Сделай Сам Свою Работу на 5

Глава вторая ТЕОРИЯ ПРИНЦИПА





Определение принципа

Возможность (со свойствами гомогенности и полипотентности), которая в соответствии с требованиями, предъявляемыми к ней новым языком, процессуальна и нефактуальна, в терминах нашего обычного, «старого» языка для отражения сути понятия должна была бы по­лучить название «возможность-тенденция». Если попы­таться разъяснить это понятие максимально просто, то это будет звучать примерно так: чтобы «что-то» нача­ло существовать, должна быть реализована некая тен­денция, заключенная в возможности. Итак, когда мы говорим «возможность», мы, в соответствии с критери­ями нового языка, имеем в виду процессуальную и нефактуальную «возможность-тенденцию».

Возможность можно было бы представить себе в ка­честве некой невещественной, реально существующей субстанции. Под веществом понимается все, из чего со­стоят вещи; все, с чем мы имеем дело в практике нашей повседневной жизни, — это или материя, или идея, их мы и объединяем словом «вещество». Возможность же невещественна.

Теперь можно представить, что воображаемая нами возможность (как субстанция) словно сталкивается с ве­ществом и реализует таким образом свою тенденцию. В результате вещи начинают существовать в этом мире, то есть фактически создается новая реальность овеществ­ленной возможности. Здесь возникает ощущение пре­небрежения к понятиям времени, первичности и вторичности, поскольку нашему, устроенному по законам ло­гики мышлению непонятно, как может вещь «столкнуть­ся» с возможностью себя. Но в таком «повороте дела» нет ничего странного, если мы отказываемся от времен­ных и пространственных ограничений, а это и делает новый язык.



Отвлекаясь, чтобы показать всю дальнейшую перс­пективу, можно сказать, что начавший таким образом свое существование мир вещей далее создает внутри себя неограниченное число отношений между вещами, которые в свою очередь породят то, что мы привыкли называть закономерностями; в них «на смену» возмож­ности придет вероятность. Но вернемся к предыдущему предложению, поскольку наша задача состоит сейчас в том, чтобы увидеть принципы.

Принципы — первоначало, или структура, способ су­ществования мира возможности вещей. В предложен­ной нами воображаемой ситуации принципы показыва­ют себя при «столкновении» возможности с веществом. В результате безликое вещество получает структуру и вместе с ней возможность существования. Конечно, ког­да мы говорим о реальности принципа, мы имеем в виду реальность возможности, но если произошло уже взаимодействие возможности с веществом, нечто изме­нилось и в самой возможности, она сама структуриро­валась «под вещество», здесь-то полиморфная возмож­ность открывается нам целым перечнем принципов. Принципы, подобно координатам, осям, в момент опи­санного столкновения возможности и вещества прони­зывают вещество, и оно оседает на них, как моллюски на специальных канатных домах, построенных для них че­ловеком, только в данном случае роль человека исполня­ет сама возможность.



Все имело перед появлением себя возможность себя, но то, что появится, не будет собственно непосредствен­ной реализацией всей неограниченной совокупной воз­можности. Возможность некоторым образом, можно ска­зать, адаптируется к тому, что появляется, и поэтому воз­можность является нам как адаптированная к веществу гомогенная полипотентность. Эта адаптированность, как мы здесь говорим, суть способ явления возможно­сти, а способ явления возможности — это принципы. Таким образом, принцип выполняет роль своего рода матрицы для вещества, он способ существования Су­щего, вещей в нем. Принцип разрешает сложные отно­шения возможности и вероятности, и в результате Су­щее представляется нам гармоничной системой, а не хаосом.



Овеществление и опредмечивание принципа

Теперь несколько слов о «технологии» явления прин­ципа. Итак, принцип является при взаимоконтакте воз­можности с веществом, тем самым он овеществляется. Причем один и тот же принцип овеществляется по-раз­ному в разных вещах, вместе с тем, видимо, не претер­певая никаких изменений в себе самом. Именно поэтому можно говорить об аналогиях (метод процесса) — о том, как один и тот же принцип являет себя в различных сферах—то ли в психической сфере человека, то ли в хи­мической реакции. После того как мы «вешаем знак» на овеществленный принцип, качество этого принципа значительно изменяется, он теряет многие свои свойства и характеристики, он перестает быть принципом — нефактуальным процессом, которым был прежде; то, что было принципом, становится состоянием, и с этой ми­нуты можно забыть о теории принципа.

Рис. 14. Принцип и вещь

 

Поэтому в новом языке мы не будем использовать понятия из сферы опредмеченных принципов, где под опредмеченным принципом понимается возникновение знака, так или иначе увязанного с каким-то означа­ющим. Вместе с тем каждый принцип в новом языке имеет свое название, подчас в большой степени метафо­ричное. Поэтому понять, что такое принцип, из одного только его имени невозможно, поскольку суть отдельно­го принципа отражается в огромном количестве оттен­ков, каждый из которых должен быть понят, чтобы можно было говорить о верном понимании того или иного принципа. Кроме того, неовеществленный и неопредмеченный принцип сочетает свойства процессу­альности и нефактуальности. Мы оговариваем здесь, что, называя нечто в теоретических рассуждениях прин­ципом, мы называем принцип в момент до и во время овеществления, но никак не опредмечивания.

Приведем метафору процесса от момента явления принципа (включая сам момент явления, то есть не про­сто явления принципа, а еще и явления принципа для нас). Принцип в нашей метафоре — это деревянная па­лочка. Эта палочка помещается в солевой раствор — «вещество», и тот оседает на ней, создавая причудливую форму (идет процесс овеществления принципа). Вынув нашу палочку из раствора, мы, силясь, угадываем ее пер­воначальную форму, но угадывать будет только тот, кто знаком с теорией принципа, поскольку только он и знает, что следует искать. Иные же начнут описывать то, что видят (и это называется процессом опредмечива­ния принципа), они все дальше и дальше будут удалят­ся от тела принципа и скоро утонут в эмпирии, последо­вательно перебирая, называя и классифицируя сияющие кристаллы — их красота привлекательна, но обманчива.

Для того чтобы несколько конкретизировать пред­ставленное в метафоричной форме, введем понятие кон­текста, который является по сути каким-то одним от­дельно взятым спектром из окружающей нас и воспри­нимаемой нами действительности. Итак, как мы пом­ним, принцип распространен на все (проявляет себя во всем), следовательно, он фактически одинаково прояв­ляется как в психике человека, так и в сферах физики, ис­кусства, природы вообще и т. п. Часто мы замечаем это, говоря, что все движется по неким «общим зако­нам», а чем-то пользуемся как чрезвычайной, и поэто­му скрытой от активного сознавания очевидностью. Уви­деть же эту «одинаковость» проявления далеко не так про­сто, поскольку контекст или, другими словами, — вещи, составляющие контекст, своеобычно оседают на матри­цу принципа и тем самым овеществляют его неким осо­бенным образом.

Отличие «опредмечивания» от «овеществления» в том, что в первом случае речь идет о формулировке, о знаковом представлении принципа в сознании (поня­тийно в большинстве случаев). Процесс «овеществле­ния» — есть не что иное, как собственно явление прин­ципа «в вещах», это обычное его состояние, но все-таки, когда мы рассуждаем о принципах, мы будем конкрети­зировать: то ли речь идет о бытии (овеществленный принцип), то ли о психософическом представлении (просто принцип), то ли об оперировании принципом при кооперировании (внутри- или меж-) контекстуаль­ных сфер (опредмечивание принципа).

Рис. 15. Овеществление и опредмечивание принципа

 

В каждом конкретном контексте мы имеем дело с ка­ким-то специфическим овеществлением принципа; ког­да мы производим некое взаимоувязывание овеществ­ленного принципа с понятийной сферой, мы его опред­мечиваем. В конечном итоге уловить принцип ста­новится практически невозможно. Но иначе человек не способен познавать и функционировать, именно поэто­му мы в повседневной жизни всякий раз используем раз­ные названия для определения одного и того же прин­ципа (так, например, нам намного проще говорить о бытии атома, существовании идеи и о жизни человека— хотя, несмотря на лингвистическое разнообразие, речь идет об одном и том же принципе центра в отношении, третьем, целостности и т. п.). Поэтому, когда мы будем говорить собственно о принципе, осуществляя научный поиск, несмотря на контексты, мы будем называть его одним и тем же, определенным нами однажды именем, этим достоянием нового языка.

Итак, мы рассмотрели основные моменты, которые увязывают специфические реалии принципа с особенно­стями нашего — человеческого — мировоззрения (явле­ние, овеществление, опредмечивание). Теперь следует разъяснить, каким образом принципы взаимодейству­ют друг с другом; конечно, речь можно вести лишь о взаимодействии овеществленных принципов. Именно контекст, о котором мы уже говорили чуть выше, ста­нет основой для понимания того, почему результаты взаимодействия принципов нельзя понимать как реаль­ность собственно принципа, ведь сами по себе принци­пы представляют собой совершенное единство («струк­туру возможности»), и нельзя говорить о неком их соб­ственно взаимодействии. Речь, конечно же, в этом слу­чае идет о взаимодействии овеществленных принципов, а тут совершенно очевидна зависимость от контекста.

Понятно, что если один овеществленный принцип взаимодействует с другим овеществленным принципом, то на свет порождается ассоциативно-вещественная структура, а не собственно синтез принципов. Эту струк­туру мы и называем «правилами», которые применимы лишь в специфическом контексте, то есть только в ка­кой-то определенной сфере бытия или опыта, в той, в которой они и появились на свет. И любые дополнитель­ные экстраполяции здесь недопустимы.

Методические указания

Теперь необходимо привести нормы пользования принципом, поскольку совершенно понятно, что, не оп­ределись мы с «уздой» для принципа, мы рискуем за­няться шарлатанством. С другой стороны, этими нор­мами мы застраховываем сам принцип от интеллекту­альных спекуляций.

Во-первых, принцип — не аксиома. Принцип — не есть аксиома по той причине, что он не является «принятым положением» или предметно «очевидным фактом», что совершенно необходимо, чтобы назвать или посчи­тать его аксиомой. О нем также нельзя сказать, что он совершенно «обусловлен практически-познавательной деятельностью человека», поскольку принцип—это пер­вооснова, а не основоположение.

Мы делаем это чисто терминологическое уточнение, чтобы не вносить путаницу: «первооснова» наиболее верное название, поскольку принцип никто никуда не клал, о нем нельзя сказать, что его «положили» в осно­ву, нет. Иными словами, если мы говорим «первоосно­ва», мы тем самым полагаем, что определяемое действи­тельно являлось основой для «первого», то есть оно собственно первично. Если же мы говорим «первоположение» или «основоположение», то мы тем самым пред­полагаем, что еще до этого «чего-то», определяемого нами, был еще кто-то, кто, собственно, и «положил» оп­ределяемое в качестве основы для «первого». А второй вариант кажется нам ничем не обоснованным предпо­ложением, так что терминологически верно говорить, что принцип—это первооснова.

Во-вторых, принцип аксиоматичен. Принцип перви­чен, он распространен на все, чему является первоосно­вой. Магия традиционной ссылки на какой-либо «прин­цип» в житейской практике и в философии говорит о его априорном интуитивном принятии познающим, ко­торое может быть как осознаваемым, так и неосознан­ным. Разве это не аргумент в пользу его «аксиоматичности»? Так что доказать принцип невозможно, его мож­но видеть, его характеристики также можно лишь выве­сти, но не доказать.

В-третьих, принцип не может быть опредмечен, не уте­ряв при этом своих свойств, как-то: повсеместной распро­страненности, доказательной значимости, открыто-системности и т. д., не перестав быть собственно принципом. А иного и предположить нельзя, поскольку, опредмечивая, мы переходим из сферы нового языка в сферу старого, мы создаем «плюс-ткань» и отрываемся от реальности. Опредмеченый принцип — это уже не принцип ни по форме, ни по сути. Опредмеченый принцип — это уже состояние, а не процесс, каким является собственно прин­цип, он, подобно акуле, — умирает, остановившись.

В-четвертых, принцип не может являться непосред­ственным доказательством в предметной и веществен­ной сфере. Системы старого и нового языка по большо­му счету не конгруэнтны друг другу, имеют разные «си­стемы координат», разную метрику, и поэтому было бы верхом безумия пытаться наводить порядок в одной из них силами другой. Если использовать аллегорию, это примерно то же самое, как если бы аппаратура на 220 V оказалась в розетке на 360 V.

Наконец, в-пятых, при использовании принципа не­обходимо учитывать феномен семантической слабости языка. Мы уже несколько раз отсылали читателя к во­просу о семантической слабости языка, и теперь пришла пора кратко осветить его. Именно он объясняет, почему мы испытываем столько сложностей при необходимо­сти изложения материала, связанного с принципом, воз­можностью и проч. Но мы полагаем, что такой фено­мен весьма естественен и его легко можно пояснить, обратясь к гносеологическому местоположению языка.

Язык начинает свой отсчет от мира вещей, но мы же, рассуждая о возможности и принципе, находимся куда «глубже», тут еще нет вещей, а коли так, то и язык не способен выполнить свою семантическую функцию. Мир вещей и, соответственно, мир закономерностей — это структуры «надстоящие» относительно возможно­сти и принципа. Когда мы начинаем говорить о принци­пе, мы естественным образом испытываем определен­ную сложность, потому что язык просто не предназна­чен для объяснения таких категорий, его функции совер­шенно иные.

Иначе и быть не могло, кроме того, возникающие сложности обусловлены еще и тем, что язык — это то, что теснейшим образом связано с реальностями мате­риального и идеального мира, а принцип представляет собой совершенно иную реальность, так что «семанти­ческая слабость языка» здесь представляется нам весьма естественной. Но ведь язык проявляет свою семантиче­скую слабость и тогда, когда пытается говорить о вещах и закономерностях. Сейчас мы представим эту пробле­му, чтобы показать, что авторитет языка, жестко привя­занного к «объективной» реальности, упал еще до того, как его репутацию подмочила теория возможности.

Феномен семантической слабости языка указывался многими исследователями. Так, например, он проявля­ет себя в восточной философской традиции: «Нирвана не описываема, потому что никакие представления огра­ниченного разума не могут быть приложимы к Тому, что выходит за границы ограниченного разума. Если бы два Мудреца, которые реализовали нирвану, случи­лось бы, встретились, пребывая в оболочке тела, между ними было бы интуитивное и взаимное понимание того, что есть нирвана; но их человеческая речь была бы со­вершенно неадекватной для ее описания, даже если бы один из них описывал нирвану другому, еще в значи­тельно меньшей степени это возможно описать тому, кто не реализовал ее»104. Неспособность языка назвать то, что не относится к миру вещей (процессуально по сво­ей сути), позволяет использовать лишь «отрицатель­ные» определения. Единственно возможными определе­ниями, с помощью которых сам Будда определял нирва­ну, были «негативные определения»; так, он говорил, что нирвана — это «не становленное, не рожденное, не про­изводимое, не имеющее формы» и т. д. Так что понять, что же такое нирвана, даже из слов божества представля­ется весьма непростым делом, Будда фактически отсыла­ет к психологическому опыту, но не более того.

Причины, определившие возможность появления феномена языковой семантической слабости, своеобраз­но и интересно описаны у М. Фуко в его работе «Слова и вещи»: «Наконец и прежде всего, внутренний анализ языка противостоит той первичности закона "быть", которая приписывалась ему в классическом мышлении. Глагол этот царил в языке, поскольку он был некой пер­воначальной связью между словами и поскольку он об­ладал важной способностью утверждения; он отмечал начало языка, выражал его специфику, прочно связы­вал его с формами мысли. Напротив, самостоятельный анализ грамматических структур в практике с XIX века вычленяет язык, рассматривает его как автономное фор­мирование, разрывая его связи с суждениями, атрибу­тивностью и утверждением. Тем самым оказывается разорванным онтологический переход между "гово­рить" и "думать", обеспечиваемый глаголом "быть", и язык тут же обретает самостоятельное бытие, а в этом бытии содержатся управляющие им законы»105.

С чем мы сталкиваемся? После того как «язык» стал предметом, он утерял возможность быть тем, что мы «думаем», то есть лишился смыслообразующего, как, впрочем, и многих других свойств. Таким образом, мы семантически можем «думать» то, чего сказать никак не можем, а также способны понять то, что не можем удов­летворительно объяснить. Отсюда родился известный афоризм, согласно которому «мысли всегда красивее слов». Согласно этому же положению, ни одно опреде­ление никогда не сможет передать сути определяемого. По этой же причине человек, использующий в повсе­дневной жизни два и более языка, не сможет вразуми­тельно ответить на вопрос, на каком же все-таки языке он думает. Итак, феномен семантической слабости мно­гообразен, поэтому и изложение собственно принципов мы попытаемся сделать не столько конкретным, сколь­ко дающим «ощущение» предмета.

Метод принципа

Завершая изложение основных положений теории принципа, мы должны рассказать о том, как же «нахо­дить» принципы, каков метод их определения. Впрочем, этот метод уже был нами представлен как «метод прин­ципа». Формулируя этот метод, мы основываемся на следующих положениях.

Первое и самое важное положение теории принципа состоит в том, что принцип распространен на все и про­являет себя везде, следовательно, для того чтобы уви­деть «новый» принцип, необходимо обратиться к двум сопоставимым по структуре организации, но контексту­ально совершенно отличным друг от друга системам и усмотреть в них синонимичные процессы. Это проявит себя «синхронной вибрацией» данных процессов в обе­их системах. Причем важна не внешняя схожесть, а ана­логичность динамики этих процессов. После того как исследователю удастся уяснить себе принцип, организу­ющий, в числе прочих, обе данные системы, он должен вычленить суть своей находки и проверить действен­ность этого принципа на любой другой модели или си­стеме.

Если принцип по результатам такого апробирования окажется действительно всеобщим, то дело уже только за названием. Главные требования к обозначению прин­ципа заключаются в следующем: во-первых, оно долж­но быть максимально не предметным, во-вторых, на­звание должно быть заведомо конгруэнтным для любой системы и контекста, и в-третьих, оно не должно пере­крывать названий уже определенных к этому времени принципов. Такая опасность всегда существует, по­скольку принцип действительно един и всякое членение его искусственно и оправдывается лишь требованием технологичности, предъявляемым к методологической системе. Поскольку же единство целостного Принципа существует как базовое допущение, неизбежно происхо­дит терминологическое взаимоперекрывание одного принципа другим, а это обязательно помешает дальней­шему научному поиску. Таким образом, название прин­ципа должно быть процессуально, нефактуально и обес­печивать технологичность методологии, оперирующей этими принципами.

По большому счету все то, что мы называем отдель­но взятыми принципами — центра, отношения, целост­ности, третьего и проч., — это один большой, разделен­ный нами Принцип. Остается только поражаться тем подчас фантастическим взаимосвязям и взаимопереп­летениям, которые образуют принципы между собой. Принцип, взятый в одиночку, подобен мальку, выбро­шенному на берег волной, совокупность же принципов подобна завораживающей игре синих китов — гигантов океана. Представление о целостном Принципе весьма правдоподобно, хотя больше имеет, что называется, академический интерес. Чтобы разрешить эту заминку, психософия использует понятие «взаимовозможности принципов», что, впрочем, вряд ли является серьезным искажением. Более того, разъяснение отдельно взятого принципа невозможно, принципы «играют», по край­ней мере, хотя бы в паре, лишь в совокупности они мо­гут быть основой технологии методологического иссле­дования. Поэтому в следующих разделах, излагая содер­жание принципов, мы будем говорить сразу о двух, а то и трех, иначе любое повествование бессмысленно.

 

Глава третья ПРИНЦИПЫ

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.