В КАПИТАЛИСТИЧЕСКОМ ОБЩЕСТВЕ 10 глава

Еще один глубокий исследователь в области совре­менной социальной науки Ф. Танненбаум по своим вы­водам близок к Тони, хотя Танненбаум выделяет цент­ральную роль профессиональных союзов в противовес социалисту Тони, настаивающему на прямом участии рабочих в управлении. В заключение своей «Филосо­фии труда» Танненбаум пишет: «Главная ошибка про­шлого века заключалась в предположении, что обще­ство в целом может быть организовано на основе эко­номического стимула, т. е. прибыли. Профсоюзы дока­зали, что это представление ошибочно. Они лишний раз подтвердили, что не хлебом единым жив человек. А поскольку корпорация может предложить лишь хлеб, она оказывается неспособной удовлетворить требова­ние лучшей жизни. Профсоюз со всеми его недостат­ками может еще спасти корпорацию и сохранить ее влияние, включив ее в свое естественное «сообщество», в котором связующим элементом выступает рабочая сила, придав ей определенный смысл, свойственный любому подлинному сообществу и служащий основой для идеалистических стремлений человека на его пути между колыбелью и могилой. Этот смысл не возникает при расширении экономических мотивов. Если корпо­рация хочет выжить, она должна играть не только эко­номическую, но и нравственную роль в мире. С этой точки зрения вызов, бросаемый руководству предпри­ятий профсоюзами, полезен и обнадеживает. Этот путь, возможно, единственный для спасения ценностей на­шего демократического общества и всей современной промышленной системы. Корпорация и ее рабочая сила должны преодолеть раскол, прекратить взаимную враж­ду и превратиться в единую сплоченную группу»²⁶³.

Льюис Мэмфорд²⁶⁴, идеи которого имеют много об­щего с моими, говорит о современной цивилизации сле­дующее: «Самое убийственное обвинение, которое можно предъявить современной цивилизации, состоит в том, что, помимо созданного человеческими руками кризиса и катастрофы, она не представляет интереса с человеческой точки зрения...

В конечном счете такая цивилизация производит лишь «омассовленного» человека, не способного сде­лать выбор и не способного к стихийной самонаправ­ляющейся деятельности. Он терпелив, послушен и в высшей степени дисциплинирован и пригоден для вы­полнения монотонной работы, но все более безответ­ствен по мере того, как уменьшается возможность вы­бора. В конце концов он превращается в существо, уп­равляемое главным образом условными рефлексами, — идеальный тип, желаемый, но еще не достигнутый для рекламного агентства или современной торговой фир­мы либо для отделов пропаганды или планирования при тоталитарном правительстве. Наивысшая похвала та­кому человеку — это то, что он никому не доставляет хлопот, а его самое большое достоинство в том, что он «не высовывается». В конечном итоге такое общество создает людей только двух типов: тех, кто выдвигает условия, и тех, кто им подчиняется, т. е. активных и пассивных варваров. Именно разоблачение всей сети фальши, самообмана и пустоты придало такую остро­ту пьесе «Смерть коммивояжера»²⁶⁵ в глазах столичной американской аудитории.

Этот механический хаос вовсе не увековечивает сам себя, ибо он оскорбляет и унижает человеческий дух, и чем плотнее и эффективнее он становится как механическая система, тем упрямее реагирует на него человек. Этот хаос может привести современно­го человека к слепому мятежу, самоубийству или же обновлению; до сих пор он действовал в первых двух направлениях. С точки зрения настоящего анализа, тот кризис, с которым мы сейчас сталкиваемся, был бы присущ нашей культуре, даже если бы она благо­даря какому-то чуду и не была подвержена сильней­шей дезинтеграции, какую когда-либо знала наша но­вейшая история»²⁶⁶.

А. Р. Херон, убежденный защитник капитализма и писатель гораздо более консервативный, чем те, кото­рых мы цитировали до сих пор, все же приходит к кри­тическим заключениям, по сути своей очень близким к выводам Дюркгейма и Мэйо. В книге «Зачем люди ра­ботают», вошедшей в сборник Книжного клуба Нью- Йорка в 1948 г., он пишет: «Я описываю фантастичес­кую картину массового самоубийства огромного числа рабочих, совершаемого из-за скуки, чувства бесполез­ности и разочарования. Однако фантастичность этой картины исчезает, если мы расширим понятие само­убийства и будем понимать под ним нечто большее, чем просто физическое уничтожение жизни тела. Человек, обрекший себя на жизнь, лишенную мысли, стремле­ний, гордости и личных достижений, обрек себя на уничтожение качеств, составляющих необходимые эле­менты человеческой жизни. Заполняя своим физичес­ким телом пространство на фабрике или в конторе, со­вершая поступки, диктуемые другими людьми, приме­няя физическую силу или высвобождая силу пара или электричества, человек тем самым ничем не содейству­ет развитию собственных важнейших человеческих способностей.

Это неадекватное требование к человеческим спо­собностям нигде не проявляется так ярко, как при рас­смотрении современной технологии распределения ра­бочих по рабочим местам. Опыт показывает, что суще­ствуют такие виды работ (и их довольно много), кото­рые не могут быть удовлетворительно выполнены людь­ми со средним интеллектом или с интеллектом выше среднего. Однако неправильно было бы утверждать, что в этой работе заинтересовано большое количество лю­дей с низким интеллектом. Руководство предприятий, государственные деятели, министры и педагоги долж­ны нести ответственность за повышение интеллекту­ального уровня всех нас. Потому что в управлении де­мократическим государством большую роль играет мнение народа, т. е. простых людей, включая и людей с низким интеллектом или ограниченным духовным и ум­ственным развитием.

Мы никогда не должны отказываться от материаль­ной выгоды, которую получили в результате развития техники массового производства и специализации. Од­нако мы никогда не сможем достичь высших идеалов в Америке, если создадим класс рабочих, не получающих удовлетворения от своей работы. И мы никогда не смо­жем сохранить эти идеалы, если не применим все сред­ства, которыми располагают правительство, система образования и промышленность, чтобы усовершенст­вовать человеческие способности тех, кто участвует в управлении государством, т. е. десятков миллионов обычных мужчин и женщин. Задача управления пред­приятиями состоит в обеспечении таких условий тру­да, которые способствуют высвобождению творческо­го начала у каждого рабочего и развитию его боже- ственно-человеческой способности к мышлению»²⁶⁷.

Познакомившись с мнением различных социальных ученых, давайте обратимся к трем мыслителям вне сфе­ры социальной науки: О. Хаксли, А. Швейцеру²⁶⁸ и А. Эйнштейну²⁶⁹. Книга Олдоса Хаксли «О дивный но­вый мир» (1931) — по сути обвинительный акт против капитализма XX в. В романе автор рисует картину ав­томатизированного общества, явно нездорового, но от-

9—Здоровое общество личающегося от реальной ситуации 1954 г. лишь в де­талях и степени. Единственная альтернатива, предла­гаемая Хаксли, — это жизнь дикаря, религия которого представляет собой смесь культа плодородия и кающей­ся дикости. В предисловии к новому изданию книги (1946) Хаксли пишет: «Предположим, что мы можем извлечь такой же урок из Хиросимы, как наши деды из Магдебурга²⁷⁰. Тогда мы можем надеяться на период если не истинного мира, то, по крайней мере, ограни­ченной войны, разрушительные последствия которой также ограничены. Предположим, что в течение этого периода ядерная энергия будет использоваться для про­мышленных целей. Результатом такого развития, со­вершенно очевидно, будет ряд экономических и соци­альных изменений, беспрецедентных по своей быстро­те и завершенности. Все существующие модели чело­веческой жизни будут разрушены и должны будут появиться новые модели, соответствующие нечелове­ческому фактору ядерной энергии. Ядерный физик из­готовит современное прокрустово ложе²⁷¹ для челове­чества, и если человечество к нему не подойдет, то тем хуже для человечества. Придется кое-кого удлинить, а кое-кого и укоротить, как это всегда происходило с тех пор, как прикладная наука действительно принялась за дело, только на этот раз все будет гораздо трагичнее, чем раньше. Этими далеко не безболезненными опера­циями будут руководить в высшей степени централи­зованные тоталитарные правительства. И это неизбеж­но, ибо ближайшая перспектива, вероятно, будет на­поминать недавнее прошлое, а в недалеком прошлом быстрые технические изменения в экономике, основан­ной на массовом производстве, и предполагающей, что большая часть населения лишена собственности, все­гда вели к экономическому и социальному хаосу. Для того чтобы преодолеть хаос, осуществлялась центра­лизация власти и усиливался правительственный кон­троль. Возможно, что все правительства в мире станут более или менее тоталитарными еще до применения атомной энергии; то, что они будут тоталитарными, когда начнется применение атомной энергии, представ­ляется Почти бесспорным. Лишь широкое народное движение за децентрализацию и самопомощь может остановить существующую тенденцию к засилью государства. В настоящее время признаков появления такого движения нет.

Новый тоталитаризм, конечно, вовсе не должен на­поминать старый. Управление с помощью дубинки и расстрелов, искусственного дефицита, массовых арес­тов и массовой депортации населения не просто анти- человечно (это уже сегодня никого не волнует); оно явно неэффективно, а в век современной технологии неэффективность — это грех против Святого Духа. По- настоящему эффективным тоталитарное государство могло бы быть лишь тогда, когда всесильные исполни­тели воли политических боссов с помощью армии уп­равляющих контролируют население, состоящее из рабов, не нуждающихся в принуждении, потому что им нравится быть рабами. Поэтому задача современного тоталитарного государства, его средств пропаганды, редакторов газет и учителей состоит в том, чтобы зас­тавить народ полюбить рабство. Их методы, однако, грубы и ненаучны. Хвастливое утверждение иезуитов²⁷² о том, что, если бы им поручили обучение ребенка, они могли бы нести ответственность за его будущие рели­гиозные убеждения, представляло собой попытку вы­дать желаемое за действительное. Современная педа­гогика, возможно, в гораздо меньшей степени способ­на обусловить реакцию учащихся, чем преподобные отцы, обучавшие Вольтера²⁷³. Величайшие успехи в области пропаганды были достигнуты в результате не действия, а воздержания от действия. Правда могуще­ственна, но с практической точки зрения гораздо могу­щественнее умолчание правды. Просто замалчивая оп­ределенные факты и опуская «железный занавес», по выражению господина Черчилля²⁷⁴, между массами и теми фактами или аргументами, которые местное по­литическое начальство считает нежелательными, про­пагандисты тоталитарного режима гораздо больше пре­успевают во влиянии на общественное мнение, чем если бы они это делали с помощью самых красноречи­вых обвинений или самых неотразимых опровержений. Однако одного молчания недостаточно. Если мы хотим избежать преследований, уничтожая людей, а также социальных трений, то должны добиться, чтобы пози­тивный аспект пропаганды стал таким же эффектив­ным, как и негативный. Важнейшие манхэттенские проекты²⁷⁵ будущего развития станут представлять со­бой крупные финансируемые государством исследова­ния того, что политики и ученые называют «проблемой счастья» — иными словами, поиски способов заставить людей полюбить рабство. Без экономических гарантий любовь к рабству вряд ли возможна; для краткости предположим, что всесильные политики и их управля­ющие смогут решить проблему экономических гаран­тий. Однако эти гарантии имеют тенденцию становить­ся само собой разумеющимися. Их достижение —дело поверхностное, это внешняя революция. Любовь к раб­ству может быть достигнута лишь в результате глу­бокой личной революции в умах людей. Для осуществ­ления этой революции необходимы среди прочего сле­дующие открытия и изобретения. Во-первых, более со­вершенные методы внушения для воздействия на младенцев, а позже — с помощью таких лекарств, как скополамин²⁷⁶. Во-вторых, хорошо развитая наука о че­ловеке и различиях между людьми, позволяющая госу­дарственным чиновникам поставить каждого индивида на надлежащее место в социальной и экономической иерархии. (Человек, оказавшийся не на своем месте, склонен развивать опасные мысли относительно соци­альной системы и заражать других своей неудовлетво­ренностью.) В-третьих, какой-то заменитель алкоголя и наркотиков, менее вредный и более приятный, чем джин и героин (поскольку реальность, даже если она утопична, такова, что люди довольно часто чувствуют потребность отдохнуть от нее). И, в-четвертых, доступ­ная система евгеники²⁷⁷, предназначенная для того, что­бы стандартизировать человеческий материал и тем са­мым облегчить работу управляющих. В «Дивном новом мире» эта стандартизация человеческого материала до­ведена до фантастических, хотя и вполне возможных размеров. С технической и идеологической точек зре­ния мы пока далеки от выведения детей в пробирках и групп полуидиотов Бокановского²⁷⁸. Но кто знает, что может произойти через 600 лет? Между тем другие ха­рактерные черты этого более счастливого и стабильно­го мира — например, эквиваленты сомаи гипнопедии²⁷⁹, а также научной кастовой системы, возможно, отдале­ны от нас всего на два или три поколения. Сексуальная неразборчивость «Дивного нового мира» также не ка­жется такой уж отдаленной. В некоторых американс­ких городах уже сейчас количество разводов равно ко­личеству заключенных браков. Через несколько лет разрешение на брак будет продаваться так же, как раз­решение на содержание собаки, которое действитель­но 12 месяцев и не запрещает смены собак или содер­жания более одного животного. По мере уменьшения политической и экономической свободы сексуальная свобода имеет тенденцию расти. И в интересах дикта­тора (пока он не нуждается в пушечном мясе и семье для колонизации пустых или завоеванных территорий) поощрять эту свободу. В сочетании со свободой грез и мечтаний под влиянием наркотика, кино или радио сек­суальная свобода будет способствовать тому, что его подданные примирятся со своим порабощением, согла­сившись с тем, что такова их судьба.

С учетом всех обстоятельств создается впечатле­ние, как будто утопия гораздо ближе к нам, чем мы могли вообразить всего 15 лет тому назад. Затем я спроецировал ее на 600 лет вперед. Сегодня кажется весьма вероятным, что этот ужас обрушится на нас в течение одного столетия. Если мы, конечно, за это время не взорвем себя и не разлетимся вдребезги. Че­ловечество должно сделать выбор в пользу децентра­лизации и применения прикладной науки не в каче­стве цели, для достижения которой людей использу­ют как средство, а в качестве инструмента для созда­ния рода свободных индивидов. Пока человечество не сделало этот выбор, перед ним альтернатива: либо ряд национальных милитаризированных тоталитар­ных государств, у истоков которых — страх перед атомной бомбой, а конечный результат-разрушение цивилизации (или, если война будет ограничен­ной, — увековечивание милитаризма); либо одно над­национальное тоталитарное государство, возникшее из социального хаоса, вызванного быстрым техничес­ким прогрессом вообще и атомной революцией в час­тности, и также развившееся под воздействием стремления к эффективности и стабильности в тира­ническое государство всеобщего благосостояния — Утопию. Вы платите ваши деньги и делаете выбор»²⁸⁰.

Альберт Швейцер и Альберт Эйнштейн, которые, возможно, более чем кто-либо другой из живущих ныне людей, олицетворяют высшую степень развития духов­ных и моральных традиций западной культуры, гово­рили о сегодняшней культуре следующее.

Альберт Швейцер писал: «Новое общественное мнение должно создаваться особым образом и нена­вязчиво. Существующее общественное мнение под­держивается прессой, пропагандой, всей обществен­ной организацией и находящимися в ее распоряже­нии финансовыми и иными средствами. Этому проти­воестественному способу распространения идей нужно противопоставить естественный, идущий от человека к человеку и полагающийся исключительно на истинность наших мыслей и восприимчивость слушателя к новой истине. Будучи безоружным и пользуясь естественным и первозданным методом борьбы человеческого духа, этот новый способ рас­пространения идей должен поразить старый, кото­рый противостоит ему во всеоружии зрелого возрас­та, подобно тому как Голиаф стоял лицом к лицу с Давидом²⁸¹.

О борьбе, которая последует между настоящим и будущим мирами, нам ничего не может подсказать ни одна историческая аналогия. Прошлое, без сомнения, видело борьбу свободно мыслящих индивидов против окованного узами духа общества, однако эта борьба ни­когда не приобретала таких масштабов, как сегодня, ибо скованность общественного духа современными организациями, современным бездумием и современ­ными общественными страстями есть беспрецедентный в истории феномен.

Хватит ли у современного человека сил выполнить то, чего требует от него дух и что наш век хотел бы сде­лать для него невозможным?

В сверхорганизованном обществе, которое сотней различных способов держит человека в своей власти, он должен каким-то образом снова стать независимой личностью и оказать обратное влияние на общество. Общество будет стремиться любыми средствами оста­вить человека в обезличенном состоянии. Общество боится личности, поскольку она является средством вы­ражения духа и истины, которым оно хотело бы затк­нуть рот. И, к сожалению, власть общества так же ве­лика, как этот страх.

Налицо трагический альянс между обществом в це­лом и его экономическим состоянием. С беспощадной неумолимостью эти условия стараются воспитать со­временного человека так, чтобы он превратился в су­щество, лишенное свободы, самообладания, независи­мости, одним словом, существо неполноценное, лишен­ное истинно человеческих качеств. Изменить этих лю­дей будет труднее всего. И если нам будет дарован дух, который начнет действовать, то мы сможем лишь очень постепенно и не полностью совладать с этими силами. Поистине, от нашей воли требуется то, чего не допус­кают условия нашей жизни.

А как трудны задачи, с которыми надлежит спра­виться духу! Ему предстоит создать силу, которая смо­жет понять действительную истину; тогда как сейчас общепринятой является пропагандистская истина. Ему предстоит свергнуть с пьедестала постыдный патрио­тизм и возвести на престол благородную разновидность патриотизма, преследующую цели, достойные всего че­ловечества. Он должен будет сделать это в тех кругах, где безнадежные проблемы прошлого и современная по­литическая деятельность поддерживают накал нацио­налистических страстей даже у тех людей, которые в глубине души хотели бы освободиться от них. Ему пред­стоит добиться признания того факта, что в цивилиза­ции заинтересованы все люди и человечество в целом, и достичь этого там, где национальной культуре покло­няются как идолу, а представление об общечеловечес­кой цивилизации разбито вдребезги. Ему предстоит со­хранить веру в цивилизованное государство, несмотря на то что нашим современным государствам, духовно и экономически разрушенным войной, некогда думать о задачах цивилизации и они не могут позволить себе заняться чем-либо другим, нежели использованием любых средств, даже тех, которые подрывают понятие о справедливости, чтобы достать деньги, необходимые для поддержания их существования. Ему предстоит объединить нас, дав нам единственный идеал цивили­зованного человека, причем сделав это в мире, где одна нация лишила своих соседей веры в гуманизм, идеа­лизм, справедливость, благоразумие и искренность и где все мы попали под власть силы, ввергающей нас все глубже в варварство. Ему предстоит привлечь внима­ние к цивилизации, в то время как массы, занятые до­быванием средств к существованию, все более погру­жаются в материальные заботы и все остальное кажет­ся им лишь химерой. Ему предстоит придать нам веру в возможность прогресса, тогда как влияние экономи­ческого фактора на духовный с каждым днем становит­ся все пагубнее и способствует все большей деморали­зации. Ему предстоит вселить в нас надежду, в то вре­мя как не только светские и религиозные институты и объединения, но и люди, которых мы считаем лидера­ми, постоянно предают нас, когда деятели искусства и науки поддерживают варварство, а знаменитости, счи­тающиеся мыслителями и ведущие себя как мыслите­ли, оказываются в момент кризиса всего лишь обыкно­венными писаками или членами академий.

Все эти препятствия стоят на пути нашего стрем­ления к цивилизации. Над нами нависает тупое отча­яние. Как хорошо мы понимаем сейчас людей, жив­ших в период упадка греко-римского мира, столкнув­шихся с событиями, противостоять которым не мог­ли, и бросавших мир на произвол судьбы, уходя в свой внутренний мир! Подобно им, мы сбиты с толку нашим жизненным опытом. Подобно им, мы слышим соблазняющие голоса, говорящие нам: единственное, что может сделать нашу жизнь терпимой, это жить сегодняшним днем. Нам говорят, что мы должны от­казаться от желания думать или надеяться на что-то, находящееся вне нашей судьбы. Мы должны обрести покой в смирении. Признание того, что цивилизация базируется на некоторой теории о Вселенной, можно восстановить только через духовное возрождение. Стремление масс населения к этическим ценностям вынуждает нас уяснить для самих себя те трудности на пути к возрождению цивилизации, которые скры­ты от ординарного сознания. Однако в то же время это стремление возвышает нас над всеми соображе­ниями о возможности или невозможности. Если мо­ральный дух даст нам прочную опору для возрожде­ния цивилизации, то мы возродим ее, если сможем восстановить правильную теорию о Вселенной и те убеждения, которые порождает эта теория»²⁸².

В короткой статье «Почему социализм» Эйнштейн писал: «Мы достигли такой точки, когда я могу вкрат­це сказать о том, что составляет суть кризиса нашего времени. Она касается отношения индивида к обще­ству. Индивид сейчас более чем когда-либо осознал свою зависимость от общества. Однако он ощущает эту зависимость не как позитивное качество, не как орга­ничную связь и защитную силу, а скорее, как угрозу своим естественным правам и даже своему экономи­ческому существованию. Более того, его положение в обществе таково, что эгоистические стремления все время подчеркиваются, в то время как его социальные стремления, более слабые по своей природе, все более вырождаются. Все люди, независимо от их положения в обществе, страдают от этого вырождения. Бессозна­тельные узники собственного эгоизма, они чувствуют себя неуверенными, одинокими, лишенными способно­сти просто, наивно и безыскусственно наслаждаться жизнью. Человек может обрести смысл жизни, как бы коротка и опасна она ни была, только посвятив себя обществу»²⁸³.

ГЛАВА VII

РАЗЛИЧНЫЕ ОТВЕТЫ

В XIX в. проницательные люди разглядели признаки упадка и дегуманизации за блеском, богатством и политической мощью западного общества. Некоторые из них смирились с не­избежностью такого поворота к варварству, другие же настаивали на возможности аль­тернативного варианта. Однако независимо от занимаемой ими позиции их критика была ос­нована на религиозно-гуманистическом пони­мании человека и истории. Критикуя свое соб­ственное общество, они преступали его грани­цы. Они не относились к релятивистам, утвер­ждавшим, что, пока общество функционирует, оно здоровое и хорошее и что, пока индивид приспособлен к обществу, он остается здоро­вым. Буркхардт и Прудон, Толстой и Бодлер, Маркс и Кропоткин²⁸⁴ исходили из понимания человека, по сути своей религиозного и мораль­ного. Человек — это цель, и он никогда не дол­жен использоваться как средство; материаль­ное производство существует ради человека, а не человек — ради материального производ­ства; цель жизни — это развертывание твор­ческих сил человека; цель истории — это со­здание общества, управляемого на началах истины и справедливости, — вот принципы, на которых явно или косвенно была основана вся критика современного капитализма.

Эти религиозно-гуманистические принципы состав­ляли также фундамент предложений по совершенст­вованию общества. И действительно, на протяжении последних двух сотен лет религиозный энтузиазм вы­ражался главным образом именно в движениях, порвав­ших с традиционной религией. Религия как организа­ция и вера в догмы существовала в церкви; религия же в смысле религиозного рвения и живой веры поддер­живалась в большинстве случаев людьми, настроенны­ми антирелигиозно.

Чтобы подкрепить эти утверждения, необходимо рассмотреть некоторые наиболее характерные черты развития христианской западной культуры. В то время как история для греков не имела ни цели, ни конца, иудейско-христианское понимание истории исходило из идеи, что ее смысл состоит в спасении человека. Сим­волом этого окончательного спасения был Мессия, а само время — мессианским. Существуют, однако, два различных представления о том, что означает escha- ton — «конец света», цель истории. Одно из них свя­зывает библейский миф об Адаме и Еве с понятием спа­сения. Суть этой идеи состоит в том, что первоначаль­но человек составлял с природой одно целое. Между человеком и природой, между мужчиной и женщиной не было противоречия. Однако человек был лишен са­мого главного человеческого свойства — осознания добра и зла. Поэтому он 0ыл не способен свободно при­нять решение и взять на себя ответственность. Первый акт непослушания стал также первым актом свободы; так началась человеческая история. Человек был из­гнан из рая, он утратил свою гармонию с природой и оказался предоставленным самому себе. Однако он еще слаб, его разум еще неразвит, ему не хватает сил, что­бы устоять перед искушением. Он должен развивать свой разум, расти до тех пор, пока не станет человеком в полном смысле слова и не достигнет новой гармонии с природой, с самим собой и со своим собратом. Цель истории — это полное рождение человека, его полное очеловечивание. Тогда «земля будет полна знанием Гос­пода, как воды, наполняющие море»; все народы со­льются в единую общность, и мечи будут перекованы на орала²⁸⁵. Согласно этому представлению, Бог не да­рует милости. Человек вынужден пройти через множе­ство заблуждений, он должен грешить и отвечать за по­следствия своих поступков. Бог не решает за него его проблем, он только раскрывает ему цель жизни. Чело­век сам должен достичь собственного спасения, ему са­мому приходится производить себя на свет, а когда на­ступит конец света, будет установлена новая гармония, новый мир²⁸⁶; проклятие Адама и Евы будет как бы сня­то саморазвертыванием человека в ходе историческо­го процесса.

Другое мессианское понимание спасения, ставшее преобладающим в христианской церкви, состоит в том, что человек никогда не сможет освободиться от порчи, которой он подвергся в результате непослушания Ада­ма. Только Бог и милость Божия могут спасти челове­ка, и Он спас его, представ человеком во Христе, кото­рый умер жертвенной смертью Спасителя. Человек ста­новится участником этого спасения через таинства цер­кви — и так обретает дар Божией милости. Конец истории — это второе пришествие Христа, сверхъес­тественное, а не историческое событие.

Эта традиция существовала в той части западного мира, в которой преобладающую роль сохранила ка­толическая церковь. Но в остальной части Европы и Америки теологическое мышление в XVIII и XIX вв. постепенно теряло свою жизненную силу. Для века Просвещения характерны борьба против церкви и клерикализма²⁸⁷, дальнейший рост сомнении в истин­ности религиозных догматов и даже их отрицание.

Однако это отрицание религии было только новой формой мысли, выражающей старый религиозный эн­тузиазм, в особенности в отношении смысла и цели ис­тории. Во имя разума и счастья, человеческого досто­инства и свЬбоды мессианская идея нашла новое выра­жение.

Во Франции Кондорсе²⁸⁸ в своей работе «Эскиз ис­торической картины прогресса человеческого разума» (1793) изложил основы веры в возможное совершен­ствование человеческого рода, которое безгранично и приведет к новой эре разума и счастья. Кондорсе воз­вестил о грядущем мессианском царстве и тем самым повлиял на Сен-Симона²⁸⁹, Конта²⁹⁰и Прудона. И дей­ствительно, накал страстей Французской революции — это перевод на светский язык мессианского пыла.

Философы немецкого Просвещения аналогично пе­ревели на светский язык теологическое понимание спа­сения. Работа Лессинга²⁹¹ «Воспитание человеческого рода» оказала большое влияние на развитие немецкой и французской мысли. Лессинг считал, что будущее ста­нет веком разума и самореализации и достичь этого можно просвещением человечества, реализуя тем са­мым обет христианского откровения²⁹². Фихте²⁹³ верил в наступление духовного тысячелетия, Гегель — в ре­ализацию Царствия Божия в истории, переводя таким образом христианскую теологию в посюстороннюю фи­лософию. Философия Гегеля нашла свое самое значи­тельное историческое продолжение в теории Маркса. Марксово мышление носит ярко выраженный месси- анско-религиозный характер, хотя оно и переложено на мирской язык. Оно более определенно, чем у любо­го другого философа-просветителя. Вся прошлая исто­рия — это только «предыстория», это история самоот­чуждения; с социализмом наступает царство челове­ческой истории, человеческой свободы. Бесклассовое общество справедливости, братства и разума будет на­чалом нового мира, к созданию которого шла вся пре­дыдущая история²⁹⁴.

Поскольку основная цель данной главы в том, что­бы представить идеи социализма как важнейшую по­пытку найти ответ на бедствия, связанные с капитализ­мом, я начну с краткого рассмотрения тоталитарных вариантов и варианта, который я называю суперкапи­тализмом.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: