Идеи К. Маркса и Ф.Энгельса

222 «Основой всякого развитого и товарообменом опосред­ствованного разделения труда является отделение города от деревни. Можно сказать, что вся экономическая история обще­ства резюмируется в движении этой противоположности, на которой мы не будем, однако, здесь долее останавливаться», — пишет Карл Маркс в «Капитале» [Маркс, 1983: 365].

222 Простран­ство, в котором развивался капитализм, Маркса интересовало мало. В то же время, когда он раскрывает механизм капитали­стического способа производства в индустриальном обществе, он, конечно, имеет в виду городское общество. Если феодаль­ное общество было основано на аграрном способе производ­ства, то капиталистическое общество могло сложиться тогда, когда из прибавочной стоимости произведенных товаров можно было извлечь прибыль (а для этого нужен был наемный труд). Это Маркс и имеет в виду в приведенном выше фрагмен­те. Превращение труда в товар было возможно главным обра­зом в городах и на города существенно повлияло.

222 Во-первых, образовался рынок труда. Маркс считает, что движение в горо-223-да из деревень освобожденной от личной зависимости рабо­чей силы определяет современную историю.

223 Немногие люди, владевшие средствами производства, могли нещадно эксплуа­тировать неимущих людей, привлеченных в города развитием коммерции и индустрии.

223 Сподвижник Маркса молодой радикал Фридрих Энгельс ужаснулся условиям жизни этих людей, которые он наблюдал в Ланкашире. Его исследование «Положение рабочего класса в Англии» (1845) делает его предтечей и городской антрополо­гии, и социальной географии. Некоторым читателям это сочи­нение памятно, вероятно, в связи с семинарами по истмату, стоически претерпеваемым в юности. Убеждена, что эту рабо­ту Энгельса стоит прочитать в качестве достойного культурно­го артефакта Сейчас можно только догадываться, пришла ли идея визитов в трущобы английских городов в результате рас­тущей уверенности Энгельса в том, что нельзя принимать на веру слова, которые общество говорит о себе устами своих идеологов, или сказались нужды семейного текстильного биз­неса, но вот эти слова мыслителя в предисловии к работе, об­ращенные к рабочим, свидетельствуют, что его методология была по своему характеру антропологической: «Я достаточно долго жил среди вас, чтобы ознакомиться с вашим положени­ем. Я исследовал его с самым серьезным вниманием, изучил различные официальные и неофициальные документы, по­скольку мне удавалось раздобыть их, но все это меня не удов­летворило. Я искал большего, чем одно абстрактное знание предмета, я хотел видеть вас в ваших жилищах, наблюдать вашу повседневную жизнь, беседовать с вами о вашем положении и ваших нуждах..» [Энгельс, 2: 236].

223 «Классовый» словарь марксиста в это время еще только ста­новится, вот почему он называет буржуазию и рабочий класс двумя «народами», настолько различными, «как если бы они принадлежали к различным расам». Познакомить обществен­ность с практически неизвестной доселе «расой» рабочих — такую задачу ставит перед собой Энгельс.

224 «Полевое исследование» Энгельса продолжалось почти два года. Манчестер и Ланкашир, Дербишир и Бирмингем, Шеф­филд и «Стаффордшир, в особенности Вулвергемптон», не го­воря уже о Дублине и Лондоне, - города и местности, которые он касается в тексте. Многие темы, которые он рассматривает или впервые ставит: иммиграция и изображение иммигрантов в качестве «козлов отпущения» за насущные социальные про­блемы, джентрификация, связь эксплуатации и роскоши, со­ставляют предмет активных сегодняшних обсуждений.

Его описания скученности, грязи, болезней и общей без­надежности существования английских рабочих предварены общей историей индустриализации и урбанизации в Англии, изложенной мыслителем достаточно тенденциозно в том смысле, что он, кажется, буквально видит, как все былое соци­альное разнообразие английского населения стремительно сводится к двум полярностям — рабочему классу и буржуазии: «Так возникли большие фабричные и торговые города Вели­кобритании, в которых по меньшей мере три четверти населе­ния принадлежат к рабочему классу, а мелкая буржуазия состо­ит только из лавочников и очень, очень немногочисленных ремесленников» [Энгельс: 257].

224 Тенденциозно, а временами возмутительно политически некорректно и отношение мыслителя к некоторым культур­ным группам, положение которых он описывал, — прежде все­го к «кельто-ирландской национальности». Ирландцы, бежав­шие в Лондон, спасаясь от царящего дома голода и берясь за самую грязную работу, плохо влияли, считал мыслитель, на английский работный люд.

224 Энгельс демонстрирует просто­душный эссенциализм, граничащий с расизмом,когда говорит о «характере» ирландцев, которые «чувствуют себя уютно именно в грязи».

224 Значительным ирландским присутствием от­личались к середине XIX века многие английские города, что немедленно нашло отражение в литературе, прежде всего в текстах Томаса Карлейля (кстати, именно этот английский ис­торик и литератор впервые в 1854 году использовал слово «ка­-225-питализм»), и в общих ксенофобных настроениях.

225 Ирландцы более всего годились на роль «козлов отпущения», когда дело доходило до плохих жилищных условий и низкой зарплаты. Их непритязательность поощряла строительство новых тру­щоб. Энгельс, по сути, обвиняет в своей книге ирландцев в усу­гублении и без того тягостного положения английских рабо­чих, в дурном влиянии на людей, нравы которых и без того отличались простотой.

225 Тем самым он способствовал (вместе с другими людьми, посетившими Англию в то время) распрост­ранению многочисленных стереотипов об ирландцах, кото­рые упорно воспроизводятся и поныне.

Эта часть городской антропологии Энгельса перекликает­ся с сегодняшними антропологическими и социологическими штудиями иммиграции, а именно с идеей тесной связи между переживанием страха и неопределенности, испытываемой местными жителями, и враждебностью к не самым лучшим представителям того или иного народа, кочующим по миру в поисках заработка.

225 В его масштабной работе «различные официальные и не­официальные документы», в частности статистический анализ, используются более часто, нежели собственные наблюдения мыслителя, что немудрено: им описана, по сути, вся Англия. Другой причиной этого могло быть то, что традиция описания городов модерности к концу первой половины XIX века лишь складывалась, и вряд ли только риторическим является, к при­меру, следующий пассаж: «Нищенские кварталы Дублина рассе­яны по всему городу, и грязь и неблагоустройство домов, запу­щенность улиц не поддается описанию». (курсив мой. — £.7".) Интересно, что в некоторых используемых Энгельсом источ­никах справедливо отмечается практически полное отсутствие знания о беднейших слоях населения в своей стране, сопоста­вимое с объемом знания об отдаленных культурах: в благопо­лучных частях города об обитателях соседних с ними кварта­лов знали «не больше, чем о дикарях Австралии и Южной Океании».

226 И до и после Энгельса социальные контрасты английских городов выразительно описывались писателями — от Эдгара По до Чарльза Диккенса. Так, Энгельс активно использует тек­сты Томаса Карлейля для своего анализа масштабной ирланд­ской иммиграции и ее последствий. Приемы контраста, про­тивопоставления аристократического блеска и удручающей бедности в описании городской жизни (у того же Эдгара По в «Человеке толпы», к примеру) к тому времени уже сложились. Однако именно у Энгельса мы находим проницательные опи­сания того, к чему может приводить неравномерность городс­кого развития. Бедность и богатство могут соседствовать на одной улице, а физическое соседство не исключает социаль­ной пропасти, лежащей между обитателями того или иного квартала. Энгельс, среди прочего, показывает это на примере центрального лондонского квартала Сент-Джайлс, окруженно­го «блестящими, широкими улицами, по которым фланирует лондонский высший свет, совсем близко от Оксфорд-стрит и Риджент-стрит, от Трафалгар-сквера и Стрэнда» [Энгельс-. 266]. Наблюдатель видит «беспорядочное нагромождение высоких трех- и четырехэтажных домов, с узкими, кривыми и грязны­ми улицами», жизнь в которых протекает столь же бурно, сколь и на соседних фешенебельных улицах. Описания Энгельса вы­разительны и полны обличительной силы: «Дома, от подвала до самой крыши битком набитые жильцами, настолько грязны снаружи и внутри, что ни один человек, казалось бы, не согла­сится в них жить. Но все это ничто в сравнении с жилищами, расположенными в тесных дворах и переулках между улицами, куда можно попасть через крытые проходы между домами и где грязь и ветхость не поддаются описанию, здесь почти не увидишь окна с целыми стеклами, стены обваливаются, двер­ные косяки и оконные рамы сломаны и еле держатся, двери сколочены из старых досок или совершенно отсутствуют, ибо в этом воровском квартале они, собственно, не нужны, так как нечего красть. Повсюду кучи мусора и золы, а выливаемые у дверей помои застаиваются в зловонных лужах.

226 Здесь живут

227 беднейшие из бедных, наиболее низко оплачиваемые рабочие, вперемешку с ворами, мошенниками и жертвами проституции. Большинство из них — ирландцы или потомки ирландцев, и даже те, которых еще не засосал водоворот морального разло­жения, окружающий их, с каждым днем все более опускаются, с каждым днем все более и более теряют силы противиться деморализующему влиянию нужды, грязи и ужасной среды» [Энгельс: 226).

Сент-Джайлс, описанный подобным образом (шум, вонь гниющих овощей, которыми торгуют тут же), не единственный квартал, в котором соседствуют благополучие и безнадеж­ность: «В огромном лабиринте улиц есть сотни и тысячи скры­тых переулков и закоулков, дома в которых слишком плохи для всех тех, кто имеет возможность хоть сколько-нибудь расходо­вать на более человеческое жилье, и такие пристанища жесто­чайшей нищеты можно найти часто в непосредственном со­седстве с прекрасными домами богачей» [Теш же: 267],

Как же согласовать сетования Энгельса на неописуемость того, что ему открылось в переулках Лондона, с этими «насы­щенными» описаниями, в которых мыслитель проницательно фиксирует главные компоненты социальной реальности боль­шого города? Ведь это лишь в течение последних полутора столетий марксизм, так или иначе затронув большую часть человечества, стал общим для многих компонентом культур­ной памяти и популярной интерпретационной рамкой. В ито­ге противопоставление потребления богатых напоказ и стес­ненности бедных в средствах стало таким общим местом, что мы даже боимся его банальности и очевидности. Однако Эн­гельс описывал Лондон, центр которого продолжал застраи­ваться, и происходящее в нем еще надо было расшифровать.

227 Так, упомянутая Энгельсом Риджент-стрит была построена в 1820-е годы на деньги нескольких финансистов и задумана как место концентрации самых престижных торговых и до­ходных домов [см-.Arnold, 2000:48—491 ].

227 Для того чтобы при­влечь богатых жильцов и покупателей, этот район надо было

228 подвергнуть тому, что теперь называется джентрификацией (см. об этом главу «Город и глобализация»), — вытеснить пре­жних обитателей и вложить капитал для увеличения экономи­ческого потенциала района. Джон Нэш, спроектировавший знаменитые классицистские колоннады зданий улицы (ныне исчезнувшие), сумел придать единый социальный смысл квар­талу — отныне месту обитания состоятельных людей.

228 Вырази­тельной стеной фасадов он закрыл дома победнее, в которых обитали торговцы и рабочие. Риджент-стрит стала своего рода социальным барьером, отделяющим места проживания бога­тых к востоку от нее и трущобы Сент-Джайлса к западу на­столько успеш! to, что благополучные обитатели Лондона мог­ли прожить всю жизнь по соседству с беднотой, не подозревая об этом.

228 По замечанию Стивена Маркуса, Энгельс нашел своеобраз­ную стратегию «прочтения непонятного» в городе, состоящую в том, что он изображает город одновременно и как прочиты­ваемый, и как нерасшифруемый [ш..Marcus, 1973: 262). Плани­рование города в первой половине XIX века, как это ни пара­доксально, добавляет городу «нечитаемости». Плотно стоящие друг к другу фасады богатых домов и дома бедняков, спрессо­ванных как селедки, сосуществовали так, что люди по разные стороны социального водораздела видели только «своих». Потребовался «тенденциозный» взгляд социального теоретика, чтобы это невидимое доселе противоречие увидеть и зафик­сировать, чтобы прочитать коммерческие здания и пабы бед­ноты как камуфляж, симптом, видимую часть невидимой реаль­ности, как образования, «созданные из смещений и компро­миссов между антагонистическими силами и инстанциями» [Ibid].

228 Увидев классовые противоречия, Энгельс облекает их в плоть. Он описывает, как девушки из лондонских модных лавок слепнут, сутки напролет изготовляя предметы для «украшения буржуазных дам».

228 «Какой-нибудь ничтожный дэнди», опять-таки «поблизости» от рабочих, «проигрывает в один вечер в

229 Классицистские здания Рнджент-стрит — классовый барьер

229-230 фараон больше денег, чем они могут заработать в течение це­лого года».

230 Увидев классовые противоречия на Риджент-стрит, Энгельс изображает их в качестве главного измерения совре­менной ему городской реальности: «Все, что можно сказать о Лондоне, применимо также к Манчестеру, Бирмингему и Лид­су, ко всем большим городам. Везде варварское равнодушие, беспощадный эгоизм, с одной стороны, и неописуемая нище­та - с другой» [Энгельс, 2; 264].

230 Тропы «города контрастов», разделенного города», с помощью которых современные ав­торы продолжают изображать социальные последствия эконо­мических противоречий, в этом тексте кристаллизовались и упрочились, начав победное шествие по «городской» лите­ратуре.

230 Когда мы читаем Энгельса сегодня, нам трудно абстраги­роваться от знания того, что поиски универсального миниму­ма компонентов «урбанизма как образа жизни», которые были присущи теории городов первой половины XX века, велись с оглядкой на стандарты естественно-научного знания и с уве­ренностью, что к воплощению своей сути города пришли лишь в XX веке. Между тем за полвека до Зиммеля и Уирта Энгельс проницательно замечал, глядя на Лондон, что «деньги — вот бог на земле», что человек — «лишенный воли объект всевоз­можных комбинаций и стечений обстоятельств», что «все жиз­ненные отношения оцениваются по их доходности, и все, что не приносит денег, — чепуха, непрактичность, идеализм». В особенности выразительны его описания влияния на людей больших городов: «Это жестокое равнодушие, эта бесчувствен­ная обособленность каждого человека, преследующего исклю­чительно свои частные интересы, тем более отвратительны и оскорбительны, что все эти люди скопляются на небольшом пространстве.

230 И хотя мы и знаем, что эта обособленность каж­дого, этот ограниченный эгоизм есть основной и всеобщий принцип нашего современного общества, все же нигде эти черты не выступают так обнаженно и нагло, так самоуверенно, как именно здесь, в сутолоке большого города.

230 Раздробление

231 человечества на монады, из которых каждая имеет свой осо­бый жизненный принцип, свою особую цель, этот мир атомов достигает здесь своего апогея. Отсюда также вытекает, что со­циальная война, война всех против всех провозглашена здесь открыто* [Энгельс-. 264].

231 Среди тех, с кем Энгельс говорил, собирая материал для своей книги, был манчестерский промышленник С ним Эн­гельс идет по улицам рабочего квартала, пытаясь понять, по­чему сами принципы его застройки таковы, что обрекают рабочих на невероятную скученность и болезни. Ответ про­мышленника был циничен и честен: «И все же здесь зарабаты­вают очень много денег. До свидания, сударь!» [Там же-. 497). Он был далек от того, чтобы хотя бы притворно разделить классовую страсть Энгельса. Разделение труда между теми, кто зарабатывает, превращая городское пространство в капитал, и теми, кто критикует последствия капитализма для городов, оформившись в этом эпизоде, воспроизводится по настоя­щий день.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: