РЕПРЕЗЕНТАЦИИ ТЕНДЕРНЫХ ОТНОШЕНИЙ В КУЛЬТУРНЫХ НАРРАТИВАХ 6 глава

Приватная сфера обычно рассматривается как необходимое, естественное основание для гражданской, т.е. публичной жизни, но в то же время считается не заслуживающей внимания со сто­роны политических теоретиков и политических активистов. По край­ней мере, с 1792 года, когда появилась работа Мэри Уоллстенк-рафт «В защиту прав женщин», феминистки настойчиво указывали на сложную взаимозависимость между этими двумя сферами, но и почти два столетия спустя, «гражданское» обще­ство обычно воспринимается как совершенно независимо суще­ствующая область. Таким образом, происхождение приватной сферы до сих пор окутано тайной. Эта тайна усугубляется еще и тем, что дискуссии о теории социального контракта всегда пере­ходят от XVIII века прямо к сегодняшнему дню и предложенной Джоном Ролзом (Rawls) современной трактовке истории о (соци­альном) контракте. Также и Зигмунд Фрейд (пере)писал более, чем одну версию истории первоначального контракта. Он редко упоминается в этом контексте, но, возможно, это не случайно. Истории, рассказанные Фрейдом, явно показывают власть, довле­ющую над женщинами, и то, что в процессе заключения первона­чального соглашения на кону стояла не только свобода, а также то, что именно первоначальный пакт привел к разделению обществен­ной жизни на две сферы. Из классических текстов (за исключени­ем принадлежащих Гоббсу) на первый взгляд может создаться впечатление, что в создании приватной сферы вообще не было необходимости, поскольку половые отношения между мужчина­ми и женщинами, брак и семья уже существовали в царстве при­роды. Но первоначальный контракт порождает «гражданское об­щество», и история полового контракта должна быть рассказана так, чтобы объяснить, каким образом было создано царство при­ватного (и продолжает существовать), и почему необходимо его отделение от публичной сферы.

Необходимо подчеркнуть, что половой контракт связан не толь­ко с приватной сферой. Патриархат не относится исключительно к семейной жизни и не заключен в области приватного. Первона­чальный контракт создал всю современную социальную целост­ность патриархатного гражданского общества. Мужчины переме­щаются туда и обратно между публичным и приватным мирами, и предписание закона о мужском праве работает в обеих сферах. Граж­данское общество раздваивается, но единство социального порядка поддерживается, большей частью, с помощью структуры патриар-хатных отношений... Дихотомия приватного/публичного, также как и естественного/гражданского, принимает двойственную форму, и эти связи систематически затемняются.

Самые современные противоречия между либералами и социа­листами по поводу приватного и публичного не связаны с патриар-хатным разделением между естественным и гражданским. Приват­ная сфера «забывается», так что «приватное» как бы помещается в гражданский мир и классовое разделение между природным и граж­данским. Таким образом, разделение проводится внутри самой сфе­ры «гражданского», между частной, капиталистической экономикой или частным предприятием, с одной стороны, и публичным, или по­литическим государством, с другой стороны — и знакомые дебаты снова и снова воспроизводятся. В самом деле, широкая публика сей­час признает термин «социальный контракт», потому что он исполь­зуется для обозначения отношений между правительством, трудом и капиталом в сфере «гражданского». В 1970-х гг. в Британии лейбо­ристское правительство заключало множество социальных контрак­тов с профсоюзным движением, и Союз между государством, капи­талом и трудом, заключенный в Австралии в 1983 г., тоже часто называют социальным контрактом. В 1980-х гг. в заголовках появ­лявшихся в США книг об экономической политике рейгановской ад­министрации часто встречался термин «социальный контракт». Так, либеральная защита и социалистическая критика этого варианта ан­тиномии приватного/публичного либо защищает, либо атакует клас­совое доминирование и контракт занятости. Патриархатное доми­нирование лежит вне рамок этих представлений, также как и вопросы о взаимоотношениях между брачным контрактом и контрактом за­нятости, и любые намеки на то, что контракт занятости также явля­ется частью патриархатной структуры.

На протяжении прошлого десятилетия ведение все в тех же терминах знакомых дебатов между либералами и социалистами и между сами социалистами становилось все более проблематич­ным. Стала очевидна их неадекватность в свете политического, экономического и интеллектуального развития, которое я собира­юсь затронуть здесь только в одном аспекте. Феминистки уже по­казали, как участники этих нескончаемых дебатов, часто непри­миримо настроенные по отношению друг к другу, разделяют, тем не менее, некоторые общие допущения. Одно из таких фундамен­тальных допущений предполагает, что патриархатная отделенность приватной/природной сферы от публичной/гражданской не имеет отношения к политической жизни. Но их общие взгляды прости­раются гораздо дальше. Сложные отношения между патриарха­том, контрактом, социализмом и феминизмом относительно мало исследованы. Изучение этой области через историю полового кон­тракта показывает, как определенные тенденции в социализме и феминизме сомкнулись с наиболее радикальным ответвлением теории контракта. Пересечением их является идея, известная в знаменитой формулировке Локка: «каждый Человек обладает Иму­ществом в виде своей собственной персоны»; все индивидуумы -собственники, каждый обладает имуществом в виде своих способ­ностей и свойств.

Идея, что индивидуумы имеют собственность на самих себя, является центральной для борьбы против классового и патриар-хатного доминирования. Маркс не смог бы написать «Капитал» и сформулировать концепцию рабочей силы; а так же он не смог бы и призвать к отмене наемного труда и капитализма, или, как это звучало в старой социалистической терминологии, наемного раб­ства, если бы он не отверг предварительно это представление об индивидуумах и, следовательно, о том, что свобода есть контракт и собственность. Сейчас, когда столь популярны идеи рыночного социализма, а в академических кругах также теории рационального выбора или аналитического марксизма, есть опасность забыть, что Маркс неизбежно должен был использовать идею собственности человека на самого себя, для того чтобы отвергнуть и эту концеп­цию, и тот социальный порядок, на поддержание которого она работала. Точно так же, заявление о том, что женщины имеют соб­ственность на самих себя воодушевляла многие феминистские кампании прошлого и настоящего, от попыток реформировать брач­ное законодательство и добиться гражданских прав до требования права на аборт. Смысл обращения феминисток к этой идее стано­вится понятен в свете общепринятой доктрины закона о статусе замужней женщины, предполагающей, что жены являются собствен­ностью своих мужей, а также того, что мужчины до сих пор упорно настаивают на усилении закона о мужском половом праве и требу­ют, чтобы женские тела, как во плоти, так и в форме репрезентации оставались для них доступными публично. Добиться признания того, что женщины имеют собственность на самих себя, казалось бы, означает нанести решительный удар по патриархату, но историчес­ки случилось так, что когда феминистское движение вело кампа­нию против тех проблем, которые легко могут быть переведены на язык собственности на самих себя, главный феминистским аргу­ментом служило то, что женщины требуют гражданских свобод именно как женщины, а не как бледные копии мужчин. И этот ар­гумент был основан на скрытом отрицании патриархатной конст­рукции индивидуума как маскулинного собственника.

Сегодня, однако, многие феминистки, кажется, видят в совре­менном политическом климате только преимущества с точки зре­ния формулирования феминистских требований в контрактных тер­минах, и игнорируют тот факт, что «индивидуум» как собственник является той осью, вокруг которой вертится современный патри­архат. В особенности это относится к Соединенным Штатам, где сейчас редко можно услышать социалистические аргументы, и где влиятельной является наиболее радикальная форма контрактной доктрины. Я остановлюсь подробнее на последней, которая на­шла классическое выражение в теории Гоббса в виде контракти-стской (contarctarian) теории или контрактизма (contractarianism) (в Соединенных Штатах она обычно называется либертианизмом, но в Европе и Австралии термин «либертианский» относится к анархистскому крылу социалистического движения; поскольку в своей дискуссии я кое-чем обязана этому источнику, я буду при­держиваться не-американской терминологии). Понятие «индиви­дуум» является краеугольным камнем, на котором построена док­трина контрактизма, и в той мере, в которой социализм и феминизм используют это понятие, они присоединяются к контрактистам. Когда социалисты забывают, что для их аргументов необходимо и приятие, и отвержение индивидуума как собственника, подчине­ние (наемное рабство) исчезает и остается видимой лишь эксплу­атация. Когда феминистки забывают, что не только приятие, но и отвержение понятия «индивидуум» может быть политически не­обходимо, они молчаливо соглашаются с патриархатным конст­руированием женского пола.

Для современных контрактистов или, как я вслед за Гегелем выразилась бы, с «точки зрения контракта», социальная жизнь и отношения не только происходят из социального контракта, но их правильно было бы представить как бесконечную серию отдель­ных контрактов. Смысл этого подхода может быть сведен к ста­ринной философской головоломке. Древние представления гласят, что вселенная покоится на слоне, который, в свою очередь, стоит на спине черепахи; но на чем же стоит черепаха? Бескомпромисс­ный ответ гласил бы, что на бесконечной веренице черепах. С точ­ки зрения контракта, социальная жизнь покоится на бесконечной веренице контрактов. Более того, контракт и контрактные отноше­ния не могут быть ничем ограничены, даже наиболее экстремальная форма гражданского подчинения, контракт рабства, является леги­тимным. Гражданский контракт рабства ничем принципиально не отличается от любого другого контракта. Соображение о том, что индивидуальная свобода через посредство контракта может быть выражена и в рабстве, должно было бы приостановить социалис­тов и феминисток, когда они пользуются идеей контракта или ин­дивидуума как собственника.

Известные аргументы против контракта, независимо от того, исходят ли они от левых или от Гегеля, величайшего теоретичес­кого критика контракта, будут смотреться совершенно иначе, если восстановить в правах историю о половом контракте. Ирония зак­лючается в том, что критики также оперируют теми самыми пара­метрами, которые были заданы первоначальным патриархатным контрактом, и поэтому их критицизм всегда неполный. Например, подчинение в браке либо одобряется, либо игнорируется, патри-архатное конструирование «работника» никогда не признается, а возможность гражданского контракта рабства никогда не встреча­ет отпора. Я не хочу сказать, что исследование патриархата с точ­ки зрения полового контракта является такой простой задачей, легко могут возникнуть недоразумения. Например, некоторые феминистки были справедливо обеспокоены широко распространен­ным изображением женщин как прежде всего объектов мужской власти, пассивных жертв, и фокус на патриархатном подчинении, казалось бы, может усилить эту тенденцию. Однако акцент на том, что патриархатная субординация имеет свое происхождение в кон­тракте, не влечет за собой допущения о том, что женщины просто послушно приняли эту позицию. Напротив, понимание способа, с помощью которого контракт представляется как свобода и как ан-типатриархатный институт, будучи при этом механизмом, с помо­щью которого обновляется и поддерживается половое право, ста­ло возможным только потому, что женщины (и некоторые мужчины) сопротивлялись и критиковали патриархатные отноше­ния, начиная с семнадцатого столетия. Успех этого исследования зависит от их сопротивления, и я хотела бы остановится на неко­торых забытых критиках контракта.

Само по себе внимание к подчинению, созданному первона­чальным контрактом и контрактом в более широком смысле, мо­жет быть другим возможным источником затруднения. Влиятель­ные исследования Мишеля Фуко, кажется, предполагают, что история о половом контракте дает новый взгляд на власть и доми­нирование, который остается заключенным в старой юридичес­кой формулировке, «привязанной исключительно к закону и дей­ствию табу». Разумеется, закон и контракт, а также повиновение и контракт, идут рука об руку, но из этого не следует, что контракт апеллирует только к закону, и не затрагивает то, что, в терминоло­гии Фуко называется дисциплиной, нормализацией и контролем. В «Истории сексуальности» Фуко замечает, что «начиная с во­семнадцатого века (новые властные механизмы) охватили само существование человека, человеческие тела». Но, начиная с сем­надцатого века, когда впервые были рассказаны истории о перво­начальном контракте, новый механизм подчинения и дисциплины позволил мужчинам охватить своей властью женские тела и женс­кие жизни. Первоначальный контракт (как говорят) привел к су­ществованию новую форму закона, и реальные контракты, вошед­шие в повседневную жизнь, сформировали специфический современный метод создания локальных властных отношений в рамках сексуальности, брака и занятости. Гражданское государ­ство и закон и (патриархатная) дисциплина не есть две разные формы власти, но составляющие сложной, многосторонней структуры доминирования в современном патриархатном обществе.

Рассказать историю о половом контракте означает показать, как половое различие, то есть что значит быть «мужчиной» или «женщиной», и конструирование полового различия как полити­ческого различия оказалось центральным для гражданского об­щества. Феминизм всегда был жизненно озабочен проблемой по­лового различия, и сейчас перед феминистками стоит очень сложная задача. В современном патриархате различие между полами пред­ставляется как существеннейшее естественное различие. Мужское патриархатное право на женщин представляется как отражающее надлежащий естественный порядок вещей. Как же феминисткам трактовать половое различие? Проблема заключается в том, что в тот период, когда к контракту часто апеллировали, патриархатное упорство в том, что половое различие имеет политическое значе­ние, приводило к тому, что всякое обращение к женщинам именно как к женщинам как бы усиливало патриархатную апелляцию к природе. И тогда адекватная реакция со стороны феминисток, каза­лось бы, состоит в том, чтобы уничтожить все различия между мужчинами и женщинами в политической жизни; так, например, все законы и политика должны быть «гендерно-нейтральными»... Такая реакция предполагает, что «индивидуумы» могут быть отде­лены от тел, имеющих половые различия. Доктрина контракта зиж­дется на тех же допущениях, для того, чтобы иметь возможность утверждать, что все типы контрактов относительно личной собствен­ности порождают свободные отношения. Проблема в том, что само это допущение опирается на политическую фикцию...

Когда феминизм некритично становится на те же самые пози­ции контракта, подобный ответ патриархату, который, казалось бы, в лобовую противостоит подчинению женщин, одновременно слу­жит консолидации самых современных форм патриархатного пра­ва. Утверждать, что патриархату лучше всего противостоять, ста­раясь представить половое различие не имеющим политического значения, означает принять взгляд на гражданскую (публичную) сферу и «индивидуума» как не подверженных влиянию патриар-хатной субординации. Патриархат тогда выглядит как частная се­мейная проблема, которую можно преодолеть, если публичные законы и политика будут воспринимать женщин как ничем не отличающихся от мужчин субъектов. Однако современный патриар­хат в первую очередь отнюдь не сводится к подчинению женщин в семье. Женщины вступают в половые отношения с мужчинами и выходят замуж до того, как становятся матерями семейств. Исто­рия о половом контракте — история о (гетеро)сексуальных отноше­ниях и о женщинах как воплощенных сексуальных существах. Эта история помогает нам понять механизмы, с помощью которых мужчины заявляют право на сексуальный доступ к женским телам и право на распоряжение этими телами. Более того, гетеросексу­альные отношения не ограничиваются частной жизнью. Наиболее драматический пример публичного аспекта патриархатного права состоит в требовании мужчинами того, чтобы женские тела про­давались как товары на капиталистическом рынке; проституция является крупной капиталистической индустрией.

Некоторые феминистки опасаются, что отсылки к «мужчи­нам» и «женщинам» просто усиливают патриархатное заявление о том, что «Женщина» - это природная и вневременная катего­рия, определяемая неизменными прирожденными, биологически­ми характеристиками. Однако говорить о Женщине - совсем не то же самое, что говорить о женщинах. «Вечная женственность» есть вымысел патриархатного воображения. Теоретические кон­струкции классиков, писавших о контракте, несомненно, были подвержены влиянию образа Женщины, и им было, что сказать по поводу ее естественных способностей. Тем не менее, они пред­ложили социальную и политическую, хотя и патриархатную, кон­струкцию маскулинности или фемининности в современном граж­данском обществе. Выявить способ, с помощью которого значение понятий «мужчина» и «женщина» помогло структурировать ос­новные социальные институты - вовсе не означает вернуться к чисто «естественным» категориям. Не означает это и отрицания факта существования многих важных различий между женщина­ми, например, того, что жизнь молодой женщины-аборигена во внутреннем Сиднее будет значительно отличаться от жизни жены состоятельного банкира в Принстоне. Развивая свои рассужде­ния, я всякий раз буду специально оговаривать, если речь пойдет, скажем, о женщинах рабочего класса, но при изучении контракта и патриархатного права тот факт, что женщины есть женщины, более существенен, чем различия между ними. Например, социальный и юридический смысл того, что значит быть «женой», вы­ходит за классовые и расовые рамки. Конечно, не все семейные пары одинаково ведут себя в качестве «жен» и «мужей», но исто­рия о половом контракте проливает свет на сам институт брака; как бы ни старались супруги избежать воспроизведения патриар-хатных брачных отношений, никто из них не может полностью игнорировать социальные и юридические последствия вступле­ния в брачный контракт.

И последнее - я хотела бы подчеркнуть, что, хотя я собира­юсь (пере)формулировать предположительные истории происхож­дения политического права и исправлять некоторые упущения в этих историях, я не собираюсь заменять патриархатные сказки феминистскими историями происхождения.

Р. У. КОННЕЛЛ

ОСНОВНЫЕ СТРУКТУРЫ: ТРУД, ВЛАСТЬ, КАТЕКСИС¹²

До сих пор дискуссия касалась сферы социальной теории пола и ее постепенного развития в рамках западной социальной мыс­ли. Я утверждал, что эта теория автономна: она не может быть логически выведена из какого-либо внешнего источника - ни из природного различия между полами, ни из биологического вос­производства, ни из функциональных потребностей общества или необходимости социального воспроизводства. Адекватная теория гендера требует построения теории социальной стратификации гораздо больше, чем скрытый волюнтаризм ролевой теории. Но ей необходима также модель структуры, чувствительная к слож­ностям, которым часто угрожает категориальный подход, а также к исторической динамике содержания гендера...

Нет необходимости искать новый предварительный базис. Можно начать с имеющихся в нашем распоряжении понятий со­циальной структуры, интуитивно выдвинутых в ролевой теории и категориальном подходе. Для того, чтобы развить их таким об­разом, чтобы они отвечали избранным нами критериям, необхо­димо предпринять три шага. Во-первых, необходимо модифици­ровать базовое понятие "структуры" в свете последних достижений в теории и практике. Во-вторых, концепт единой структуры ген-

Из работы 'Тендер и власть. Общество, личность и политика по отно­шению к полу" - Cornell R.W. Gender and Power. Society, the Person and Sexual Politics. Cambridge: Polity Press, 1987. P.91-141)

Катексис (cathexis) - психоаналитический термин, обозначающий психо­биологическую энергию, связанную с реализацией идей, импульсов, чувств и желаний. Объектом катексиса может быть как идея или имидж, так и конкретный человек (прим. переводчика).

дерных отношений должен быть разделен на отдельные структур­ные компоненты или подструктуры. В-третьих, необходимо разли­чать тот вид структурного анализа, который порождает такие кон­цепты как "разделение труда по признаку пола" (я назвал бы их структурными моделями) и тот, который порождает такие концеп­ты, как "гендерный строй" (gender order) (я назвал бы их структур­ными описаниями).

Остальная часть этой главы будет посвящена объяснению этих трех шагов и наброску состоящей из трех частей структурной модели тендерных отношений...

Структура и структурный анализ

Концепт "социальной структуры", несмотря на свое фунда­ментальное значение для социальных наук, является довольно ту­манным. Его использование простирается от сложных, продуман­ных моделей Пиаже, Леви-Сгросса и Альтюссера до гораздо более распространенных случаев, когда "структурой" называется все, что соответствует некому различимому паттерну. Большинство работ, написанных о тендере, явно тяготеет ко второй разновидности. Авторы часто приходят к смутной идее о том, что тендерные отно­шения подчиняются некому общему порядку, но мало что прояс­няют в том, что же это за порядок.

Чтобы сократить возможное здесь весьма пространное об­суждение дефиниций о дефинициях, я хотел бы пояснить, что счи­таю концепт "структуры" чем-то большим, чем синонимом "пат­терна", и отражающим сложность устройства социального мира. Он отражает представление о противопоставлении чему-то, об ог­раничении свободы, а также о возможности делегирования полно­мочий деятельности, получении такого результата, которого невоз­можно достичь индивидуальными усилиями. Концепт социальной структуры отражает ограничения, заключающиеся именно в дан­ном способе социальной организации (скорее, чем, скажем, фи­зическую природу мира). "Ограничения" могут быть такими гру­быми, как, например, присутствие оккупационной армии. Но в большинстве случаев ограничения в социальной практике проявля­ются в результате более сложного взаимодействия различных сил, через посредство множества социальных институтов. Следовательно, попытки разъяснить, что такое "социальная структура", обыч­но начинаются с институционального анализа.

Наиболее сложные теории, представляющие тендерные отно­шения как социальную структуру, были предложены Джульет Мит­челл и Гейл Рубин. Они базируются на институте родства как кросс-культурном базисе полового неравенства. Их подход к структуре, основанной на родстве, опирается на классический труд Клода Леви-Стросса "Элементарные структуры родства " ('The Elementary Structures of Kinship), в котором невероятное разнооб­разие собранных этнографами и историками материалов сводится к универсальной базовой системе обмена. Леви-Стросс описал ее как обмен женщинами, происходящий между группами мужчин, и принял это за основание общества как такового. У Митчелл и Ру­бин этот обмен лег в основу подчинения женщин.

Понятие "структуры" как фундаментального типа отношений, который не присутствует непосредственно в социальной жизни, но незримо лежит в основании всей сложности интеракций и ин­ститутов, является общим для всех видов структурализма в соци­альных науках. Это большой шаг вперед по сравнению с простей­шими дескриптивными представлениями о структуре. Но оно порождает серьезные теоретические проблемы, что проявляется, в частности, в леви-строссовской теории родства. Главная труд­ность, выявленная в ходе двух десятилетий критики структурализ­ма, связана с тем, что он основан на логике, несовместимой с пред­ставлением о практике как сути социальных процессов, и, соответственно, с последовательной историчностью в социальном анализе... Без историчности же политика изменений становится нереальной.

Митчелл пытается вернуть в лоно анализа практику и исто­рию, и таким образом спасти рациональность феминистской по­литики. Она достигает этого, утверждая, что базовая структура (обмен женщинами) и патриархатный социальный порядок, на ней основанный, являются культурными универсалиями вплоть до эпо­хи капитализма, но не далее. Аргументы Митчелл были важны в середине 1970-х гг. для обеспечения логического обоснования ав­тономности женского движения. Правда, они предполагали, что борьба против патриархата во все предыдущие исторические пе­риоды была иррациональной. Это кажется, мягко говоря, спорным. Чтобы избежать подобного разделения истории на две части, нам необходимо преодолеть полное разделение между базовой структурой и лежащей на поверхности практикой, свойственное структурализму.

Иллюстрацией более успешного решения этой проблемы слу­жит другая классическая работа по изучению родственных свя­зей. В работе Майкла Янга и Питера Уиллмотта "Семья и род­ство в Восточном Лондоне " ('Family and Kinship in East London') описывается матрифокальная структура родства в рабочем райо­не Бетнал Грин, где мать является ключевой фигурой, и отноше­ния между матерью и дочерью служат центральной осью семьи. Эта структура показана в процессе становления, постоянно со­здающейся и изменяющейся в процессе очень активной социаль­ной практики. Дочери и матери сновали между домами друг дру­га до двенадцати раз в день, они обменивались такими услугами, как уход за больными, и обсуждали другие семейные отношения, включая замужество дочерей. Понятие "структура" в данном слу­чае не извлекается из практики, хотя оно и не присутствует в то же время в непосредственном опыте. Жители Бетнал Грина не имеют такого понятия, как "матрифокальность". Присутствуя в повседневной практике, структура открыта для значительных из­менений под ее влиянием. Это продемонстрировано Янгом и Вил-лмоттом в их знаменитом описании миграции в окраинные при­городные поселения с их отдельными домиками, которая породила неожиданный и нежелательный паттерн нуклеарной семьи. Как заметил один из мигрантов: "Это все равно что быть запертым в коробке, пока не помрешь".

Идея активного присутствия структуры в практике и актив­ного формирования структуры практикой в настоящее время по­лучила теоретическое оформление. Особенно ясно она представ­лена в "дуалистичном" подходе к структуре, предложенным Пьером Бурдье и Энтони Гидденсом. В работе Бурдье "Очерк теории прак­тики " ('Outline of a Theory of Practice') структура и практика свя­зываются между собой, главным образом, с помощью ироничес­кого подчеркивания неожиданных последствиях стратегий, предпринимаемых социальными акторами. Следование индиви­дуальной или семейной стратегии приводит к воспроизводству того социального порядка, от которого эти стратегии отталкивались.

Величайшая заслуга подхода Бурдье заключается в признании изоб­ретательности и энергии, с которыми люди строят свою жизнь -весьма необычная для теоретической социологии особенность. Но его образ социальной структуры так сильно зависит от идеи соци­ального "воспроизводства", что трудно совместим с любыми пред­ставлениями об исторической динамике, разве что она реализует­ся независимо и неведомо для акторов. В мире Бурдье история просто происходит, а не творится.

'Теория структурации" Гидденса связывает структуру и прак­тику даже еще сильнее. Человеческая практика всегда предполагает наличие социальной структуры, в том смысле, что она неизменно включает в себя социальные правила или ресурсы. Структура все­гда появляется там, где осуществляется практика, и формируется ею. Никто не может существовать без других людей.

Этот баланс, который Гидденс назвал "дуализмом структуры", наиболее адекватен требованиям тендерной теории по сравнению с другими теоретическими подходами. Однако и с ним связано две серьезных проблемы. Относя связь между структурой и практи­кой к области логики, в соответствии с требованиями социального анализа, Гидденс не оставляет места для возможности историчес­ких изменений с ее помощью. Эта возможность имплицитно раз­рабатывалась у Митчелл и эксплицидно в практической политике освободительных движений, ее значимость для тендерного анали­за очевидна. Пытаясь отобразить влияние структуры в целом, Гид­денс делает явный шаг назад в сторону классического структура­лизма. Его парадигмой в данном случае является структура языка, и это глубоко ошибочно для анализа таких структур, как пол или класс. Делая акцент на "виртуальности" структуры, он предпола­гает, что контекст события, скорее, не история, а ограничивающие это событие альтернативы, вытекающие из данных структурных принципов, и это возвращает Гидденса к логике обратимых изме­нений, характерной для структурализма.

Таким образом, в дуалистические модели нужно ввести исто­рию. Главным здесь является то, что практика, в самом деле пред­полагающая наличие структуры, как показали Бурдье и Гидденс, всегда привязана к некой ситуации. Практика представляет собой трансформацию этой ситуации в определенном направлении. Опи­сать структуру означает выяснить, чем она является в данной ситуации, которая ограничивает свободное осуществление практики. Поскольку результатом практики является трансформированная ситуация, которая, в свою очередь, становится объектом новой прак­тики, "структура" определяет, каким образом практика (протяжен­ная во времени) ограничивает следующую практику.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: