Сделай Сам Свою Работу на 5

В КАПИТАЛИСТИЧЕСКОМ ОБЩЕСТВЕ 3 глава





Человек XX в. испытывает на себе влияние еще од­ного решающего обстоятельства — чуда производства. Он повелевает силами в тысячи раз большими тех, ко­торые когда-то дала ему природа; пар, нефть, электри­чество стали для него слугами и «вьючными животны­ми». Человек пересекает океан и континенты — сна­чала за недели, потом дни, сейчас за часы. Он как бы преодолевает закон тяготения и летает по воздуху, пре­вращает пустыни в плодородные земли и создает ис­кусственный дождь вместо того, чтобы молить о нем. Чудо Производства приводит к чуду Потребления. Тра­диционные барьеры больше уже не мешают никому по­купать все, что нравится. Нужно лишь иметь деньги.

Здоровое общество


Но людей, имеющих деньги, становится все больше; возможно, этих денег недостаточно, чтобы купить на­стоящий жемчуг, зато их хватит на искусственный, на «форды», которые выглядят как «кадиллаки», на деше­вую одежду, похожую на дорогую, на сигареты — одни и те же для миллионеров и для трудящихся. Все дос­тупно, все можно купить, все можно потребить. Суще­ствовало ли когда-нибудь общество, в котором бы про­изошло такое чудо?



Люди работают совместно. Тысячи людей устрем­ляются на промышленные предприятия и в учрежде­ния, они приезжают на автомобилях, в метро, в авто­бусах, в поездах; они работают сообща, в ритме, уста­новленном специалистами, используя разработанные специалистами методы, не слишком быстро, не слиш­ком медленно, но все вместе, и каждый является час­тью целого. Вечером поток устремляется обратно. Люди читают одни и те же газеты, слушают радио, смотрят фильмы — одни и те же и для тех, кто наверху, и для тех, кто у подножия социальной лестницы, для умных и глупых, для образованных и необразованных. Произ­води, потребляй, наслаждайся вместе со всеми, «в ногу», не задавая вопросов. Таков уж ритм жизни.

Какой же тип людей нужен в таком случае наше­му обществу? Что представляет собой «социальный характер», соответствующий требованиям капитализ­ма XX столетия?

Ему нужны люди, которые легко взаимодействуют в больших группах, стремятся потреблять все больше и больше, чьи вкусы стандартизированы, легко подда­ются влиянию и чьи реакции легко предвидеть.



Ему нужны люди, чувствующие себя свободными и независимыми, не подчиняющиеся авторитетам, принципам или совести, — и все же готовые к тому, чтобы ими командовали, делающие то, что от них ожи­дают, легко приноравливающиеся к общественному ме­ханизму. Как же можно управлять человеком без при­нуждения, вести его без ведущего, побуждать к дей­ствию без какой бы то ни было цели, кроме одной-един- ственной: быть в движении, действовать, идти вперед?

2. Характерологические изменения а. Сведение всего к абстракциям и количеству

При анализе и описании социального характера совре­менного человека можно выбрать всевозможные под­ходы, точно так же, как это делается при описании структуры характера отдельного человека. Эти подхо­ды могут отличаться друг от друга либо глубиной ана­лиза, либо концентрироваться на разных аспектах, оди­наково «глубоких», но выбранных в соответствии с личным интересом исследователя.

В приведенном ниже анализе я избрал в качестве центрального пункта понятие отчуждения, исходя из которого я собираюсь проанализировать современный социальный характер. С одной стороны, потому что это понятие затрагивает, как мне кажется, самый глубокий пласт современной личности; с другой — потому что оно больше всего подходит для изучения взаимодействия между современной социально-экономической структу­рой и структурой характера среднего индивида146.

Прежде чем рассматривать проблему отчуждения, мы должны проанализировать одну из основных эко­номических особенностей капитализма — сведение всего к количеству и абстракции.




Средневековый ремесленник производил товары для сравнительно небольшой и известной ему группы покупателей. Его цены определялись необходимос­тью получить доход, который позволял ему вести об­раз жизни, традиционно соответствовавший его соци­альному статусу. Он по опыту знал, каковы издержки производства, и даже если он нанимал нескольких по­денщиков и подмастерьев, то и тогда для ведения дел ему не требовалось сложной системы счетов или ба­лансов. То же самое относилось и к крестьянскому производству, где потребность в количественных аб­страктных методах была и того меньше. Современное деловое предпринимательство не может опираться на столь конкретное и непосредственное наблюдение, с помощью которого ремесленник обычно определял свои доходы; напротив, оно покоится на балансовой основе. Сырье, машины и оборудование, стоимость рабочей силы, а также продукции — все это можно выразить в деньгах и, таким образом, сделать сопос­тавимым и пригодным для занесения в балансовое уравнение. Все экономические явления должны быть строго исчисляемы, ведь только балансы могут дать точное сравнение экономических процессов, количест­венно выраженных в цифрах, и позволяют управляю­щему узнать, участвует ли он в выгодной, т. е. имею­щей смысл, предпринимательской деятельности и ка­кова степень этого участия.

В сфере производства это превращение конкретно­го в абстрактное вышло далеко за пределы баланса и количественного выражения экономических явлений. Современный предприниматель имеет дело не только с миллионами долларов, но и с миллионами покупате­лей, тысячами акционеров, тысячами рабочих и служа­щих. Все эти люди образуют множество частей гигант­ской машины, которой надо управлять, результаты дей­ствия которой нужно вычислить. В конце концов, каж­дого человека можно представить в виде абстрактной единицы, в виде цифры. На этой основе делают расче­ты экономических явлений, прогнозируют тенденции, принимают решения.

В наши дни, когда лишь около 20% трудящегося населения работает на себя, остальные трудятся на кого-то другого, и жизнь человека зависит от кого-то, кто платит ему жалование. Однако нам следовало бы сказать «от чего-то», а не «от кого-то», так как рабоче­го нанимает и увольняет организация, администрация которой выступает скорее как безличная часть предпри­ятия, чем как люди, вступающие в личный контакт с теми, кого они нанимают. Не будем забывать и еще одно обстоятельство: обмен в докапиталистическом обще­стве был главным образом обменом товарами и услуга­ми; сегодня любая работа оплачивается деньгами. Зам­кнутая система экономических отношений регулиру­ется посредством денег, служащих абстрактным выра­жением труда. Это означает, что мы получаем разные количества одного и того же за разные качества; мы, в свою очередь, даем деньги за то, что получаем, — опять- таки обменивая лишь разные количества на разные ка­чества. Практически никто, за исключением сельского населения, не смог бы прожить и нескольких дней, не получая и не расходуя денег, выражающих абстракт­ное количество конкретного труда.

Еще одна сторона капиталистического производ­ства, ведущая к усилению абстрагирования, — возра­стающее разделение труда, которое существует в большинстве экономических систем. Даже в самых примитивных сообществах оно присутствует в виде разделения труда между полами. Особенность капи­талистического производства — тот уровень, которо­го разделение труда достигает. Хотя в средневековой экономике оно и существовало, скажем, между сель­скохозяйственным производством и ремесленным трудом, но внутри каждого вида производства было незначительным. Столяр, делавший стол или стул, делал весь стол или весь стул, и даже если какую-то подготовительную работу выполняли его подмасте­рья, он контролировал продукцию, проверяя ее в за­конченном виде. На современном промышленном предприятии рабочий нигде не соприкасается с пол­ностью готовым изделием. Он занят выполнением од­ной специализированной операции и, хотя со време­нем может переместиться с одной операции на дру­гую, все же не имеет дела с конкретным изделием в целом. Он выполняет специализированную опера­цию, а тенденция такова, что функцию современного промышленного рабочего можно определить как ме­ханическое выполнение тех работ, для которых пока еще не изобрели машин или где машинный труд обо­шелся бы дороже труда человека. Единственный че­ловек, имеющий дело с целым продуктом, — это ме­неджер, но для него продукт — абстракция, сущность которой заключена в меновой стоимости, тогда как рабочий, для которого изделие конкретно, никогда не работает с ним, как с целым.

Конечно же, современное массовое производство было бы немыслимо без количественного и абстракт­ного выражения. Однако в обществе, где экономичес­кая деятельность стала главным занятием человека, процесс сведения всего к количеству и абстракциям перерос сферу экономического производства и распро­странился на отношение человека к вещам, людям и к самому себе.

Для того чтобы понять процесс развития абстракт­ного подхода у современного человека, мы должны рас­смотреть двойственную роль абстракции вообще. Оче­видно, что сами по себе абстракции появились не се­годня. В самом деле, возрастающая способность к фор­мированию абстракций характерна для культурного развития человеческого рода. Если я говорю «стол», я прибегаю к абстракции, ведь я имею в виду не какой-то определенный стол во всей его конкретности, а родо­вое понятие «стол», охватывающее все возможные кон­кретные столы. Если я говорю «человек», речь идет не о той или иной личности в ее конкретности и неповто­римости, но о родовом понятии «человек», вмещающем в себя всех отдельных людей. Другими словами, я пользуюсь абстракцией. Все развитие философской и научной мысли основано на возрастающей способнос­ти к подобному формированию абстракций, и отказ от них означал бы возврат к самому примитивному спо­собу мышления.

В любом случае существуют два пути установле­ния связи человека с объектом: можно соотнести себя с ним во всей его конкретности; в этом случае он пред­стает перед нами со всеми своими особенностями, и другого такого больше не существует. Но можно отне­стись к объекту и абстрактно, т. е. выделяя лишь свой­ства, присущие в равной мере как ему, так и другим объектам того же рода, тем самым подчеркивая одни и оставляя без внимания другие его качества. Полное и плодотворное отношение к объекту содержит в себе эту полярность восприятия: в его неповторимости и од­новременно в его всеобщности, в его конкретности и одновременно в его абстрактности.

В современной западной культуре эта полярность почти полностью уступила место оперированию толь­ко абстрактными свойствами людей и вещей и игнори­рованию связи с их конкретностью и единственностью. Вместо того чтобы вырабатывать абстрактные понятия там, где это необходимо и полезно, абстрагированию подвергается все, включая нас самих; конкретная ре­альность людей и вещей, с которой мы можем соотнес­ти подлинную сущность нашей собственной личности, заменяется абстракциями, призраками, воплощающи­ми разные количества, но не разные качества.

Принято говорить: «Мост стоимостью в 3 млн долл.», «20-центовая сигара», «5-долларовые часы», — и это не только с точки зрения изготовителя или потребителя, покупающего товар; такие определения воспринимают­ся как существенный элемент характеристики предме­та. Когда человек говорит: «Мост стоимостью в 3 млн долл.», — это значит, что его интересует в первую оче­редь не полезность или красота этого моста, т. е. не его конкретные качества; человек говорит о нем как о то­варе, главное качество которого — его меновая сто­имость, выраженная количественно в деньгах. Разуме­ется, это не означает, что человека не интересуют так­же и полезность или красота моста, но это значит, что при таком восприятии объекта его конкретная потре­бительская ценность является вторичной по отноше­нию к его абстрактной (меновой) стоимости. Извест­ная строчка Гертруды Стайн147 «Роза — это роза — это роза» отражает протест против абстрактного способа восприятия. Для большинства людей роза — как раз не роза, а цветок, относящийся к определенной стоимо­стной категории, покупаемый в установленных обще­ством случаях. Люди не ощущают прелести даже са­мого прекрасного цветка, если он полевой и обходится даром, потому что по сравнению с розой у него нет ме­новой стоимости.

Иными словами, вещи воспринимаются как това­ры, как воплощения меновой стоимости не только в момент покупки или продажи, но и в нашем отноше­нии к ним вне торговой сделки. В этом смысле вещь, даже после ее покупки, никогда не теряет полностью свойство товара; она находится в употреблении, все­гда сохраняя свое качество меновой стоимости. Нагляд­ным примером такого отношения служит рассказ от­ветственного секретаря одной серьезной научной орга­низации о том, как он провел день у себя на службе.

Его организация переехала в только что купленное для себя здание. Этот человек сообщает, что в один из пер­вых дней после переезда в новое здание ему позвонил агент по продаже недвижимого имущества, сказавший, что есть люди, заинтересованные в покупке здания и желающие его осмотреть. Было в высшей степени ма­ловероятным, чтобы организация захотела продать дом спустя несколько дней после переезда в него. Ответ­ственный секретарь знал это, но все же не смог усто­ять перед искушением узнать, увеличилась ли сто­имость здания с момента покупки, и потратил час или два драгоценного времени, чтобы показать его агенту. Хотя новое здание и внушало гордость и доставляло удовольствие, оно сохранило тем не менее свое каче­ство товара, чего-то расхожего, к чему не приложимо в полной мере чувство собственности или пользы. Такой же подход можно видеть в отношении людей к покупа­емым ими автомобилям; машина никогда полностью не становится объектом привязанности. Она сохраняет свойство товара, который можно обменять в ходе удач­ной сделки; поэтому ее продают через год или два, за­долго до того, как иссякнет или хотя бы значительно уменьшится ее потребительная стоимость.

Такой абстрактный подход существует и в отноше­нии явлений, не принадлежащих к числу продающих­ся на рынке товаров, скажем, наводнения; газеты бу­дут писать о нем, называя его «бедствием, нанесшим ущерб в миллион долларов», подчеркивая скорее абст­рактный количественный аспект, чем конкретную сто­рону человеческих страданий.

Однако абстрактный и количественный подход рас­пространяется далеко за пределы мира вещей. Люди тоже воспринимаются как воплощение выраженной ко­личественной меновой стоимости. Сказать о человеке, что он «стоит миллион долларов», — значит говорить о нем уже не как о конкретной человеческой личности, а как об абстракции, сущность которой можно выра­зить цифрами. Проявление подобного отношения на­блюдается в случае, когда газета помещает некролог подзаголовком «Смерть обувного фабриканта». В сущ­ности, умер человек, обладавший определенными че­ловеческими качествами, знавший надежды и разоча­рования, имевший жену и детей. Он действительно производил обувь или, точнее, владел и управлял фаб­рикой, на которой рабочие обслуживали станки, изго­товляющие обувь. Но когда говорят о «смерти обувно­го фабриканта», богатство и конкретность человечес­кой жизни предстает в виде абстрактного определения экономической функции.

Тот же самый абстрактный подход можно увидеть в выражениях типа: «Г-н Форд произвел столько-то ав­томобилей»; либо: тот или иной генерал «взял кре­пость»; либо, когда человек, которому построили дом, говорит: «Я построил дом». Если выражаться точно, то г-н Форд не производил автомобилей, он руководил их производством, в котором принимали участие тысячи рабочих. Генерал никогда не брал крепости — он на­ходился в своем штабе, отдавая приказы, а брали кре­пость его солдаты. Человек не строил дома — он зап­латил архитектору, создавшему проект, и рабочим, строившим дом. Все это говорится здесь совсем не для того, чтобы принизить значение процессов управления и руководства, а чтобы показать: при таком восприя­тии вещей упускается из виду то, что происходит конк­ретно, и утверждается абстрактный взгляд, при кото­ром единичная функция составления планов, отдачи приказов или финансирования деятельности отожде­ствляется со всем конкретным процессом производ­ства, сражения или строительства — в зависимости от обстоятельств.

Аналогичный процесс сведения к абстракциям на­блюдается и во всех прочих областях. Нью-йоркская газета «Тайме» недавно опубликовала заметку под за­головком: «В.Sc. + PhD = $ 40 ООО» (то есть: «40 тыс. долл. за две степени: бакалавра и доктора наук»). В ста­тье под таким несколько тяжеловесным заголовком со­общалось, что, согласно статистическим данным, вы­пускник технического учебного заведения, получив­ший докторскую степень, заработает за всю свою жизнь на 40 тыс. долл. больше, чем человек, имеющий только степень бакалавра. Поскольку это действительно так, мы имеем дело с интересным социально-экономичес­ким фактом, о котором стоит рассказать. Я упоминаю здесь об этом потому, что способ подачи этого факта в виде равенства между ученой степенью и определен­ной суммой долларов показателен для мышления, опе­рирующего абстракциями и количествами, при котором знания воспринимаются как воплощение определенной меновой стоимости на рынке личностей. То же самое имеет место, когда информационный журнал публику­ет политическое обозрение, в котором говорится, что, по мнению администрации Эйзенхауэра148, она распо­лагает настолько большим «капиталом доверия», что может отважиться на проведение непопулярных мер, так как может «позволить себе» лишиться части этого капитала. Здесь опять такое человеческое свойство, как доверие, выражено в абстрактной форме, как если бы оно было капиталовложением, обращаться с которым надо так, как принято на рынке. Насколько сильно ком­мерческие категории проникли даже в религиозное мышление, показывает следующий отрывок из статьи епископа Шина, посвященной рождению Христа. «Наш разум говорит нам, — пишет автор, — что если бы кто- нибудь из претендентов (на роль Сына Божьего. — Э.Ф.) пришел от Бога, то самое меньшее, что мог бы сделать Господь, чтобы поддержать притязание Послан­ного Им, это заранее возвестить о Его приходе. Ведь производители автомобилей сообщают нам, когда мож­но ожидать появления новой модели»149. Или, как еще более категорично говорит миссионер Билли Грэхем: «Я продаю величайшее в мире произведение, так поче­му бы не содействовать его распространению, как это делается при продаже мыла?»150.

Однако процесс сведения к абстракциям имеет еще более глубокие корни и серьезные проявления, чем те, что были описаны выше; эти корни уходят в самое на­чало нашей эпохи: в разложение в ходе жизни всех конкретных референтных систем151.

В первобытном обществе «мир» был тождествен племени. Племя помещалось как бы в центре Вселен­ной; все, что вне его, призрачно и не имело независи­мого существования. В средневековом мире Вселенная была намного шире, она включала в себя нашу Землю, небо и звезды над ней; однако при этом представлялось, что Земля — центр Мироздания, а человек — цель Тво­рения. Все имело свое постоянное место, точно так же как в феодальном обществе каждый человек занимал определенное положение. С наступлением XV и XVI вв. открылись новые перспективы. Земля лишилась свое­го центрального положения и стала одним из спутни­ков Солнца; были открыты новые материки и проложе­ны новые морские пути; статичная социальная систе­ма становилась все более подвижной, всё и вся при­шли в движение. И все же вплоть до конца XIX в. природа и общество еще не утратили своей конкретно­сти и определенности. Природный и общественный мир человека все еще поддавался управлению, все еще имел четкие очертания. Однако с развитием научной мыс­ли, открытиями в области техники и распадом всех тра­диционных уз эта определенность и конкретность по­шли на убыль. Что бы мы ни взяли — наши новые кос­мологические представления, теоретическую физику, атональную музыку или абстрактное искусство, — вез­де исчезают конкретность и определенность нашей ре­ферентной системы. Мы больше уже не находимся в центре Вселенной, не являемся целью Творения, мы уже не хозйева познаваемого и поддающегося управ­лению мира, — мы всего лишь пылинки, ничто, мы за­теряны где-то в пространстве без какой бы то ни было конкретной связи с чем-нибудь. Мы говорим о том, что в случае третьей мировой войны будут убиты милли­оны людей, будет истреблена одна треть (если не боль­ше) населения планеты, мы говорим о растущем госу­дарственном долге, исчисляемом миллиардами долла­ров, о межпланетных расстояниях, измеряемых тыся­чами световых лет, о космических путешествиях и искусственных спутниках. На одном предприятии ра­ботают десятки тысяч человек, в сотнях городов про­живают сотни тысяч людей.

Величины, которыми мы оперируем, — это цифры и абстракции; они находятся далеко за пределами, до­пускающими хоть какое-то конкретное восприятие. Нет больше различимой, поддающейся управлению рефе­рентной системы, соразмерной человеку. В то время как наши зрение и слух воспринимают только воздей­ствие, соразмерное человеческим возможностям, наше представление о мире утратило именно это свойство; оно уже больше не соответствует человеческим изме­рениям.

Это имеет особое значение в связи с развитием ны­нешних средств разрушения. В современной войне один человек может послужить причиной гибели сотен тысяч мужчин, женщин, детей. Для этого ему стоит только нажать кнопку. Возможно, что совершаемое им действие не окажет на него эмоционального воздей­ствия, поскольку он не знает людей, которых убивает; все выглядит так, словно между нажатием кнопки и их смертью не существует никакой реальной связи.

Вполне вероятно, что тот же самый человек оказал­ся бы неспособен не то что убить, а даже ударить без­защитного человека. В последнем случае конкретная ситуация вызывает в нем угрызения совести, свойствен­ные всем нормальным людям; в предыдущем случае по­добной реакции не произойдет, потому что действие и его объект отчуждены от исполнителя, само действие больше уже не его, а как бы обладает собственной жиз­нью и собственной ответственностью.

Наука, бизнес, политика полностью утратили осно­вания и масштабы, имеющие смысл в пределах, доступ­ных человеку. Мы живем среди цифр и абстракций. Раз нет ничего конкретного, то нет и ничего реального. Все стало возможным, как практически, так и морально. Научная фантастика не отличается от научного факта, ночные кошмары и сновидения — от событий следую­щего года. Человек оказался сброшенным с любого мало-мальски определенного места, откуда он мог бы обозреть свою жизнь и жизнь общества и управлять той и другой. Силы, изначально вызванные к жизни им са­мим, вовлекают его во все более стремительное дви­жение. В этом бешеном круговороте он думает, вычис­ляет, уйдя с головой в абстракции, все больше и боль­ше отдаляясь от конкретной жизни.

б. Отчуждение

Предшествующее рассмотрение процесса сведения все­го к абстракциям подводит к главному итогу того воз­действия, которое оказывает капитализм на личность, — к явлению отчуждения.

Под отчуждением понимается такой способ воспри­ятия, при котором человек ощущает себя как нечто чуж­дое. Он становится как бы отстраненным от самого себя. Он не чувствует себя центром своего мира, движителем своих собственных действий, напротив, он находится во власти своих поступков и их последствий, подчиняется или даже поклоняется им. Отчужденный человек утра­тил связь с самим собой, как и со всеми другими людь­ми. Он воспринимает себя, равно как и других, подобно тому как воспринимают вещи — при помощи чувств и здравого смысла, но в то же время без продуктивной свя­зи с самим собой и внешним миром.

В прежние времена слово «отчуждение» употреб­лялось, когда речь шла о душевнобольном человеке; aliene по-французски, alienado по-испански — так в прошлом называли человека с нарушением психики, на самом деле совершенно отчужденного. (В английском языке словом alienist до сих пор называют врачей, ле­чащих душевнобольных.)

В прошлом веке Гегель152 и Маркс пользовались сло­вом «отчуждение», имея в виду не состояние умопоме­шательства, а менее тяжелую форму самоотстраненно­сти, которая, позволяя человеку поступать разумно в практических делах, представляет собой тем не менее одну из наиболее тяжелых форм социально заданной ущербности. Маркс в своей системе называет отчуж­дением такое состояние, при котором «собственная де­ятельность человека становится для него чуждой, про­тивостоящей ему силой, которая угнетает его, вместо того чтобы он господствовал над ней»153.

Однако, хотя слово «отчуждение» стали употреб­лять в таком общем смысле недавно, само понятие возникло гораздо раньше; оно аналогично тому, что пророки Ветхого Завета называли идолопоклон­ством. Мы лучше сможем понять, что такое «отчуж­дение», если рассмотрим сначала значение слова «идолопоклонство».

Пророки монотеизма осуждали языческие религии за идолопоклонство главным образом не потому, что они предписывали поклонение не одному, а несколь­ким богам. Основное различие между моно- и полите­измом заключается не в количестве богов, а в факте самоотчуждения. Человек тратит свою энергию и ху­дожественные способности на сооружение идола, а затем поклоняется этому идолу, представляющему со­бой не что иное, как результат его собственных чело­веческих усилий. Его жизненные силы перелились в «вещь», которая, превратившись в идола, воспринима­ется не как результат его собственных созидательных усилий, а как нечто отдельное от него, возвышающее­ся над ним и противостоящее ему, вещь, которой он поклоняется и подчиняется. Как говорит пророк Осия, «Ассур не будет уже спасать нас; не станем садиться на коня и не будем более говорить изделию рук на­ших: «боги наши»; потому что у Тебя милосердие для сирот» (14 : 4). Идолопоклонник преклоняется перед творением своих собственных рук. Идол представля­ет в отчужденной форме его собственные жизнен- ныесилы.

В противоположность этому принцип монотеизма утверждает, что человек безграничен, что у него нет ни одного частичного свойства, которому можно при­дать характер самостоятельно существующего целого. В монотеистическом понимании Бог непознаваем и нео­пределим; Бог — не вещь. Если человек создан по об­разу и подобию Божию, то он должен быть носителем бесчисленного множества свойств. В идолопоклонстве человек склоняется перед отражением своего собствен­ного отдельно взятого свойства и подчиняется ему. Он не ощущает себя центром, из которого исходят актив­ные деяния любви и разума. Точно так же, как и его боги, он сам и его ближний тоже становятся вещами.

«Идолы язычников — серебро и золото, дело рук чело­веческих. Есть у них уста, но не говорят; есть у них гла­за, но не видят; есть у них уши, но не слышат, и нет дыхания в устах их. Подобны им будут делающий их и всякий, кто надеется на них» (Псалом 134 : 15-18).

Монотеистические религии в значительной степе­ни сами выродились в идолопоклонство. Человек пере­носит на Бога силу своей любви и своего разума; он не чувствует себя больше обладателем этих сил, — и вот он молит Бога вернуть ему частичку того, что он, чело­век, спроецировал на Него. В эпоху раннего протестан­тизма и кальвинизма считалась обязательной такая ре­лигиозная установка, при которой человек должен был чувствовать себя опустошенным и убогим и уповать на милость Господню, т. е. надеяться на то, что Бог, быть может, возвратит ему часть его собственных свойств, которые человек сам же вложил в Бога.

В этом смысле каждое проявление смиренного по­клонения — это акт отчуждения и идолопоклонства. То, что обычно называют «любовью», — нередко всего лишь почти тождественное идолопоклонству явление отчуждения с той только разницей, что объектом по­добного поклонения служит не Бог, не идол, а другая личность. При этом типе подчинения «любящий» че­ловек переносит на другого всю свою любовь, силу, свои мысли и воспринимает любимого как существо высшее, находя удовлетворение в полном подчинении и преклонении. Это означает его неспособность не толь­ко воспринимать любимого человека как человеческое существо в его или ее истинной сущности, но и ощу­щать полностью свою собственную сущность как но­сителя созидательных человеческих сил. Как и в слу­чае религиозного идолопоклонства, он переносит все богатство своей личности на другого человека и теперь уже воспринимает это богатство не как свое собствен­ное, а как нечто отчужденное от себя и вложенное в кого-то другого; обрести связь с этим богатством он может, только подчинившись другому человеку или растворившись в нем. Это же явление наблюдается в случае раболепного подчинения политическому лиде­ру или государству. На самом деле и вождь, и государ­ство есть то, что они есть, лишь с согласия руководи­мых ими. Но они превращаются в идолов, когда чело­век переносит на них все свои силы и поклоняется им, надеясь с помощью покорности и почитания вновь об­рести частицу своих же сил.

Теория государства Руссо, как и современный то­талитаризм, предполагает, что индивид отказывается от своих собственных прав и передает их государству как верховному властителю. При фашизме и сталиниз­ме абсолютно отчужденный индивид преклоняется пе­ред алтарем идола, и при этом не так уж важно, под каким названием известен этот идол: государство, класс, коллектив или что-то другое.

Мы можем говорить об идолопоклонстве и отчужде­нии, присущим отношению не только к другим людям, но и к самому себе в том случае, если человек находится во власти иррациональных страстей. Человек, движи­мый главным образом жаждой власти, уже не воспри­нимает себя во всем богатстве и во всей безграничности человеческого существа; он становится рабом своего ча­стичного, проецируемого на внешние цели стремления, которым он «одержим». Человек, предающийся исклю­чительно страсти к деньгам, охвачен этим своим стрем­лением; деньги — идол, которому он поклоняется как воплощению одной отдельно взятой собственной силы и его неудержимой тяги к ней. В этом смысле невро­тик — это отчужденная личность. Его действия не яв­ляются его собственными; хотя он и питает иллюзию, будто делает то, что он хочет, в действительности им движут силы, отделенные от его Я, действующие за его спиной; он — чужой самому себе, подобно тому как чужд ему его ближний. Он воспринимает другого человека и самого себя не такими, каковы они в действительности, его восприятие искажено неосознаваемыми им силами, действующими в нем. Душевнобольной — это человек, абсолютно отчужденный; он полностью перестал ощу­щать себя средоточием своего собственного восприятия; он утратил чувство самости.

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.