О.В. Лазарянц (Ярославль)

С древних времен, когда само существование людей было сугубо общинным, кол­лективным, родовым, существовало три основные формы одиночества. Во-первых, обряды, риту­алы, испытания, воспитание одиночеством, которые имели место практически у всех племен и наро­дов.

Во-вторых, это наказание одиночеством, выра­жавшееся в изгнании из рода и обрекавшее наказан­ного почти на верную смерть. И в-третьих, это добровольное уединение от­дельных индивидов, оформившееся в социальный институт отшельничества, просуществовавший мно­гие тысячелетия.

Современные представления об одиночес­тве, его многоликости вырастают из этих исходных форм и в то же время сохраняют в себе их наибо­лее характерные черты.

Рассмотрим подробнее первую историческую форму одиночества – воспитание одиночеством. Подобные обряды имели громадное психологи­ческое значение. В условиях полной жизненной растворенности индивида в своем племени или ро­де обряды изоляции были тем средством, которое позволяло человеку, пусть даже в самой примитив­ной форме, осмыслить и осознать себя, психоло­гически обособиться. В то же время индивид обо­соблялся не как самоценная индивидуальность или личность, а как представитель рода. Таким образом, обряды изоляции не только обособляли индивида, но и «творили» его родовое самосознание или «Мы-сознание». Значение таких обрядов сохранилось на многие века и, в существенно измененном виде, дошло до наших дней.

Изоляция рассматри­вается как необходимое условие обособления ин­дивида, становления его самосознания и в конечном итоге развития личности. Естественно, в этом случае изоляция не является полной и абсолютной. Она везде сохраняет следы ритуальности, некоторой условности, состоящей в обязательном, несколько театрализованном, отрыве индивида от привычных для него форм существования в социуме. Физическая изоляция индивида переживается им как одиночество и сопровождается чувством одиночес­тва, однако не несет трагической окраски. Понимание человеком условности изоляции, ее временной ограниченности, непременности возвра­щения в привычные сферы общения, но уже в дру­гом психологическом состоянии, создает общий положительный, благоприятный эмоциональный фон, сопровождающий переживание одиночества.

Эту позитивную особенность временного уединения в последние годы стали использовать в психотерапевтической практике. Так, американский психолог Дж. Лилли разработал и успешно осуществляет терапевтичес­кую программу лечения депрессии, ожирения, алко­голизма, табакокурения, основанную на принципах воспитывающего одиночества. При этом он подчеркивает, что одиночество способствует развитию со­бранности и внутренней сосредоточенности и ока­зывает обновляющее действие на настроение. Сей­час известны и опыты с добровольной длительной изоляцией. Но все же для современного человека одиночество воспринимается как тяжелое испытание. Он не может оценить в суете наших дней благотворное влияние на личность переживания одиночества.

Как уже отмечалось, воспитание одиночеством дошло и до наших дней. Этот прием используется в процессе социализации детей, когда родители начинают доверять им делать что-либо самим. Например, в какой-то момент родители говорят ребенку: «Ты уже большой, можешь играть сам!», «Посиди и придумай себе дело» и т. д.

Одиночество в таком процессе выступает учителем, формируя самостоятельную и полноценную личность.

Столь же древнюю историю имеет отчуждение индивида от общества путем насильственной изоляции или изгнания. На всех уровнях развития общества не было большего на­казания, чем наказание одиночеством, изгнанием, лишением общения.

Нарушение жизненно важных для племени пра­вил, табу у большинства первобытных народов каралось либо смертью, либо изгнанием, причем второе наказание считалось более тяжелым. Аналогичный механизм действует практически во всех общественных структурах. Так, религия при нарушении основных догматов во все времена ис­пользовала инструмент отлучения от церкви и пре­дания анафеме. Для верующего человека такое наказание было равносильно духовной смерти, пол­ному жизненному краху. Он оказывался вырванным из своей жизненной среды, из социума в целом, причем не временно, а навсегда и безвозвратно. Это положение усугублялось еще и тем, что в пе­риоды преобладания религиозного сознания жиз­ненная среда каждого конкретного человека была достаточно однородна и ограничена. Поэтому отлу­чение от церкви или предание анафеме фактически ставили человека вне общества, отчуждали его от людей.

Аналогичным образом действует и любое госу­дарство, вводя за нарушение законов наказание лишением свободы. Причем помимо прямого лишения свободы государство часто использует такие способы отчуждения индивида от общества, как высылка (ссылка) или лишение права прожи­вать в определенной местности (как правило, в крупных городах), хотя эти формы наказания внешне предстают как более мягкие. Однако пси­хологически они являются наказанием тем же оди­ночеством, ибо означают полный отрыв индивида от привычного для него круга общения, уровня куль­туры и т. д. И только огромная сила воли и высокий уровень культуры позволяют индивиду в этих условиях сохранить свою личность и преодолеть социаль­ное отчуждение.

Но если у человека отсутствует способность про­тивостоять внешнему принуждению и изоляции, то отчуждение становится и внутренним, психологи­ческим. Очень быстро начинают проявляться все признаки одинокого бессмысленного существова­ния. Без высокого уровня внутренней культуры от­рыв индивида от привычного и близкого ему окру­жения часто приводит к распаду самой личности. Поэтому наиболее жесткие тоталитарные режимы стремились создать в местах заключения условия не просто тяжелые для физического существования, но направленные в пер­вую очередь на разрушение культурных традиций личности, на обессмысливание ее жизни. И поэтому сохранение личности в условиях насильственного отчуждения во многом зависит от ее способности сохранить присвоенные нормы и традиции культуры.

Наконец, к этому же механизму психологичес­кого отчуждения относятся вырабатываемые в меж­личностных отношениях способы наказания за нару­шение индивидом норм и правил морали данного социума. Это прежде всего неформальные способы изоляции личности. Причем такие способы сущес­твуют на всех уровнях общества. Так, на уровне межличностных отношений человек, например, демонстративно прекращает общение с наказу­емым. В традициях семейного воспитания наказа­ние изоляцией («встань в угол!») является весьма распространенным, а иногда превращается в на­казание полным изгнанием.

Особенно мощными средствами наказания от­чуждением обладают социальные группы. Типичны­ми примерами являются широко применяемые в малых группах бойкоты, групповые обструкции, вплоть до общественного остракизма. Все эти методы направлены на то, чтобы поставить индивида в ситуацию физической и, главное, пси­хологической изоляции. Для индивида создается ситуация невозможности вступить в общение со значимыми для него людьми. Носителями наказания здесь выступают эти же значимые люди, что делает изоляцию особенно тяжелой. Психологическая тяжесть группового отчуждения заключается в том, что под­вергается осуждению не просто тот или иной по­ступок индивида, а он сам как таковой, его личность, его собственные нравственные и культурные осно­вания поступка. Это и есть ситуация полного лич­ностного одиночества.

Прямо противоположной по своему социально-психологическому значению является третья историческая форма одиночества. Это доброволь­ное физическое уединение человека, его уход от жизни в обществе. Обыденное сознание связывает добровольное уединение в основном с отшельниками. Исторически отшельничество возникает в период распада родоплеменных отно­шений и фактически предопределено возникнове­нием мировых религий. Достоверно известно, что уже в середине пер­вого тысячелетия до нашей эры отшельничество было достаточно распространенным в иудаизме. Примерно в это же время в Индии складывается особая каста жрецов — брахманы, которые вели строго уединенный отшельнический образ жизни. Сложные ритуалы, строгая регламентация жиз­ни, аскетические подвиги и отшельничество рас­сматривались ими как лучшие средства освобож­дения души. Сверхчеловеческие, надличностные способности брахманов в постижении мира и управ­лении им, знание прошлого и предвидение буду­щего связывались в массовом сознании именно с особым способом существования — отшельничест­вом и аскетизмом. Уход от мирских дел, уединен­ность, предполагающая внутреннюю сосредоточен­ность и преодоление в себе низменных начал,— это неотъемлемые характеристики отшельнического образа жизни. Устремленность к познанию высшей сущности в то же время составляет обязательную часть всех мировых религий. Поэтому не случайна историческая связь между отшельничеством и рели­гией, и само слово «монах» в точном переводе с греческого означает «отшельник» (человек, уеди­нившийся в пустынных местах).

Отшельничество как социальный институт про­существовало не менее двух с половиной тысяч лет, в настоящее время это явление менее распространено и менее известно. Это произошло в силу того, что западное сознание не приемлет образа отшельника для достижения каких-либо духовных высот, здесь приоритетны материальные ценности. Отшельничество более характерно для Востока, где и поныне этот культ почитается и вызывает уважение и поклонение.

Смысл отшельничества в христианстве можно выразить словами игумена знаменитого Киево-Печерского монастыря отца Феофилакта, который говорил следующее: «Отшель­ничество существует до сих пор и будет существо­вать столько, сколько будет жить в людях истинная вера и христианство. Такое положение определяется особым местом отшельничества в системе христиан­ской духовности.

Отшельничество всегда рассматривалось как особый вид подвига, приводящий к спасению души и соединению с богом. Это высшая цель и апофеоз отшельничества. Именно поэтому оно не является самоцелью и его ни в коем случае нельзя путать с уединенностью анахорета и мизантропа. Нельзя также сравнивать отшельничество с жизнью чело­века, уединяющегося по каким-либо личным моти­вам — будь то стремление проверить себя и свою волю или доказательство каких-то идей (как это делал, например, Торо, который, поселившись один в лесу, пытался на собственном опыте доказать «прелесть слиянья человека с его собственным природным первоначалом»). В любом случае это есть гордыня, несовместимая с подлинным подвиж­ничеством.

Жизнь отшельника полна высочайшего смысла и значения именно потому, что она не только не сводится к обыденному существованию или борьбе за выживание в тяжелых физических условиях, а, наоборот, предполагает отречение от земных благ ради духовного очищения. Отшельничество нераз­рывно связано с самой суровой аскезой: преодо­ление плотского начала духовным — вот один из краеугольных камней христианства. В некотором смысле можно даже сказать, что отшельничество и аскетизм равны друг другу. Но в отшельничестве есть еще один момент, который возвышает его над аскетизмом и превращает в высший подвиг,— это борьба с помыслом, с собственными желаниями и мыслями, возжеланиями и устремлениями. Это подлинная борьба с духом зла, и только в слу­чае победы в ней человек достигает чистоты духа и мысли, очищения и спасения души.

Очищение души, растворение индивидуально-личностного в божественном придает особую силу молитве, творимой отшельником. Чистота души и ее соединенность с богом делают отшельника особо значимым и притягательным для огромного числа людей. Их Слово и Жизнь невероятно высоко ценятся, и многие из них по справедливости при­числены к сонму (лику) святых.

Смысл отшельничества как в рамках христианства, так и других религиозных течений примерно одинаков. Так, в буддизме существует такое понятие как правильный образ жизни, оно является составной частью «благородного восьмеричного пути». Правильный образ жизни подразумевает такой образ жизни, когда человек не приносит ущерба или опасности живым существам. А такое в принципе возможно в случае уединенного существования, т.е.отшельничества.

В социокультурном плане необходимость понимания, постижение через со­зерцание, рефлексия над жизнью общества были основными причинами возникновения и широкого распространения всех известных вариантов отшель­ничества — от буддийских брахманов до православ­ных старцев. В келье отшельника рождалось по­нимание и хранилось знание. Но нельзя тракто­вать смысл действий и положение отшельника с точки зрения современного человека. Обладание особым уровнем понимания и знания не возвышало отшельника над другими людьми, а как бы ставило его ближе к богу. Невычлененность человека из общины, отсутствие развитой индивидуальности и личности делали психологически невозможным са­мостоятельный прорыв к знаниям и культуре. Но такой прорыв осуществлялся и обеспечивался как раз обращением к богу как высшему существу и носителю абсолютного Знания, Разума и Совер­шенства. По сути, подобный уход от обыденной повседневности был уходом в сферу созерцания духа и творения культуры.

Исторически это оказалось возможным через уе­динение. Закрепление такой формы в культуре привело к тому, что уединение, одиночество стали реально необходимым условием полноценного обо­собления, развития личности. Однако, лишь осмысленность жизни и творчества дает человеку силы не только противостоять одиночеству, но и духовно расти в нем.

И этот факт был осмыслен представителями рода человеческого по меньшей мере пятьсот лет назад. Становление индивидуальной рефлексивнос­ти и созерцательности, духовного обогащения и спо­собности к творчеству невозможно без уединения человека. Одиночество потенциально несет в себе возможность реализации всего лучшего, что сокры­то в человеке.

К концу эпохи средневековья сложился подлин­ный культ одиночества как условия сосредоточен­ного, интимного общения с богом. Но параллель­но мистической направленности религиозного со­стояния светская культура уже с начала XVI века де­лает упор на творчески-созидательном начале оди­ночества. Одиночество воспевается как источник вдохновения, свободы и радости. Многие творческие личности средневековья и последующих эпох писали о своем понимании одиночества. Начиная с XVII века дворянская культура свя­зывает тяготение к одиночеству с развитием духов­ности, и в первую очередь эстетических пережива­ний. XVIII век раскрыли еще одну грань одино­чества как основы развития интеллекта и творчества в целом. В 1784 году вышел четырехтомный труд немецкого философа И. Г. Циммермана «Об оди­ночестве», где образ одинокого мыслителя был возведен в ранг идеала.

Все исторически складывающиеся трактовки до­бровольного уединения сохраняются и по сей день, не теряя своего значения. Уединение творчества является не просто условием собранности и сосредоточения, а скорее необходимым звеном в осмыслении мира и себя в нем. Уединение духовного поиска (назовем это условно) сейчас в нашем западном мире не так распространено, как первый вариант, т.к. требует огромных внутренних затрат и приложения титанических усилий воли, что вообще в направлении духовных исканий не пользуется популярностью на Западе.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: