Установление оригинала, с которого сделан перевод

Одна из самых трудных проблем в изучении переводных произве­дений — это проблема установления того текста, с которого делался пере­вод. Применительно к своему материалу И. Е. Евсеев пишет: «Только через

точное научное освещение оригиналом могут быть уяснены достоинства пе­ревода, его историческая жизнь и развитие»; «уяснение точного вида древ-неславянских переводов Библии возможно только на основании твердо установленного греческого современного им библейского оригинала»; «Кирилл и Мефодий были официальными миссионерами Константинополь­ского патриархата IX в. От них остались библейские переводы. Эти перево­ды неизвестны, их требуется выделить из массы других переводов и позд­нейших исторических наслоений. Научный метод естественно побуждает при восстановлении этих переводов прибегнуть к сопоставлению их с грече­ским оригиналом IX в.»1. Только после такой работы можно обращаться к изучению судьбы перевода на славянской почве. Конечно, найти самый ори­гинал, с которого делался перевод, можно только в исключительных случа­ях (такие случаи есть, и мы к ним еще вернемся), но необходимо стремиться по крайней мере установить редакцию текста, его тип. Это, конечно, требует особых исследований специалистов. Если нет специальных текстологиче­ских исследований произведения, послужившего для перевода, — необхо­димо пользоваться возможно большим числом списков этого произведения в оригинале. Применительно к греческим текстам произведения, переведен­ного на один из древнеславянских языков, В. М. Истрин пишет: «Почти все­гда приходится пользоваться несколькими списками и несколькими редак­циями греческого оригинала, так как почти нет случая, чтобы какой-нибудь славяно-русский памятник буквально совпадал с каким-либо одним грече­ским списком. Чем больше, конечно, берется греческих списков, тем яснее обрисовывается характер перевода»2.

Это не значит, конечно, что текстолог древнерусской литературы должен сам заниматься историей текста памятника на языке оригинала. В. М. Истрин пишет по этому поводу: «...анализировать самый состав памятника, сопо­ставлять его с "другими аналогичными произведениями по выяснении лите­ратурной истории последних" — это составляет совершенно особую задачу, неисполнение которой славист, в интересах собственно своей науки, не по­ставит исследователю в вину»3. Дело, однако, не только в том: можно или нельзя «поставить в вину» текстологу занятие чужим для него материалом, но и в том, что историей текста иноязычного памятника может заниматься только специалист в данной области. Занятия не по специальности крайне вредны в науке.

Чрезвычайно важно, что разные переводы делались часто с разных же оригиналов — с рукописей различных редакций.

На основании особенностей перевода «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия Н. А. Мещерский устанавливает группу греческих списков,

к которым ближе перевод. Эта группа позволяет судить о том, какой грече­ский текст был в руках у древнерусского переводчика.

Особенности эти такие. Вместо города Гиппона в древнерусском перево­де стоит город Иоппия, как в части греческих списков.

Древнерусский текст сообщает, что Веспасиан взял Гадаро, не Габаро (TcovFaPapcov), как в основных греческих списках, — и этот Гадаро находит себе соответствие в части греческих списков.

Древнерусский переводчик пишет об «асурах», пленивших Кивот, тогда как в основном греческом тексте значится: akXii if)v аяо Zupov apnayeioav ayiav %uv A.apvaica. Но в части греческих списков стоит Ьк Aaaupuov.

Проверяя таким же образом остальные отличия древнерусского перево­да от основного греческого текста, Н. А. Мещерский установил ту группу списков, с которых был сделан древнерусский перевод. Вместе с тем анализ древнерусского текста позволяет утверждать, что тот недошедший список, к которому восходит древнерусский перевод, отличался большей точностью и сохранностью текста, чем все дошедшие до нас греческие списки'.

Два разных греческих текста установил И. Е. Евсеев в основе перевода пророческих книг. Переводы выполнены разными переводческими приема­ми, причем первая «школа переводчиков» выполняла их с греческого текста константинопольской редакции, а вторая — александрийской2. Нередко пе­ревод правился вторично по тому же оригиналу. Так, И. Евсеев отмечает, что паримийная редакция перевода книги Даниила в XIII или XIV в. подвер­гается частичному исправлению по греческому тексту3.

Очень часто различные чтения одного и того же места в разных списках переводного памятника объясняются тем, что перевод исправлялся по другому оригиналу. Иногда перевод выполнялся второй раз, и при этом при­нимался во внимание первый перевод. В других случаях редактор соединял различные переводы, не справляясь с оригиналом, и в результате в новой редакции переводного памятника появлялся рядом дважды по-разному пе­реведенный один и тот же текст. Если вспомнить, что переводы при всем том часто бывали сокращены самими переводчиками или переписчиками, рас­ширены глоссами и интерполяциями, включены в состав сводов и соедине­ны с другими произведениями, — то нам станет понятным, что жизнь пере­водного памятника в целом бывает еще более сложной, чем жизнь ориги­нального. Она имеет все сложности оригинального и добавляет к ним свои, связанные с наличием греческого оригинала, часто «вмешивавшегося» в жизнь перевода уже после того, как перевод сделан4.

Попытаемся показать сложность текстологической истории переводов на примерах исследования В. П. Адриановой-Перетц «Жития Алексея Чело­века Божия». Прежде всего В. П. Адрианова-Перетц устанавливает, что су­ществуют две версии этого переводного произведения — версия Троицкая и версия Златоструя. Анализ их текста показывает, что перед нами разные переводы, сделанные с близких, однако не совпадающих между собой гре­ческих оригиналов'.

В переводе Троицкой редакции есть следы знакомства с редакцией Зла­тоструя. «Кроме нередких случаев совпадения обеих редакций, — пишет В. П. Адрианова-Перетц, — в одинаковой передаче греческого оригинала, к этой мысли приводят нас два места Троицкой редакции, в которых как бы чувствуется соединение двух чтений — старого и нового. Описывая благо­честие Евфимиана, его щедрость, Троицкая редакция говорит, что он

сам же в 9 час вкушаше хлеба с сам же в 9 час вкушаше хлеба с страньными и с черньци и с нищими чрьньци и с (мимоходящими) ниш- ядяше хлеб свой. (Троицкая). тими. (Златоструй).

Сравнивая эти два чтения, мы видим в Троицкой редакции ненужное по­вторение, вызванное, может быть, тем, что перед глазами переводчика нахо­дился греческий текст, в котором вслед за перечнем сотрапезников Евфими­ана было добавлено: rjauiev tov dptovauou...

Другой пример повторения мы имеем в конце жития, где читаем следую­щее описание исцелений от мощей св. Алексея:

елико же бо их недужных видеша елико бо недужьник приступи к и свободишася от всякоя болезни, нему вьси исцелеша. (Златоструй). елико же их болящих приступиша к нему, вси ицелишася. (Троиц­кая).

И в данном случае перед нами опять явное повторение: переписан ста­рый перевод, а рядом добавлена новая передача сходного греческого ориги­нала.

Эти факты и заставляют нас допустить, что Троицкая редкция частью повторила старый перевод Златоструя, частью исправила и главным обра­зом дополнила его по более распространенному греческому оригиналу»2.

Еще более сложная картина перевода «Жития Алексея» в Макарьевских Великих Четьих-Минеях. Сопоставление текста «Жития» в этих последних

с редакциями Златоструя и Троицкой показывает, что «количество отклоне­ний макарьевского текста от чтений редакций Златоструя и Троицкой весь­ма значительно; однако мы не можем рассматривать его как новый перевод жития в целом, независимый от древнейших. Этому препятстует не только близость Макарьевского извода к последним на протяжении всего остально­го текста за исключением приведенных отступлений', но еще больше на­блюдаемое иногда механическое соединение старого и нового чтений.

Например, в описании горя матери после исчезновения Алексея мы чи­таем в Макарьевской редакции: "отверьзе оконцо мало възглавии себе и от-верьзе сьбе на просвещение ея и припаде к оконцу...". Повторение глагола «отверьзе» произошло потому, что к чтению редакции Златоструя — "от­верьзе оконце възглавьи своем", соответствующему греческому — fjvoi^ev dupi5anpooa9rjvai)xfj<;... — прибавлен новый перевод того же места по друго­му, несколько отличающемуся греческому оригиналу:

Макарьевская редакция

Несколькими строками ниже читаем: мать обещает не выходить из лож-ницы, пока не узнает о своем сыне, "что бысть, камо ся де". Обычное чтение старого перевода "камо ся де", но в греческом оригинале стоит — топ yt/o-vev, что и было переведано еще раз при сохранении прежнего чтения. Следу­ет отметить, что оба эти примера взяты из отрывка, подвергшегося особенно значительному исправлению...

Ниже читаем обращение Алексея-нищего к отцу. Его просьба в старших переводах начинается следующими словами:

В макарьевском тексте находим комбинированный перевод, где каждая часть просьбы повторена дважды — в старом и новом переводе: "Рабе госпо-

день, помилуй мя и сътвори заповед на мне нищем и убоземь и да почию в дому твоем и не дей мене в дворе твоем". Еще один пример двойного перево­да одного и того же греческого оригинала дает следующее место. Когда царь и весь народ направляются к дому Евфимиана на поиски святого, то мать "завесила бяше оконце завесою", что соответствует греческому: аккаюааа aaPavaPanPiKivaevxii#upi6iaUTfi<;... Макарьевский текст, повторяя и ста­рое чтение, дает рядом новый более точный перевод того же выражения: "простерши понявицу бумажную в дверцах ея, завесила бяаше оконце заве­сою"»1.

В целом перевод Макарьевских Четьих-Миней делался следующим об­разом. В основу был положен древний перевод Троицкой редакции. Пере­вод этот проверялся по греческому оригиналу, тип которого также уста­новлен В. П. Адриановой-Перетц. Исправления составителя Макарьев-ской редакции коснулись не только отдельных чтений, но и расположения материала. Отдельные чтения Троицкой редакции заменялись новым пе­реводом, чтобы приблизить текст к греческому оригиналу. Однако если в редакции Златоструя необходимые чтения уже были, составитель Макарьев-ской редакции вставлял готовый перевод, чем облегчал и сокращал для себя труд перевода. В тех же случаях, когда составитель макарьевского текста переводил сам, он делал это, рабски следуя за своим греческим ори­гиналом2.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: