Сделай Сам Свою Работу на 5

Новаторство романной техники. 3 глава





Глубина высказанных автором идей приводила к совершенно нео­жиданному результату: рассказы Чехова вступали в соперничество по своему содержанию с крупными литературными построениями — ро­маном и драмой.

После успехов, достигнутых им в жанре малых эпических форм (юморески, пародии, рассказы), Чехов перешел к созданию повестей. В 1888 г. была опубликована «Степь». По первоначальному замыслу произведение должно было вылиться в романное повествование, но автор не продолжил работу над ним. Романа он так никогда и не написал, но вслед за «Степью» появились (наряду с рассказами, подлин­ными его шедеврами: «Попрыгуньей», «Бабьем царством» «Скрипкой Ротшильда», «Студентом», «Учителем словесности», «д0мом с мезонином». «Человеком в футляре», «Крыжовником», «Ионы­чем». «Дамой с собачкой» и др.) новые повести: «Скучная история» «Дуэль», «Палата № 6», «Черный монах», «Три года», «Моя жизнь» продолжившие разработку болезненных проблем русской действи­тельности и тему русской интеллигенции. Попытки современной и последующей критики истолковывать произведения Чехова конца 80-х — 90-х годов как творчество писателя-пессимиста искажали суть его идей. Это было трагическое мироощущение накануне катастрофи­ческих перемен в России, которые предчувствовались им.



Гениальный прозаик, Чехов проявил себя истинным гением и нео­бычайно смелым новатором в совершенно другом роде словесного творчества - в драматургии. Его пьесы («Иванов», «Чайка», «Дядя Ваня», «Три сестры», «Вишневый сад») до сих пор остаются репер­туарными во всех театрах мира и до сих пор не поддаются точным оп­ределениям с точки зрения их жанровой природы.

От «Антоши Чехонте» к А.П.Чехову.Многоликость Чехонте. Чехову суждено было остаться загадкой для своих современников. У них на глазах происходило нечто в высшей степени странное. Весельчак Антоша Чехонте, сотрудник юмористичес­ких газетенок и журналов, одни названия которых настраивали на иро­нически снисходительный лад («Будильник», «Стрекоза», «Осколки», «Мирской толк», «Волна», «Развлечение»), становился грустно сосре­доточенным Чеховым, властителем дум целого поколения.



Он выступал подмножеством псевдонимов. Одни хранили тепло домашнего очага и были понятны только близким людям: «Антоша» (так звали его в семье), «Чехонте» (прозвище Чехова, еще подростка, в таганрогской гимназии), «Брат моего брата» (намек на старшего бра­та Александра, который и ввел его в литературу). Другие («Человек без селезенки», «Врач без пациентов») отразили увлечение медициной. Третьи были результатом неистощимой игры воображения: «Прозаи­ческий поэт», «Старый грешник», «Вспыльчивый человек», «Грач», «Крапива», «Гайка» (самых разнообразных, порой совершенно немыс­лимых размеров), «Улисс», «Лаэрт», «Шампанский», «Юный старец», «Макар Балдастов» и просто «Г. (господин) Балластов». В «Правилах для начинающих авторов» (1885) под номером 15 значилось: «Написавши, подпишись. Если не гонишься за известностью и боишься, что­бы тебя не побили, употреби псевдоним».

Но уже в раннем его творчестве заметна некоторая двойственность. Чехонте не так прост, как кажется. Известный исследователь его насле­дия З.С. Паперный говорит: «Это Чехонте, но все-таки уже Чехов». Правда, это сказано о его драматургии, но то же самое следует сказать и о его ранней прозе. Здесь бьет ключом молодая энергия. Образы теснятся пестрой и веселой толпой. Автор не прочь посмеяться над парикмахером, который, узнав, что его невеста просватана за другого, оставляет голову клиента остриженной наполовину («В цирюльне»), и тот так и ходит, пока не отрастут волосы, или вспомнить сценку в поезде, когда вернувшаяся в вагон Петровна узнает, что ее сумка с вещами только что выброшена в окно ее приятельницей, беспокойной старушкой, решившей, что она от­стала от поезда («В вагоне»), или рассказать, как молодой человек, мел­кий чиновник, не помня себя от счастья, возбужденный, бегает по городу и читает вслух родне и знакомым коротенькую заметку из отдела скан­дальной хроники, где упоминается, как он в нетрезвом виде попал под лошадь извозчика и получил удар оглоблей по затылку. Но радости его нет предела: еще бы, теперь о нем «вся Россия узнает!» («Радость»).



Стоит, однако, присмотреться внимательнее, как в этом, казалось бы, беззаботном веселье отчетливо проскальзывают нотки горечи и протеста. Ведь именно в ранние годы возникли такие шедевры чеховс­кой юмористики, как «Смерть чиновника», «Толстый и тонкий», «Дочь Альбиона», «Маска», «Хамелеон», появились его «забитые люди», униженные, жалкие жертвы окружающего хамства, тупости, угодниче­ства, вероломства, наглой и беззастенчивой власти денег, самодурства и произвола.

Легенды о Чехове. При внимательном рассмотрении его раннего творчества рушатся исключительно устойчивые, живущие до сих пор версии. Например, о позднем переходе Чехова «в серьез», как он го­ворил, т.е. о его стремлении к острым общественно важным темам. Представление о периоде Чехонте нередко связывается с юмором чис­тым, беззлобным, не отягощенным печалью и горестными заметками зрелой мысли. Н.К. Михайловский, литературный критик народничес­кого толка, полагал, что этот автор не ставит перед собой сколько-нибудь серьезных целей и идет «незнамо куда, незнамо зачем», а другой известный исследователь литературы чеховского времени, А.М. Скабичевский, отнес писателя к разряду «газетных клоунов», выкидыва­ющих смешные коленица на потеху публики, считал его деятельность «самоубийством» таланта и предрекал, что выжитый, как лимон, он в полном забвении умрет где-нибудь «под забором».

Между тем во многих произведениях уже ранней поры были ярко намечены значительные именно по своему идейному содержании темы и образы, которые будут разрабатываться Чеховым в более позднее время. В /882г. опубликована «Барыня», рассказ мрачный, суровый, заканчивающийся убийством и развалом молодой крестьянской семьи прихотей развратной барыньки. В описаниях деревни с ее ни Ь" той и жестокостью узнаются черты будущих повестей «Мужики! ( 189~)н «В овраге» ( 1900). В «Цветах запоздалых» ( 1882) в дот- ре Топоркове, пересчитывающем засаленные пятирублевки и скупающем доходные дома, заключена судьба Дмитрия Ионыча Старцева «Ионыч», 1898 г.). В «Воре» ( 1883) задолго до поездки на Сахалин появится изображение ссылки, предваряющее произведения 90-х го­дов. Рассказ «Устрицы» (1884) — своеобразный черновой набросок трагической ситуации, заставляющей вспомнить несчастную Варьку («Спать хочется», 1888 г.), маленькую измученную няньку, которая ду­шит ребенка в припадке сумасшествия; только в раннем рассказе гал­люцинации вызваны голодом, а здесь — изнурительным трудом и бессонницей. «Верба» и «Осенью» (оба рассказа 1883 г.) — прообразы будущих его лирико-драматических новелл, но даже в них заключена безжалостная критика лихоимствуюшего, вороватого чиновничества и горькая насмешка над промотавшимся дворянством: барин в кабаке просит милостыню у крестьян, когда-то бывших у него в услужении.

От Чехонте ждали шутки, а он говорил о важных проблемах жиз­ни, в нем хотели видеть исключительно комедийный талант, а он вдруг неожиданно начинал рассуждать о литераторах, несущих на своих пле­чах тяжелейшее бремя ответственности, делающих свое дело, несмот­ря ни на что: «Если мы уйдем и оставим наше поле хоть на минуту, то нас тотчас же заменят шуты в дурацких колпаках с лошадиными бубен­чиками, нас заменят плохие профессора, плохие адвокаты да юнкера, описывающие свои нелепые любовные похождения по команде: левой! правой!» - причем высказывает он эти серьезные мысли в анекдоти­ческом по своей сюжетной ситуации рассказе с нелепо юмористичес­ким заглавием — «Марья Ивановна»!

Быстрое возмужание молодого писателя не было волей случая. Он сам строил свою судьбу. В 1884 г. появился первый скромный сборник веселых «театральных» рассказов «Сказки Мельпомены», не заме­ченных широкой публикой, спустя год «Пестрые рассказы» уже име­ли несомненный успех и вызвали сочувственные отклики критики, а сборник рассказов «В сумерках» ( 1887) был отмечен Пушкинской пре­мией. Литературное имя Чехова было упрочено. Но он был так скро­мен, так мало ценил созданное им, что даже в конце 80-х годов приберегал свое имя, по его же словам, для серьезных трудов по меди­цине ипо-прежнему предпочитал появляться под псевдонимами (в 1884 г. у него возник замысел диссертации на степень доктора медицины — «Врачебное дело в России»).

Эти факты творческого роста Чехова необъяснимы с точки зрения еше одной давней легенды — о «легкомысленном» отношении к писа­тельскому труду и о его мнимой «скорописи».

Наконец, третья версия, столь же устойчивая, имела в виду зыб­кость эстетических опор в выборе им своей стратегии творчества.

Естественно, что эволюция личности Чехова тоже осталась загад­кой и тайной. Вульгарная среда в детстве и юности, бедность, убогое интеллектуальное окружение — и высочайшая духовность: Станислав­ский называл его лучшим из людей. Чехов выработал в себе тип под­линно свободного человека: свободного от предубеждений, от слепой веры в общепринятые учения и доктрины, от «партий минуты». Путь самосовершенствования был им пройден громадный. Он не терпел дес­потизма, откуда бы тот ни исходил: от правительственных ли сфер, от литературно-критических кругов или от высоких авторитетов в мире искусства. Этому поразительному духовному росту он обязан только самому себе, как и стремительному взлету своей писательской славы.

Поиск собственного пути

Пародии Чехонте. Причина такого успеха в значительной мере зак­лючалась в четкости его эстетической ориентации, в том, что мо­лодой писатель даже в первых своих шагах, в первых литературных опытах (в своих «мелочах» и «мелочишках») никогда не шел на ощупь. Еще только вырабатывая свой стиль, свои приемы, он твердо знал, что ему нужно, а от чего можно отказаться и чем следует пренебречь. Че­хонте начинает с того, что проводит своего рода ревизию прозаических жанров, отвергая псевдоромантизм, избитые литературные штампы и приемы. Предположение о том, что он начинает с увлечения романтиз­мом и затем только, спустя некоторое время, отказывается от него, не выдерживает критики: об этом свидетельствуют его ранние пародии. Ему словно нужно осмотреться, чтобы выбрать свою дорогу. Так воз­никают под его пером пародийные юморески: «Что чаще всего встре­чается в романах, повестях и т.п.?», «Каникулярные работы институтки Наденьки IV» и др.

«Граф, графиня со следами когда-то бывшей красоты, сосед-барон, литератор-либерал, обедневший дворянин, музыкант-иностранец, ту­поумные лакеи, няни, гувернантки, немец-управляющий, эсквайр и наследник из Америки. Лица некрасивые, но симпатичные и тельные. Герой - спасающий героиню от взбешенной лошади духом и могущий при всяком удобном случае показать силу свои кулаков.

Высь поднебесная, даль непроглядная, необъятная... непонятная одним словом: природа!!! |

Белокурые друзья и рыжие враги.

Богатый дядя, либерал или консерватор, смотря по обстоятельствам. Не так полезны для героя его наставления, как смерть. Тетка в Тамбове (...)

Электричество, в большинстве случаев ни к селу ни к городу приплетаемое (...) "

Тонкие намеки на довольно толстые обстоятельства. Очень часто отсутствие конца. Семь смертных грехов в начале и свадьба в конце. Конец».

(«Что чаще всего случается в романах, повестях и т.п.?», 1880 г.). Чехов обладал особенным, читательским талантом. Его юмореска - остроумный набор литературных клише, знакомых мотивов. Они почер­пнуты из Пушкина («Богатый дядя...Не так полезны для героя его на­ставления, как смерть»), из Тургенева («музыкант-иностранец»: Лемм в «Дворянском гнезде»; «природа!!!»: Тургенев к этому времени - при­знанный мастер пейзажной живописи, однако уже тогда попадающий под иронический скептицизм молодого автора), из Чернышевского («Ге­рой, спасающий героиню от взбешенной лошади, сильный духом и мо­гущий при всяком случае показать силу своих кулаков»: Рахметов, он же — могучий Никитушка Ломов из романа «Что делать?») и даже из водевиля В.А. Соллогуба «Богатый жених» («Тетка в Тамбове»). Чехонте обладал способностью вычленить, отчетливо схватить тот или иной литературный прием или мотив и, обобщив, сконцентрировав его, дать его точную, но уже гротесковую формулу.

Спустя несколько месяцев, в июле 1880 г. в «Стрекозе» появился за подписью «Антоша Ч.» подлинный шедевр жанра литературной па­родии - «Тысяча одна страсть, или страшная ночь» с веселым под­заголовком: ?Роман в одной части с эпилогом». Чехонте хорошо представлял себе жанровые каноны. В самом деле, если роман - это роман, хотя бы в одной части, чего, разумеется, никогда не бывает, то не может же он обойтись без эпилога! Но у этого псевдоромана было еще и многозначительное указание: «Посвящаю Виктору Гюго».

Однако это была пародия не на романы Гюго, как долгое время счи­тали, а на роман — «Собор Парижской Богоматери». Чехонте отлично чувствовал, по его словам, «чужую манеру» и хорошо видел «второй план" (Ю. Тынянов), т.е. характерные черты пародируемого образца. г"3 дует отметить, что кровожадным злодеем, который сам же рассказывает невероятную историю своих безумств, оказывается некий Антонио - еще один двойник Антоши Чехонте («Антонио» - один из многочисленных псевдонимом Чехова).

В пародии много веселых несообразностей, начиная с подзаголов­ка но столько же тонко завуалированных и вместе с тем точных свя­зей с литературным первоисточником, остроумно перелицованным автором на комический лад и поданным, как правило, в гротесковой ма­нере. Сопряженность с текстом Гюго дает себя знать в преувеличенной остроте сюжетных ситуаций, в отдельных подробностях, наконец, в сти­листике, имеющей в виду литературный первообраз.

 

«Собор Парижской Богоматери»...гнев, ненависть, отчаяние стали медленно заволакивать его безоб­разное лицо тучей, все более и более мрачной, все более насыщенной электричеством, которое тысячами молний вспыхивало в глазу этого циклопа.

...когда он вновь поднял голову, то веки его были сомкнуты, а волосы стояли дыбом.

Звонарь отступил на несколько шагов за спиной архидьякона и вне­запно, с яростью кинувшись на него, своими могучими руками столкнул его сзади в бездну, над которой накло­нился Клод.- Проклятье! - крикнул священник и упал вниз.

«Тысяча одна страсть».Уши Теодора засветились элект­ричеством... В глазах моих светилось электричество... Гальванический ток пробежал по нашим жила .Волосы мои стояли дыбом. Мы стояли у края жерла потух­шего вулкана... Я сделал движение коленом, и Теодор полетел вниз... — Проклятье!!! — закричал он.

С поразительной точностью, помимо сюжетных ситуаций, поданных в подчеркнуто утрированной форме, в пародии схвачена характерная стилистическая особенность Гюго - его тяга к сравнениям, как прави­ло, приподнятым, пышным, романтически приукрашенным: «Уста женщины всегда непорочны; это струящаяся вода, это солнечный «Виселица - коромысло весов, к одному концу которого подвешен человек, к другому - вселенная».«Я ношу тюрьму в себе. Зима чаяние - внутри меня.'» «Я - львица, мне нужен мой львенок!» «Он вспомнил, - ибо он обладал прекрасной памятью, а память ревнивцев». «Знаешь ли ты, что эти слезы — кипящая лава?»

Рассказ-пародия весь соткан из такого рода оборотов. Автор нагромождает их один на другой и делает этот хаос высокопарностей вырази тельной чертой гротескового повествования: «Небо было темно, как типографская тушь. Было темно, как в шляпе, надетой на голову. Темная ночь - это день в ореховой скорлупе..Дождь и снегэти мокрые бра­тья - страшно били в наши физиономии». «Стон ветра — стон совес­ти, утонувшей в страшных преступлениях». «Мы сели в карету и пом­чались. Кошэ (франц. - извозчик) - брат ветра. Мы мчались, как мысль мчится в таинственных извилинах мозга». «Слезы восторга — резуль­тат божественной реакции, производимой в недрах любящего сердца. Лошади весело заржали...Я освободил их от животной, страдальческой жизни. Я убил их. Смерть есть и оковы и освобождение от оков».

Смех рождается не только из-за утрированных автором несообраз­ностей, когда строй торжественно романтического стиля переводится им в подчеркнуто «сниженную» в своих забавных деталях картину, но еще и благодаря объему повествования, что имеет большое значение для творчества Чехова. Расчет на крупную форму иной, чем на малую. Каждый сюжетный ход, каждая подробность и стилистический прием в зависимости от величины конструкции приобретают различную силу и даже выполняют разные функции. Роман - крупная форма, свободное построение. И те элементы, которые не входят в непосредственное со­прикосновение и рассредоточены в нем, в коротком рассказе оказыва­ются сближены, повторяют друг друга, теснятся на небольшом поле повествования и получают заостренно комические черты.

В 1883 г. в журнале «Будильник» была опубликована еще одна па­родия под псевдонимом «А.Чехонте». Ее объектом на этот раз оказал­ся не менее популярный среди русских читателей автор — Жюль Верн. Рассказ был назван так: «Летающие острова. Соч.Жюля Верна».Подзаголовок же прямо указывал на жанр - «Пародия». Основойдля нее послужили романы путешествий (или «Необыкновенных путешествий») прославленного французского фантаста. С сюжетом Чехонте прямосвязаны «Пять недель на воздушном шаре» и «Путешествиеналуну».

В отличие от «Страшной ночи» новый «роман» состоит не из од­ной части, а из нескольких, но смехотворно коротких. Каждая из них имеет заглавие: «Глава I: Речь»; «Глава II: Таинственный незнакомец»; «Глава III: Таинственные пятна»; «Глава IV: Скандал на небе»; «Глава V: Остров Иоганна Гоффа»; «ГлаваVI Возвращение». Венчает всю пост­ройку «Заключение», выполняющее функции романного эпилога.

В главе «Таинственный незнакомец» происходит встреча изобре­тателя великолепной «научной» идеи («просверление луны колоссаль­ным буравом») с мистером Болваниусом (напоминающим по своим повадкам Паганеля), «членом всех географических, археологических и этнографических обществ, магистром всех существовавших и существу­ющих наук»: «Одетый во все черное, он имел на носу четыре пары оч­ков, а на груди и на спине по термометру...» Стоит обратить внимание на то, что Чехонте еще в те далекие годы придумал мистеру Болваниусу авторство брошюры, которая именно сейчас, в наши дни, была бы очень своевременна: «Способ стереть вселенную в порошок и не по­гибнуть в то же время»!

События, обычно развертывающиеся неспешно у Ж- Верна, здесь все более и более ускоряют свой бег, как бы подстегивая друг друга. Увидев в телескоп движущиеся возле луны пятна, отважные путеше­ственники уже через полчаса (!)летят к ним на восемнадцати аэроста­тах и после катастрофы попадают на одно из пятен, которое оказывается необитаемым летающим островом. Однако Чехонте, откровенно весе­лясь и комикуя, вводит в пародийное повествование резкий полемичес­кий эпизод, касающийся общественных проблем. На острове оказывается сверток: «сочинения какого-то князя Мещерского, писан­ные на одном из варварских языков, кажется, русском». Так было в пер­воначальной, журнальной публикации, где пятая глава имела название «Остров князя Мещерского». Упоминание этого имени придавало па­родии публицистическую злободневность. Князь Мещерский — реаль­ное лицо с богатым послужным списком: камергер, сделавший карьеру в полиции, затем литератор, автор романов из великосветской жизни, а главное — редактор-издатель газеты «Гражданин», выступавшей с по­зиций крайнего консерватизма. Чехонте в своей пародии наносит по­лемический удар по этой одиозной фигуре. Готовя «Летающие острова» в 1883 г. для первого сборника юмористических рассказов, автор за­менил князя Мещерского на Иоганна Гоффа, известного пивного завод­чика, который умудрился доставить сверток со своими объявлениями на спутник луны!

Однако наука есть наука. Планета-остров, приняв на себя трех от­важных путешественников, стала тяжелее и была притянута землей. Разумеется, герои остались живы и здоровы, кроме мистера Болваниуса, сошедшего с ума, узнав, что на остров уже ступала нога чужестранца, но - увы - не англичанина. Сцена сумасшествия выде Чехонте в той же мнимо «романтической», гротесковой манере, что и «Страшная ночь»: «Пррроклятие, - закричал мистер Болваниус - Здесь были раньше нас?!! Кто мог быть здесь?! Пррроклятие! Ооо! Размозжите, громы небесные, мои великие мозги! Дайте мне сюда ем Дайте мне его! Я проглочу его, с его объявлениями». И мистер Болванниус. подняв вверх руки, страшно захохотал. В глазах его блеснул по­дозрительный огонек. Он сошел с ума».

Писательская манера Ж-Верна: черты «научного» повествования проявляющегося в пристрастии к точности, к цифрам, датам, к расшиф­ровке географических координат, приемы портретной живописи, сво­еобразие стилистических красок, присущих романтической иронии, - с той же тонкостью отражена Чехонте, как и в пародии на «Собор Па­рижской Богоматери» был передан в комической утрировке стиль Гюго.

Чехонте-пародист потому так выразителен, что он всякий раз, как Протей, оставаясь собой, перевоплощался в другого, становился им. Он переводил чужую систему, воспринимая ее как некую целостность, в иной план, в иную художественную структуру, тоже по-своему закон­ченную. Пародирование становилось, таким образом, под его рукой искусством, а не просто грубой перелицовкой лишь отдельных деталей первотекста.

В подобных экспериментах Чехонте есть два произведения, стоящие несколько особняком, громоздкие, развернутые, на фоне кратких по объему его рассказов, — «Ненужная победа» (1882) и «Драма на охо­те» {1884), едва ли не самые крупные его вещи. Их можно отнести к скрытому, завуалированному пародированию. Это не демонстративное высмеивание черт оригинала, а скорее подделка под чужой стиль. «Не­нужная победа» и воспринималась читателями как перевод, и все были заняты догадками, кто автор этого увлекательного произведения: Мавр Иокай, венгерский писатель, достаточно популярный в России, или Шпильгаген?

Между тем это была шутка и одновременно проба пера молодого юмориста. Чехов на спор предложил написать вещь не хуже перевод­ных произведений, и в очередном номере журнала «Будильник» появи­лась «Ненужная победа» с подзаголовком — «Рассказ». Подзаголовок этот так и остался не прокомментированным более поздними исследо­вателями Чехова: о нем просто забыли. Между тем в следующем но­мере появилось продолжение, затем - по просьбе читателей — новое. И заработал типографский станок, подстегивая автора своим ритмом. "Ненужная победа» давно уже перерастала из рассказа в повесть но по-прежнему шла под рубрикой, которая, впервые появившись, тут же исчезла в подшивках журнала, - рассказ. Чехонте выиграл спор. Он мог Продолжать повествование, кажется, бесконечно, хитроумно ведя игру с читателем, как и начал. Протестовал уже редактор, проигравший спор, оставив для публикации лишь ближайшие номера журнала. Впро­чем, это мало смущало автора. Он мог прервать повествование в лю­бом месте, что и доказал вскоре. Каноны псевдоромантического стиля при этом были строго соблюдены, несмотря на спешку и редакторский «произвол». Сюжет с его взвинченными страстями, с мелодраматичес­кими выходками героев закончился в романтическом же духе: Илька, дочь нищего бродячего музыканта, оказавшаяся в финале баронессой (!), отравилась... Эта остроумная шутка Чехонте, проделанная им со своими читателями, напоминает один из редакторских «подвигов» Не­красова. Ему пришлось держать корректуру дамского отменно длинного романа со скучнейшей героиней; видя, что его не собираются завер­шать, он решительно перечеркнул продолжение и энергично закончил: «Она отравилась...»

«Драма на охоте» — еще одна крупная вещь, выдержанная в духе пародии-стилизации, — начала печататься спустя два года в газете «Но­вости дня»; публикация продолжалась с августа 1884 по апрель 1885 г., т.е. девять месяцев! За это время «Чехонте» и «Человек без селезен­ки» поместили более трех десятков рассказов в юмористических жур­налах, среди них были такие шедевры, как «Хирургия», «Хамелеон», «Маска», «Свадьба с генералом», «Капитанский мундир», «Живая хронология», «В бане», «Разговор человека с собакой», «Мелюз­га» и др.

«Драма на охоте» — тоже литературная мистификация, но это под­делка уже под стиль уголовных романов. Подобный опыт у Чехонте был — знаменитая «Шведская спичка». Он тогда впервые отважился нарушить обычные для себя пределы 100— 150 строк и размахнулся, по его словам, на целый печатный лист. (Печатный лист — типографская мера: соответствует 22—23 машинописным страницам.)«Драма на охо­те» — самое громоздкое из всех чеховских прозаических произведений. Ее не раз пытались экранизировать. Но удачно осуществился замысел лишь в 1970-х годах, когда появился фильм «Мой ласковый и нежный зверь». Он давно уже сошел с экранов, но вальс композитора Доги по­пулярен до сих пор.

Повесть замечательна тем, что имеет своеобразную авторецензию. Дело в том, что в самый разгар ее печатания Чехов опубликовал фелье­тон «Осколки московской жизни», где дал выразительное определение подобного рода литературе: «Страшно делается, что есть такие страш­ные мозги, из которых могут выползать такие страшные «Отцеубийцы», «Драмы» и проч. Убийства, людоедства, миллионные проигрыши ведения, лжеграфы, развалины замков, совы, скелеты, сомнамбулы и... черт знает, чего только нет в этих раздражениях пленной и хмельной мысли» Но если произведения такого рода, о которых Чехов говорит фельетоне, писались, так сказать, с серьезными намерениями то «Драма на охоте» создавалась как острая пародия. Однако стоит внимательнее нее вчитаться в текст, как становится ясно, что пародируемой оси была не только бульварная беллетристика, но и классика. Несчастный герой, убивший - по официальной версии — свою жену, носит фамилию Урбенин, созвучную лермонтовскому ревнивцу Арбенину («Маскарад») Финал же обращен к «Преступлению и наказанию» Достоевского, хотя I убийца, он же следователь, он же автор публикуемой издателем рукопи­си, отказывается пойти по пути героя Достоевского — публичного покаяния. На совет признаться в преступлении он отвечает отказом: «Ну, это положим!.. Я не прочь сменить Урбенина, но без борьбы я не отдамся... Пусть берут, если хотят, но сам я к ним не пойду. Отчего они не брали меня, когда я был в их руках?..» Раскольников идет на Божий и людской суд, мучительно переживая совершенный грех. Герой Чехонте злодейс­ки жесток и циничен, вполне в духе жанра кровавой мелодрамы.

В подчеркнуто пародийном тоне выдержаны два рассказа Чехова, : опубликованные в 1883 г., - «В море» и «В рождественскую ночь». В более поздних публикациях они были подвергнуты авторской прав­ке, где насмешка над «взвинченным», ультраромантическим повество­ванием была скрыта, затушевана автором, но так, что следы ее остались, напоминая временами стиль «Тысячи одной страсти». Чехон­те весело смеется над преувеличениями романтизма не только в опи­сании бурных страстей, но и рисуя отдельные подробности, напоминающие уже знакомые нам приемы ранней пародии. Чего стоит только крик молодой, прекрасной женщины, перекрывающий грохот ломающихся морских льдин!

«Пронзительный, душу раздирающий вопль ответил на этот тихий, счастливый смех... С лицом, искаженным отчаянием, молодая женщи­на была не в силах удержать этот вопль, и он вырвался наружу. В нем слышалось все: и замужество поневоле, непреодолимая антипатия к мужу и тоска одиночества, и, наконец, рухнувшая надежда на свобод­ное вдовство. Вся ее жизнь с ее горем, и слезами, и болью вылилась в этом вопле, не заглушённом даже трещавшими льдами. Муж понял этот вопль, да и нельзя было не понять его...» Дальше уже начинаются бе­зумства мужа, толкающие его навстречу гибели.

Сюжет рассказа «В море» скроен на тот же лад. Два матроса по жребию могут насладиться зрелищем того, что происходит ночью в каюте новобрачных. Финал выдержан в контрастно «злодейских» и при­поднято романтических тонах: молодожен-пастор продает жену на ночь старому толстому банкиру с отталкивающей внешностью; роль добро- петельных героев выпадает на долю пьяных негодяев: «Я отскочил от стены, как ужаленный. Я испугался. Мне показалось, что ветер разор- зал наш пароход на части, что мы идем ко дну...»

Дальше следует столь же пародийно утрированная психологичес­кая ситуация: «Старик-отец, этот пьяный, развратный человек, взял меня за руку и сказал:

Выйдем отсюда! Ты не должен этого видеть! Ты еще мальчик...»

Романтически возвышенный эпизод находится в явном несоответ­ствии с экспозицией рассказа, где «мальчик» рассуждает так: «Мы пьем много водки, мы развратничаем, потому что не знаем, кому и для чего нужна в море добродетель». Но здесь не до логики, здесь «в кло­чья» рвутся романтические страсти.

Пародия обычно пишется, чтобы высмеять пародируемый текст, вступить с ним в борьбу и, пользуясь его же средствами, одержать верх в открытом поединке на глазах у читателей, вызвав их веселое одобре­ние и смех. Чехонте пишет пародии, как заведено, ради смеха. Но он находит возможным получить для себя, как художника, известную пользу в пародийной игре. Это была попытка найти собственную твер­дую эстетическую опору. Он с первых же творческих шагов избирает путь художественной правды. Его пародии — реакция на условность, театральность, искусственность романтизма и псевдоромантизма с хо­дульностью, высокопарностью ситуаций, с поднятыми на котурны ха­рактерами, выдуманными страстями. Не случайно Толстой называл Чехова художником жизни. Но таким стремился стать уже Чехонте с решительным его отрицанием избитых штампов, «литературщины» в самых различных ее проявлениях. «Знать свое или скорее, что немое (подчеркнуто автором), — вот главное искусство», — записывает Тол­стой в дневнике 1865 г., когда у него за плечами было тринадцать лет писательского труда. Чехонте обращается к этой мысли уже в своих первых литературных опытах.

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.