на новых и незыблемых основах воздвигался в его душе»
Тихон Щербатый (его деревенское прозвище) сюжетно ничем не связан с Платоном Каратаевым и появляется уже в других эпизодах романа: в сценах партизанской войны. Он жесток, безжалостен, смел Если нужно добыть языка, отправляют его. Он может отбиться от нескольких нападающих с одним лишь топором в руках и орудует им во время своих одиноких вылазок в стан врага. Топором же он владеет, говорится в авторском повествовании, «как волк зубами», в его руках I это страшное оружие. На его счету несколько побитых «миродеров», как он говорит (искалеченное на русский лад словечко «мародеры», не вполне понятное ему). Но ему ничего не стоит убить французского солдата, чтобы снять с него сапоги, и он же с охотой берет на себя добровольную роль шута и всеобщего посмешища. При этом Тихон Щербатый «самый нужный и храбрый человек» во всем партизанском отряде. Ясно, что этот персонаж - полнейший антипод Каратаеву. Оба они дополняют друг друга, словно демонстрируя различные свойства национального русского характера. Первый — доброту и всепрощение, он в этом смысле судьбоносен для Пьера, открывая ему путь к новой духовной жизни, какой он прежде не подозревал в себе. Второй — резкость, жестокость. Наиболее полно национально русский характер, по Толстому, сказывается в Каратаеве с его идеей христианского смирения. Да и фигура эта несет в себе черты символа: круглые, спорые движения, круговорот пословиц, которые заменяют ему собственные мысли. Пьер воспринимает его как «олицетворение всего русского, доброго и круглого», как наиболее полное выражение простоты и правды, веры в «живого, всегда ощущаемого бога».
От того, насколько тот или иной персонаж близок народному складу характера, зависят, по мысли писателя, его личностные качества. Это не дидактический прием, а, скорее, способ создания образа. Во втором томе романа появляется, например, вполне эпизодическое действующее лицо - штабс-капитан Тушин. Он с полуслова понимает своих солдат, пользуется их советами и делает то, что может делать только самый прозорливый и смелый офицер, оказавшийся в его положении. Это русский человек, чуждый внешним эффектам, какой-то «негероический» герой, хотя он и его солдаты совершают настоящий подвиг в сражении под Шенграбеном: поджигают деревню, заставляют замешкаться авангардные французские отряды и отбивают все атаки на оставленную без прикрытия одинокую батарею.
Такова же знаменитая сцена пляски Наташи в доме «дядюшки», объясняющая неотразимую прелесть ее характера, скрытую в том, что она — русская женщина, плоть от плоти своего народа: «Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала, — эта графинечка, воспитанная эмигранткой-француженкой, — этот дух, откуда взяла она эти приемы?.. Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, неизученные, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро-весело, первый страх, который охватил Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел, и они уже любовались ею. Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять все то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке».
Или чопорный, холодный, высокомерный аристократ князь Андрей Болконский, каким мы встречаем его в первых эпизодах романа. Не случайно же он так увлекся этой молоденькой девушкой из чуждой ему среды: он полюбил в ней не только ее красоту, но заметил и полюбил ее русскую душу, потому что именно он, воспитанный на европейских ценностях, читатель и поклонник Руссо и Монтескье, в состоянии понять русских людей и более того — восхищаться ими. Его, командующего уже полком в Бородинском сражении, не только офицеры, но и простые солдаты любовно-уважительно называют: «Наш князь».
Впоследствии и Николай Ростов, став владельцем совершенно расстроенного имения, пытается вести хозяйство так, как это делают его крепостные крестьяне, внимательно присматриваясь к самым работящим и добросовестным из них.
Народная тема, впервые масштабно поставленная и разработанная в «Войне и мире», затем перейдет и в другие романы, сохранив прежние принципы своей организации, — в «Анну Каренину» и «Воскресение». Ценностная шкала в определении того или иного персонажа или даже целого субэтноса: дворянской, светски-аристократической среды («Анна Каренина») или деятелей из мощного аппарата чиновничьих, репрессивных государственных структур — судов, тюрем, каторжных этапов — ярко проявляется в соотнесенности этих образов с людьми из народа с на труженической жизнью, с их высокими нравственным чествамн.
С особенной силон идея русского национального характера оказывается развернутой Толстым в изображениях событий 1812 г. Не численность или вооружение армий, не позиции, которые избираются «теплота патриотизма», живущая в каждом русском человеке, все разгораясь, решает исход величайшего испытания. Кульминацией его становится Бородинское сражение. Вот почему, утверждает Толстой чувство невольного ужаса охватывает всех участников боя, начиная с Наполеона и кончая последним французским солдатом, перед непостижимым врагом, который, потеряв половину войска, стоял «также грозное конце, как и в начале сражения. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего духом противника».
С точки зрения своих представлений о природе народного характера Толстым создается и образ Кутузова. Автор романа, единственный среди историков той эпохи, отстаивал мысль о гениальности полководца. Это глубоко русский человек, и потому именно по воле народа, вопреки намерениям императора Александра и его светского окружения, он был поставлен во главе армии. Кутузов выполнил свою великую миссию спасителя России потому, что он нашел опору в русском народе. являясь, по сути дела, наиболее полным выражением его характера. «Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат», говорит автор и продолжает: источник его «необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте его».
Заканчивая в последнем, четвертом, томе романа сжатое определение роли и значения Кутузова в войне 1812 г., Толстой замечает: «Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер». Кутузов выполнил в полной мере, утверждает автор романа, свое предназначение народного вождя.
Однако в обрисовке этого исторического лица при всем своем уважении к нему и даже восхищении им писатель допускает явные противоречия. Его мысль заключается в том, что Кутузов обладал замечательной способностью чувствовать движение событий и стремился только к тому, чтобы не мешать им, не вторгаться в их развитие, м жду тем в Романе есть два кульминационных момента, где военный гений Кутузова проявляется именно в действии, во вмешательстве в гатастр0фически складывающиеся обстоятельства. Первый такой эпизод - Шенграбенское сражение. Из-за предательства австрийских союзников часть русской армии под командованием Кутузова попадает в безвыходное положение: она или должна оказаться в плену, или быть уничтоженной, так как австрийцы открыли свободный путь продвижения французским полкам, и кольцо окружения вот-вот должно сомкнуться. Кутузов принимает совершенно неожиданное решение. Он оставляет заслон перед громадой всей армии Наполеона в виде небольшого отряда, но под командованием своего любимейшего генерала - князя Багратиона, героя еще Аустерлицкого сражения. Это почти заслон смертников, потому что большая часть из них неминуемо должна погибнуть. Но предчувствие Кутузову не изменило. Русские демонстрируют двойной подвиг: ночью, в непогоду, по горам проходят тяжелейший путь и вдруг оказываются перед арьергардом французской армии и задерживают ее ровно настолько, чтобы дать возможность основной массе русского войска выбраться из западни. Гениальная проницательность Кутузова проявилась в том, что из возможных вариантов он выбрал, кажется, невозможный для его осуществления и оказался прав.
Второй кульминацией гения Кутузова становится Бородинское сражение. Полководец дает его, когда соотнесение численности французского и русского войска складывается не в пользу русских. Он идет наперекор мнению не только ряда военачальников, но и царя. И вновь оказывается прав. Под Бородиным наполеоновскому нашествию был, как он и предполагал, нанесен смертельный удар. После того как французы вошли в Москву, громадная, вымуштрованная армия превратилась в толпу мародеров, а Наполеон, бросив ее на гибель, бежал в Париж.
Создавая образы героев из народа или внутренне близких народу, Толстой и здесь остается верен своему правилу: рисует характеры сложные и противоречивые.
Проза 70-х годов
Рассказы для детей. Работа над «Войной и миром» была особенно мощным всплеском творческой энергии Толстого. Закончив роман, он и не может пока что заняться новыми художественными замыслами, оставляя их один за другим. К тому же в начале 70-х годов наступает полоса увлечения педагогической деятельностью (первая была в конце 50-х — начале 60-х годов). Толстой вновь открывает в Ясной Поляне школу для крестьянских детей, пишет «Азбуку» (в переработке «Новая азбука»), «Русские книги для чтения». Он широко использует в них фольклор, древнюю и современную литературу, много переводит Эзопа, вводит сведения из истории, из естественных наук. На рассказах для детей, включенных в «Русские книги для чтения», выросло уже множество поколений русских людей, и каждое новое поколение, и последующие наши дети и дети наших детей все с тем же увлечением читают их и воспитываются ими, потому что это в своем роде классические, непревзойденные произведения искусства.
Они лишены дидактизма; автор выбирает, как правило, драматические ситуации, преподнося их своим маленьким читателям в форме повествования о том, «что было», но нравственное, учительское их воздействие оказывается чрезвычайно значительным. Таковы рассказы о животных («Пожарные собаки», «Слон», «Котенок», рассказы о Бульке), прославленные «Акула», «Прыжок», «Косточка», «Филипок», «Кавказский пленник», сказка «Три медведя» и др. Толстой один, выпустив в свет «Новую азбуку» и четыре «Русских книги для чтения», создал по сути дела целую литературу для детского чтения, свод таких высоких по своим художественным достоинствам произведений, которые живут до сих пор.
Позднее, уже в 80-х годах, из этого опыта вырастут не менее знаменитые «Народные рассказы», потребовавшие от автора громадных усилий в работе над языком, в стремлении к тому, чтобы все было «красиво, коротко, просто и, главное, ясно». Толстой мысленно ставил перед собой «цензуру дворников, извозчиков и черных кухарок», как он говорил, т.е. восприятие простых людей из народа.
Нравственные же цели, определенные им при разработке своей педагогической системы, были исключительно велики: во-первых, спасти новых Пушкиных и Ломоносовых, которые, по словам Толстого, буквально «кишат в каждой школе», и, во-вторых, создать «университет в лаптях», потому что крестьянские дети, прошедшие ученичество, могут учиться, совершенствоваться и, главное, учить других. Более двадцати лет спустя, в романе «Воскресение» (1899) он создал образ Набатова, крестьянина, поставившего своей целью просвещение темного люда и благодаря таланту и упорству ставшего сельским учителем, что доставляет массу хлопот властям, так как он примкнул к революционному движению.
«Анна Каренина»: религиозно-философская идея в романе, русская жизнь под полемическим ударом автора. В 1870 г. возникает замысел романа «Анна Каренина». Судьба светской женщины, «потерявшей себя», супружеская измена и все последствия, вытекающие из этого события, — такова была первоначальная мысль будущего гениального произведения. Энергичная работа начинается лишь в 1873 г., рамки идей, как всегда, расширяются, появляются новые персонажные линии, осложняющие сюжет: Левин — Кити, Облонский - Долли; возникает «роман широкий, свободный» (Л. Толстой), включающий в себя разнообразные вопросы современности. Произведение выходит в громадное пространство философских, религиозных, нравственных проблем. Они будут сконцентрированы в эпиграфе к роману. «Мне отмщение и Аз воздам». Героиня, обаятельная, незаурядная, одаренная женщина обречена. Однако люди и высший «свет» не вправе судить ее также, как она не вправе наказывать Вронского своей смертью. Все совершается по воле Божией, и нарушение его заповедей карается только им, но через самого человека. Трагический исход «Анны Карениной» как бы отрицает финал «Войны и мира» со счастливым материнством Наташи Ростовой.
Новый роман Толстого (закончен в 1877 г.) отмечен сумрачным, драматическим колоритом. Центральная героиня погибает, смерть ее ужасна. Но на грани гибели и тоже в смертельном тупике оказывается и Левин. «Счастливый семьянин, здоровый человек, — пишет Толстой, — Левин был несколько раз так близок к самоубийству, что спрятал шнурок, чтобы не повеситься, и боялся ходить с ружьем, чтобы не застрелиться».
Анна переступает нравственный, христианский закон в отношении Вронского, детей; Левин ведет жизнь, в которой не видит смысла, и только случайная реплика крестьянина о Фоканыче, мужике его же деревни: «Он для души живет. Бога помнит», — вдруг освещает ярким светом путь впереди, открывает возможность выхода из тупика.
Уже в самой композиционной системе романа заложено ощущение смятения: кошмар, который преследует Анну и Вронского, начинается в первый же момент встречи героев на ночном вокзале железной дороги, и то же зловещее видение возникает в финале в гаснущем сознании героини в момент мучительного отхода из жизни. Но в центре корпуса романа (часть четвертая) появится тот же сквозной образ преследующего ее кошмара: страшный старик, делающий что-то с черным мешком (этот образ видит и Вронский). Вл. Набоков (в романе «Пнин» и в лекциях по русской литературе, которые читались им американским студентам) заметил, что время Вронского и Анны настолько насыщено внутренним напряжением и драматизмом, что уходит далеко вперед по сравнению с временем Левина и Кити, хотя у Толстого такие несоответствия встречаются очень редко: он всегда точен в изображении последовательности описываемых событий.
Если замысел «Войны и мира» был посвящен прошлому, достаточно далекому, то романные события в «Анне Карениной» впервые вое произвели в художественном вымысле настоящее. В авторской позиций девала себя знать острая полемическая направленность: резкой критике подвергалось светское общество, бюрократическая система в высших ее звеньях, живым олицетворением которой стал Каренин, ограниченность аристократии, русского офицерства, бездушное лицемерие мнимо религиозных энтузиастов (графиня Лидия Ивановна). Автор схватил острый переломный момент русской жизни - замену крепостничества после реформы 1861 г. стихией буржуазного предпринимательства. Он дал знаменитую «формулу» наступившей новой эпохе, высказанную в реплике Константина Левина: «У нас все переворотилось и только еще укладывается...»
Имея в виду признание Толстого о том, что в «Анне Карениной» он любил «мысль семейную», нередко так и определяли центральную идею романа. Между тем по своей проблематике это было многоплановое романное полотно, включавшее в себя самые острые, самые болезненные проблемы русской жизни. Позднее, занятый поисками нового замысла, он вспомнит «Анну Каренину»: хотелось писать, по его словам, «роман широкий, свободный, вроде «Анны Карениной», в который без напряжения входило бы все, что кажется мне понятым мною с новой, необычной и полезной людям стороны».
Современная критика тщетно пыталась понять и истолковать роман. И только Ф.М. Достоевский первым в «Дневнике писателя» точно определил его значение, сказав: «Анна Каренина» есть совершенство как художественное произведение», — добавив, что с ним ничто подобное в европейской литературе «в настоящую эпоху не может сравниться». А глава русских передвижников Н.И. Крамской, создавая портрет Толстого как раз в пору напряженной работы над «Анной Карениной», беседовавший с ним во время сеансов, заметил в одном из писем: на гения похож.
Духовный кризис
Драматизм романа в значительной мере объясняется тем, что и сам автор стоял на пороге жесточайшего духовного кризиса — своей «духовной драмы». В «Исповеди»( 1879- 1882)Толстой делает признание: «Я отрекся от жизни нашего круга, поняв, что это не жизнь».
Что же собой представлял этот духовный перелом? Каково его содержание? И как воздействовала на сознание современников религиозно-нравственная проповедь Толстого? А.П. Чехов в рассказе «Хорошие люди» (1886) по горячим следам событий свидетельствовал: «Это было как раз время — восьмидесятые годы, когда у нас в обществе и печати заговорили о непротивлении злу, о праве судить, наказывать, воевать, когда кое-кто из нашей среды стал обходиться без прислуги, уходил в деревню пахать, отказывался от мясной пищи и плотской любви». Автор имел в виду именно учение Толстого.
В основе теории Толстого, получившей определение «непротивление злу насилием», лежала христианская идея: борьба со злом при помощи зла же, т.е. насилия, не уменьшает, а лишь способствует увеличению зла. Злую силу можно победить только добром. Путеводной звездой в этом мире могут служить христианские истины (см. «Исповедь», «В чем моя вера?», «Царство Божие внутри вас, или Христианство не как мистическое учение, а как новое жизнепонимание», «О жизни» и др.).
Однако толстовское непротивление злу на деле становилось мощным рычагом протеста и именно сопротивления, но без применения силы. (Здесь уместным было бы вспомнить, что последователем Толстого был М. Ганди (1869-1948), идеолог освободительного движения в Индии.) Мир, который окружал Толстого: общественные институты, социальные отношения, законы, право, мораль — все представлялось ему несовершенным, он все брал под сомнение. Не просто осуждал или критиковал, но отрицал. Отрицал некоторое время, отказываясь писать «художественное», даже искусство, которому отдал столько сил и в котором мог полнее всего высказаться его гениальное дарование.
Теория Толстого несла в себе черты социальной утопии. Он утверждал равенство людей перед трудом. Все, по мысли Толстого, должны приложить свои силы к сфере материального производства, чтобы уничтожить «рабство нашего времени» (одно из публицистических его произведений так и называлось «Рабство нашего времени»), ужасные условия жизни простых людей, взять на свои плечи часть их усилий.
Потрясающую мощь критики существующего уклада государственной, общественной жизни, «ужасающей нищеты большого города», по свидетельству французского романиста Эмиля Золя, продемонстрировала его статья «Так что же нам делать?»
По словам Толстого, он выступал и как адвокат многомиллионного русского крестьянства, утверждая, что земля — общая, она ничья и должна принадлежать тем, кто ее обрабатывает.
Но пути решения этих болезненных для русской жизни проблем были утопичны, вполне в духе теории Толстого, с ее безграничной, даже в какой-то мере простодушной верой в человека, в его нравственное самосовершенствование. Помещики сами должны прийти к мысли о том, чтобы добровольно отдать землю крестьянам, собственники - " Я казаться от собственности как от предрассудка, царь - распустить войско и т.п. Но и каждый вправе оставаться собой и дистанцироваться государственных и общественных структур, делать то, что считает важным к необходимым.
Взрывная сила протеста, заключенная в теории Толстого, вскоре же дала о себе знать: калечились судьбы многих его последователей, некоторые оказывались под судом, другие в тюрьмах и ссылке. Толстой становился опасен для властей. Но когда он сам попытался протестовать, - а обрушить на него такие же репрессии — значило бы неминуемо вызвать всемирный скандал: гений его давно уже вышел за пределы России, - и высказывать свое возмущение тем, что за него ссылают, на него не обращают внимания, - один из жандармских генералов весьма галантно, однако совершенно точно ответил ему: «Граф, ваша слава слишком велика, чтобы наши тюрьмы могли ее вместить!» Поэтому и говорили часто, что в России два царя: один сидит на троне и правит государством, другой владеет душами людей и отрицает усилия первого, оставаясь в своем скромном поместье Ясная Поляна. То что тучи сгущались над головой великого писателя, было ясно не только близким ему людям, например, Софье Андреевне Толстой, которая считала вероятным арест мужа. С напряженным вниманием за его судьбой следили в Европе. Героиня третьей части эпопеи «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста, герцогиня, обращаясь к одному из русских великих князей, задает прямой вопрос: «Ваше высочество! Это правда, что вы собираетесь убить Толстого? »
Проза 80-х годов
«Народные рассказы». В 80-е годы Толстым создаются «Народные рассказы» (1885-1886). Жанровое их определение условно: это разнообразные по своей форме произведения — сказки, легенды, краткие зарисовки, бытовые сценки, собственно рассказы. Он стремился высказать в них свои идеи, свое новое миросозерцание так, чтобы оказаться понятым простым народом. Это были живые, выразительные «иллюстрации» к его учению. В сказке «Зерно с куриное яйцо», используя «обратный» ход, своего рода прогресс вспять. Толстой передает свои мысли о труде и земле. Он использует тройственную структуру народной сказки. К царю, заинтересовавшемуся необычным зерном, приводят дряхлого и немощного старика; затем — его отца, но уже с одним только костылем и видящего и слышащего лучше, чем сын. На конец, приходит дед, легко и без костылей, прекрасно слышит, глаза светлые. На трижды заданные царем вопросы-, покупал ли он такое зерно или сам на своем поле сеял? — отвечает: «В мое время и вздумать никто не мог такого греха, чтобы хлеб продавать, покупать. А про деньги и не знали: хлеба у всех своего вволю было». На второй вопрос о том, где его поле было? — отвечает: «Мое поле было — земля Божья... Земля вольная была. Своей землю не звали». На третий вопрос: отчего такое зерно родилось и почему он так бодр по сравнению с сыном и внуком? — следует ответ: «Перестали люди своими трудами жить, — на чужое стали зариться. В старину не так жили: в старину жили по-Божьи; своим владели, чужим не корыстовались».
«Сказка об Иване-дураке», не имеющая фольклорного источника, созданная Толстым, — фантастическая история о том, что можно прожить без войска и денег и что головой невозможно выработать больше, чем руками. Заниматься физическим трудом должны все без исключения. Обычай в Ивановом процветающем царстве всеобщего труда прост: «У кого мозоли на руках — полезай за стол, а у кого нет — тому объедки». Близка к этой теме и сказка «Работник Емельян и пустой барабан». В легенде «Два брата и золото» высказывается мысль о порочности денежных отношений: по Толстому, — это «соблазн дьявола», потому что «не золотом, а только трудом можно служить богу и людям».
Фантастичен, но уже в другом роде, рассказ «Чем люди живы»: об ангеле в наказание посланном богом на землю и узнавшем во спасение свое, чем люди живы: «Жив всякий человек не заботой о себе, а любовью»; «Кто в любви, тот в боге и бог в нем, потому что бог есть любовь». Это центральная идея учения Толстого, отразившаяся и в сюжете рассказа «Два старика».
Другая не менее важная сентенция, формулируемая Толстым, связана с мыслью о зле, царящем вокруг: «От зла рождается зло»; «Не в грехе, а в добре сила божья». Она особенно ярко звучит в «Крестнике» и других рассказах («Свечка», «Вражье лепко, божье крепко», «Ильяс», «Девчонки умнее стариков», «Упустишь огонь — не потушишь»).
Повести. В те же годы (1885—1886) создаются повести Толстого, насыщенные острой социальной критикой. В 1885 г. закончен «Холстомер. (История одной лошади)». Старый мерин, когда-то знаменитый рысак (ход его был настолько широк, словно он «холсты мерил»), в пять ночей рассказывает молодому табуну о своей несчастной труженической жизни. Автор делает Холстомера существом, отлично понимающим несправедливость трагического своего положения. По крови выше его нет в мире лошади, но он забракован, потому что «неаристократически» выглядит: на боках н на голове у него пегие пятна, — и потому он обречен труду и страданиям. Причина же этих страданий – странные законы, по которым живут сами люди: «Низкий животный инстинкт называемый чувством и правом собственности», стремление «назвать как можно больше вещей своими».
Автор использует в построении повести свой излюбленный прием контраста: жизни Холстомера с его лишениями, но и желанием приносить пользу противопоставлена грязная жизнь его хозяина, князя Серпуховского, загубившего прекрасное животное. Иван Бунин, первый русский писатель - лауреат Нобелевской премии, видимо, вспоминая другой рассказ Толстого «Три смерти» (1859), точно заметил, что «Холстомер» можно было бы назвать и иначе: «Две жизни и две смерти». Финал повести символичен. Даже смерть Холстомера становится благом для других: кожу забрал драч; накормлен волчий выводок, а оставшиеся маслаки и череп унес мужик, собиравший кости. Ходившее же по свету, евшее и пившее мертвое тело князя Серпуховского убрали в землю гораздо позже, а так как он в последние десятки лет уже был всем в великую тягость, то и уборка этого тела была только лишним затруднением для людей.
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:
©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.
|