РЕПРЕЗЕНТАЦИИ ТЕНДЕРНЫХ ОТНОШЕНИЙ В КУЛЬТУРНЫХ НАРРАТИВАХ 8 глава

Второй принцип можно назвать, возможно, не совсем удач­но, политической экономией маскулинности. Больше число важ­ных практик связано с определениями маскулинности и ее моби­лизацией как экономического ресурса. Энн Картхойс утверждает, что забота о детях является базисом разделения труда по полу, и что эта проблема является структурным базисом феминизма. Это преувеличение, но вообще важность этой проблемы неоспорима. Картхойс делает весьма точное замечание о том, что забота о де­тях - проблема, которая затрагивает не столько женщин, сколько мужчин: "представление о том, что забота о маленьких детях -неподобающее для мужчин занятие, необычайно глубоко укоре­нено". Поскольку мужчины имеют больше возможностей для контроля за разделением труда, чем женщины, их коллективный выбор не заботиться о детях, как утверждает Маргарет Полатник, отражает полную ясность мужских интересов и фактически помогает им со­хранять властную позицию. Возможность для менеджмента в ситуа­ции многих производственных конфликтов мобилизовать мужчин-работников и их профсоюзы в скрытые объединения, направленные против женщин-работниц подтверждает силу этих ясных интересов. Как связаны между собой различные способы конструирования мас­кулинности, будет показано ниже. Здесь же я ограничусь замечанием о том, что гегемонистический паттерн маскулинности, организуя мужскую солидарность, становится не только экономической, но и культурной силой.

Эта сила не обходится без сопротивления. Разделение труда по полу само по себе создает базис для женской солидарности. В промышленном производстве широко распространенное отлуче­ние женщин от карьерных возможностей дает им опыт совмест­ной работы и мало структурных оснований для конкуренции друг с другом. Практика ежедневных перемещений из пригорода в го­род делает женщин в дневное время основным населением спаль­ных пригородов; и социологическое изучение новых пригородов, как, например, работа Лин Ричарде, показывает, насколько важны для них отношения друг с другом, насколько они их ищут и тща­тельно поддерживают. Принимая участие в дискуссии по поводу экономического спада в Британии, Беатрикс Кэмпбелл заметила, что разделение труда в сфере ухода за детьми означает, что моло­дые матери, находящиеся на социальном пособии, попадают в со­общество женщин разных поколений. Поскольку никто из них не тянет одеяло на себя, они обретают потенциал для самоопределе­ния и сопротивления.

Власть

Конкретные случаи, включающие властные отношения, дос­таточно легко доступны для наблюдения. М-р Барретт, виктори­анский патриарх, запрещает своей дочери выходить замуж; пар­ламент возводит гомосексуальный контакт в ранг преступления; менеджер банка отказывает в займе незамужней женщине; груп­па молодых парней насилует знакомую девушку. Достаточно труд-

но при этом рассмотреть за индивидуальными актами примене­ния силы или угнетения структуру власти, совокупность соци­альных отношений, имеющих определенный масштаб и воспро­изводимость. В то же время действия, подобные перечисленным выше, невозможно понять без такой структуры. Изнасилование, например, обычно представляемое в медиа как индивидуальное отклонение, является формой межличностного насилия, глубоко связанной с неравным распределением власти и идеологией муж­ского превосходства. Это далеко не отклонение от существующе­го социального порядка, а в значительной степени средство его укрепления.

Связь насилия с идеологией указывает на многоликий харак­тер социальной власти. Сила - один из необходимых компонен­тов. Неслучайно средства организованного насилия - оружие и знание военной техники - почти полностью находятся в руках муж­чин... Но "голая сила" встречается редко. Гораздо чаще насилие является частью комплекса, включающего в себя также институты и способы их организации. Власть может выражаться в соотноше­нии сил или неравенстве ресурсов на рабочем месте, в домохозяй­стве или более крупном институте. Вообще говоря, корпорация­ми, правительственными департаментами и университетами управляют мужчины, которые организуют дела так, что женщи­нам исключительно трудно достичь высоких должностей. Орга­низационный контроль не более обнажен, чем пресловутая "голая сила". Оба они скрыты и зависят от соответствующих идеологий. Возможность определять ситуацию, задавать термины, в которых будут интерпретироваться события и обсуждаться проблемы, фор­мулироваться идеи и определяться мораль, короче говоря, утверж­дать гегемонию—также существенная часть социальной власти. Зна­чительная часть критики, исходящей из феминистских работ и освободительного движения геев, посвящена борьбе за культур­ную власть: например, против культурного определения женщин как слабых или гомосексуалистов как душевнобольных.

То, что эти властные отношения функционируют как соци­альная структура, как паттерн регуляции социальной практики, в каком-то смысле даже слишком очевидно. Регуляция практики простирается вплоть до вопросов элементарного выживания. Хе­лен Варе в работе "Женщины, демография и развитие " ("Women, Demography and Development")отмечает, что в богатых странах, где основные продукты питания не представляют собой пробле­мы, женщины живут дольше мужчин; в беднейших же странах женщины умирают раньше мужчин. Таким образом, оказывает­ся, что в тех случаях, когда на карту поставлена сама жизнь, про­тив женщин применяются такие формы дискриминации, как не­дополучение еды и медикаментов. Различия в детской смертности, указывающие на инфантицид девочек - другой пример из этого же ряда.

Менее очевидно, но тоже важно, что такая практика регули­рует также и поведение тех, кто обладает властью. Мужчины за­нимают властную позицию в тендерных отношениях, но в такой специфической форме, что она накладывает ограничения на них самих. Например, при патриархатном порядке большое значение придается моногамному браку, который создает серьезное напря­жение между мужчинами в вопросах адюльтера: структура, опре­деляющая женщин как вид имущества, обязывает их мстить за кражу. Поддержка гегемонистического определения маскулинно­сти часто является вопросом огромной важности, и гомосексуали­сты часто вызывают враждебное отношение именно потому, что подрывают это определение.

Так же, как и в случае с трудом, структура власти является не только условием, но и объектом воздействия практики. Многие подходы, описывающие патриархат, представляют его как про­стую, упорядоченную структуру вроде пригородного военного монумента. Однако за его фасадом можно найти массу беспоряд­ка и аномалий. Установление порядка требует мобилизации ре­сурсов и затрачивания энергии. То, что Донзело называет "управ­лением семьями", как раз является частью такой деятельности. Исследования государства благосостояния, подобные исследова­нию австралийской системы налогообложения и выплаты посо­бий, проведенному Шейлой Шавер, показывают, что аппарат со­циальной политики предполагает зависимость женщин от мужчин и даже ее усиливает.

Установления порядка в культуре также требует серьезных уси­лий. Отмечают, например, тот энтузиазм, с которым члены като­лической иерархии - все они мужчины - настаивают на идеалах чистоты, кротости и послушания женщин. Эффективность этой политики была продемонстрирована в Ирландии, где церкви уда­лось выиграть референдум о разрешении разводов. В остальных частях капиталистического мира священники уже не играют та­кой роли, как половые идеологи, а тем более журналисты. Хотя "достойные" газеты, вроде британской "Гардиан ", занимают ли­беральную позицию в половой политике, большинство журналис­тов массовых изданий остаются однородно сексистскими и гомо-фобскими. Те люди, которые на практике реализуют эту культурную и материальную "политику", не обязательно являются теми, кто получает от нее больше личной выгоды. Скорее, они участвуют в коллективном проекте, поддерживающем власть мужчин и подчи­нение женщин.

Если определять власть как легитимную силу, мы можем ска­зать, что центральную ось силовой структуры тендера составляет генеральная связь власти с маскулинностью. Но это положение ос­ложняет и даже вступает с ним в противоречие факт наличия вто­рой оси: лишения некоторых групп мужчин власти, и в целом по­строения иерархий с сосредоточением власти на разных уровнях внутри основных тендерных категорий.

Власть мужчин не распространяется равномерным покровом по всем участкам социальной жизни. При некоторых обстоятель­ствах женщины обладают властью, при других власть мужчин рас­сеивается, ослабляется или оспаривается. В исследованиях аме­риканских феминисток, таких как Кэрролл Смит-Розенберг, прослеживается история институтов и практик, контролировавших­ся женщинами, в том числе образования для девочек, дружеских социальных сетей и не-рыночного производства. Можно приме­нить и обратную логику, тогда мы сможем идентифицировать ком­плекс институтов и сетей, где относительно сконцентрирована сила мужчин и власть маскулинности. Это будет «ядром» силовой струк­туры тендера, по сравнению с более рассеянными или оспаривае­мыми паттернами власти на периферии.

В развитых капиталистических странах явно можно выделить четыре компонента этого ядра: (а) иерархии и в целом кадры ин-ституциализированного насилия - военные и военизированные силы, полиция, системы исполнения наказаний; (б) иерархии и в целом кадры тяжелой индустрии (например, сталелитейные и не­фтяные компании) и иерархии высокотехнологичных производств (компьютерное, аэрокосмическое); (в) планирование и контроль центральных государственных структур; и (г) рабочая среда, где особую роль играет физическая выносливость, и связь мужчин с техникой.

Связи между (а), (б) и (в) хорошо известны. Президент Эй­зенхауэр, не замеченный в феминистских взглядах, предупреждал о власти «военно-промышленного комплекса» в Соединенных Шта­тах. Самую близкую аналогию можно провести с Советским Со­юзом. В обеих странах, как выразился Джоэл Мозес о второй из них, «женщины практически полностью отлучены от основных определяющих политику центров». Эти части комплекса связаны вместе идеологией, объединяющей маскулинность, власть и тех­нологическое насилие, которая лишь недавно попала в фокус вни­мания исследователей. Но именно их связь с элементом (г) имеет решающее значение для половой политики в целом. Эта связь обес­печивает массовую базу для милитаристских взглядов и практик, которые в противном случае могли бы вызвать такое отвращение, что продуцирующие их правительства могли бы быть дестабили­зированы. Вероятно, наиболее яркая особенность этой связи зак­лючается в том, какую роль в ней играют механизмы, особенно моторные двигатели. Постепенное вытеснение всех других транс­портных систем этой крайне небезопасной и экологически разру­шительной технологией является иллюстрацией и одновременно средством достижения тайного союза между государством, кор­поративной элитой и гегемонистической маскулинностью рабоче­го класса.

Авторы -участники «мужского движения» 1970-х гг. неоднок­ратно указывали на то, что большинство мужчин на самом деле не соответствуют образу жесткой, доминантной и воинственной мас­кулинности, которым оперируют идеологи патриархата. Но этот образ и не предназначен для того, чтобы ему соответствовать. Цел­лулоидный героизм Джона Вайна или Сильвестра Сталлоне кажется героическим только по сравнению с основной массой мужчин, ко­торые ему не соответствуют. «Оправдание» идеологии базового патриархатного комплекса и полной субординации женщин тре­бует создания базирующейся на тендерных признаках иерархии среди мужчин. (Я специально подчеркиваю «базирующейся на тендерных признаках», потому что дискуссии о властных отношениях между мужчинами обычно останавливаются на признании классовых и расовых различий). Как показало освободительное движение геев, существенной частью этого процесса является со­здание негативного символа маскулинности в форме стигматизи­рованных аутсайдеров, в особенности мужчин-гомосексуалистов. Таким образом, в целом иерархия создается из как минимум трех элементов: гегемонистической маскулинности, консервативных маскулинностей (участвующих в коллективном проекте, но не на переднем крае) и подчиненных маскулинностей.

В феминистской мысли 1970-х гг. семья обычно определя­лась как стратегический пункт, главный рычаг угнетения женщин. Сейчас маятник качнулся далеко в другую сторону. Стало ясно, что домохозяйство и родственные отношения отнюдь не являют­ся клинически чистым образцом подлинного патриархата. Семья как институт рассматривается сейчас скорее как периферийная, чем центральная часть комплекса. Колин Белл и Ховард Ньюби отмечают, что договоренности о распределении обязанностей там часто достигаются в рабочем порядке. Важность таких перегово­ров и напряжение во властных отношениях внутри семьи подтвер­ждается значительным корпусом специальных исследований, на­чиная от классической книги Мирры Комаровски «Брак «синих воротничков» ('Blue-Collar Marriage') до более современных ра­бот, таких как «Миры боли» ("Worlds of Pain ") Лилиан Рубин в Соединенных Штатах, «Пол и классовое сознание» ('Gender and Class Consciousness') Полин Хант в Великобритании, «Откры­тая рана» ('Open Cut') Клэр Вильяме и «Матери и работающие матери» ('Mothers and Working Mothers') Яна Харпера и Лин Ри­чарде в Австралии. В этих исследованиях также зафиксирован недавний исторический сдвиг, заключающийся в том, что мужь­ям стало значительно труднее утверждать дома открыто патриар-хатный режим.

Оспаривание домашнего патриархата в некоторых кругах об­щества настолько широко распространено, что можно говорить о феминизме рабочего класса, основанном на этой борьбе в той же мере, как и на наличии у женщин оплачиваемой работы. И во внут­рисемейной борьбе за власть жены часто одерживают победу... Я полагаю важным признать, что здесь произошел настоящий пе­реворот во властных отношениях. Это не выглядит так, что женщины долгое время уступали явной силе, а потом перестали — но в результате возникло множество домашних конфликтов и перего­воров, которые тянулись годами или даже десятилетиями.

Важно также признать, что эти локальные победы не ниспро­вергли патриархат. По наблюдениям Комаровски, в тех американс­ких рабочих семьях, где жена в браке выполняла контролирующую роль, это не могло быть признано публично — поддерживалась ви­димость мужской власти. Общий вывод состоит в том, что мы дол­жны отличать глобальное или макро-отношения власти, благодаря которым женщины подчинены мужчинам на уровне всего обще­ства, от: локального, или микро-ситуации в конкретных домохозяй-ствах, на конкретных рабочих местах, в конкретных сферах. Ло­кальный паттерн может отличаться от глобального и даже противоречить ему. Такие отклонения могут провоцировать по­пытки «исправления», т.е. утверждение глобального паттерна в качестве нормы и на локальном уровне. Но они могут также озна­чать наличие структурного напряжения, которое в долгосрочной перспективе может привести к изменениям.

Катексис

Для того, чтобы распознать в сексуальности социальную структуру, необходимо сначала рассмотреть ее как социальное явление. Поэтому последующий анализ предполагает, что сексу­альность конструируется социально, в соответствии с аргумента­ми Гагнона и Саймона в «Сексуальном поведении» ('Sexual Conduct'), Фуко в «Истории сексуальности» и Уикса в «Сексу­альности и ее противоречиях» ('Sexuality and It's Discontents'). Ее телесные параметры не существуют до или вне социальных практик, с помощью которых формируются и реализуются отно­шения между людьми. Сексуальность осуществляется и произво­дится, а не выражается с помощью наших действий.

Во всех социальных отношениях присутствует эмоциональ­ное, а, возможно, и эротическое измерение. В данном случае, од­нако, фокус будет сделан на том, что в работе «Политика сексу­альности при капитализме» ('The Politics of Sexuality in Capitalism') называется «сексуально-социальными отношениями»: отношени­ями, образованными эмоциональной привязанностью одного человека к другому. Структуру, организующую эти привязанности, я буду называть «структурой катексиса».

Фрейд использовал термин «катексис» для обозначения пси­хического заряда или инстинктивной энергии, направленной на психический объект, например, идею или образ. В данной работе я обобщаю его до уровня эмоционально нагруженных социальных отношений с «объектами» (напр., с другими людьми) в реальном мире. Важно иметь в виду, что, как и в трактовке Фрейда, эмоцио­нальное напряжение может быть и враждебным, а не только при­язненным. Оно также может быть одновременно враждебным и приязненным, т.е. амбивалентным. Наиболее близкие отношении имеют именно такой уровень сложности.

Разумеется, сексуальные практики управляются также и дру­гими структурами. Желая деромантизировать «торговлю женщи­нами», Эмма Голдман едко замечает: «Продает ли женщина себя одному мужчине, в браке или вне его, или многим мужчинам — это, в общем-то, вопрос чисто количественный. Признают ли это наши реформаторы или нет, но проституцию порождает экономи­ческая и социальная депривация женщин». В то же время, как пси­хоанализ, так и движение за сексуальное освобождение указыва­ют на то, что паттерны эмоциональной привязанности сами по себе играют ограничивающую роль. Вполне возможно анализировать их, не впадая в романтизм.

Социальное оформление желания наиболее наглядно прояв­ляется через набор запретов. Табу инцеста, специфические зако­ны против изнасилования, брачный возраст и гомосексуализм — все это примеры запрещений сексуальных отношений между ка­кими-то конкретными людьми. (Строго говоря, законы запреща­ют конкретные действия, но интенция состоит в том, чтобы раз­рушить и сами отношения, провоцирующие эти действия). Психоаналитические теории Эдипова комплекса и супер-эго ин­терпретируют влияние общества на эмоции в основном в тер­минах интериоризации запретов. Однако запреты были бы бес­почвенны без предписаний любви и брака с подходящими для этого людьми, без утверждения такого-то и такого-то вида маскулиннос­ти или фемининности в качестве желательного. Социальный пат­терн желания представляет собой единую систему запретов и сти­мулов.

В нашей культуре хорошо прослеживаются два организую­щих принципа. Объекты желания обычно определяются с помо­щью дихотомии и оппозиции женственного и мужественного, а сексуальная практика в основном организуется в рамках парных отношений.

Исторически и кросс-культурно, сексуальная привязанность не всегда была организована в терминах дихотомии. Несмотря на это, в богатых капиталистических странах в настоящее время сек­суальность четко организована как либо гетеросексуальная либо гомосексуальная. Если этого сделать нельзя, мы определяем ее как смешанную: «бисексуальную». Хотя основной структурой привя­занности чаще всего считается пара, тендерная дихотомия жела­ния как будто имеет некоторый приоритет. Когда пара распадает­ся, и ее члены вступают в новые отношения привязанности, почти всегда новый партнер бывает того же пола, что и прежний, каким бы он ни был.

В том паттерне желания, который является социально господ­ствующим, катексис предполагает присутствие сексуальных раз­личий. «Женщина нуждается в мужчине, а мужчине нужна пара» -и так до скончания времен. Солидарность гетеросексуальной пары формируется скорее на базе своего рода взаимной выгоды, чем на базе общности ситуации или опыта. В этом ее заметное отличие от солидарностей, созданных структурами труда и власти. Скры­тое противоречие, которое здесь содержится, неоднократно слу­жило темой для романтической литературы, а также довольно важ­ной политической проблемой феминизма последнего десятилетия. Более того, именно сексуальное различие в значительной мере придает отношениям эротический оттенок. Соответственно, оно может интенсифицировать удовольствие...

Но «различие» - логический термин, а социальные отноше­ния более нагружены. Члены гетеросексуальной пары не только различны, они еще и специфическим образом неравны. Гетеро­сексуальная женщина сексуализируется как объект иначе, чем ге­теросексуальный мужчина. Индустрия моды, индустрия косме­тики и содержание массовой прессы служат тому осязаемым доказательством. Например, на шикарных фотографиях на облож­ках и женских, и мужских журналов изображены женщины, раз­ница заключается лишь в том, как модели одеты и в каких находятся позах. Говоря обобщенно, эротическая взаимность в гегемо-нистической гетеросексуальности базируется на неравном обме­не. На то, чтобы женщины участвовали в неравноправных отноше­ниях, есть материальные причины, на которые указывала Эмма Голдман. «Двойной стандарт», позволяющий промискуитетную сек­суальность мужчинам и запрещающий женщинам, абсолютно не означает, что мужчинам «больше хочется»: это означает только то, что у них больше власти.

Процесс сексуализации женщин как объектов гетеросексуаль­ного желания включает в себя стандартные представления о жен­ской привлекательности - само понятие «мода» подразумевает это. Вокруг этого существует целый комплекс напряжений и противо­речий. Хотя враждебность может быть и часто бывает направлена на целую тендерную категорию (женоненавистничество, мужене­навистничество, гомофобия), относительно влечения этот прин­цип не работает. Скорее, гетеросексуальность и гомосексуальность как структурные принципы выступают в роли дефиниций соци­альной категории, в рамках которой может быть выбран партнер. Вероятно, скрытый смысл этих понятий заключается в том, что они конструируются за счет исключения той категории, из кото­рой партнер не может быть выбран.

На психологическом уровне это предполагает подавление, а на социальном уровне - запрещение. И то, и другое привлекают некоторое внимание к отвергаемому объекту. Классический пси­хоанализ познакомил нас с этим явлением, назвав его «амбивален­тность»... В работе «Эго и Ид» ('The Ego and the Id') Фрейд заме­чает, что «полный Эдипов комплекс» имеет две стороны. Под известным треугольником любви и ревности лежит совокупность эмоциональных отношений, в которой привязанности распреде­ляются иначе: «Мальчик не только проявляет амбивалентное от­ношение к отцу и страстную привязанность к матери, но одновре­менно ведет себя как девочка и испытывает страстное женское увлечение отцом и соответствующую ревность и враждебность по отношению к матери». Карл Юнг предположил, что общее прави­ло состоит в том, что подавляется та эмоция, которая не может быть выражена в социальной практике, в результате чего бессоз­нательное предстает как негатив сознательного мышления и об­щественной жизни.

Если серьезно отнестись к этим идеям, можно оспорить, что видимая структура эмоциональных отношений сосуществует с те­невой структурой, наполненной совершенно другими смыслами. Широко известно, что привязанность, которую публично выказы­вают друг другу супруги, часто сосуществует с приватной враж­дебностью. Красный Коллектив предположил, что вообще суще­ствует большая разница между тем, что представляют собой «внешние» и «внутренние» отношения в паре. Мужчины-геи час­то предполагают, что враждебность, которую они испытывают по отношению к себе, вызвана бессознательным желанием. Воспита­ние маленьких детей потенциально всегда вызывает высокий уро­вень любви и враждебности, причем с обеих сторон. Поскольку большая часть родительских забот лежит на женщинах, отноше­ния с матерями с большой долей вероятности всегда будут весьма амбивалентными, на чем сделала акцент Нэнси Фрайди в работе «Моя мать/Мое я» ('My Mother/My Self).

Существует так мало исследований, в которых присутствова­ла бы информация о глубинах психики и при этом ощущение со­циального контекста, что трудно рассуждать о том, как организо­вана эта теневая структура иначе, чем в чисто спекулятивном ключе. Все, что нам известно - это то, что в общих чертах структура ка­тексиса может считаться многоуровневой, а наиболее важные от­ношения - амбивалентными. Старые клише о том, как легко лю­бовь и ненависть превращаются друг в друга, и влияние сюжетов, на этом построенных, вроде «Турандот» Пуччини, становятся более понятными, если принять во внимание, что сексуальные практики в целом основаны на структурных отношениях, в кото­рых уже присутствуют и любовь, и ненависть.

Аргументы Нэнси Фрайди указывают на другой принцип организации. Она отмечает, что для девочек воспитание в себе желания, направленного на мужчину, более безопасно, чем вы­ражение той сексуальности, к которой они на самом деле стре­мятся. Про секс тинейджеров часто говорят, что девочки стре­мятся к привязанности, а мальчики - к сексу. Габриэль Карей и Кати Летт в работе «Пубертантный блюз» (' Puberty Blues') до­бавляют, что в группах ровесников-тинейджеров секс практику­ется в той же степени для символических целей, что и для физи­ческого удовольствия. Вероятно, это верно также и для взрослых. Этот аргумент связан с наблюдениями Герберта Маркузе о развитии примата генитальности и деэротизации остального тела под влиянием принципа производительности, приведенными в книге «Эрос и цивилизация». Оказалось, что между генитальной про­изводительностью и диффузной чувственностью сложилась се­рьезная оппозиция. В современной гегемонистической гетеро-сексуальности эти формы эротики определяются как мужская и женская соответственно. Но это совсем необязательно. В других культурах это абсолютно не так, что демонстрируют «Кама-Сут­ра» и Вадсаяна. Чрезвычайно забавно, что этот памятник манер­ной и праздной чувственности сейчас на Западе продается пре­имущественно в порномагазинах, где господствуют в основном мощная эрекция и стремительный оргазм.

В случае труда и власти структура может быть объектом воз­действия практики, в случае катексиса она, несомненно, находит­ся под этим воздействием. Одна из удивительных особенностей сексуальности заключается в том, что сама структура может быть объектом желания. Так, например, как уже отмечалось выше, эро­тизировано само тендерное различие. Такова тендерная наполнен­ность нарциссизма - в той мере, в какой катексис, направленный на самого себя, фокусируется на диакритических знаках пола. Такова, что наиболее наглядно, эротическая логика сексуального фетишизма, когда символические знаки социальных категорий (кружевные носовые платки, туфли на высоком каблуке, кожаные куртки) или структурные принципы (например, доминирование) вырываются из своего контекста и сами по себе становятся объек­тами возбуждения.

Этот вид практик может быть зафиксирован для получения выгоды или подавления, как это уже произошло в рекламной ин­дустрии. Но другие практики, воздействующие на структуру, воз­можно, являются попытками изменить паттерны привязанности в более эгалитарном направлении. Автобиографические описания этих практик, такие как книга, подготовленная Красным Коллективом, или книга Ани Мойленбельт «Со стыдом покончено» ('The Shame is Over') о ее частной жизни, феминизме и датских левых, говорят о трудностях больше, чем об их потенциальном преодолении. Дэвид Фернбах, который в книге «Путь по спирали» ('The Spiral Path') утверждает, что отношения геев с неизбежностью эгалитарны из-за своей транзитивной структуры (любовник моего любовника мо­жет также быть и моим любовником), более оптимистичен.

Замечание по поводу «системы» и композиции

Описание данного подхода к множественным структурам не­сет в себе опасность нового редукционизма, приписывания каж­дой отдельной системе последовательности и завершенности, в которой ранее отказывалось системе тендерных отношений в це­лом. Само собой разумеется, что разделение на структуры пред­полагает достижение большей последовательности, иначе оно было бы бессмысленным. Но важно иметь в виду, что ни одна из трех описанных структур не является и не может быть в принципе не­зависимой от других. Структура катексиса в некоторых отноше­ниях отражает властное неравенство; разделение труда частично отражает паттерны катексиса и так далее. Ни одна из них не явля­ется конечной детерминантой, «порождающим ядром», если ис­пользовать термин Анри Лефевра, от которого были бы производ­ными все остальные паттерны тендерных отношений.

В то же время в этой сфере существует определенное един­ство, упорядоченность, которая нуждается в понимании. Нельзя сказать, что люди вынуждены страдать под грузом социологичес­кого давления, бессистемно наваливающегося на них со всех сто­рон. Мужчина-гей может быть избит на улицах Сиднея точно так же, как и на улицах Нью-Йорка. Существует определенная связь между разделением труда при уходе за детьми, психодинамикой женственности и возможностями освобождения женщин.

Мой аргумент вкратце заключается в том, что это единство не является единообразием системы, как предполагал бы функ-ционалистский анализ. Не является оно и единством внешнего вы­ражения, обеспеченным наличием генерирующего ядра. Это един­ство исторической композиции - всегда незаконченное и находящееся в состоянии становления. Я употребляю термин «композиция» в том же смысле, в каком им пользуются в музыке, понимая под ним осязаемый, активный и часто трудный процесс приведения элементов в связь друг с другом и обстоятельного обсуждения их взаимоотношений. Он является результатом ре­ального исторического процесса взаимодействия и формирова­ния социальных групп. Разница с музыкой заключается не в отсут­ствии композитора, а в том, что их огромное множество, и все они находятся внутри своей композиции, поскольку создаваемая ме­лодия и есть их жизнь. Результатом этого процесса является не логическое единство, а эмпирическая унификация. Она происхо­дит в конкретном виде под воздействием конкретных обстоя­тельств. На уровне всего общества она производит тендерный порядок, который будет описан в следующей главе.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: