В нижеследующем отрывке Эврипид под предлогом описания аргосского Народного Собрания, на котором происходил суд над Орестом, рисует картину заседания Народного Собрания в Афинах.

«Я оставил поля и входил в город… Я увидал толпу, направляющуюся к холму, на который, по преданию, Данай созвал граждан на Народное Собрание. При виде такого стечения я спросил одного гражданина: “Что такое происходит в Аргосе? Не известие ли какое от с. 434 неприятеля взволновало весь город Даная?” — “Не видишь разве Ореста, идущего на поддержание борьбы, в которой задета его жизнь”, отвечал он. Тогда глазам моим представляется неожиданное зрелище, и я молю богов никогда более не видать его! Я увидал Пилада и твоего друга, приближающихся вместе: один убитый, истощенный болезнью, другой, словно брат, огорченный не менее своего друга.

Когда толпа аргейцев была в сборе, глашатай встал и сказал: “Кто хочет взять слово и решить, должен ли Орест жить или умереть после убийства своей матери?” — Сейчас же встает Талфибий. Оставаясь на стороне тех, у кого теперь в руках власть, он запутанно говорил, выхваляя твоего отца, но не хваля брата — примешивая осуждение к похвале, он обвинял его в установлении пагубного примера для родителей; между тем он не переставал бросать довольные взоры в сторону друзей Эгисфа…

После него говорил царь Диомид: он не хотел, чтобы Ореста убивали, и для удовлетворения религиозного долга предлагал наказать его изгнанием. Громадное волнение последовало за этими словами, понравившимися одним и возмутившими других. Затем встал необузданный болтун, сильный своею дерзостью, плохой аргеец, силою вошедший в состав города, рассчитывающий на невоздержанность и беспорядочность своего языка и который непременно ввергнет аргейцев в какие-нибудь несчастия. Ибо, когда убеждает толпу человек, речь которого приятна, а ум одушевлен дурным чувством, то это большое несчастье для государства… Аргеец стоял за то, чтоб Орест был побит каменьями. Тиндар внушал подобные речи всем, обрекавшим Ореста на смерть.

Поднялся другой гражданин, поддерживавший противоположную сторону: обиженный природою, но одаренный мужественным сердцем, посещающий мало город и общественные собрания, это был один из тех простолюдинов, которые одни спасают государство, к тому с. 435 же искусный в ораторском состязании, когда то ему бывает угодно, неподкупный и с незапятнанной жизнью. Он предложил наградить Ореста, сына Агамемнона, за то, что он, отомстив за отца, убил злую и нечестивую женщину…

Люди порядочные одобрили эту речь, и затем никто уже более не говорил. Казалось, он был прав, но не убедил народа, и победа осталась за злым законом, предложившим убить Ореста».

(Эврипид. Орест. Перевод Чуйко, стр. 136—138).

Экстренное заседание Народного Собрания.

Демосфен такими словами рассказывает об экстренном Народном Собрании, созванном при известии, что Филипп Македонский завладел Элатеей, пограничным с Аттикой городом.

«Был вечер; вдруг дошла весть до пританов, что Элатея занята. Тотчас они встали из-за обеда, выгнали торговцев из площадных палаток, зажгли палатки, пригласили полководцев, позвали трубача. Весь город исполнился тревоги. На следующий день пританы звали думу на заседание; а вы собирались на вече, и, прежде чем дума определила что-нибудь, весь народ уже сидел на своих местах. Когда потом пришла дума и пританы объявили весть, привели самого вестника; когда вестник повторил ее, то глашатай спросил: “Кто хочет говорить?”, и никто не вышел.

Глашатай несколько раз повторял свой вопрос, а все никто не вставал, хотя были налицо все полководцы, все ораторы, хотя общий голос отчизны и требовал, кто бы сказал доброе слово: ведь тот голос, который по закону издает глашатай, надлежит считать общим голосом отчизны. Кто же должен был выступить?… Кажется, тот случай и тот день взывал не только к преданному и богатому, но и к следившему за делами с самого начала и верно понимавшему, ради чего, из с. 436 каких видов так поступал Филипп… Вот почему в тот день выступил я»…

Он предложил послать в Фивы и вступить с этим городом в союз.

«…Все одобрили меня, и никто мне не противоречил, и с тех пор я мало того, что так говорил, что делал разные письменные предложения, что был послан в Фивы, что склонил на нашу сторону фивян: я от начала до конца вел все дела, жертвовал собой среди опасностей, грозивших отечеству».

(Демосфен. О венке, 169 и сл. Перевод Ордынского).

Государственный человек V века Перикл.

«Пока он (Перикл) стоял во главе государства, в мирное время он руководил им с должною умеренностью и вполне охранил его безопасность. Государство достигло при Перикле наивысшего могущества, а когда началась война, он и в это время очевидно предусмотрел ее важность… Перикл, сильный уважением и умом, бесспорно неподкупнейший из граждан, свободно сдерживал народную толпу, и не столько она руководила им, сколько он ею. Благодаря тому, что Перикл приобрел влияние не какими-либо неблаговидными средствами, он никогда не льстил массе и мог в некоторых случаях с гневом возражать ей, опираясь на общее уважение. Так, Перикл всякий раз, когда замечал в афинянах заносчивость и, как следствие ее, несвоевременную отвагу, смирял их до робости; наоборот, когда видел в них неосновательный страх, он возбуждал и внушал им отвагу. Народоправство оставалось по имени, а на деле власть принадлежала первому гражданину. Преемники Перикла были скорее равны между собою по достоинствам, в то же время каждый из них стремился занять первенствующее положение, и потому все они угождали народу и предоставляли ему самое управление государством. Вследствие этого, как обыкновенно бывает с. 437 в государствах больших и владычествующих над другими, сделано было много ошибок»…

(Фукидид. II, 65. Перев. Ф. Мищенко).

Политический деятель IV века Гиперид.

Гиперид, как и большинство ораторов, сначала был логографом²⁷. Выполнение этой обязанности было сопряжено со многими трудностями. Хотя обсуждение юридических вопросов требовало меньше учености и отличалось меньшей сложностью, чем в наше время, зато, для обеспечения успеха защитительной речи в других отношениях, необходимо было проявить гораздо большее искусство. Хорошая защитительная речь должна была удовлетворять следующим условиям: лицо, произносившее речь, необходимо должно было сохранять соответствующий его возрасту и положению характер, научить и очаровать невежественных и чутких афинских присяжных, которые должны были произносить приговор, польстить их политическим страстям в тех значительных процессах, на которые они являлись в таком большом числе, что могли составить настоящее Народное Собрание. Однако только в редких случаях можно было нарушать то веселое и фамильярное изящество, которое обусловливалось как вкусами этих народных судов, очень часто менявших свой состав, так и необходимостью держаться в пределах установленного времени, скупо отмериваемого водяными часами.

Если, по истечении нескольких лет занятий этим ремеслом, логограф преуспевал в нем, он приобретал громадную гибкость таланта, чувствовал себя господином положения в качестве адвоката или политического оратора. В том случае, когда он ограничивался предоставлением своих юридических знаний услугам частных лиц, он был обеспечен клиентами, с которых собирал обильную дань. Если же когда-нибудь у него являлось с. 438 желание выступить на общественной площади, то он выказывал тут качества, наиболее любимые афинянами: спокойствие и естественность, богатство остроумной диалектики, такт и знание людей, наконец, то сдержанное изящество, которое он мог развить практикой в делах, требовавших только ума.

В Народном Собрании он должен был говорить языком, который мало отличался от языка, пользовавшегося успехом у судей при выступлениях с защитительными речами. Впрочем, оратор не порывал с адвокатурой, он часто играл в ней роль, но уже не под чужой маской. Обстоятельства политической жизни часто заставляли его защищаться или обвинять по своим собственным делам. Нередко также ему приходилось лично являться в суд в качестве друга, поддерживающего обвинителя или обвиняемого речью, которая могла составить основную часть процесса. Он мог воспользоваться этим средством, чтобы доказать своей партии преданность и создать или поддержать влияние в своей филе. Таким образом даже в интересах своей карьеры политический деятель отдавал значительную часть энергии борьбе на судебных процессах; следовательно, он имел прямую выгоду подготовиться к этому делу заранее.

По этому пути в Афинах шли многие ораторы, в том числе и Демосфен; тот же путь избрал и Гиперид. Сначала он был только адвокатом, впоследствии сделался адвокатом и оратором. Этим объясняется то значительное количество гражданских защитительных речей, которое осталось после него в древних сборниках. Судебные дела, дела по наследованию, споры между плательщиками налогов, процессы против тех лиц, которые недобросовестно подымали цены на съестные припасы, жалобы на оскорбление словом или действием, тяжбы относительно водопроводов и границ земельных владений — вот некоторые из тех дел, по которым Гиперид проявлял свое красноречие перед судьями. Он утверждает сам, что никогда никого не обвинял от своего собственного имени, но это заявление опровергается с. 439 одним процессом. Тем не менее едва ли он решился бы в конце своей карьеры охарактеризовать себя таким образом, если бы не чувствовал, что его относительная умеренность служит подтверждением этого свидетельства.

Успехи, которые он пожинал на судах, дали ему возможность удовлетворять свои наклонности к роскоши и к удовольствиям. Действительно, даже среди общей распущенности афинского общества он выделяется своей особо дурной нравственностью. Наряду с воспоминаниями об его бесчинствах ему приписывалась страсть к чревоугодию. Он ежедневно отправлялся на рыбный рынок, и современная ему комедия неоднократно высмеивала его любовь к рыбным блюдам, так высоко ценимым древними гастрономами. Другой поэт изображает его игроком, а мы знаем, какое суровое осуждение вызывал в древности этот недостаток.

Таков был Гиперид в своей частной жизни: он предавался всем искушениям, связанным с распущенными нравами его века; он был необуздан в своих страстях, не заботился ни об общественном мнении, ни о своих обязанностях, ни о своем достоинстве отца; он с безумною расточительностью бросал деньгами, которые зарабатывал своим красноречием. О происхождении этих денег современные ему комедии сообщали дурные сведения. Ценности подобных обвинений не следует ни преувеличивать, ни отрицать. Политическая сатира не всегда говорит правду, в особенности в театре. Нужно, впрочем, заметить, что обвинение в продажности являлось как бы профессиональной повинностью каждого оратора. К какому из ораторов этой эпохи не прилагалось клички — продажный!

Один Ликург пользовался прочно установленной репутацией честного человека. Но и ему, согласно преданию, пришлось на смертном ложе защищаться от обвинений своего преемника по управлению государственной казной, Менесехма. С другой стороны, у общественного мнения было основание так легко высказывать подозрение против ораторов. Часто значительным источником их с. 440 доходов были общественные дела. Иностранцы, желавшие приобрести покровительство афинского народа, греческие города и цари северных земель и Азии, связанные своими интересами с Афинами, платили бешеные деньги за содействие оратору, который срывал аплодисменты на Пниксе. А казна некоторых государей или только сатрапов, не говоря уже о персидском царе, была несравнима по богатству с казною маленьких греческих государств и даже самих Афин. По большей части это и было источником высокого положения главнейших ораторов, которые становились богатыми и знатными покровителями таких клиентов.

Вместе со стратегами они составляли в государстве своего рода высший класс, возбуждавший одновременно и уважение и подозрение. Подобно стратегам, они могли иметь решающее влияние на судьбы своей родины. Как и стратеги, они служили мишенью для обвинений в измене, на них обрушивалась народная месть и ненависть иностранцев. Наконец, подобно стратегам, они под видом законного вознаграждения часто заявляли о своем праве предаваться всем крайностям роскошной жизни и наслаждений. Возможность поддерживать это привилегированное положение стратегам и ораторам давали и враги и союзники: они доставляли им средства в интересах и за счет своего отечества. Никто не искал с большим жаром, чем Гиперид, этих выгод ораторской карьеры, но никто не шел с большею решимостью навстречу опасностям и не проявлял столь мужественного сердца и более энергичного патриотизма, чем он.

(J. Girard. Études sur l’éloquence attique, стр. 97—106).

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: