Рассказ Али Халиловича ЮСУПОВА

Года рождения

САМ Я - ЧИСТЫЙ ТУРОК

Я родился в 1923 году в селе Зедубани Адигюнского района Грузин­ской ССР в крестьянской семье. Фамилий тогда у нас не было. Я, например, Муссадин Сейфатоглы, так и писали. А мой отец - Сейфат Шакироглы. В 1931 году, когда умерли мои родители, мы с братишкой попали в районный детдом. Там нам сказали, что наша фамилия будет Демитрадзе. Я удивился и спрашивал, почему Демитрадзе, ведь отец у нас Сейфат и фамилия должна быть Сейфатовы. Но меня никто не послушал и записали нас Демитрадзе.

А национальность мы получили уже в 1937 году. В то время нас не учили турецкому, а преподавали в школе азербайджанский. Вот и по национально-сти нас записали азер­байджанцами, а фамилию оставили грузинскую. А ведь я сам чистый турок. Но дети мои тоже Демитрадзе по фамилии, а по нацио-нально­сти азербайджанцы. А как высылать стали, на паспорт не смотрели -выслали как турка.

С 1936 года по 1943 я учился в районе, в школе, где 1-2 часа препода-вали грузинский язык, остальные часы – азербайджанский и русский. Во время войны в 1943 году меня направили работать в село помощником бухгалтера. 13 ноября 1944 года, в 2 или 3 часа ночи нас разбудили. Село было окружено автоматчиками. Всего солдат было около 300. Видел и противотанковые ружья у солдат. Жило тогда в селе 154 турецкие семьи. Куда нас собрались везти, не говорили. Но в Указе, я сам его читал, было написано, что "временное переселение". Был я тогда за переводчика. В Указе написано - 1939-1944 гг. Значит ли это, что хотели нас еще до войны выслать, не знаю. Боялись, что повезут в Сибирь или на Урал. Приехали только в конце декабря, больше месяца везли нас неизвестно куда. Разбросали по Казахстану: кого в Чимкент, кого - в Алма-Ату... Нас было четверо: две сестры - одна умерла в Узбекистане в 1951 году, и два брата. А детдом наш закрыли в 1937 году, когда первого секретаря райкома Азизова Радихана, который организовал этот детдом, арестовали и расстреляли как "врага народа". Так мы и жили. Когда нас отправили в Среднюю Азию, я начал писать стихи. Я много их сочинял, вот, к примеру, одно из них, написанное в 1944 году:

ПРОЩАНИЕ С РОДИНОЙ

Прощай, Родина! Живи долго счастливой.

Только с этим последним свиданьем

Сбереги меня в сердце своем

Непременно как сына.

Разлучаясь с тобой,

Я хочу, чтобы ты не теряла надежды

На скорую встречу с твоими детьми.

И поверь, тебя я никогда не предам,

Даже в мыслях на миг не покину.

Я запомню те черные тучи,

что родное село окружили.

И огонь тот запомню, который,

Потешаясь над миром извечным отцов,

Выжег душу народа и дерево жизни,

без смысла калеча,

Превратил в серый пепел.

Я запомню кровавый тот рок, что,

Взмахнув своим черным крылом,

Жестоко мой народ изувечил

И судьбу его перевернул.

Я запомню. Иначе кто узнает,

Как силы черные под звон

И бряцанье оружья

Топтали и сушили землю прежде,

Чем обрушить приказа тайного весь ужас

На мирные дома. Иначе кто узнает,

Что горе без границ

Людей, как камень, придавило,

Что день 14 ноября для них стал черным днем:

Красивый месяц потускнел,

Погасло солнце.

Безвинный, безоружный мой народ

Чужим, сиротским стал,

Безвестным для родины своей.

Запомню я. Иначе не услышать

Под небесами тот стон отчаянья...

Февраль

ПОГУБИЛ НАШ НАРОД СТАЛИН

Мы жили в Адигюнском районе Грузии, в селе Зазало. Сеяли хлеб, занимались скотоводством. В селе было 150 дворов. Председателем колхоза был наш турок Милалов Мухаддин. До 1941 года я работал в колхозе. Год работал чабаном, после этого ушел в армию, на фронт.

Деда своего не помню. Отца помню. Он работал в колхозе до 73-лет-него возраста. Моя мать была инвалидом, в колхозе не работала, была домохозяйкой. Жена моя работала в колхозе. У нас сеяли не только хлеб, но и картошку сажали, выращивали любую культуру, кроме хлопка.

Село Зазало находилось в низине. На юг от села была гора и лес. До границы с Турцией не было и километра. И на запад была возвышен­ность. Там стояли казармы погранзаставы. На восток тоже были горы. Село находилось в таком прекрасном месте. Пили мы только роднико­вую воду. Неполивная у нас была земля. Вовремя шел дождь и урожаи всегда были хорошие. А какие были пастбища! Сейчас, говорят, места там мало. Как же мало? С утра до вечера можно было гнать скот и все равно не дойдешь до конца долины: такие там большие расстояния. Чабаном я был - сам, своими ногами землю мерял.

В селе нашем действовала настоящая мечеть, красивая, прямо как стамбульская. Она была построена по настоящему проекту. Когда орга-низовывали колхоз, из мечети сделали склад и засыпали туда зерно. А после нашего выселения ее разобрали до основания и куда-то вывезли. Одна стена нашего дома почти примыкала к мечети. А в 1937 году по приказу Сталина всех наших ученых мулл, которые чуть побогаче других жили, раскулачили и увезли. Многие потом боялись даже молитвы читать. Такое время было...

У нашего народа был обычай. Каждый год в июне, сразу после мая кочевали со скотом, гнали его на простор за 30 километров от села, где были пастбища, луга и леса. Играла музыка. Веселилась молодежь. Боролись борцы. Танцевали люди. В то время люди имели кто по десятку коров, кто по полтора, а кто и по два, да еще с десяток овец на семью. Семьи-то у нас большие всегда были. Там, на пастбищах люди жили по четыре-пять месяцев. Делали запасы сыра и масла на зиму. Устраивались девичьи праздники, на которых пехлеваны-борцы ме­рялись силой, боролись с буйволами. Пастухами на яйлах-пастбищах работали мужчины, а женщины оставались дома, в селе. Пожилые женщины, те, которые уже не могли работать в колхозе, выезжали на пастбище. Там, на яйлах, были специальные сараи, где коров доили три раза в день, сбивали масло, сыр, заготовляли еду на зиму. Каждая семья резала на зиму одну-две коровы или бычков и четырех баранов. Хозяин кормил себя сам и еще работал в колхозе. Религиозные праз­дники не приходились по календарю на один и тот же день из года в год. Месяц держали пост, потом праздновали, а через 70 дней начи­нался другой праздник - Курбанбайрам. Каждый год по два раза обя­зательно отмечались такие праздники-байрамы. Остальные празднества были, в основном, свадьбы. На свадьбе веселилось все село, играли ее двое суток. Гуляли ночью и днем. Теперь так не умеют.

В колхозе убирали урожаи пшеницы, ячменя и кукурузы. Потом молотили быками. Дома женщины вязали из шерсти джемпера, теп­лые носки. Тогда в магазинах ткани не было. И мы делали ее из бараньей шерсти. Всякую ткань делали. Спали на сделанных из досок - особых, широких, но невысоких нарах - сакю. Обычно на стене висел ковер, а пол был застелен. Сад у нас был почти в один гектар. На 15 сотках росли груши - десять разных сортов. Много было яблок. Была очень сладкая слива - чанчунуз.

В Узбекистане таких сладких слив нет. В лесу рос орех дикий - фундук, а в садах - грецкий орех. На базаре в Ахалцихе мы покупали немногое, только кое-что из одежды, керосин для освещения, или масло. В большинстве случаев хватало того, что делали сами. Держали мы и пчел - кто по 4-5 ульев, кто по 10-12, а кто и больше. Все зависело от размера семьи. Постель у нас - матрасы, подушки - делались из овечьей шерсти. Комнаты были большие, про­сторные, такие, какие хотел иметь хозяин, когда строил дом. Дома раньше стояли ближе друг к другу: за стеной уже были соседи.

А сейчас все села на одно лицо - типовые застройки, все одинаковые, и зачем только такое придумали. Стены тогда были каменные, а крыши дела­лись из досок, на которые толстым слоем насыпалась земля, так, чтобы вода не протекала. Через стену уже было хозяйство соседа: можно было постучать в стену и тебя услышат и придут. Дома располагались часто один выше другого, как бы ступенями. Но и ровно тоже строи­лись, в зависимости от местности.

Вообще, мы были веселым народом. Каждая пятница - джума -считалась у нас праздничным днем и начиналась с молитвы. До чего народ наш был веселый! Вот, например, приходили люди из других аулов в нашу мечеть, когда молились - все молчали. Но после молитвы мы выходили из мечети все вместе и начинали шутить, силой мерять­ся, бороться. Всем весело было. Интересные соревнования устраива­лись с буйволами-джамушами. Каждый из соревнующихся кормил своего буйвола дома и никому не показывал его. Потом выводили буйволов в поле - ферман. 10-15 человек держали на веревке одного буйвола. Столько же - другого. И между буйволами устраивалось соревнование. Когда один из буйволов начинал побеждать, его, чтобы он не сгубил более слабого, оттаскивали за веревку. Весело тогда жили. А теперь один день - Фергана, другой - Ташкент... Слезы, кровь, голод, холод, бездомье... И не верится, что когда-то мы жили совсем по-дру­гому, были народом...

Почему я 49 лет остаюсь без родины? Я ее защищал от фашистов. Воевал под городом Элиста, в Ставропольском крае, в Краснодарском. Освобождал Ставрополь. В чем же я виновен? Чем провинился мой народ? Сначала его в одночасье вывезли из родных сел, теперь выгнали из Ферганы, сделали из нас беженцев, не дают ни прописаться, ни работать в этой стране, где я когда-то проливал кровь. Мои дети меня спрашивают, может ли человек воевать за Родину и в то же время ее не иметь? Мы тогда кричали: "Вперед! За Родину, За Сталина! Отсту­пать некуда, за нами Москва!" И я кричал и бежал под пулями вперед вместе со всеми, несколько раз был ранен, отлеживался в медсанбатах, в госпиталях и снова "Вперед! За Родину, за Сталина!.." За что же меня и моих детей лишили Родины?!

В 1945 году, 6 января в Будапеште я получил осколочное ранение в правое плечо. Вывели тогда нас с поля боя после того, как мы девять дней не давали противнику проехать по участку дороги, стратегически важному для общей победы. Отправили меня тогда санитарным эше­лоном в Грузию. Везли 18 суток. Начальником эшелона был капитан, турок по националь-ности. Я спросил его, куда нас везут, близко ли к родным краям? Он пошутил в ответ, что довезет меня до самого дома. В Тбилиси нас переформировали: оставили тех, кто остался без ног, а нас повезли дальше. От радости, что скоро увижу родные края, не спал всю ночь. Пытался угадать, куда пойдет поезд - в Кутаиси или в сторону Боржоми, от которого до родины моей рукой подать. В конце концов поезд остановился в Боржоми. Наш вагон отцепили и половину раненых разместили в санатории "Лика". А я 19 февраля 1945 года попал в госпиталь в самом Боржоми. Не выдержал я тогда и пошел на железнодорожную станцию. Смотрю, один человек подметает. Я спросил у него, далеко ли до Ахалциха и сколько километров до Адегюна? Он так громко, почти криком спрашивает, зачем это мне знать? Как же, отвечаю, родина там моя, дом мой, родные, близкие. Он отвечает мне тогда, что нет там никого, всех оттуда выслали...

Я не поверил его словам. Как это нет? Как это - выслали? Подумал, что он просто шутит, обманывает меня. Сильно расстроенный вернул­ся в свой вагон - нас еще не успели вывезти в госпиталь. Там было с нами несколько человек грузин из соседнего села Арал. Они хорошо знали турецкий язык. Начал я их расспрашивать. Ответили они, чтобы я не обижался на то, что они скажут, и рассказали, что произошло. Лег я в госпиталь, но казалось, что я забыл о своих ранах - так сильно я расстроился. Оттуда начал писать в военкомат, в коми­тет ГБ и в райком партии. Еле дождался ответа через месяц: "Ваших родственников выслали в Среднюю Азию". Без адреса. Вот так...

Вылечили меня и отправили в город Гори. Там стоял 88 полк. Оттуда меня снова отправили на фронт. Ежедневно политрук показы­вал нам на масштабной карте, как продвигались наши войска и осво­бождались от гитлеровцев города. И пока мы добрались до места назначения, было уже 7 мая, а потом 9 мая 1945 года - Победа... Большой Праздник... Отправили нас снова в Тбилиси. Те, кто имел госпитальную справку о тяжелом ранении, по приказу главнокоман­дующего отпустили домой. Из пяти ранений у меня было три тяжелых и меня демобилизовали. Мне тогда было 25 лет.

Приехал я в Адегюн, в свой район. Пришел в военкомат, где мне выдали направление в Ташкент. Там я должен был явиться в управ­ление НКВД. Приехал я в Ташкент, пришел в управление - мне велели написать заявление на работу куда хочу, в колхоз либо на завод, а тем временем обещали мне найти моих родных и сообщить, как найдут. Я им сказал, что сюда я приехал к семье, а не трудоустраиваться. Ска­зал, что уже 4 года не видел отца и мать. Ответили мне коротко: нечего переливать из пустого в порожнее, турок искать - дело трудное: рассе­яли их, как кукурузу, по 12 областям, поди-ка найди. Так что, мол, иди устраивайся на работу и жди вестей, а тут не скандаль!

А вскоре я увидел, что таких, как я, демобилизованных, было немало - сотни турок, крымских татар и других, которые ходили-бро­дили по улицам и по базарам, разыскивая родных. Удалось мне встре­тить знакомого, который сказал, что моя семья находится в Ташкентской области, в Средне-Чирчик-ском районе, в колхозе имени Сталина. Я обрадовался, тут же поехал туда. Ехал где трамваем, где на попутных грузовиках, где шел пешком. Наконец, добрался. Оказа­лось, отец мой умер еще в мае 1945 года, а мать лежит больная. В доме, где она лежала, дверей не было вовсе и половины окон тоже. Дети мои лежали рядом с больной бабкой, больные. Жена покрыла тело какой-то тряпкой: ходит не одетая, не голая. После уборки рисового поля она собрала три мешка колосков. Больше в доме ничего съестного не было. Колхоз ничего не давал - такой был бедный. Только один раз дали кукурузной муки. Стали мы там жить. За 12 километров таскали на своих плечах камыш и продавали его на базаре в городе Кулюке. На вырученные деньги покупали кукурузу по 5-6 рублей за килограмм. Снова таскали камыш и снова его продавали и покупали кукурузу. А срезали и носили камыш по ночам, так как днем нужно было успевать делать работу в колхозе. Так и кормили семью. Мы тогда находились под комендантским надзором: попробуй совершить прогул... Работали от темна до темна, часов ни у кого не было, так что смотрели по свету: как развиднелось, значит пора на работу. Если кто не выполнял днев­ную норму, оставался работать на ночь. Так что мы старались, чтобы успеть сбегать за камышом. После работы летишь туда, где он растет, нарежешь себе снопы из камыша, чтобы удобнее было нести и до рассвета мы уже на базаре, а там спешишь продать поскорее, чтобы вовремя быть на работе. Когда я стал работать в колхозе, мне платили за один трудодень один килограмм зерна, какое было - ячмень, куку­руза, горох. Рады были и этому. В одной комнате жило четыре семьи: две родных сестры, мать, жена и двое детей, соседи со своими женами и детьми.

Работал я в колхозе из всей семьи один: жена моя от перенесенных трудностей потеряла трудоспособность, еле справлялась с тем, что требо-валось семье - матери да детям. А в колхозе труд был тяжелый, в основном ручной. Работал я в поле, очищал арыки и водосбросы. Идти домой на обед смысла не было: есть там было нечего и без меня. Так что работали без перерывов на обед, пока не выполняли норму. А голодный человек быстро слабеет, плохой он работник - голодный. Так и работали, чтобы выжить. Выжили. В 50-60-е годы нажили дом. Это потому, что ни от какой работы я не отказывался. Два сезона, зимой, почти босой, я работал на тракторе. Потом перевели меня на хлопко­вое поле звеньевым. Работал днем и ночью, узнал, что такое поливное земледелие. На родине нашей совсем другой климат, другая природа, там все было в радость, а здесь и работа не в радость... В 1952 году поставили меня бригадиром на хлопке. Поле, которое давало 12 цент­неров, я поднял до 24 центнеров. На две бригады у нас был один трактор. Работали на нем по очереди: заберут у нас трактор - наше поле засыхает, мы на тракторе работаем - у соседа сохнет хлопок. Дело иногда доходило до ссор. Тяжело было. Постепенно, конечно, все налаживалось, но сколько слез и пота пролито. Да если посчитать дни с того момента, как я ушел на фронт из родного села, то живу я без Родины уже 49 лет.

Все вокруг меняется как будто, а для нас, турок, все остается по-прежнему и даже труднее с каждым днем.

Февраль

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: