В издательстве «Лотаць» и «Звезды гор» вышли из печати 2 глава

Но я всё ещё в процессе становления. И мне кажется, что именно в этом году я приближаюсь к новому религиозному переживанию. Идеи Учения Мории мне знакомы уже с десяток лет, с тех пор, как познал Тагора и индусов. Только теперь мне легче некоторые вопросы осознать глубже. И картина Космоса для меня стала намного реальнее – взгляд обращается к нему через лучезарные вершины Гималаев.

31 августа. Воскресенье, вечером

Тёплые дуновения ветра опять веют над мокрой от дождя землёй. Второе лето не ездил на взморье, ибо заканчиваю переустройство квартиры. Солнце влилось в гамму нашего жилища. Приобрёл две иконы, которые дарят мне великую радость: Madonna of holy light[9] и Рериха – Mother of the World[10]. И ещё – священный уголок моей комнаты возвышает невыразимо глубокий взгляд Мории – Владыки Мира. Надеюсь в скором времени в своём святилище видеть и изображение Христа. Я много искал, но где тот художник, который отобразил бы сущность Христа в истиннейшем свете? Кто же смог хотя бы в предчувствиях своих подняться до понимания Его? Поэтому Христа художники изображают замкнутым во времени и пространстве. В изображении Мории, напротив, сразу можно ощутить некое надземное могущество, быть может, и оттого, что этот портрет близок оригиналу.

Наш кружок Мории начинает превращаться в общество. Лукин только что спешно отправился в Париж (на самолёте), чтобы встретиться с Рерихом и выяснить некоторые вопросы, связанные с учреждением общества. Он узнает также, разрешается ли выдавать другим третью книгу Учения Мории, которая пока доступна лишь некоторым избранным и о которой уже распространяются легенды. Жду вторника – нашего собрания.

Вчера опять вместе с Залькалном попал в общество «кришнамуртистов» к Клименко. Бывал я здесь и прежде несколько раз, стало однообразно, и я решил больше не ходить, хотя некоторые моменты были живыми и интересными. Клименко – мать с дочерью, весьма развиты духовно и интеллектуально, мать когда-то была социал-демократкой, затем – разочаровалась. В последнее время они, в связи с каким-то душевным кризисом, «искали спасения» лично у Кришнамурти и обрели его. И теперь они – пламенные его ученицы, хотя сами ещё ищущие. Дочь с сыном только что вернулась из лагеря кришнамуртистов в Омене, куда взяли с собой (мною предложенные) вопросы: почему Кришнамурти говорит, что «Бога нет» и «ни одна религия не приводит к истине». Я, конечно, понимаю мысль Кришнамурти, он говорит с позиции абсолюта, но зачем же тогда он употребляет обычные для нас понятия неправильно? Если он отрицает личного Бога, то ведь понятие Божественного охватывает и другие аспекты Божества, а именно – суть. Также понятие религии имеет ступени, и высшей является абсолютная духовная свобода, которую проповедует и Кришнамурти, следовательно, отрицая религию, мы отрицаем и конечную цель человеческого духа. Тогда уж лучше сказать: определение «религия» более не способно выразить высшего полёта моей души, вместо него необходимо иное слово. Разумеется, Кришнамурти на всё это дал удовлетворительный ответ, и всё же его проповедь абсолютной свободы часто бесконтурна, нелепа. Клименко-младшая вчера докладывала о своей поездке в Омен: пересказывала речи Кришнамурти. Эти же мысли есть у Тагора, Роллана и у многих других, но Кришнамурти ещё больше синтезирует. И всё же теперь, когда я начинаю прикасаться к Учению Мории, чувствую, что в учении Кришнамурти много упрощённого. Но именно простое следует укрепить и поднять в большей духовности. Поэтому путь его – в будущее. Должен признаться, что близко Кришнамурти не знаю, читая его труды, ощущаю какой-то диссонанс, и поэтому чувствую себя далеким от него.

Две недели мы прожили в Межапарке[11] в обиталище Дале. Погода была прескверной, мы мёрзли, я даже простудился, на неделю выпал из спешного труда. Заканчиваю обозрение Тагора, но только в первом черновике. Для окончательной обработки труда потребовалось бы ещё много времени. Но придётся прерваться – экзамены.

В Межапарке по соседству с нами Фетлер построил свой шатёр, и каждый вечер звуки хора и оркестра захватывали и наши души. Были мы и на богослужении. Я понял, что привлекает толпу. Фетлер ведёт народ с великой увлечённостью. Почувствовал к нему уважение, хотя о нём бог весть что говорят. Именно такой активной и должна быть жизнь конфессий, но внутри. Религия ведь обозначает горение. Меня изумил либерализм Фетлера: он призывал всех христиан объединиться, говорил, что не церковь, не Библия спасут, но единственно Христос. Наши конфессии все, сознательно или несознательно, поставили церковь в такое положение, что она воистину чаще служит отрицательным силам мира. Ибо, возвышая букву, мы убиваем дух. Простой, средний человек не в силах дорасти ни до интеллектуализма Кришнамурти, ни до последних познаний Мории. Обычные люди могут идти единственным путём, которым шло большинство, – путём любви. Если они и не достигнут любви, которая сама есть откровение, они хотя бы окружат течение своей жизни более красивыми, ясными и светлыми вибрациями.

3 сентября

Вчера было собрание, и Лукин нам докладывал о своей поездке в Париж. Слушал я не только умом, но и всеми нервами, клетками. Много нового открывается. Наших осталось только десять из шестнадцати. Остальные пошли в «огонь очищения». Жаль Залькална, ибо здесь он обрел бы больше, чем в одиночном бытии, но он сам заупрямился – решительно отказался писать <духовную автобиографию>. И Есенскому следовало остаться, может быть, он и остался бы, если бы Лукин всегда думал так, как теперь. Он тоже признался в своей опрометчивости, например, Рерих сказал, что церковь признается, ведь кроме нее пока ничего иного не построено. И ещё он сказал, что Христос является величайшим из Учителей. Но ныне наш век в руках Мории, и нам надо следовать его идеям. Глубокие мысли во мне пробудила идея Иерархии. Весь мир, вся Вселенная включена в полновластную цепь Учителей – ступень за ступенью растёт дух. Например, мы связаны через нашу «десятку»[12] с Рерихом, тот – с Морией, Учителя – с Матерью Мира, Владычицей Солнечной системы. Семь солнечных систем составляют новый Космос с новыми планетами и планетными духами, всё дальше, в более высоком, глубоком, более абсолютном совершенстве. И какое благоговение рождается в нас, обращённых ввысь в бесконечном пространстве! Мы, европейцы, привыкли употреблять все понятия чрезвычайно узко и конкретно. Но абсолютное совершенство невозможно охватить. Мы способны уловить лишь вестников божественного, но не саму суть. Но философия оперирует определениями, как шахматными фигурами; позволительно ли вообще приближаться с определениями к сферам, перед которыми каждому относительному существу следует на миг замолкнуть и склонить голову?

И глубочайшее чувство в мою душу заронила мысль, что впереди у нас испытания, непрестанные испытания. Чем выше развит человек, тем значительнее испытания, ибо тёмные силы используют его малейшую слабость. Человеку надо быть непорочным, могущественно спокойным и отважным, чтобы отразить вражеские токи. И труден сей путь, но осиян красотою.

Не знаю, хорошо ли, что я в своём дневнике пишу о нашем кружке? Ибо среди нас внутренняя дисциплина – чужим ничего о нём не рассказывать. Но к моему дневнику никто не прикасался, кроме Эллы, которая – часть моего существа. И впредь я никогда не позволю, чтобы его читал кто-нибудь, кроме самого близкого. Разве не было бы интересно проследить развитие кружка? Мы ведь все развиваемся, и Лукин вырастает как личность. Столь краткий срок миновал, как же сразу обрести прочное, несокрушимое основание во всех вопросах?

О несказуемом не хочу даже упоминать, единственно о развитии души.

16 сентября

Сегодня я подписал устав Общества друзей Музея Рериха. Шёл на это с тяжеловатым сердцем. Ибо принимаю на себя великое. Это Общество – не что-то обычное: все непознанные просторы будущего перед ним. Сумею ли нести великую ответственность? Найдутся ли у меня силы всегда и везде нести до конца мысль своей души и окрылённость жизни? Я привык идти индивидуальным путём, теперь в общности так непривычно. И ещё каким-то чуждым кажусь я нашему кружку, какая-то прохлада у меня к товарищам, хотя я обрёл здесь немало восторгов осознаний. Может быть, со временем общность станет истинным содружеством духа?

17 сентября. Среда

После возвращения Лукина я многое пережил и передумал. Шёл на заседания с величайшим интересом, с большим переживанием следил за всем, что сообщал Лукин. И хотя я радовался, что так много мне открывается, что-то всё же угнетало моё сердце. Не ведал, что. Может быть, то, что услышанное не всегда совпадало с моими основополагающими воззрениями? Раньше я не знал сомнений, идя на заседания, а теперь то с одним, то с другим вопросом не могу как следует разобраться. Может быть, оттого, что соприкасаемся непосредственно с жизнью, а жизнь столь изменчива.

Важнейшим было заседание в минувший четверг. Лукин говорил о политике. Может быть, для того, чтобы мы ознакомились с такими значимыми вещами перед подписанием устава.

В основу Мироздания положена космическая кооперация. Люцифер, планетный дух, отпал от сотрудничества с дальними планетами, вёл ход развития Земли по обособленному, противоположному эволюции, пути. И так Земля, наконец, дошла до нравственного падения, до современного состояния, когда она бьётся в конвульсиях между добром и злом. Чтобы вернуть Землю на правильный путь, с других планет пришли Учителя, начавшие небывалое сражение с Люцифером. Космическая кооперация должна быть в основе всех наших мыслей. Также – нашим идеалом является община, коммуна, в понимании первых христиан. Но идея этой коммуны совершенно противоположна Коммуне России. Начало её всё же было положительным, но она перешла в руки тёмных сил. Революцию в России поддерживало Белое Братство, но несознательная толпа благое начинание превратила в плохое, теперь там господствует уже отрицательная власть, хотя в идеализме отдельных личностей предостаточно положительного, но последние раньше или позже, столкнувшись с жизнью, переживут трагедию. Тактика тёмных сил теперь изощренна, они вначале низменно применяют благонамеренные средства, но с тем, чтобы постепенно, тайно превратить их в противоположное. «Где Бог строит храм, там чёрт строит кладбищенскую часовню», – гласит немецкая пословица.

Меня эта мысль не устраивает: если политика сама по себе – явление отрицательное, то как светлые силы могли использовать её в русской революции для внесения своих идей? Неужели они не знали, что единственно духовная революция способна родить истинную общину и братство? Когда и какая связь была у материализма с революцией, это ведь уже в начале проявлялось.

Я не хочу здесь обо всём и подробно говорить – мне необходимо ближе ознакомиться с историей революции. Если я пока не имею ясности в этом вопросе, может быть, позже я всё выясню. Я ведь доверился Мастеру, мне надо было довериться и третьей книге «Листов Мории», если вообще эти книги исходят от Него. Эта третья книга, вокруг которой уже накручено столько слухов, посвящена «общности» – Общине. Лукин прошлый раз нас познакомил с некоторыми местами из неё.

И далее, сам Лукин заставил меня о нём размышлять. Я его очень уважаю. Но он слишком хочет полагаться на авторитеты. И в связи с этим – иногда его внешняя строгость излишня, хотя внутренне он ласков. Разумеется, Залькалн сам виноват. Но, наверное, можно было как-то иначе. В конце концов, от него самого всё зависело. Мы неоднократно в последние дни встречались. Мне его так жалко! Он столь одинок. Позавчера я сходил после разговора с Залькалном к Лукину: нельзя ли «амнистировать» Залькална, он изменил свои взгляды. Но заранее я знал категорический ответ Лукина: «Поздно, пусть ждёт!» Чтобы принять заново, необходимо связаться с Рерихом и т. д. Но неужели во времена первых христиан всё это не было проще, сердечнее? Конечно, Лукин и сам ищет, и сам ещё формируется.

Ещё одно легло тяжестью на сердце. Залькалн перевёл «Криптограммы Востока», комиссия это просмотрела, я ещё быстро проверил. Меня очень огорчило одно место, где Христос как бы затенён перед Люцифером. Оккультно толкуя, может быть, там сообщается нечто верное, я этого не знаю, но я читаю слова, как они высказаны, и, если истинное содержание нельзя перевести ясно и конкретно и приходится нечто прятать за непонятными нам словами, то лучше этого пока вообще не упоминать.

И ещё: сегодня пришел ко мне Есенский. Я его уважаю, ибо чувствую в нём духовный рост. Он самостоятельно готовится стать православным священником, и несколько настойчиво защищал церковь, поэтому его дороги с Лукиным часто расходились, и Лукин больше не приглашал его. Теперь Есенский сам отказался. Я знаю, Есенский мыслил универсально, но он хотел высказать в словах то великое почитание Христа, которое было в его сердце. Этим он нисколько не умалял значения Мастера Мории.

«Агни-Йогу» я ещё не знаю, но в обеих книгах «Листов Сада Мории» нет почти ничего, чего я не принимал бы. Разумеется, об этом Учении создаётся несколько эклектическое впечатление, но основы всё же удивительно гармоничны.

Я ведь пришел сюда, чтобы учиться, а не судить. Я сам ещё на большом расстоянии от решения многих вопросов; придёт время, всё смогу выяснить. Разве вне кружка я столь скоро и столь многое познал бы? Нет у меня сейчас и времени много читать – скоро начну готовиться к экзаменам. И когда кончу и погружусь в познание, тогда буду бороться.

Всё же предчувствие мне вчера говорило, что рано или поздно я уйду из Общества. Но пока у меня нет ни малейшего повода сомневаться. В писаниях сказано: «Разве я знаю, каковы у них мотивы».

Быть может, мне не следовало всё это писать. Но я хочу проследить путь своего развития. Самоанализ ведь необходим человеку, и лучше всего я могу это делать, записывая.

2 октября

Сегодня проводили мы в последний путь добрую Ренату[13], похоронят её на родине, в Лиепае. Какая судьба опять у Зенты! Ежедневно новая боль, капля за каплей, непрестанно, но на этот раз – удар сверх силы. Это и наша утрата. Кому же Рената не была родной со своим по-детски сердечным, ясным идеализмом? Мы сопереживаем с Зентой. Её победа и продвижение единственно на пути страданий. Ренату проводили в автобусе Зента и Элла. Осень, холод, вихрем несутся листья. Отчего же позволено отломить от древа ветвь, которая ещё только в набухших почках, таящих прекраснейшие цветы! Быть может, ангел смерти сам плачет от бессилия. И всё же он знает, что душа преображается, чтобы ощутить себя в новом, более совершенном одеянии. Разве не может уйти и молодой, уже исполнив свою миссию? Разве сломанная ветвь не является сама по себе уже чудеснейшим садом цветов, где пчёлы мира ищут отдохновения? Есть Тот, Кто о нас всё знает!

17 ноября

Наши встречи по утрам в воскресенье идут на пользу нашей духовной культуре, дисциплине. Часто обсуждаются практические методы, как овладевать своими мыслями и чувствами. Помогает и анализ сознания, чтобы видеть свои ошибки и избегать их. Мы разделили дни по чувствам и мыслям, на которых сосредоточиваемся, например, по понедельникам – не раздражаться. Наш кружок растёт, развивается. Были и нападения. Волновались напрасно. Кое-где возникают и разногласия. Я не выступаю, наблюдаю со стороны.

Если о чём-то сердце заноет, знаю – это не от Учения, а от несовершенства людей, и жду. Если бы только была у всех настоящая, беспристрастная терпимость!

Участвовал в нескольких вечерах сотрудников «Даугавы». Я слишком обособился, потому хотел вновь познакомиться с нашей писательской общественностью. Но у кого есть какие-то взгляды, у того и удивительное упрямство и нетерпимость. Возникли однажды дебаты и об одном моём небольшом докладе. Никто не хочет знать того, что я так подчёркиваю, – развития. Говорят – морализирует! Неужели нельзя предугадать будущее? Неужели искусство Боккаччо действительно значительно для всех веков и культур? От последних встреч особенно тяжко на сердце. Стр. докладывал о Джойсе: такие мы все, люди, как у Джойса, – безнадёжно пропащие, во власти всяких порочных ассоциаций. И большинство других высказывали такие же мысли. Некто даже обмолвился: он сам не без ассоциаций Джойса, но и Рудзитис не без них. Что мне было сказать? Сам знаю, таких ассоциаций у меня уже почти нет, да и многие люди почти свободны от них, ибо они всю жизнь сосредоточивают в духе. Если меня и охватит хаос мыслей (не знаю, бывает ли кто свободен от этого), если иногда труднее сосредоточиться, то у этих ассоциаций нет ничего общего с вышеупомянутыми. Моя мечта – всё более совершенная ясность и свобода мысли; и над дисциплинированием мысли давно уже работаю. Написал я письмо Стр., теперь чувствую – зря. Человеку так быстро не преобразиться, человек – результат труда десятилетий, даже тысячелетий. Вчера и с Чаком поговорил от души. Для него эстетическое, артистическое искусство – это всё. По его мнению, одно красивое предложение оправдывает всё. Он упрекает религиозных провозвестников в том, что они использовали поэзию для проповеди нравственности. Они будто бы достигали эффекта поэзией, но не идеей. Он считает особенностью своего творчества эстетически, художественно выражать отрицательное. Всё, что есть в человеке, включая тёмные стороны, подлежит восхвалению. Странная эстетика. Я сказал: «Если кто-то отрицает духовных подвижников – он отрицает благороднейшие корни человечества, он отрицает само человечество». Предупредил, чтобы, изображая отрицательное, он остерегался оскорбить читателя, но пусть пробует достичь такого изображения, от которого читатель стал бы возвышеннее. И главное, чтобы не провинился перед духовной культурой, чтобы не запятнал того, что было всегда неприкосновенным в устоях человечества. Ещё я сказал: придёт время, и Чак станет иным и о многом пожалеет. Странные они – писатели, художники. Они ведь сердечные люди! Но какая неестественная слепота во всех их способах видения. Простой человек гораздо ближе к истине, проницательнее воспринимает Мироздание. Знаю, ничего не смогу здесь дать, ибо и дара красноречия у меня нет. Единственная, кому я верю, что истинно когда-то преобразится, – это Мауринь Зента. В ней борется эстетство с идеализмом. Если идеализм она превратит в религиозное осознание, то освободится и от эстетства. Но все созидательные шаги столь медлительны. Я сам себя никогда не считал прежде всего писателем. Оттого у меня и нет общих интересов с другими, и я на большом духовном расстоянии от других. Зачем я должен идти прямо к писателям, почему бы мне не учиться познанию жизни и живого человека среди народа, у простого крестьянина, рабочего или в том тесном кружке интеллигентов, дух которых в полёте?

21 декабря. Воскресенье

Вчера я сдал свой первый государственный экзамен – психологию. За себя мне несколько стыдно – после стольких лет! По сути, я учился только два последних года, некоторое время я ведь вообще не посещал университет. Второй экзамен придётся отложить на май, теперь уже не успею, помешал иной, непредвиденный экзамен, которому я посвятил много времени. Так или иначе, но всё приближается к завершению. Заставил меня всё же поволноваться этот экзамен по психологии: времени было мало, к тому же заболел инфлюэнцей, достаточно тяжело, десять дней пробыл дома. Через силу пытался учиться, но не удавалось, дня за два до экзамена опять поднялась температура, приложил всю волю, чтобы преодолеть заболевание, – пошёл бы сдавать, каким больным бы ни был. И на экзамене кружилась голова. Чувствовал – это всего лишь лотерея, которая совершенно не даёт свидетельства о знаниях человека. Но я уже свободен. Хочу почитать поэзию, какой-нибудь роман и ещё нечто более возвышенное. Я ведь словно мохом оброс. Надо доработать и завершить Тагора, кандидатскую работу. И ещё труднейшее – история философии.

На кружок хожу с удовольствием, возвращаюсь с радостью. Мне кажется – в своём развитии я сильно продвинулся вперёд, хотя у меня было мало времени читать книги религиозного содержания. Но разве их не возмещает одно главное слово, которое, как ключ, открывает всё. Сегодня утром Доктор начал заседание словами: «А теперь перед вами задание. Напишите за пятнадцать минут, коротко, как на ладони, главные положения, что есть Учение». И получилось, что почти каждый сформулировал по-своему. Но это всё же проясняет наши взгляды.

Душа Зенты всё ещё кровоточит, всё ещё бунтует. Она не может принять мысль в моей статье о Тагоре, которая столь понятна любому религиозному человеку: «Чем совершеннее наша самоотверженность, тем совершеннее наша жизнь». Она вместо «жизни» написала «смерть». Ибо самоотверженность будто бы ведёт к самоубийству. Сколь узко она ещё понимает самоотверженность, которую Тагор связывает с величайшей полнотой жизни! Это ведь синтезируется, объединяется в личность. И это, быть может, уже начинает сочетаться в самой Зенте, но умом она этого не сознаёт.

Цухо всё ещё – этакая мятежная душа. Вообще-то непокой благостен, ибо он ведёт нас к глубинам познания. Цухо зачастую возвращается к вопросам, которые иррациональны и необъяснимы, и воспринимаемы только по их сути. Но он ведь преодолеет это! Ныне читает «Тайную Доктрину», это нелёгкая задача. Прочел несколько раз некоторые мои книги о выдающихся индусах, труды по теософии и т. п. Он горит, жаждет, к тому же самостоятельность – трудный путь. Но когда принимаешь основы всем существом, разве не приходит покой? Непокой ведь уместен на ступени развития, но сами основы он не вправе затрагивать. Конечно, в основах у Цухо сомнений нет, но ему всё же трудно иногда с собой справиться. Я был затворником, хочу немного выйти в жизнь.

1 января

Предвечный, Благий, пошли нам волю и силу Твою, благослови моего друга и меня, чтобы священный огонь духа пылал в нас неугасимо!

12 февраля. Четверг, вечером

Неизвестное грядёт. Все атомы Земли полны тихой музыки его шагов. Близится нечто новое. Ужасом объятое, предстанет оно, быть может, пыль леденящего страха вознесётся вокруг него, но для меня его лик пламенеть будет улыбкой света невидимых солнц. Его глаза будут – радость.

В Ригу уже несколько месяцев назад приехал болгарин П.Помпоров. Он из «Белого Братства», как называют некое религиозное движение в Болгарии, и восторженный последователь своего Мастера Донова. Он преподаёт эсперанто, устраивает конкурсы, Элла с января их посещает. После окончания занятий ещё собираются в узком кругу у Др. Элла в приподнятом настрое, более вдохновлённая, хоть временно есть у неё, чем наполнить свою жизнь. Пишет на эсперанто сочинения, об идеалах и т.д., конечно, в возвышенном духе. Помпоров вносит на своих уроках и духовное, идейное, этим и язык делается милее. Меня тоже это движение в Болгарии весьма интересует. Оно столь широко и, главное, в нём стараются осуществить в жизни все максимальные идеи, в которых много общего с моими. Они сторонники полного воздержания, вегетарианцы, живут коммуной, встают до восхода солнца, совместно собираются в определённые часы, медитируют и т. д. И главное – Донов является большой личностью, действительно хорошо знает законы истины духа и тела, наверняка связан с Белым Братством. Были мы как-то вечером с Помпоровым у Лукина. И самое странное – Помпоров совсем не знал «Листов Сада Мории», он их только в Риге начал читать, и он изумлён, насколько выраженные здесь идеи общи с их идеями.

Истина ведь всюду исходит из одного источника. Он даже не знал, что в Софии есть кружок Учения Мории. Донов также является ясновидящим – он многое предсказал. И этот год будто бы ожидается столь ужасным, что он не хочет об этом говорить. Великие события нас ожидают. Мы ведь уже у врат новой эпохи. Ещё будет великая тьма, великие страдания, великие муки тела и души, пока дух сможет возродиться.

Для меня наиболее привлекательное в этом движении – это то, что они осуществляют идеи, о которых мы только думаем и мечтаем. В духе мы бог весть как далеко, но в жизни ещё полны обыденности. И разъединённым духовным людям надо объединяться, чтобы что-то реализовать. Как же нам, к примеру, завести «коммуну», если нас ещё не увлекает один общий дух? Это лучше всего, если руководит крупная личность. Оттого я хотел бы с этим движением практически познакомиться. Возможно, такое время придёт.

Мы в своём кружке читаем «Агни-Йогу». Часто получаем письма Рериха, которые тоже обсуждаем. Мы ведь ещё растём, сами ищем, как же так скоро нечто осуществить во внешней жизни? Но придёт и наше время. Развитие человеческого сознания теперь разворачивается удивительно быстро. Наиболее восприимчивые так быстро прогрессируют! И всё же большинство если не равнодушны, то в полном неведении. Старое многих не удовлетворяет, но вперёд не заглядывают. Но свет у дверей.

Продолжаю уже второй месяц работу о Тагоре. Чем больше пишу, тем шире становится тема. Одной лишь философии, которую сейчас завершаю, будут посвящены отдельные три листа. Исходил все сады Индии. И всё ещё так трудно понять чужой народ.

21 февраля. Вечером

В Риге уже некоторое время пребывает ещё одна своеобразная личность – ученик Тагора Л. Сингх. Он ещё молод, лет 25. Три года как оставил родину, конечно, ещё не совсем сложившийся, однако в своих публичных лекциях проявляет сообразительность и одарённость. Окончил школу Шантиникетона, был там и преподавателем, поэтому хорошо знает те условия. У нас, переходя из школы в школу, он приносит большое благо, ибо для великого множества Индия есть ещё нечто неизвестное, и человек с большим любопытством следит за тем, что говорит ему иностранец, нежели за тем, что сообщает его соотечественник. У меня всегда было ощущение, что мои труды о Тагоре и т. п. мало читаются, поэтому я со своими идеями чувствую себя одиноким. Ибо если где-то имеется духовный энтузиазм, он не остаётся незамеченным, выявляется наружу, и я чуял бы его проявления.

Вчера я пригласил Сингха вместе с К.Эгле ради знакомства в кафе, и там мы пробыли до полуночи. Нам с нашим английским всё же тяжеловато, поэтому в качестве посредника был переводчик с эсперанто Либ. Интересно, тепло прошёл вечер. Больше спрашивал Эгле, но его вопросы почти все о биографических данных Тагора. Спросил я кое-что по религии индусов, но Сингх ещё мало сведущ в проблемах, где нужны многолетний опыт и изучение. В целом он воспринимает интуитивно глубоко, основные направления знает хорошо, славная и его брошюра «О человеческом взаимопонимании и братстве» на эсперанто. Я так много читал об Индии, но всё ещё чувствую себя там как человек, попавший в иное пространство и время. В Индии ведь совершенно другая психология семьи, социальных отношений и т.д., и европейцу, который там не был, так трудно её понять. К примеру, индус, уже взрослый, зачастую не знает имени матери. И всё же он свою мать боготворит. Оттого я нередко прихожу в замешательство. Об Индии имел бы право писать только индус. Но, с другой стороны, каждому народу было бы хорошо преподнести картины чужой жизни в известном национальном отражении. Ведь европеец, к примеру, никогда не воспримет Тагора так, как индус, но это не значит, что он не может его верно осознать.

С каким индийским благоговением Сингх говорит о своём учителе, также о Ганди, к политике которого, разумеется, он стоит гораздо ближе, чем к «неполитике» Тагора. Но дух вмещающий ведь признаёт оба пути и объединяет их в себе.

Вокруг личности Помпорова в кругах эсперантистов ведутся какие-то острые интриги или нечто подобное, так что я в недоумении. Возвращаясь домой, беседовал о Помпорове с Либ...ом, его противником. Также Сингх о нём отрицательно отзывается, но, в конце концов, их аргументы не кажутся мне столь важными. Я не могу верить, что слова с делом в нём так расходятся. Чувствую в нём ошибки, но кто без ошибок? Нет ли здесь всё же недоразумения, наподобие того, как с Цухо этим летом случилось; и в характере Цухо некоторые странные струны, но надо пытаться понять это объективно. Не покрывает ли всё его энтузиазм? Быть может, так же с Помпоровым? Он ведь с внутренней радостью неизменно пропагандирует свои идеи. И всё же я хочу понять, понять, понять, понять!

22 февраля

Сегодня я глубоко почувствовал, что нападки на Помпорова или из-за мелочей, или недопонимания. Я был в кружке, где Помпоров толкует учение своего учителя. В его словах увлечённость, когда он прикасается к глубинам. Как можно обвинять человека, у которого в каждой мысли братство, любовь? Сингх ещё юн, опрометчив, но если он ученик Тагора, как он смеет быть бестактным, основываясь только на чужих заключениях, он сам ведь сознался, что Помпорова ближе не знает? Сингх и Помпоров – люди, которым бы надо быть воистину глубокоуважаемыми, им надо быть достойными своих слов, с широким пониманием, ибо они проповедуют возвышеннейшие идеи. Оттого я стремлюсь за их идеями увидеть и какой-то отблеск личности.

Сегодня Помпоров зачитал одно место, где Донов о себе говорит, что никого в Болгарии так не очерняют, как его. Нет в мире пороков, которых бы ему не приписывали. Но он на это будто бы не реагирует, полностью спокоен. Ибо нападки разбиваются о скалу света духа.

1 марта. Воскресенье, после обеда

Сегодня у нас великий день. Мы перешли в постоянное помещение, в свою святыню. Наполним её новым духом, украсим ясными мыслями. Репродукции картин Рериха на стенах, книги, цветы. И чудо, которое нас растрогало до слёз: мы два года искали фризии, «любимые цветы Учителя», и как раз вчера Залькалну удалось их добыть в ботаническом саду, единственный белый цветок, только что распустившийся, наверно, впервые. Воспринимаем мы это как приветствие Учителя, приветствие во времени и пространстве из сада света бесконечной любви.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: