Символы как ситуационные объекты

Теперь можно напомнить, что в главе 2 мы утверждали, что символ всегда является ситуационным объектом. Символы как таковые, стало быть, должны поддаваться классификации в рамках схемы категоризации объектов. Эта схема, формулируемая в терминах типовых переменных, классифицирует символы соответственно их релевантности действию с точки зрения исполнения, иначе говоря, с точки зрения того типа «объективного» входа—выхода, который они означают, т.е. конституируют. Так, комбинация универсализм—исполнение означает либо достигаемое изменение в объектной ситуации, либо средство (facility), которое может быть использовано в процессе достижения. Схожим образом комбинация исполнение—партикуляризм означает вознаграждающий объект: либо объект непосредственной гратификации, производимой действием эго, либо вознаграждающий объект, передаваемый в распоряжение эго другим. [Комбинация] качество-партикуляризм означает объект экспрессивной оценки, т.е. если он является выходом процесса действия, свершением, а [комбинация] универсализм—качество [означает] объект, представляющий универсалистски оцениваемое свершение.

Этот способ рассмотрения организации символического содержания делает ясным, что объекты как символы, связанные с действием, орга-

низуются в терминах того типа ценности, который они имеют для системы действия. Значение объекта для актора, таким образом, определяется его ценностью для него в процессе действия — [т.е.] тем, что он позволяет актору «сделать», в самом широком смысле слова. Это объясняет, почему мы сочли оправданным использовать одну и ту же фундаментальную классификацию для упорядочения четырех видов сущностей, которые с позиции здравого смысла не кажутся составляющими один комплект, а именно: (1) типы объектов вообще, (2) типы символов, (3) типы исполнений и (4) типы ценностного паттерна, с точки зрения категоризации объектов.

Есть, разумеется, и другие надежные основания для классификации символов — такие, как особые классы объектов, к которым они реферируют, или их собственные общие атрибуты как объектов. Но именно классификация в терминах типовых переменных категоризации объекта дает нам паттернирование системы символов как системы, входящее в структуру самой системы действия. Именно это позволяет нам трактовать структуру системы и ситуационные объекты в непосредственно гомологичных терминах.

Комбинации установочных типовых переменных, в свою очередь, классифицируют не символические объекты как объекты, а катектические, или мотивационные значения этих объектов. И эти значения базируются на входах и выходах мотивации и гратификации—удовлетворения в ходе системного процесса.

Итак, мы классифицировали объекты, т.е. упорядочили ориентации на них, в терминах их значений, т.е. их функциональной значимости в процессе действия, а установки по отношению к этим же объектам классифицировали в терминах комплементарного набора значений. В каком смысле эти два набора значений комплементарны? В том, что они измеряются в одних и тех же или взаимозаменяемых единицах по одним и тем же параметрам (dimensions).

Нужно ясно понимать, что эти значения, по определению, символичны; они, как говорил Дюркгейм, «накладываются» на внутренние свойства объекта. Только в одном из четырех измерений — адаптивном — решающими являются «внутренние» характеристики объектов, в том числе, разумеется, внутренние характеристики акторов, которые исполняют и имеют установки. Но ценности других трех измерений, т.е. свойства социальных объектов, описываемые в терминах этих измерений, все конституируют «свершения» самого процесса действия. Их связь с «реальностью» вне системы является креативной, а не адаптивной.

Конгруэнтность объектно-категоризационных и установочных значений, стало быть, становится в трех измерениях «суррогатом» стабиль-

ности внешнего объектного мира. Или, если сказать несколько иначе, эта конгруэнтность есть определение условий стабильного состояния системы действия. Таков на новом уровне смысл известного положения, что общая ценностная система как ядро общей культуры незаменима для функционирования системы действия.

Таким образом, четыре способа генерализации и интеграции, которые мы обсудили выше, формулируют основные способы (modes) закрепления связей «символ-значение» в рамках их организации, преодолевающей ту двойственность объекта—установки, которая во взаимодействии, как мы знаем, становится двойственностью исполнения-санкции. Специфичность—исполнение соединяет, стало быть, специфичность установки – т.е. катектической инвестиции – и мотивацию исполнения действия (action performance) как в инструментальной, так и в консумматорной деятельности. В адаптивной фазе, однако, это соединение сочетается с нейтральностью-универсализмом, в силу чего инструментальное исполнение интегрируется с универсалистскими когнитивными стандартами, а преждевременная или отвлекающая консуммация сдерживается. В консумматорной фазе, с другой стороны, оно соединяется с эффективностью—партикуляризмом, в силу чего некоторая часть мотивационной энергии, высвобождаемой в консумматорной фазе, становится доступной для катексиса ассоциированных объектов, вдобавок к специфичному целевому объекту.

Мы обсуждали выше четыре типа нормы, каждый из которых можно мыслить как «образующийся» из объектно-категоризационного, или исполнительского, типа ценностного паттерна и установочного типа, или типа санкции. Теперь мы можем видеть, что «союз» двух паттернов, включенных в каждую норму, может рассматриваться как состоящий из двух подпар, каждая [из которых обладает] генерализованной значимостью в системе действия. Так, когда мы говорим, что одобрение — это тип санкции, соответствующий инструментальному исполнению в согласии с ценностями достижения, мы подчеркиваем тот факт, что оно поддерживает специфичность релевантного целевого интереса и в то же время нейтральность, необходимую для избежания преждевременной разрядки напряжения, или консуммации; оно дает прирост удовлетворения, а не гратификации. Эти связи находятся в самом центре процессов уравновешивания в системе действия.

В заключение этого параграфа можно еще раз обратить внимание на то открытие Бейлза, [изложенное] в главе 4, что позитивные реакции в нормальном интерактивном процессе существенно преобладают над негативными. В свете только что предложенной трактовки проблем входа—

выхода мы можем принять это как эмпирическое свидетельство в пользу нашего постулата, что действие, если рассматривать его с мотивацион-ной точки зрения, есть однонаправленный процесс, который потребляет энергию. В общем и целом, как мы утверждали, негативные санкции имеют следствием замедление процессов действия. Если бы «проблема» систем действия состояла исключительно или преимущественно в поддержании статического равновесия, то, по всей видимости, был бы гораздо больший акцент на предотвращении девиантности. Преобладание позитивных санкций предполагает акцент на исполнении задачи — на производстве субстанциального выхода удовлетворения и гратификации, [призванного] уравновешивать потребление мотивационного входа (см. прим. 6).

Примечания

1. Наш способ понимания связи между удовлетворением и гратификацией подводит теоретическое основание под известное эмпирическое обобщение Дюркгейма, что «счастье» не может возрастать во времени кумулятивно. То, что мы будем анализировать ниже как выходы достижения и свершения, может вести к кумулятивным результатам, но удовлетворение и гратификация суть состояния, устанавливаемые относительно стабильного состояния и оба привязанные к потенциалу энергии-выхода организма, который, как мы полагаем, лишь косвенно является функцией процесса действия.

2. Текст, который мы заключили в квадратные скобки, невнятен: «. ..of system now system and latter as possessions». – Прим. перев.

3. Запятая добавлена по предполагаемому смыслу. В оригинале предложение построено так, что запятой быть не должно; мы сочли возможным отнести это на счет некоторой небрежности авторов. – Прим. перев.

4. Ср.: Hilgard and Marquis. Conditioning and Learning, — где авторитетно обсуждается различие между этими типами обусловливания.

5. Мы понимаем, что это утверждение может быть истолковано так, будто ригидность определяет максимум институционализации. Но мы не это имеем в виду. Ригидность — тот случай, когда чрезмерно специфичные и, стало быть, обычно «символические» паттерны являются фокальной точкой сопротивления изменению. Высокие уровни контроля над ситуацией возможны лишь при значительной степени адаптивной гибкости.

6. Возможно, какую-то роль здесь играет то, что в исследованиях Бейлза изучались особые типы групп, ориентированных на задачу. Мы не считаем, однако, что значение этого открытия ограничивается только одним, довольно узко определенным классом систем.

Пер. с англ. В.Г. Николаева

Николаев Владимир Геннадьевич –кандидат социологических наук, доцент факультета социологии Государственного университета «Высшая школа экономики» (Москва). Наш постоянный автор и переводчик.

©ЛИЧНОСТЬ. КУЛЬТУРА. ОБЩЕСТВО. 2007. Вып. 4(39)

А.Н. ПОРТНОВ

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: