ОСОБЕННОСТИ ИЗУЧЕНИЯ ПЕЧАТНЫХ ТЕКСТОВ

Всякий печатный текст древнерусского произведения в любом из­дании XVIII-XX вв. мы можем рассматривать как список произведения. Од­нако в этом нет особого смысла, если списки, на основании которых выпол­нено печатное издание, сохранились и могут быть использованы текстоло­гом. Вернее, смысл может и быть, но не для историка древней русской литературы, а для историка науки (например, для выяснения приемов науч­ного, научно-популярного издания, свойственных тому или иному публика­тору), для историка новой русской литературы (например, для изучения особой редакции «Повести о Савве Грудцыне», созданной А. Ремизовым)1, при изучении читательских вкусов и т. д.

Печатный текст приобретает, однако, серьезное значение, если список или списки, с которых он сделан, отсутствуют, погибли, потеряны или по ка­ким-либо другим причинам не могут быть использованы. В этом случае печат­ный текст (научное издание разных типов, микрофильм, фотографии, фототи­пическое воспроизведение, варианты к изданию другого, дошедшего, списка, художественная обработка, иногда даже перевод и т. д.) приобретает значе­ние списка — значение, на которое все эти воспроизведения (за исключением в известной мере фотографических) не были рассчитаны2. Ученый, издающий

научный текст, оказывается сам в положении древнерусского писца, к нему устанавливается подход как к древнерусскому писцу, к его тексту предъяв­ляются требования, предъявляемые нами к тексту письменному. Любопыт­но, кстати, что в этом соревновании ученого с писцом преимущества не все­гда оказываются на стороне ученого (писец иногда бывает точнее).

Принимая печатный текст за список, мы должны не упускать из виду, что история создания печатного текста имеет специфические для него изме­нения текста — сознательные и бессознательные.

Остановимся прежде всего на опечатках. Для того чтобы наилучшим образом уловить опечатки и чтобы их объяснить, текстолог должен иметь элементарные сведения о технике набора, знать типы опечаток в ручном на­боре и в разных видах машинного (линотип, монотип и пр.), знать типы оши­бок, встречающихся в машинописи (в XX в. в набор принимается только ма­шинописный оригинал; следовательно, опечатки могли проникнуть еще в машинописный оригинал, а машинописному оригиналу предшествовал ру­кописный текст, в котором могли оказаться описки, возникшие по тем же законам, по которым возникают описки и в древнерусском тексте). Знать технику набора и технику машинописи еще недостаточно — надо знать и психологию набора, психологию машинописи. Кроме того, необходимо знать технику и психологию корректуры, так как корректура, призванная устранять ошибки, может сама явиться источником ошибок (например, ошибки «осмысления текста», характерные для переписчиков, очень часто встречаются и у корректоров, и у авторов, когда они держат корректуру). Печатный текст, прежде чем появиться на свет, проходит много различных стадий. Оригинал переписывается на машинке, машинописный текст сверя­ется автором (а иногда кем-нибудь другим) с рукописью, проходит редакти­рование (иногда несколькими редакторами: «главным», «ответственным», издательским, контрольным, литературным), вычитывается. Затем грязные места оригинала переписываются на машинке. Их сверяют с переписанным текстом и подклеивают в рукопись (последние три стадии работы над ориги­налом называются монтировкой). После этого текст оригинала набирается, проходит несколько корректур с соответствующими исправлениями в набо­ре, верстается, иногда перевёрстывается и, наконец, печатается. Каждая из этих стадий может принести свои специфические виды ошибок.

Кроме тех ошибок, которые типичны и для процесса переписывания, на­борщик и машинистка могут делать специфические ошибки, связанные с расположением букв в наборной кассе, клавиатуре линотипа, пишущей ма­шинки, и т. д., например, рука наборщика или машинистки попадает на со­седнюю букву. Спефические ошибки возникают при исправлениях текста (редакторами, корректорами, наборщиками).

Полезно знать также систему отливки строк в линотипе. Для исправле­ния одной только ошибки наборщику приходится переливать целую строку. От этого появляются новые ошибки, особенно опасные тогда, когда основ­ные корректуры набора уже прошли. В верстке линотипного набора могут быть легко переставлены строки. В ручном наборе могут легко осыпаться углы набора, последние или первые в строке буквы. Новый набор или по­правка старого, делаемая верстальщиком, бывает не всегда аккуратной.

Опаснее, чем технические опечатки, ошибки осмысления: они делаются обычно не только машинисткой и наборщиком, но также редактором и осо­бенно корректором. Их делает также иногда сам текстолог, когда держит корректуру (я уже не говорю о тех случаях, когда текстолог неправильно читает древний текст). Ошибки осмысления особенно трудно заметить, и они наносят наибольший ущерб изданию, изменяя содержание текста.

Знать все стадии и всю технику печатного дела совершенно необходимо текстологу, занимающемуся текстологическими изучениями произведений новой литературы, но в целом это полезно и текстологу, занимающемуся древней русской литературой, если только он готовит свои тексты для пе­чатного издания. Знание техники и психологии ошибок разных стадий печа­тания текста позволяет ему сократить число собственных ошибок и ошибок тех, которые помогают ему в напечатании текста (машинистки, редакторов, вычитчика, монтировщика, технического редактора, наборщика, версталь­щика, корректора, печатника и др.).

По счастью, на эту тему уже имеется достаточно хорошее руководство, к которому мы и отсылаем читателя: это глава «Книга как источник текста» в ра­боте Б. В. Томашевского по текстологии «Писатель и книга» (Л., 1928; 2-е изд. М., 1959). Глава эта имеет следующие подразделения: «Оригинал. Психоло­гия набора. Причины ошибок в наборе. Классификация опечаток. Корректу­ра. Ошибки как результат корректорских исправлений». Все это касается бессознательных изменений текста'.

Сознательные изменения текста серьезнее. Здесь мы должны в первую очередь учитывать текстологические убеждения публикатора (если они, во­обще говоря, есть), его публикаторские привычки, применяемые правила издания, степень его осведомленности в древнерусском языке (она, как из­вестно, резко колеблется — особенно в связи с тем, что преподавание исто­рии русского языка на исторических факультетах отменено), общую его осведомленность в фактах и реалиях исторического материала; наконец, мы Должны учитывать и другие индивидуальные особенности публикатора: вплоть до степени его аккуратности в работе. Само собой разумеется, что подавляющее большинство особенностей приемов публикатора зависит от состояния в его время филологических и исторических знаний, от его науч­ной школы и пр. В этом отношении текстолог, имеющий дело с печатным

изданием как источником текста, т. е. со своими предшественниками — кол­легами текстологами, должен быть в известной мере историком науки.

Если мы не знаем списка, с которого производилась публикация текста, то для выяснения издательских приемов текстолога, а тем самым и для вос­становления текста изданного списка очень большое значение имеют все прочие издания того же текстолога с сохранившихся рукописей других про­изведений. Так, например, чрезвычайно большое значение имеет вопрос об использовании В. Н. Татищевым несохранившихся источников в его «Исто­рии российской»: с какою степенью точности он их цитировал, и могут ли эти цитаты рассматриваться как своего рода издания текста?1 Выяснению этого вопроса помогает татищевский текст «Русской Правды» (в редакции 1740 и 1749 гг.) в сравнении с основным его источником — дошедшей до нас Новгородской летописью «попа Ивана» (т. е. Академическим списком Нов­городской первой летописи). По поводу этого текста С. Н. Валк пишет: «Можно прежде всего отметить, что Татищев отнюдь не считал своей зада­чей совершенно точную передачу текста, а стремился, наоборот, уже при самой передаче текста сделать его возможно более понятным. Этим можно объяснить известную модернизацию и другие изменения текста2; этим же можно объяснить и то, что Татищев при передаче подлинного текста при­вносил свои толкования его то в виде замены некоторых ему непонятных слов своими истолкованиями этих слов3, то даже в виде небольших поясни­тельных вставок в подлинный текст4, а то и в виде пропусков, как это случиось со статьей о кровавом муже в Правде Ярославичей. Нельзя не отметить и некоторых ошибок1, виновником которых был не Татищев, а переписчик летописи в 1738 г.2»3.

Таким образом, не имея самой рукописи, но зная общие языковые, ор­фографические и графические нормы древнейших рукописей, можно все же решить, что в издании оказалось опущено, дополнено или изменено. В отно­шении «Слова о полку Игоревен не представляет, например, сомнений, что в рукописи были йотированные гласные, юс малый и некоторые другие буквы, в издании опущенные. Нетрудно догадаться также, что пунктуация и про­писные буквы расставлены издателями, исчезли титла, выносные буквы и т. д. Все это совершенно ясно каждому, имевшему дело с первым изданием «Слова» 1800 г., и не требует особого углубленного рассмотрения.

Кроме того, можно определить некоторые публикаторские приемы изда­телей «Слова» на основании других их изданий. В распоряжении исследова­телей имеется мусин-пушкинское издание «Поучения» Владимира Монома­ха. Из всех изданий А. И. Мусина-Пушкина и двух его помощников по пуб­ликации «Слова» только это издание, вышедшее в 1793 г.4, может служить для выяснения приемов передачи текста «Слова». «Русская Правда», издан­ная А. И. Мусиным-Пушкиным с участием Болтина в 1792 г.5, представляет собой компиляцию XVIII в. из разных списков и поэтому не может быть сверена с рукописями. Все остальные издания А. И. Мусина-Пушкина, Н. Н. Бантыша-Каменского и А. Ф. Малиновского посвящены сравнительно поздним памятникам, и итоги сличения их с рукописями не могут быть пока­зательными.

Сопоставляя мусин-пушкинское издание «Поучения» с рукописным тек­стом «Поучения» в Лаврентьевской летописи, нетрудно убедиться в том, что

издатели довольно решительно приноравливали текст «Поучения» к орфо­графической системе церковнославянской печати второй половины XVIII в. Решительность этого приноровления не была, впрочем, одинаково последо­вательной во всех случаях. Издатели «Поучения» стремились преимуще­ственно к тому, чтобы внешний вид текста не отличался от внешнего вида обычного церковнославянского набора XVIII в. Все диакритические знаки церковнославянского шрифта, как известно, весьма обильные в XVIII и XIX вв., широко применены в издании и никак не отражают той скромной системы этих знаков, которая имеется в рукописи Лаврентьевской летопи­си. Текст «Поучения», само собой разумеется, разбит на слова, предлоги отде­лены от последующего слова; в конце слов, оканчивающихся на согласный, последовательно расставлен «ъ», расставлены прописные буквы и знаки пре­пинания, исправлено согласно орфографическим нормам XVIII в. употребле­ние «t» («онем-ьють» — «онЪмеютъ», с. 13; «тобе» — «тобй», с. 13, и т. п.). Юсы малые поставлены так, как было принято в церковнославянской печа­ти XVIII в. («свогем» — «своед», с. 2; «могем » — «моед», с. 3; «любам» — «любад», с. 4, и т. п.). По орфографическим нормам

Таким образом, мусин-пушкинское издание «Поучения» не может быть охарактеризовано только как издание, «изобилующее разнообразными ошибками»1, неправильными прочтениями и т. п. Во многих случаях то, что исследователи принимали за ошибки, было определенной системой переда­чи текста.

Остановимся более подробно на некоторых приемах передачи текста в «Поучении», проливающих свет на приемы передачи текста в Екатерининской

копии и в издании 1800 г. Существенное значение для установления при­емов передачи текста «Слова о полку Игореве» в Екатерининской копии и в первом издании «Слова» имеют принципы расстановки «i» в мусин-пушкин-ском издании «Поучения». В самой рукописи «Поучения» «i» и «Y» встреча­ются только шесть раз: «крщенТи», «приТмите», «щдшу», «Т на биричи», «Т в ловчих», «шын-ь». Между тем в издании «Поучения» оно всюду расставлено по правилам орфографии конца XVIII в.: «крщен'ш» (с. 1; оставлено как и в рукописи), «пршмите» (с. 14), «одину» (с. 15), «ни на биричи» (с. 46), «и въ ловчихъ» (с. 47), «и нын-Ь» (с. 61), а также: «дьтТй» (вм. «дЪтии»), «бжУй» (вм. «бии»), «прУимайте» (вм. «приимаите»), «лукавнующТи» (вм. «лукавну-ющии») и мн. др. Следовательно, только в одном случае в издании «Поуче­ния» «i» совпадает с «i» в рукописи!

Ту же выдержанность расстановки «i» по правилам орфографии XVIII в. находим мы и в первом издании «Слова»: «братТе», «пов-Ьстш», «замышле-нТю», «в"Б1ШЙ», «мысл1ю» и т. д. Данные мусин-пушкинского издания «Духов­ной» Владимира Мономаха не позволяют сомневаться в том, что расстанов­ка «i» в Екатерининской копии и в первом издании «Слова о полку Игореве» отнюдь не отражает графику самой рукописи. Несомненно, что «i» расстав­лялось в первом издании в строгом соответствии с правилами орфографии конца XVIII в. Исключение может быть отмечено только в двух случаях: «yco6iut» (с. 3) и «а Володимиръ» (с. 28).

Отсюда ясна правота А. С. Орлова, отказавшегося в своем издании «Слова» от «i» первого издания и всюду заменившего его через «и»1. Думаю, что данные первого издания «Поучения» Владимира Мономаха полностью подтверждают правильность такой замены.

Совершенно ясно, что конечное «ъ» расставлено в Екатерининской ко­пии и в первом издании во всех случаях в конце слов, оканчивающихся на согласный, даже тогда, когда его не было в рукописи. В самом деле, не мо­жет представлять сомнения, что в рукописи «Слова» были выносные буквы. Как известно, выносные буквы очень часты в конце слов, но в выносах ко­нечное «ъ» не пишется. В первом же издании «Слова» почти все слова, окан­чивающиеся на согласный (за крайне немногими исключениями, о которых я скажу в дальнейшем), имеют конечное «ъ». Здесь тот же прием передачи текста, что и в мусин-пушкинском издании «Поучения». Обычна, в частно­сти, постановка «ъ» после предлогов, оканчивающихся на согласный. Пред­логи же, как правило, в древнерусских текстах пишутся слитно с последую­щим словом.

При разделении предлога и слова в мусин-пушкинском издании «Поуче­ния» обычно после конечного согласного в предлоге ставится «ъ»: «въ серд-

ци» (из «всрдци»), «съ нами» (из «снами») и т. д. То же самое видим мы и в первом издании «Слова»: «подъоблакы» (дважды), «предъпълкы», «отъста-раго», «отъ него», «къ дружинъ», «съ вами», «въ тропу», «чресъ поля», «чрезъ поля», «къ дону», «въ Кыевъ», «въ Новъградъ», «въ Путивлъ», «подъ трубами», «подъ шеломы», «въ полъ» и т. д.

В связи с изложенным встает вопрос, как было написано в рукописи сло­во «къмети». Как известно, Мусин-Пушкин не знал этого слова и разделил его на два «къ мети», переводя «в цель». Очень может быть, что конечное «ъ» поставлено было им при разделении этого слова на два, в рукописи же это слово вполне могло быть написано без «ъ»: «кмети». Предположение это полностью подтверждается мусин-пушкинским изданием «Поучения», где вместо «инъхъ кметии молоды'» напечатано «и инъхъ къ мети и молодыхъ» (с. 44). Так именно это слово писалось в подавляющем числе случаев1. От­сюда ясно, что при реконструкции непонятных «въ стазби» и «въ срожатъ» надо иметь в виду, что «ъ» также могло отсутствовать в рукописи.

Крайне неустойчиво в издании «Поучения» «ъ». Постоянны случаи поста­новки «ъ» в тех случаях, когда его нет в рукописи, и наоборот. По большей части такие перемены производились по орфографическим правилам конца XVIII в.: «санех» — «санъхъ», «смъренье» — «смеренье» (с. 9), «собе» — «собъ» (с. 10), «тобе» — «тобъ» (с. 13), и т. д.

В первом издании «Слова» сравнительно с Екатерининской копией до­вольно много случаев колебания в написании слов с «ъ>> и с «е». Вряд ли здесь дело только в том, что А. И. Мусин-Пушкин и его ученые помощники не разобрали написаний. По-видимому, путаница объясняется тем, что пуб­ликаторы колебались между орфографической системой XVIII в. и написа­ниями рукописи. При этом по большей части (хотя были и обратные случаи) Екатерининская копия следовала орфографическим правилам XVIII в., а из­дание 1800 г. частично восстанавливало старые формы рукописи. Так, на­пример, звательный падеж в Екатерининской копии оканчивается на «е», в издании же 1800 г. — на «ъ»: «землъ» (с. 12; Ек. «земле»), «Всеволодъ» (с. 13, 46; Ек. «Всеволоде»), «Осмомыслъ» (с. 30; Ек. «Осмомысле»), «вътръ» (с. 38; Ек. «ветре»). Сравнительно с Екатерининской копией изда­ние 1800 г. восстанавливает древнее написание родительного падежа мно­жественного числа: «на стадо лебедъи» (с. 3 и 4; Ек. «на стадо лебедей», согласно орфографии XVIII в.)2. Необходимо при этом отметить, что в конце XVIII в. древнее написание окончания родительного падежа множественно­го числа на «ъй» не было известно. Поэтому следование в данном случае из­дания 1800 г. за рукописью несомненно.

К сожалению, рукопись «Поучения» не знает болгаризованной орфогра­фии в сочетаниях плавных с «ъ» и «ь», и поэтому нам трудно с уверенностью

судить о том, как поступили бы издатели «Поучения» в случаях сочетаний «ръ», «рь», «лъ» и «ль». Однако все же на с. 41 мусин-пушкинского издания «Поучения» имеется, правда, один, но весьма характерный пример: там на­печатано «полкы», тогда как в рукописи стоит «плъкы». Тот же прием заме­ны болгаризованных сочетаний «ръ», «рь», «лъ» и «ль» русскими «ор», «ер», «ол» и «ел» мы постоянно встречаем в Екатерининской копии. В издании же 1800 г. это болгаризованное сочетание восстанавливается, и, нет сомнений, по подлинной рукописи: «наплънився» (с. 5; Ек. «наполнився»), «плъкы» (с. 5; Ек. «полкы»), «бръзыя» (с. 5; Ек. «борзыя»), «бръзый» (с. 7; «бързый»), «влъци» (с. 8; Ек. «вълци»), «чръленыя» (с. 10; Ек. «чрленыя»), «млънш» (с. 12; Ек. «молнш»), «плъкы» (с. 12, 13, 27; Ек. «полки»), «Чрънигова» (с. 13; Ек. «Чернигова»), «плъци» (с. 14; Ек. «полци»), «Святоплъкь» (с. 16; Ек. «Святополкь»), «плъкы» (с. 17; Ек. «полкы»), «чрьна» (с. 17; Ек. «чер­на»), «плъкы» (с. 18; Ек. «полкы»), «млъвити» (с. 19; Ек. «молвити»), «плъку» (с. 20; Ек. «полку»), «плъковъ» (с. 22; Ек. «полковъ»), «чръною» (с. 23; Ек. «черною»), «плъки» (с. 30; Ек. «полки»), «плъку» (с. 32, 39; Ек. «полку»), «плъночи» (с. 35; Ек. «полночи»), «влъкомь» (с. 35; Ек. «вол-комъ»), «влъкомъ» (с. 36 bis; Ек. bis «волокомъ»), «пръвое» (с. 37; Ек. «пер­вое»), «пръвую», (с. 37; Ек. «первую»), «пръвыхъ» (с. 37; Ек. «первыхъ»), «слънце» (с. 39; Ек. «Солнце»), «бръзъ» (с. 41; Ек. «борзъ»), «влъкомъ» (с. 41 bis; Ек. Ы5«волкомъ»), «бръзая» (с. 41; Ек. «борзая»), «влънах» (с. 42; Ек. «волнах»), «помлъкоша» (с. 43; Ек. «помолкоша»), «Млъвитъ» (с. 43; Ек. «Молвить»). Только в одном случае нужно думать, что Екатерининская ко­пия дает лучшее чтение сравнительно с первым изданием (в первом издании «мркнетъ», с. 10; в Ек. «мрькнетъ»). Здесь, очевидно, сказалась двойная не­внимательность: составитель текста Екатерининской копии не провел своей системы в сочетании «рь» и оставил чтение рукописи, а составители текста первого издания «Слова» имели уже перед собой «исправленный» согласно орфографии XVIII в. список с «меркнетъ» вместо «мрькнетъ», который и выправили по подлинной рукописи, но не до конца (ограничившись тем, что выбросили «е»).

В мусин-пушкинском издании «Поучения» «ю» после шипящих «ч» и «щ» заменяется согласно орфографическим правилам XVIII в. на «у»: «душю» — «душу» (с. 6, 8), «възношюса» — «взношусА» (с. 9), «чюдна» — «чудна» (с. 12 bis), «чюдесъ» — «чудес» (с. 12 bis), «чюду» — «чуду» (с. 12),«чюлса» — «чудеса» (с. 13), «чюжимъ» — «чужимъ» (с. 22), «въсходащю» — «всходлщу» (с. 29). К сожалению, мы не можем установить, как было бы в случаях с «я» после «ч» и «щ», так как в рукописи «Поучения» в этих случаях всегда «а», которое, естественно, в издании 1793 г. и сохраняется: «привечавше» (с. 24), «часто» (с. 26), «щадя» (с. 46) и др. В Екатерининской копии в основ­ном «я» после «ч» и «щ» заменяется на «а», но в первом издании перво­начальное «я» систематически восстанавливается: «начяти» (с. 1; Ек. «начати»), «поскочяше» (с. 13; Ек. «поскочаше»), «Святьславличя» (с. 15; Ек. «Святъславлича»), «давечя» (с. 18; Ек. «давеча»), «начяша» (с. 19; Ек.

«начата»), «сыновчя» (с. 26; Ек. «сыновча»), «Брячяслава» (с. 34; Ек. «Бря-часлава»), «начясте» (с. 35; Ек. «начасте»). Имеется только один обратный случай: «Полочаномъ» (с. 33; Ек. «Полочяномъ»).

Следовательно, и здесь перед нами несомненно свидетельство того, что текст «Слова» для издания 1800 г. выверялся по подлинной рукописи, и при­веденная выше особенность орфографии XVIII в., проникшая в первоначаль­но подготовленный текст «Слова» (сохранившийся в Екатерининской ко­пии), затем была отменена.

Отчасти в пользу той же выверки текста «Слова» по рукописи для изда­ния 1800 г. свидетельствует еще и тот факт, что в издании 1800 г., сравни­тельно с Екатерининской копией, все цифровые обозначения чисел замене­ны буквенными, как в рукописи («i соколовь» bis; «въг" день» вм. «10 соко-ловъ» bis; «въ 3 день»).

Особенно интересны в издании «Поучения» некоторые ошибочные про­чтения, совпадающие с такими же неверными прочтениями «Слова» в Ека­терининской копии и в издании «Слова» 1800 г. Мы уже говорили о том, что А. И. Мусин-Пушкин и в «Духовной», и в «Слове» не понял слова «къмети». В «Поучении» вместо «инъхъ кмети молоды*» напечатано «иньхъ къ метии молодыхъ»; в первом же издании «Слова о полку Игореве» вместо «свъдоми къмети» напечатано «св"бдоми къ мети». Не понял А. И. Мусин-Пушкин и слов «мужство», «мужаться». В «Поучении» вместо «мужьство и грамоту» на­печатано «мужь твой грамоту»; в первом издании «Слова о полку Игореве» — «му жа имъся сами» вместо «мужаимься сами». Эти общие в «Поучении» и «Слове» ошибки ясно показывают, что виновником их был сам А. И. Мусин-Пушкин, а не кто-либо из его ученых помощников. Ошибки же, кстати ска­зать, лишний раз и совершенно бесспорно свидетельствуют о том, что перед А. И. Мусиным-Пушкиным была подлинная, древняя рукопись «Слова», ко­торую он не во всех случаях умел прочесть, и что он делал типичные для себя ошибки в прочтении древних рукописей.

Публикаторскую технику Мусина-Пушкина довольно ярко характеризу­ют и другие случаи неумелого прочтения и разделения на слова текста «По­учения» («и иипочиваетъ» вместо «бо почиваеть», «с мтавкомъ» вместо «со Ставкомь», «и съ Переславлд» вместо «ис Переюславлд», «даси ми» вместо «да сими»), а также манера в случаях затруднений с пониманием какого-либо слова считать его именем собственным: «по Стугани ва...» вместо «по сту оуганивалъ». И то и другое, как известно, представлено рядом примеров и в Екатерининской копии, и в первом издании «Слова».

Отдельные случаи своеобразной передачи текста в «Поучении» объяс­няют неточности Екатерининской копии и издания 1800 г. Так, например, в «Поучении» имеются вставки согласного там, где его не было в рукописи, под влиянием требований этимологии: «оттвори» (с. 35; в Екатерининской копии — более вероятное в рукописи «отвори»); ср. в издании «Поучения»: «беззаконье» (с. 4, 6 и 49; в рукописи «безаконье»), «безсемени» (с. 60; в рукописи «бесемене»).

В выносных буквах видят обычно остатки графики самой рукописи, от­раженные якобы писцом, стремившимся точно следовать за рукописью. Это неправильно. В мусин-пушкинском издании «Поучения» выносные буквы совершенно не отражают графику оригинала. Они расставлены Мусиным-Пушкиным по правилам их постановки в церковнославянских текстах XVIII в., главным образом в конце слов. То же самое видим мы и в Екатери­нинской копии. Здесь выносные буквы имеются также только в окончаниях слов (по преимуществу конечные «х» и «м», как и в церковнославянских тек­стах XVIII в.) и отражают приемы расстановки выносных букв в письме XVIII в.) (не следует забывать, что выносные буквы еще продолжали упот­ребляться в письме XVIII в.). Это обстоятельство заставляет сильно сомне­ваться в том, что выносные буквы Екатерининской копии перешли в нее из погибшего оригинала. Эти сомнения окончательно подтверждаются следу­ющим наблюдением. Екатерининская копия имеет выносные буквы только в конце своих строк, там, где строка копии оказывалась длиннее обычного. Выносная буква помогала писцу Екатерининской копии избежать неудоб­ных переносов, и только.

Совершенно неправ Н. С. Тихонравов, который считал выносные буквы Екатерининской копии принадлежностью погибшей рукописи «Слова» и на этом основании даже обвинял первых издателей в том, что они неверно внесли их в текст при подготовке первого издания'.

И Екатерининская копия, и издание 1800 г. отразили определенные при­емы передачи текста древних рукописей, свойственные А. И. Мусину-Пушки­ну и привлеченным им ученым. Эти приемы близки к тем, которые совершен­но достоверно могут быть установлены для мусин-пушкинского издания «По­учения» Мономаха. Ближе всего к приемам этого издания Екатерининская копия. В издании 1800 г. заметно стремление строже придерживаться текста рукописи, в связи с чем некоторые приемы были отменены вовсе, а в других заметны колебания, но некоторая часть приемов осталась без изменений.

В ошибках Екатерининской копии и издания 1800 г. отразилось не про­стое «неумение» прочесть текст погибшей рукописи, а некоторая, правда, не совсем последовательная и четкая, система приемов передачи текста руко­писи2.

К печатным воспроизведениям текста в известной мере могут быть отне­сены и все виды фотографического воспроизведения текста, которыми все

более и более пользуются сейчас текстологи, заменяя ими труднодоступные рукописи (например, рукописи, хранящиеся в другом городе или в другой стране). Я имею в виду микрофильмы, фотографии и ротокопии. Пользуясь ими, необходимо иметь в виду обычные технические недостатки: приписки на полях могут легко оказаться за обрезом воспроизведения, не воспроизво­дятся изменения в цвете чернил, слабо выделяется киноварь, отдельные мелкие детали могут исчезнуть вовсе (например, знаки пунктуации, вынос­ное «с» в виде точки, и т. д.). Особо следует отметить, что изучение текста по фотографическим воспроизведениям затрудняет изучение водяных зна­ков и текстологического конвоя (см. выше, с. 241-258). Иногда по фотогра­фическим воспроизведениям нельзя установить, на чем написан текст.

Так, например, по-видимому, на основании фотографического воспроиз­ведения в первое издание текста «Хожения за три моря Афанасия Никити­на» в серии «Литературные памятники» включена запись «господи, помози рабу своему» («господи» ошибочно транскрибировано «гир»), на самом деле находившаяся не в тексте, а на крышке переплета'.

По существу всякое издание текста, которое используется в дальнейшей работе (для публикации или для его исследования), следует рассматривать как новый список произведения; издание должно быть подвергнуто обычно­му текстологическому изучению прежде, чем быть использовано.

В той же мере, в какой современный текстолог не имеет права публико­вать текст списка без его предварительного изучения, современный тексто­лог не может пользоваться печатным текстом памятника, не установив всех его специфических особенностей (происхождение текста, публикаторские приемы, механические ошибки, вкравшиеся в текст, и пр.).

Мне могут возразить и сказать, что иногда печатный текст используется публикатором для механического облегчения своей работы по переписке рукописи. В этом случае, казалось бы, нет необходимости предварительно изучить используемый печатный текст, так как он весь заново проверяется и исправляется по рукописи. Я имею в виду использование старой научной публикации как технической основы для публикации новой, проверенной по рукописи. Такое использование часто делается текстологами для облегче­ния своей работы. Берется старое издание списка и на страницы этого изда­ния заносятся исправления по рукописи.

В принципе нельзя возражать против такого использования старого из­дания, особенно если текст велик по объему. Но надо иметь в виду, что

ошибки старого издания легко могут проникнуть из-за этого в новое. Тексто­лог может не заметить различия, может подпасть под «гипноз» прочтения своего предшественника. Все это зависит, конечно, от степени самостоя­тельности текстолога, от его «внушаемости» (эта внушаемость может быть прямо пропорциональна его самоуверенности), от авторитета для текстоло­га старого издания и т. д., но в еще большей мере это зависит от того, что текстолог не изучает используемое им издание как список.

Особенно «пикантны» случаи, когда новый издатель, наставительно объявляя старое издание неудовлетворительным и не изучив его, пользует­ся этим старым изданием как технической основой для выправки текста по рукописи и незаметно для себя повторяет его ошибки, а отчасти и прибавля­ет новые.

Специфические ошибки возникают оттого, что текстолог, пользующий­ся старым изданием как технической основой для нового, не учитывает пра­вил и приемов издания старого текста и «накладывает» на эти старые свои новые, делая это недостаточно аккуратно.

Всякий текстолог должен иметь в виду, что не только он распутывает историю текста на основании имеющихся в его распоряжении списков, но что его издание также может явиться отправным пунктом для выяснения его истории текста и что типы ошибок текстолога в известной мере (если исключить те ошибки, которые вызываются самой техникой печатного дела) очень близки к типам ошибок древних переписчиков рукописи.

Как правило, при пользовании печатным текстом издаваемого списка с последующей сверкой этого текста с рукописью значительно уменьшается опасность пропусков текста; однако если текстолог хорошо знаком с палео­графией и историей языка, то, чтобы добиться наилучших результатов, ре­комендуется следующий способ подготовки к печати текста, уже изданного: текст переписывается с рукописи от руки (или прямо на машинку) и после этого сверяется и с рукописью, и с печатным текстом (последнее в целях самоконтроля).

Совершенно, однако, недопустимо пользоваться для подготовки изда­ния печатным текстом другого списка, часто даже другой редакции: здесь могут появиться (при большом различии в текстах) грубейшие ошибки. К крайнему сожалению, в последние годы такого рода «издания» осуществ­лялись, и текст в них из-за невнимательности текстологов получался иногда совершенно фантастический.

В сущности, при любом использовании печатного текста древнего па­мятника в научных целях, необходимо проверять его теми же текстологи­ческими приемами, что и при рукописном списке. Принципиальных разли­чий нет, есть только различия, вызываемые спецификой самого материала. Печатные издания древнерусских памятников так же должны изучаться текстологом, если возникает необходимость пользоваться их текстом, как и рукописные списки.

Глава XII

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: