Генеалогические схемы (стеммы)

Если взаимоотношения списков и редакций достигают большой сложности, полезно и для самого исследователя (для его дальнейшей рабо­ты), и для читателей составить схему генеалогических взаимоотношений (стемму). Схемы вносят ясность во взаимоотношение списков и редакций, помогают наглядно представить эти взаимоотношения, в известной мере помогают исследователю включать во взаимоотношения редакций и спис­ков вновь обнаруженные списки и вновь определенные редакции.

Мы уже видели выше, что взаимоотношения списков и редакций между собой бывают очень сложными. Посмотрим, как можно изобразить эти взаи­моотношения графически. Будем условно говорить только о взаимоотноше­нии списков; все, что будет сказано о списках, может относиться и к изобра­жению взаимоотношений редакций.

Древнейшие списки помещаются обычно вверху, зависимые от них списки — внизу. Чтобы показать зависимость Б от А, А и Б соединяют лини­ей, причем А помещают выше, а Б ниже. Если зависимость установлена не­достоверно, то соединяющую их линию делают пунктирной:

При таком расположении списков — зависимых ниже, а первоначаль­ных выше — нет нужды для демонстрации направления зависимости изоб­ражать стрелки. Само расположение списков выше или ниже будет показы­вать, какие из списков древнее, а какие моложе и что от чего зависит.

Если зависимость обоюдосторонняя (что бывает относительно редко), линия между Аи Б горизонтальна. Само собой разумеется, что обоюдосто­ронняя зависимость может быть только между хронологически одновремен­ными списками. Таким образом, горизонтальное расположение Аи Б будет указывать, при наличии между ними линии, и на их одновременность, и на обоюдную зависимость друг от друга.

Если число членов стеммы три или более, взаимоотношения между ними могут принимать более сложный характер:

При построении стемм полезно, однако, во всех случаях учитывать хро­нологические данные. Изображая взаимоотношения списков, даже если Между ними нет прямой зависимости, необходимо более ранние (старшие)

списки помещать в стемме выше, а более поздние (более молодые) — ниже. Одновременные списки должны помещаться на одном уровне. Уровень, на котором помещен список, показывает, таким образом, время, к которому он относится.

В стеммах могут быть изображены не только расходящиеся взаимоотно­шения между списками, но и сходящиеся. В последнем случае протографы того или иного списка показываются так:

Если протографы того или иного списка выяснены лишь частично или не заслуживают подробного отображения в стемме (вследствие своей мно­гочисленности или незначи­тельности), они указываются в виде пучка сходящихся линий, причем предполагаемые источ­ники обозначаются пунктирны­ми линиями.

Мы видели уже, что в выяс­нении генеалогии списков не­пременно необходимо считать­ся с возможностью утраченных звеньев. Лишь в редких случаях мы можем предполагать непо­средственную зависимость одного списка от другого. В известной мере взаи­моотношения между списками изображаются в стеммах условно. Если у нас есть прямые данные, чтобы представить себе какой-то определенный утра­ченный список, он изображается на стемме с оговоркой, что список не до­шел. Эта оговорка может быть сделана просто в соответствующей надписи, или она может быть изображена условно. Лучший способ условного разгра­ничения сохранившихся звеньев истории текста от предполагаемых — изоб­ражать первые в виде заштрихованных простых геометрических фигур (кружков и др.), а вторые — в виде незаштрихованных фигур. Можно прибе­гать и к разным геометрическим фигурам.

Важно также располагать места отхождения или соединения линий так, чтобы наиболее «родственные» списки располагались по возможности бли­же друг к другу.

Особо сложные случаи возника­ют тогда, когда один список произве­дения зависит только от части дру­гого, и наоборот. В этих случаях не­обходимо изображать графически сложный состав списка или произ­ведения и вести линии зависимости только от той части списка или про­изведения, которая оказала реаль­ное воздействие.

Из этой стеммы видно, что про­изведение Б генеалогически зависит только от второй части произведе­ния А. Списки Б8 и бе происходят от части Р произведения А через не до­шедший до нас список Бу.

Иногда под недостающим звеном в стемме разумеется не один список, а какое-то их неизвестное число.

Разумеется, что все сказанное об изображении в стеммах взаимоотно­шения списков может быть применено и к изображению взаимоотношения гРупп, видов, редакций, изводов и произведений в целом. Но при этом необ­ходимо помнить, что наилучшая стемма та, в которой отражены не только взаимоотношения редакций произведения, групп списков, но и взаимоотно­шения отдельных списков.

Приведем примеры различных стемм, составленных исследователями Реальных произведений (см. ниже и схему на с. 456-457).

Реконструкции

Одним из важнейших средств оживления фактов и гипотез по ис­тории текста служит реконструкция текста произведения на одном из эта­пов его жизни. С помощью реконструкции текстолог в известной мере мо­жет проверить свои предположения, сделать их наглядными и удобовоспри-нимаемыми. Конечно, реконструкция только тогда заслуживает внимания, когда она учитывает все факты, связанные с историей текста, и когда она обоснована (само собой разумеется, хотя бы с относительной степенью до­стоверности) во всех своих частях. Если реконструкция использует возмож-н о с т ь в большей степени, чем необходимость, — она относится к области художественного творчества, а не научного. Таких художественных рекон­струкций (особенно окончания незаконченных авторами произведений) из­вестно немало.

Понятие реконструкции требует разъяснения и в другом. Можем ли мы называть реконструкцией текста, как это иногда делается, освобождение его от случайных описок, с которыми сопряжено научное издание текстов определенных типов? Я думаю, что это было бы неправильно. Ведь самое по­нятие текста, как мы уже видели, требует, чтобы текст был осмыслен (по крайней мере в самой элементарной степени). Простой набор букв не будет текстом. Не входят в понятие текста и случайные описки писца. Переписчик мог даже не заметить своих описок; они не явились плодом его воли, его пони­мания текста. Поэтому всякое издание текста требует его освобождения от описок — установления текста в том виде, как его понимал переписчик. Сле­довательно, освобождение текста от описок не есть еще реконструкция. Это обязанность издателя, но не реконструктора. К понятию реконструкции вполне подходит то, что говорит И. Э. Грабарь о «восстановлении». И. Э. Гра­барь пишет: «В понятии "реставрации" необходимо различать два момента — момент ремонта и момент восстановления»1.

Может все же возникнуть вопрос: не является ли ремонт одним из ви­дов восстановления здания, а отдельные исправления в тексте — не при­ближают ли они текст к первоначальному и не являются ли они, следова­тельно, хотя бы элементами реконструкции текста?

Несомненно, что исправление описок в подавляющем большинстве слу­чаев восстанавливает не только тот текст, который намеревался писать пе­реписчик дошедшего до нас списка и в котором сделал описку, но также и тот текст, который был и до него; однако задачей этих исправлений отнюдь не является восстановление тех этапов развития текста, которые были до того, как писец стал их переписывать.

Дело в том, что реконструкцией текста может быть только реконструк­ция определенных этапов в развитии текста. Не может быть р е к о н-

Струкций вообще без определенных представлений о том, что именно реконструируется, какой этап истории текста решено восстановить. При этом каждый этап в развитии текста есть нечто цельное, законченное, про­низанное единой волей своего создателя. Если редактор текста, в отличие от автора, и не проявил себя во всех элементах своего текста, то во всяком слу­чае он выбрал в нем несколько наиболее существенных элементов, которые решил изменить. Если мы производим частичную реконструкцию, а другие части текста не восстанавливаем или соединяем их с текстом, принадлежа­щим к другому этапу его истории, то мы тем самым создаем текст, кото­рый никогда не су ще с т во вал, фактически лишаем текст его общего смысла, единой целенаправленности, которую ему придал автор или соста­витель той его редакции, которая реконструируется.

В издании текста по существу текст остается текстом списка, но только освобожденным от особенностей палеографических и случайных, неволь­ных описок переписчика. Перед реконструктором же стоят совсем иные цели. Реконструктор не «и с п р а в л я е т» текст (исходный для реконструк­ции текст может быть вполне исправным или неисправным — это неважно), а на основании точного изучения истории сохранившихся текстов стремит­ся восстановить состав памятника какого-то определенного этапа его истории, его текст по содержанию, его языковые формы и т. д.

Реконструктору приходится делать не отдельные, разрозненные исправ­ления (так поступали только в первой половине XIX в. и ранее), а целостное восстановление, заменяя иногда по раличным соображениям понятный и ясный текст более сложным, менее доступным, внося изменения в кон­струкцию памятника, в его состав, содержание, идейную сторону, изменяя языковые формы и т. д. Реконструируя памятник, приходится по большей части не «снимать» «напластования», «наслоения» и исправлять описки, а восстанавливать древний текст какого-то одного и притом вполне определенного этапа в жизни памятника.

Мы уже отмечали в предшествующих главах, что неправильно думать, будто памятник приобретает в различных списках и редакциях только «ис­кажения», описки, «напластования» и «наслоения», т. е. живет якобы толь­ко путем механических изменений, которые могут быть механически же удалены путем легкой хирургической операции. В основном, в своих наибо­лее глубоких изменениях, дающих новые этапы в жизни памятника, текст развивается в результате целенаправленных, целостных изменений, изме­нений взаимосвязанных, совершающихся путем замен, изменений, переста­новок, сокращений, дополнений по всему тексту, вносимых в него его пере­писчиками и редакторами. Описки, ошибки, конечно, в изобилии вносятся в памятник, но роль их в появлении новых этапов в жизни памятника, как мы ужеговорили (с. 82), не так велика, как роль тех изменений, которые вно­сятся в памятник под влиянием новых идейных и стилистических требова­ний, органически и целостно изменяющих состав памятника и его текст.

Только сознательные изменения приводят к образованию новых редак­ций; механические же изменения этих новых редакций составить не могут.

Реконструкция ставит перед собой задачу восстановления всей идейной и стилистической сути определенного этапа в жизни памятника. Научное же издание текста исправляет только механические изменения, проникшие в текст в течение его жизни. Издание реально дошедшего до нас текста ни в коем случае не вносит в него идейных и стилистических именений. Между тем мы видели, что определенные этапы в жизни памятника (его редакция) определяются именно идейными и стилистическими изменениями, а отнюдь не механическими искажениями и напластованиями.

Отсюда ясно, что удаление механических изменений, которое допуска­ется в критическом издании памятника, по самому существу своему не спо­собно восстановить, реконструировать какую-либо из предшествующих ре­дакций памятника, крупных этапов в истории его текста. Удаляя механиче­ские изменения в тексте памятника, мы можем восстановить авторский текст или текст какой-либо редакции только в том случае, если издавае­мый в критическом издании текст уже, по существу, представляет собой именно этот авторский текст или именно этот текст редакции, но только ис­каженный отдельными механическими изменениями. По существу, этим способом ничего не реконструируется.

Вместе с тем, если в разночтениях критического издания можно огово­рить все изменения основного текста и характер произведенных исправле­ний механически измененного текста может быть ясен читателю без особых пояснений, то пояснить «исправления» сознательных измене­ний текста в обычных разночтениях, помещенных внизу страницы, нельзя, да и называть их «исправлениями» также невозможно. Реконструкции тек­ста должно предпосылаться особое исследование, в котором и должны оправдываться все переделки реально дошедших текстов, легших в основу реконструкции.

Принципиальное различие между реконструкцией и научным изданием реально дошедшего до нас текста заключается еще и в следующем. Ошибоч­ность исправляемых в издании чтений может быть доказана. Может быть доказана и необходимость исправлений. В реконструкциях же текст восста­навливается в отдельных частях с разной степенью вероятности. Восстанавливаются и такие чтения, правильность которых может быть до­казана, и такие чтения, которые просто должны заполнить образующийся при реконструкции «вакуум текста» и предположительность восстановле­ния которых смущает иногда даже наиболее самоуверенных реконструкто­ров

В реконструкциях надо восстанавливать и язык памятника, а это самое опасное, что только может быть в работе по реконструкции памятника. На­помню, что именно на я з ы к е восстанавливаемых средневерхненемецких памятников больше всего обнаружилась несостоятельность реконструкций, созданных К. Лахманом и его школой. Реконструкторы исходили из гипотезы

Существования в период расцвета рыцарской поэзии в Германии особого средневекового литературного языка, отличного от местных диалектов. Диалектные особенности списков К. Лахман считал их «индивидуальными особенностями», и поэтому в своих реконструкциях снимал их, унифициро­вал язык, восстанавливал, как он думал, первоначальную языковую форму. После того как Герман Браун в 70-х годах XIX в. доказал, что общего средне-верхненемецкого литературного языка не существовало, реконструкции Лахмана были признаны негодными для пользования.

Не менее сложные проблемы лингвистического характера возникают и при реконструкциях древнерусских текстов. Одна из самых слабых сторон реконструкции «Повести временных лет» А. А. Шахматова — это ее «гипоте­тический», искусственный древнерусский язык. Реконструкция А. А. Шах­матова «Повести временных лет» неприемлема для нас прежде всего с точки зрения ее языка. А. А. Шахматов затратил очень много усилий на то, чтобы восстановить язык «Повести», но восстановил его, само собой разумеется, согласно тем представлениям, которые он сам имел о литературном языке начала XII в. Не следует забывать, что проблема языка встает перед каждым реконструктором, если его реконструкции претендуют на некоторую закон­ченность.

Реконструировать текст, не учитывая возможных его языковых особенно­стей, свойственных тому времени, к которому исследователь его относит, — значит искусственно создавать текст, который заведомо не мог существо­вать. Реконструкция памятника XIV в. в формах языка XVI или XVII в. — нелепость. Между тем, конечно, реконструкция языка памятника или необ­ходимость учитывать его языковые изменения — самое трудное, что стоит перед каждым реконструктором.

Реконструкции имеют очень большое значение в деле научной интер­претации источников. Но реконструкции всегда связаны с тем или иным ис­следователем, их создавшим. Они конкретизируют его положения, иллюст­рируют их, дают возможность будущим исследователям удобно ссылаться на выводы своего предшественника. Документальный же текст памятника должен существовать независимо от того, кто его опубликовал. Реконструк­ции «приходят и уходят», двигая вперед изучение текста памятника, но сам реально дошедший текст памятника в его списках остается незыблемым.

Итак, из всего сказанного ясно принципиальное и резкое различие меж­ду изменениями, вносимыми в текст списков при реконструкции, и измене­ниями, вносимыми в текст списков в научном издании.

Текст критического издания памятника — это реальность. Текст рекон­струкции, как бы она тщательно ни была выполнена и какую бы уверенность в своей правильности она ни внушала ее составителю, — всегда гипотеза, точность которой может быть доказана только одним путем: находкой ново­го подлинного списка с этим самым реконструированным текстом. Но в этом последнем случае реконструкция перестает уже быть реконструкцией.

О том, что задачу публикации следует строго отличать от задачи восста­новления первоначального текста (т. е. от реконструкции), пишет и один из лучших советских текстологов А. Н. Насонов. Вот что говорится у него об издании Псковских летописей в IV томе «Полного собрания русских летопи­сей», где издатель смешивает разные списки, произвольно «переходит от од­ного списка к другому: одну фразу берет из одного списка, другую из другого и т. п.; иными словами, предлагает текст, в сущности, несуществующий».

«Возможно, что при этом, — пишет А. Н. Насонов, — издатель имел в виду дать первоначальный текст. Восстановление предполагаемого, не до­шедшего до нас текста можно дать только в результате особого рода боль­шой и сложной исследовательской работы; задачу, которую ставит себе по­добного рода работа, не следует смешивать с задачей публикации дошедше­го до нас материала (ср. шахматовское издание "Повести временных лет" 1916 г.)»1.

Только иногда возможно соединить задачи издателя подлинного текста и издателя реконструкции. Я имею в виду те случаи, когда подлинный текст и реконструкция действительно могут совмещаться, а не вытеснять друг друга: в реконструкциях утраченных мест документов (берестяных грамот, актов, известных только в одном списке, и т. п.). Здесь совмещение чисто механическое, издательское. Реконструированный текст, поскольку это по­зволяют утраченные части подлинника, можно печатать вместе с этим по­следним («впритык»), набирая их различными шрифтами, но можно печа­тать и отдельно: по существу, в реконструкции и в подлиннике от этого ни­чего не меняется и между собой они не смешиваются.

Допустимы также такие совмещения текстов, при которых утраченная часть списка с соответствующей оговоркой восполняется по другому спис­ку 2. Такого рода восполнения текста не являются, по существу, его рекон­струкцией.

В старых изданиях средневековых и античных текстов задачи издания реально дошедшего до нас текста постоянно смешивались с задачами рекон­струкции архетипа или же авторского текста. Зависело это от тех представ­лений, которые существовали по истории текста у текстологов школы К. Лахмана. Считалось, что единственно достойный издания текст — текст авторский или близкий ему (если не совпадающий) текст архетипа. Пере­писчики только портят этот авторский текст. При этом все переписчики лише­ны творческого отношения к тексту, они его не исправляют, не вкладывают

в него своих идей. Никаких этапов в своем развитии текст не имеет. Исто­рия текста — это история постепенной порчи текста оригиналов. У каждого переписчика при этом перед глазами только один оригинал. Следовательно, восстановление авторского текста или его архетипа может совершиться пу­тем простой замены испорченных чтений правильными1. Если чтений не­сколько, то отбрасываются «индивидуальные» чтения — чтения одного списка.

Поскольку этапы в развитии текста отсутствуют, можно восстанавли­вать авторский текст или архетип текстов частично или полностью, можно даже «приближать» текст к авторскому путем частичных замен «испорчен­ных» чтений и отбрасывания чтений «индивидуальных».

Задача реконструкции авторского текста была основной задачей фило­логической критики и публикаций школы К. Лахмана. Надо удивляться упорству, остроумию, колоссальности затраченного труда реконструкторов текста, воспитанных К. Лахманом, его учениками и учениками его учени­ков. Поиски авторских чтений в рукописях приобретали порой характер ма­нии и наводнили филологические и исторические работы различного рода реконструкциями, к которым мы сейчас можем относиться только с улыбкой, несмотря на то что выполнялись они на основе строго методи­ческих приемов, продуманных и единообразных. Одна из важнейших за­слуг А. А. Шахматова была в том, что он показал значение как исторических источников промежуточных этапов летописания. М. Д. Приселков показал значение как исторических источников последующего (не «авторского») текста ханских ярлыков, их собраний как полемического орудия против не­стяжателей 2. Л. В. Черепнин абсолютно убедительно показал, что изучение истории текста документа в различных архивных собраниях вскрывает в нем новую сторону как исторического источника3.

«Сводные тексты» (И. И. Срезневского, Н. С. Тихонравова и др.) именно и были теми «приблизительными» реконструкциями «авторского» текста, а по существу произвольными компиляциями из различных чтений отдельных списков — компиляциями, которые зиждятся на представлениях о том, что только «авторский текст» представляет ценность, а все последующие этапы истории текста этой ценности не имеют, так как якобы памятник претерпе-

вает только постепенную и механическую порчу в руках его последующих переписчиков, в связи с чем является возможность удалить эту порчу путем выбора из разных чтений «лучших» и отсеивания индивидуальных особен­ностей списков. С точки зрения составителей «сводных» текстов, отдельные этапы в истории текста памятника не дают ничего качественно нового, цель­ного и законченного, а потому можно текст позднейших списков «прибли­зить» к «авторскому тексту» путем отдельных выборок из других реально сохранившихся списков.

В основе этих представлений лежало два убеждения: 1) весь текст архети­па целиком может быть собран по частям из отдельных списков и 2) подлин­ность получившегося в результате такого рода компиляции текста определя­ется подлинностью тех элементов, из которых компиляции слагается. Оба убеждения, конечно, ложные, так как первое не учитывает возможности ис­чезнувших звеньев в истории текста, а второе опровергается тем обстоятель­ством, что — как бы ни были близки между собою отдельные списки — они обычно все же разновременны, дают разные тексты и отдельные разночтения их следует учитывать в их целом. Простая сумма подлинных частей (но не всех и не одновременных) не составляет подлинного целого. Поэтому всякого рода компиляции из подлинных элементов, внесение более ранних элементов в более поздние тексты, соединения различных чтений из различных списков, разрушение цельности текста путем частичных восстановлений и улучшений текста не являются реконструкцией. Издание реконструкций типа «сводных текстов», представляющих собою выборку «древнейших» чтений из разных списков, — давно пройденный этап в развитии русской науки.

Реконструкция должна быть гипотетическим восстановлением строго определенных и конкретных этапов в развитии текста. При всей гипотетичности таких реконструкций они по крайней мере пытаются пред­ставить если не реально дошедший до нас текст, то тот текст, который мог реально существовать.

Если же пытаться создавать текст сводный — на основании различных чтений разновременных текстов и при этом лишь «приближающий» нас к авторскому тексту в отдельных своих частях, а в других остающийся поздним, то это значит создавать компилятивный текст, который a priori никогда не существовал и не мог существовать, — текст, смешивающий различные эта­пы в жизни памятника, это значит, иными словами, придерживаться антиис­торических принципов издания текста.

Создание текстов, «приближенных» к авторскому путем исправления отдельных чтений, невозможно не только потому, что реальное движение текста отнюдь не постепенно и равномерно, а совершается от редакции к редакции скачкообразно, причем на отдельных этапах развития текста от­дельные чтения взаимосвязаны идейными и художественными (если они есть) задачами переделывателя, но и потому еще, что на поздних этапах раз­вития текста, как уже было сказано, могли отразиться самые древние и даже авторские чтения. Переписчики не только имели перед глазами один-един-

ственный протограф (оригинал) — они очень часто «сводили» различные тексты (отсюда летописные своды), соединяли старые и новые редакции, проверяли новые тексты по старым (в Древней Руси известны даже специаль­ные поиски «добрых» и «полных» летописцев, особенно ценившихся) и т. д. Отсюда в отдельных чтениях (особенно «индивидуальных») новых текстов могли отразиться чтения авторские, архетипные и т. д. Это обстоятельство постоянно учитывается, например, историками русского летописания. Оно хорошо известно западноевропейским филологам, работающим с текстами классических и средневековых памятников.

Работа по реконструкции памятников необыкновенно сложна. Однооб­разный, раз и навсегда выработанный подход, применение однообразных, шаблонных методических приемов — основное зло критики текста вообще, а тем более в такой сложной работе, как восстановление утраченных этапов истории текста произведения.

Строгие, выработанные, методические приемы восстановления текстов мало что могут дать, так как сам процесс движения текста отнюдь не меха­нический и однообразный, а живой, сложный, творческий, тесно связанный с идеологией переписчиков, с классовой борьбой и общественными движе­ниями своего времени. Именно однообразие приемов, создавая иллюзию строгой научной методичности, на самом деле вводит произвол и субъекти­визм в восстановление текстов. И это отчетливо видно на судьбе многочис­ленных реконструкций памятников средневековья и классической древнос­ти, созданных на основе продуманных и методически аккуратных приемов К. Лахмана и его школы. В том-то и была ошибка старых текстологов, что во всех случаях они предполагали один, и притом далеко не сложный, ход раз­вития текстов. История текста античных авторов разрабатывалась в тече­ние многих сотен лет, но по мере того как пески Египта приносили за последние 50-60 лет все новые и новые открытия папирусов с текстами ан­тичных произведений, становилось ясно, что история их текста была гораз­до сложнее, чем предполагалось исследователями, и многие реконструкции, в том числе и такие методически точно разработанные реконструкции, как реконструкции К. Лахмана, рассыпались, как карточные домики. Основная ошибка исследователей, реконструировавших античные тексты, именно и заключалась в том, что они слишком механически применяли все одни и те же методические приемы работы с текстами, не считались с возможностью исчезновения огромной массы списков, отдельных редакций, недооценива­ли недостающие звенья, слишком доверяли себе. Приходится пожалеть о колоссальном, поистине египетском труде, затраченном на реконструкции, тогда как этот труд мог бы быть с гораздо большей пользой употреблен на издание реально дошедших текстов — текстов, которые только и могут счи­таться документами, источниками.

Для восстановления текста надо очень ясно представить себе авторов, редакторов, переписчиков — их мировоззрение, их психологию, создавае­мую исторической действительностью. Необходимо учитывать требования «канцелярий», где эти тексты создавались или переделывались, требования заказчиков (когда он были), возможные противоречия между заказчиком и исполнителем — противоречия, создаваемые самым мировоззрением ис­полнителя, его политическими идеями и бессознательными устремлениями. Тот исследователь, который лучше всего сможет себе представить все это на основе всего имеющегося конкретного материала, тот и будет иметь наи­большие шансы к самому убедительному восстановлению текста.

Изучение истории текстологии ясно показывает недолговечность всех изданий реконструкций и долговечность всех изданий документов, по пре­имуществу дипломатического типа.

Издания реконструкций классических и средневековых памятников К. Лахмана и его учеников давно признаны «длинным рядом фальсификаций». Никого не могут привлечь к себе и реконструкции «Нибелунгов» ' и «Слова о полку Игореве», предложенные немецким исследователем Э. Сиверсом2. Разве не подтачивает время даже такие великолепные реконструкции, как реконструкции А. А. Шахматова, тогда как изданные им реальные летописные тексты стоят незыблемо и будут служить еще много десятилетий.

Завидная самоуверенность адептов школы К. Лахмана сменилась сейчас в разных областях текстологической работы осторожностью исследовате­лей, для которых фантастика гипотез начала постепенно уступать место фактической стороне дела.

Необходимость резко отличать издания реальных текстов от изданий реконструкций все решительнее осознается сейчас и в наиболее значитель­ных работах западноевропейских ученых по текстологии.

Итак, издание реально дошедших до нас текстов следует отличать от науч­ных реконструкций. Эти научные реконструкции должны основываться на современных представлениях об истории текста памятника. Они должны рекон­струировать вполне определенные этапы в жизни памятника — этапы, связан­ные с историей идей, в нем отразившихся, с историей всего общества.

Примеры конкретных реконструкций, которые мы приведем ниже, ясно по­казывают, что ни одна реконструкция не может претендовать на полную досто­верность и точность. В той или иной степени все реконструкции приближен-

ны, состоят из элементов большей или меньшей достоверности и напомина­ют строительство из блоков, взятых из различных комплексов. Во всякой реконструкции перед нами, в сущности, макет.

Обратимся к наиболее известным реконструкциям, выполненным круп­ными учеными на основании многолетних занятий памятником. Прежде всего об известной реконструкции текста «Повести временных лет», осуществ­ленной А. А. Шахматовым. Первый том этой реконструкции был завершени­ем многолетних исследований, которые А. А. Шахматов начал в самые моло­дые годы.

В центре всех летописных исследований А. А. Шахматова была «Повесть временных лет». Поздним летописанием А. А. Шахматов занимался по пре­имуществу в связи с изучением судьбы текста «Повести» в поздних летопи­сях. Он ставил перед собой задачу, которую до него ставил себе А. Л. Шлецер: восстановление летописного текста «Нестора». Но какое большое разли­чие! А. Л. Шлецер «очищал» текст «Повести временных лет» от «поздней­ших ошибок» путем анализа отдельных разночтений и выяснения в каждом отдельном случае, без связи с другими, какое разночтение должно быть при­знано древнейшим. В противоположность А. Л. Шлецеру А. А. Шахматов прежде всего стремился установить историю текста «Повести временных лет» на основе установления генеалогических связей всех дошедших до нас спис­ков летописей. Реконструкции текста «Повести временных лет» А. А. Шах­матов предпослал грандиозную работу по восстановлению всей картины ис­тории русского летописания до XV в. включительно. В результате для своей реконструкции А. А. Шахматов смог привлечь все списки «Повести времен­ных лет» — в той или иной степени. Если он и отвергал некоторые списки, то у него были к тому достаточные основания, почерпнутые в установлен­ной им истории летописания.

Далее, А. А. Шахматов не просто восстанавливал «авторский» первона­чальный текст «Повести временных лет» Нестора, как это пытался делать А. Л. Шлецер, — он устанавливал этапы развития текста «Повести времен­ных лет» — ее редакции, затем предшествующие ей своды. Каждый из этапов развития «Повести временных лет» он пытался реконструировать отдельно.

Занятия А. А. Шахматова «Повестью временных лет» протекали следую­щим образом. Еще при подготовке к магистерским экзаменам, в 1887-1890 гг., А. А. Шахматов занимается «Повестью временных лет». Ей же была посвя­щена одна из его двух пробных лекций по окончании экзамена (в 1890 г.). Своих занятий «Повестью временных лет» А. А. Шахматов не прерывает и впоследствии; через семь лет он публикует ряд детальных исследований по древнейшему русскому летописанию. Но уже в 1900 г., стремясь охватить историю летописания на всем ее протяжении, он публикует свое знамени­тое исследование «Общерусские летописные своды XIV и XV вв.». С тех пор А. А. Шахматов работает над рядом частных вопросов, охватывающих все русское летописание в целом и направленных, в конечном счете, на изуче­ние всех списков «Повести временных лет». Результатом этих работ явился его

обширный труд, подготовивший собой появление его реконструкций — это «Разыскания о древнейших русских летописных сводах», вышедшие в свет в 1908 г. Всю жизнь А. А. Шахматова сопровождал и другой труд: большой том рукописных материалов по изучению поздних летописных сводов, содержа­щих текст «Повести временных лет». В 1938 г. этот труд был частично издан М. Д. Приселковым под названием «Обозрение русских летописных сводов XIV-XVI вв.»1. Таким образом, реконструкция текста «Повести временных лет», появившаяся в свет в 1917 г. (листы ее были отпечатаны в 1916 г., но обложка издания помечена 1917 г.), была подготовлена с необыкновенным размахом. Характерно, что второй том его реконструкции, увидевший свет в т. IV «Трудов Отдела древнерусской литературы» в 1940 г., мог также рас­сматриваться как подготовительный: в нем с необыкновенной тщательностью были проанализированы все источники «Повести временных лет», что было очень важно, как мы увидим несколько ниже, для восстановления текста «Повести». Были реконструированы затем предшествующие «Повести вре­менных лет» своды: древнейший Киевский летописный свод 1039 г. в редак­ции 1073 г. и Новгородский свод 1050 г. с продолжениями до 1079 г.2

В реконструкции текста «Повести временных лет» А. А. Шахматов стре­мился к максимальной достоверности текста, произвел ряд частных иссле­дований памятников, с которыми «Повесть временных лет» была связана. При всем этом А. А. Шахматов признал текстуальное восстановление пер­вой недошедшей редакции «Повести временных лет» или отдельно второй (Сильвестровской) и третьей (Киево-Печерской) редакции невыполнимым. Поэтому текст «Повести временных лет» дан одновременно в обеих последних

редакциях. Распределение текста между обеими редакциями сделано услов­но и неполностью: статьи, читавшиеся только в третьей (последней) редак­ции, показаны в печати с отступлением вправо, но несомненно существовав­шие исправления в тексте третьей редакции сравнительно со второй в изда­нии не показаны, так как задача эта не могла быть решена с полною достоверностью. На полях текста А. А. Шахматов отметил источники «По­вести временных лет». Но из реконструируемых самим А. А. Шахматовым древнейших предшествовавших «Повести временных лет» сводов указан только один — Начальный: весь текст, предположительно восходящий к нему, набран в издании особым шрифтом.

В основу своей реконструкции А. А. Шахматов положил Лаврентьев-ский список. Текст последнего, тем не менее, признается А. А. Шахматовым обладающим множеством дефектов и отступлений от текста второй (Силь-вестровской) редакции, так как многие особенности Лаврентьевского спис­ка, вместе с группой близких ему списков, а также многие общие с ним мес­та в Ипатьевской и близких ей списках восходят, по концепции А. А. Шахма­това, к Владимирскому своду начала XIII в.

Эти общие места, восходящие к Владимирскому своду начала XIII в., трудно определимы, а потому и не могут быть устранены. Это главное пре­пятствие к восстановлению одной из последующих редакций «Повести вре­менных лет» — второй или третьей.

Что касается отдельных чтений, то древнейшие чтения есть как в Лав­рентьевском списке, так и в Ипатьевском.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: