В издательстве «Лотаць» и «Звезды гор» вышли из печати 22 глава

А теперь – о создании нашего Музея. Приглашения друзьям Николая Рериха за рубежом на открытие Музея и на конгресс мы начали рассылать уже заблаговременно, согласно адресам, присланным нам Шибаевым. Список этих письменных приглашений всё увеличивался. Только во второй половине сентября мы начали задумываться о печатных пригласительных, отдельно в Музей и отдельно на конгресс, которые мы решили рассылать только по странам Балтии. И тут вдруг явилась мысль об отделе искусства стран Балтии в нашем Музее. Идею подал уже несколько месяцев назад Н.К.: он давно мечтает видеть отдел латышского искусства в нашем Музее, и если возможно, то и коллекции эстонского и литовского искусства. И мы решились на великое дерзновение и напечатали на пригласительных, что в Музее заложены первые основы отдела Балтийских стран. До сих пор у нас абсолютно ничего не было, ни единой работы для этого отдела. Единственно литовцы нам обещали около 30 работ, но мы не надеялись, что в них окажется какое-то высокое качество. Итак, 30 сентября мы решили: надо, во-первых, срочно податься в Эстонию и получить оттуда произведения, чтобы хоть как-то было представлено эстонское искусство. Кроме того, надо прийти к ясности относительно лиц, которые будут участвовать в конгрессе от Эстонии. Обещали – Кайгородов, Рудникова и другие. Но последняя требовала, чтобы официально пригласили и её мужа, барона Икскюля, и главу общества парапсихологов. Мы этого не сделали, ибо от Кайгородова нам стало известно, что Икскюль сильно скомпрометирован в глазах эстонской интеллигенции и плохо смотрят на саму Рудникову, и если бы Рудникова поехала, то, возможно, что ни он, ни Пятс, ни другие эстонские художники не явились бы. Но получилось, что не приехали ни Кайгородов, ни Рудникова. Рудникова в последний момент прислала телеграмму, что не приедет. Возможно, обиделась, что мы не пригласили её мужа, хотя по её заданию К.Миллер дважды от нас этого требовал. Мы этого не сделали, во-первых, по упомянутым выше мотивам. Кроме того, ещё д-р Феликс Лукин нам высказал серьёзные сомнения относительно Икскюля. Во-вторых, Блюменталю и Гаральду, когда они были в Таллине, говорили, что одной из главных причин, почему Рудникова и члены Метапсихического общества желают ехать в Ригу, является то, что, пользуясь нашим приглашением, они получили бы льготный железнодорожный тариф и могли бы в Риге встретиться со своими собратьями по убеждениям. Вообще, на это общество, так же как и у нас в Риге, интеллигенция смотрит скептически. И недаром, потому и нам надо быть начеку, ибо удивительно, насколько в Таллине мало ясности относительно оккультных вопросов, спиритизм и медиумизм очень распространены, и даже лучшим оккультистам присущ оттенок психизма. Недавно нас посетила одна дама из Метапсихического общества в Таллине, которая выступала с лекциями в Рижском обществе психических исследований. Ей присущи способности автоматического письма, и она «переписывается даже с Махатмами»! Разумеется, что после этого её утверждения мы отнеслись к ней совсем холодно. Такие вот пророки теперь бродят по миру и смущают умы. В конце концов, от того, что указанные лица не приехали на конгресс, мы не много потеряли, ибо явился столь нежданно новый приятный гость – представитель Фонда культуры Эстонии, художник Гринберг, делегированный Пятсом, очень культурный человек.

Гаральд и Блюменталь привезли из Эстонии девять произведений: шесть работ Кайгородова, две работы Нимана и одну – Янсена. Произведения сами по себе посредственные, но техника неплохая.

Раз уж пошло такое дело, надо было браться за собрание латышского искусства. И так мы, за краткий срок, в последнюю неделю перед открытием Музея, 5, 6 и 7 октября, насколько было возможно выкроить время помимо нашей работы, объехали ведущих художников. Это можно было только после обеда, ибо позже, вечером, Пранде должен быть в Академии. У Гаральда, в свою очередь, бунтовали больные, если он задерживался. Таким образом, «закупочная комиссия картин» состояла из трёх человек. Первоначально, во вторник, мы явились к самому Пранде: у него, кроме его собственного этюда «Над лесами», неожиданно для себя мы приобрели дивный пейзаж берёзовой рощи Валтера, который я считаю ценнейшим произведением в нашей латышской коллекции. За эту картину мы заплатили Пранде 400 латов. Поначалу он предлагал нам какую-то иную работу Валтера, побольше, а эту, маленькую, запрятал в углу и не очень желал с нею расставаться. Затем мы направились к Ансису Цирулису и выторговали у него «Три Лаймы». Были мы и у П.Кундзиня, но ничего для нас подходящего не нашли. На второй день у сына Розенталя мы приобрели «Мария Магдалина у ног Христа» (600 латов) и «Кудесник». Знаю, что его жене было очень трудно проститься с любимыми работами, но она решилась на это, возможно, ради Гаральда, который был их домашним врачом. От Бине мы получили «Бог, Мара и Лайма» – национальную святыню диевтуров, однако в наших помещениях этот холст всё же эффектно не смотрится. Затем выбрали его «Путников». Утром в четверг мы посетили Меснека. Больше всего нам понравились его крупные работы, но они ведь для нас дороги. Аннусс только что завершил большую картину «Явление Христа Деве Марии». Композиция очень даже чудная, только сам Христос какой-то совсем необычный. Замечательны его этюды для алтарных картин. Мы ещё ему не заплатили, ибо у нас просто-напросто не хватило денег. У Куги в Академии мы купили «На мельнице», другой подходящей картины у него не было. Наконец, у Тильберга – четыре небольшие работы. Возможно, что к нему и не было смысла идти, но мы ходили по рекомендации Пранде. Один небольшой набросок я ещё в последний момент обменял на другой, более живой, – «Горную дорогу». Однажды вечером, ранее, мы с Гаральдом посетили дома Либерта и договорились относительно его декоративной картины «Князь Игорь». Так, в стремительном темпе, началось и кончилось у нас путешествие по мастерским художников. Гаральд из своей квартиры притащил в музей работы Свемпа и Скулме. Первые основы заложены, и мне кажется – они великолепны.

Работы литовцев мы получили только в пятницу после обеда. Можно себе представить всю деятельность, которая кипела в Обществе в последние два дня. Не были развешены работы латышских художников. Предстояло провести и всякие ремонтные работы. Недавно перекрасили все комнаты. В последний момент нашу «голубую комнату» преобразили в жёлто-белую, приспособили к картинам. Пранде с членами нашего Общества работал до поздней ночи. Прикрепили номерки к картинам, устроили гардероб, декорировали. Но меня всё время не отпускало беспокойство о воскресном дне. Кто же должен держать речь на открытии? Никогда я не выступал перед чужой большой аудиторией и в присутствии гостей. Я ведь рискую. И всё же, наконец, я решил рискнуть. Ибо разве Силы Света не стоят за мной? В последний день я был чрезвычайно уставшим. Однако составил «в черновике» свои вступительные речи, которые переписал и разработал воскресным утром. Браться за доклад уже времени не хватило, я решил прочесть главы из своей книги об Н.К. Массу усилий требовал и каталог Общества. Своё предисловие я сдал поздновато. Последний сигнальный лист напечатали только в пятницу, но в субботу <каталог> уже должны были сброшюровать. И тут в субботу к двенадцати часам дня я вспомнил, что ещё не уплачено «Тевияс Балвас»[106] и, кроме того, ещё полагается подать соответствующее заявление в Министерство общественных дел. Уже в последний момент (учреждения закрывают в час дня) я сел в такси и за полчаса, с тревогой в сердце, всё счастливо уладил. Разрешение на открытие музея мы получили в пятницу (поздновато!). Но разрешение на проведение конгресса не было получено ещё в субботу к 12 часам! Наконец, члену нашего Общества Дравниеку с трудом удалось его достать. Предстояло ещё незамедлительно подать прошение в префектуру, здесь, однако, благодаря знакомству разрешение выдали без задержки. Как видно, могло случиться, что наш съезд вообще бы не разрешили! Наверняка в министерстве на нас собраны какие-то «сведения», быть может – из Политического управления, ибо отчего же в последний момент такое затягивание? И главное – министр Берзинь, который сказал: «С радостью приду, если только какие-то особые обстоятельства не помешают», всё же не явился, думаем, наверняка по причине именно «собранных сведений». Что это за учреждение, которое собирает о нас неправдивые, ложные сведения? Разве мы не являемся самыми лояльными, добропорядочными гражданами Латвии, разве мы не стараемся своей культурной жизнью, своими светлыми мыслями и идеями служить примером для других организаций и сограждан? Разве мы не копили нетленные богатства духа для бессмертной, вечной Латвии? Почему к нам такое недоверие? Потому нам и было столь больно, когда на второй день конгресса мы узнали, что среди гостей есть двое из Политического управления, которые за нами неотступно надзирали, критически разбирали наши доклады, сопровождали на Братское кладбище и которых мы в конце концов приглашали на ужин.

В Музее были выставлены и три депонированные[107] картины: «Прокопий Праведный отводит тучу каменную», «Град обречённый» и «Святые Борис и Глеб». И здесь надлежало совершить свои формальности – застраховать и т.д. Все экспонированные картины надо было срочно вставлять в рамы. Монтвидене привезла с собой обе свои картины Н.К. и рисунок «Святилище», который одолжила у директора Музея <в Каунасе> Галауне. Эти работы она увезла с собой обратно.

На наш конгресс приехали 30 членов Литовского общества Рериха. Мы изумлялись их великому рвению и преданности, что они смогли приехать в таком большом количестве (возможно, – 75% всех членов Общества). Большая их часть – люди небогатые, но другие оплатили им дорогу и т.д. В среде литовцев господствовала великая дисциплина и порядок.

Когда в воскресенье утром я закончил писать вступительные речи, Блюменталь, который ныне живёт в Межапарке, на своей легковой машине отвёз меня и Эллу в Ригу. Уже само здание Общества внушало праздничное чувство: развевались флаги трёх Балтийских государств, стояли лавровые деревья, у входа и у лифта гостей встречали члены нашего Общества. Когда гости собрались в зале по звону гонга, с каким чувством я поднимался на трибуну! Это был труднейший экзамен моей жизни! Присутствовало много общественных деятелей, знакомых, был и мой брат. Но, когда я начал и глянул на людей, ощутил в себе как бы просветление. Будто бы токи струились сквозь меня. В своей речи я чувствовал вдохновение. Сознавал, что Высшие Силы меня ведут. После речи спели гимн. Затем Лукин зачитал имена приветствующих и некоторые телеграммы. Потом я прочёл приветствия Е.И. и Н.К. на русском языке, но ощутил, что здесь это зачитывать не следовало, потому сократил и читал бегло. Так Музей получил благословение от нас самих и Свыше. Что с того, что официальные представители не участвовали? Начнём сами великий путь культуры! Столько дерзновения и напряжённейшего огня!

Некоторое время мы пообщались с гостями. Дух был приподнятый. Новая эпоха начинается в нашей жизни. Затем вместе с литовскими гостями мы направились обедать в вегетарианскую столовую. В три часа начался конгресс. Технические вопросы конгресса я доверил Валковскому, который и разработал регламент конгресса, потому я не углублялся во все детали. Конгресс я открыл краткой речью, в которой пригласил всех почтить память первого основателя Рериховского общества д-ра Лукина. Затем очертил понятие духовного содружества и три элемента культуры: красоту, знание и этику жизни. В президиум избрали меня – председателем, К.Валковского, Г.Лукина и Монтвидене – вице-председателями, Тарабильду и Фрицберг – секретарями. Фактически оба дня собрание вёл Валковский. Почётными председателями избрали А.Пранде и К.Дуцмана. Кроме того, место в президиуме предложили генералу Нагевичюсу, начальнику Военного музея Литвы, знакомому Монтвидене, который на минутку явился на конгресс. Зачитали часть приветствий. Всё ещё приходили телеграммы и письма, которые зачитывались в перерывах. Затем началось чтение докладов. Начал я главой из своей книги: «Взгляды Рериха на искусство». Было много ценных докладов. На второй день господствовал более эзотерический оттенок, ибо читались <доклады> на темы Живой Этики. Клизовский и г-жа Крауклис, хотя им много раз указывалось, всё же не сумели примениться к сознаниям. С последней даже получился небольшой конфликт. Ибо она в своём докладе подчёркивала борьбу женщины с мужчиной, и это подметили двое из Политического управления. Клизовский читал о задачах сердца, Драудзинь – о воспитании, Сипавичюс прочёл красивую оду, посвящённую Н.К. и т. д. В понедельник в двенадцать часов мы направились на Братское кладбище, чтобы исполнить традиционный долг – возложить венок. Раньше всё это показалось бы мне странным, но ведь этим выражалось уважение к народу. В четыре часа начался заключительный акт конгресса. Была атмосфера дружественности и сердечного тепла, мешали только «дугпа». После ужина вместе с несколькими литовцами долгое время мы провели в комнате Учителя. В конце трём литовкам мы вручили Портрет. Были мы вместе до поздней ночи. Знаю, что эти мгновения они не забудут никогда. На следующее утро мы дали Портрет ещё четырём литовцам, после этого в комнате Учителя собрались вместе все члены Литовского общества. Читали некоторые параграфы из Учения о Мастере, преданности, торжественности. Далее в зале г-жа Бумбер прочла краткий доклад об учреждении бюро психических исследований и т. д. В конце я повторил гостям свой доклад: «Какие свойства необходимы тому, кто решил следовать путём ученичества», который читал в Обществе 30 сентября. Жаль, что у нас не было возможности нигде собраться вместе и погрузиться в сердечные беседы, ибо приходилось думать о недремлющем оке политических чиновников, которые следили, чтобы ничего не проводилось «вне программы». Ещё хорошо, что утром последнего дня они не пришли в Общество. Во вторник в половине третьего литовские друзья простились с нами. Сознаю, что всё могло быть лучше, но они увезли с собой немало возвышенного. Литовцы подарили нам пальму, и только что Монтвидене написала, что они нам дарят скульптуру Тарабильдене «Мадонна Мира». При посредничестве Тарабильды мы приобрели и две картины Шимониса, кроме того, два рисунка самого Тарабильды. И сегодня эти работы включены в каталог нашего Музея. (Одну из этих картин всё же не удалось достать.)

Были разработаны и резолюции для представления конгрессу: о воспитании, об искусстве, по женскому вопросу и о сотрудничестве между Балтийскими странами с целью продвижения Пакта Рериха. На конгрессе решили передать их «секциям» для окончательной формулировки. Так из последней резолюции вырос «Балтийский комитет Пакта Рериха». Эта идея привела меня в восторг. Именно такой комитет обладает гораздо большим значением. Он может обращаться не только к своему народу, но и апеллировать к великим державам и Лиге Наций. О самих резолюциях мы ещё не имеем полной ясности. В современных условиях их лучше опубликовать как тезисы к докладам. Не желаем показаться властям «бунтарями». Особенно трудно расстаться с резолюцией по женскому вопросу: г-жа Крауклис изложила там все наши радикальные взгляды. Но мы мало поможем делу, если потребуем ныне равноправия женщины в законодательстве и на государственной службе, когда общественное положение женщины опять угнетается и «верхи» никаких советов и замечаний не признают. Надо идти иным путём – путём воспитания культуры сознания.

Теперь впереди великий труд: издать материалы конгресса, речи и приветствия на латышском и на языке выступавших. Разумеется, что главная работа здесь опять будет моя. Появились бы хорошие помощники! Ныне много работает г-жа Пормалис, печатает на машинке и переводит. Но, чтобы всё опубликовать, ещё много надо работать.

Также предстоит кропотливый и большой труд – выслать всем приветствовавшим благодарственные письма. И, в конце концов, нельзя ведь всем писать по одному шаблону. Мы напечатали также специальный бланк, на обороте которого наклеили репродукцию картины Н.К. «Брамапутра». Некоторые писали нам очень сердечно. Трогательны индийские свидетельства. Множество знаменитых имён. Последним прислал Свен Гедин. Мы были поражены, сколь чудно отзывались литовские правительственные и культурные круги: есть письма по поручению Сметоны и Тубелиса и т.д. Только наши правительственные круги молчат. Дуцман точно определил: «Если бы они знали, какое значение имеет этот конгресс не только для Латвии, но и для блага всего человечества, они бы горько сожалели о своём равнодушии». Да, что же скрижали истории поведают о тех, кому следовало стоять на дозоре Культуры своего народа и кому полагалось понимать каждое светлое, полезное для благосостояния народа начинание и всеми силами поддерживать его? Но происходит как раз наоборот. Здесь чувствознание вождя должно быть бодрым.

Мы много размышляли о том, почему министр Берзинь, который нам сказал, что с радостью посетит открытие нашего Музея, если только не появятся особые препятствия, всё же не пришёл? Если он нас принял на официальном приёме, то не может быть, что он уже заранее не был подробно о нас информирован. Откуда возникли слухи, что у нас «связи с большевиками»? Может быть, оттого, что с недавнего времени заседания нашего Общества стал посещать поэт Дзелзитис, когда-то бывший «левый», но ныне внутренне переориентировавшийся, хотя сам он заверяет, что всегда был религиозным искателем. Однако в последнее время до нас дошли тёмные слухи о нём, и, пока он не реабилитировался, надо просить его нас не посещать. Если он направился к религиозному мышлению, то пусть проявит это открыто для общества, публикуя новые стихи. Стыдиться своего мировоззрения нельзя, нам такие не нужны.

Ещё хочу рассказать о своём докладе на радио, чтобы охарактеризовать обстоятельства и психологию. Когда я просил разрешения прочесть доклад о Рерихе, А.Залитис мне сразу же разрешил. Он, видимо, не был проинформирован о том, что за опасный человек этот Рерих! Ибо недельки через две я внезапно узнаю, что вопрос о моём докладе рассматривался на заседании радио и отклонён. Рерих будто бы сектант и мистик (я ответил, что Рерих всю свою жизнь борется против сектантства и фанатизма!). Односторонность проявил на радио, кроме директора Смилги, и мой тёзка критик Рудзитис. Я немедленно нашёл Залитиса, и тот мне в конце концов сообщил решение Смилги, что по поводу моего доклада он будет говорить с самим министром Б<ерзине>м. Да, великая честь оказана мне, что по такому мелкому делу утруждают министра! Но здесь таится угроза престижу Общества! А что если Б<ерзинь> откажет?! Здесь уже не просто вопрос доклада, о котором я бы много не печалился, – здесь приходится защищать честь Общества, чтобы Б<ерзинь> своим решением случайно не поставил наше Общество в неудобное положение. Нам самим надо было первыми попасть на приём к Б<ерзиню>! Мой разговор с Залитисом состоялся в понедельник, а во вторник мы с Валковским пытались пробиться к Б<ерзиню>. Всё же нам это не удалось, но обещали – на следующую пятницу. Я позвонил Дуцману, и он долго говорил со Смилгой, своим знакомым, и всё же окончательно его убедить не удалось. Он сказал: «Я представлю ваши аргументы министру, если он разрешит, то пусть доклад зачитывается». В четверг я позвонил Залитису. Оказалось, что и Смилга не попал на приём к министру, ибо на аудиенции было слишком много людей. Тогда Залитис направился ещё раз к Смилге, и на этот раз, наконец, Смилга разрешил. Притом сказал следующее: «Хотя мне всё это дело Рериха несимпатично, но ради Рудзитиса, который написал доклад, я разрешу». Выяснилось, что Смилгу смутили слухи, которые он, очевидно, косвенно услышал от проф. Шмидта. Как известно, Шмидт в своём докладе в Доме Латышского общества выступил против Рериха, таким же образом он выступал и на лекциях народного университета. Так приходится бороться в эту эпоху духовного мракобесия и невежества. Наконец, 10 октября актриса Эмилия Виестур прочла мой доклад на Рижском радио, в девятнадцать часов ноль пять минут, чтение длилось двадцать минут, но в девятнадцать тридцать ей надо было быть на сцене театра Дайле. Позже Виестур было указано, что какое-то предложение в моём докладе кому-то не понравилось. Доклад предъявлялся заранее на цензуру Залитису. Мудрили мы, которое же это предложение, не то ли, что «должны стать прекрасными и тюрьмы»? Так мы и не узнали.

Только в четверг, 14 октября, после нашего собрания мы окончательно решили относительно групп Учения. Это был тяжёлый вопрос, который всё лето лежал у меня на сердце, ибо мне не хотелось никого ущемлять. Писал я об этом и Е.И., и получил от неё краткое замечание, что трудно распределить группы по сознанию. Руководителю группы необходимо быть подлинным воспитателем, он должен отзвучать на все тонкие вибрации струн Учения и культуры. Больше всего озабоченности доставляла группа Слётовой, там вечно случались то одни, то другие несогласия и нарушения дисциплины. И сама Слётова отнюдь не является воспитательницей. Одно лишь то, что она до сих пор не помирилась с Фрицберг, и всё её поведение в этом деле свидетельствует о её неспособности исполнять это высокое задание. У меня появилась счастливая идея – поручить руководство её группой Гаральду. Во-первых, с Гаральдом у Слётовой будет менее всего предлогов для обиды. Кроме того, эта миссия весьма важна и самому Гаральду для духовного развития, ибо руководитель группы, уча других, сам чрезвычайно растёт. Группа Буцена, как весьма малочисленная, уже самоликвидировалась, и мы, наверное, новую ему не поручим, хотя он этого хочет, – дело в том, что у него не хватает соизмеримости и такта. Три старшие группы: Клизовского, Валковского и Фреймана (который сам отказался) объединили в одну, которую поведёт Клизовский. У последнего множество теоретических знаний, здесь, где читают «Беспредельность», они будут уместны. Понятно, что способности воспитателя у него малы. Затем в воскресенье в старшей группе я вновь прочёл выдержки из своей статьи о том, каким должен быть руководитель группы. Что во многом он должен быть «классным руководителем» и воспитателем в жизни, что ему надо вникать в личную душевную жизнь членов группы, подавать советы и быть примером во всём. Далее – остаются по-старому группы Лицис – Вайчулёниса и Крауклис. В группу Драудзинь входит четверо новичков, и она начинает читать первую часть «Листов Сада Мории». Валковский взялся вести новую группу на русском языке. Ещё следует отметить, что в группу Гаральда вливаются ещё несколько членов из других групп. Думаю, в его группе будет лучшая дисциплина. Он несколько раз был слишком радикален и резковат, но ведь велико его усердие свершить всё наилучшим образом.

12 ноября. Пятница

События разворачиваются с такой калейдоскопической быстротой, что не успеваю их отмечать. И каждый день преподносит какое-то переживание. Истинно – век великой динамики!

В воскресенье после конгресса, то есть 17 октября, нас посетил Кайгородов. Это, мне кажется, было великим событием, ибо за этим визитом последовали важные продвижения. Мы с ним условились, и Кайгородов обещал, что, вернувшись в Таллин, он постарается организовать Рериховскую группу или Комитет Пакта. Он по этому вопросу беседовал с В.Пятсом, и тот рекомендовал общество пока не создавать, но единственно – группу, вокруг которой собирать, кроме художников, и молодёжь. Пятс обмолвился, что он с радостью поддержал бы такую группу. В конце мы предложили, чтобы Кайгородов и другие его друзья обратились по делу Пакта к министру иностранных дел Акелю, и Кайгородов пообещал. Он уехал в восторге от картин Рериха и светлого настроя, который царил в Обществе. Мы приобрели у него его картину «Мальчик в лодке» (за 100 латов). 23 октября я ему написал пространное письмо о предполагаемом «Комитете Пакта Рериха Балтии». Упомянул я и кандидатуры по лицам в каждом государстве. Пятса я предложил в качестве президента Балтийского комитета. От Латвии в комитет могли бы войти Дуцман, Пранде и кто-нибудь из правления Общества. Кроме того, я спросил его о выставке эстонских художников, которая ныне открыта в Таллине. Надо бы расширить раздел эстонского искусства в нашем Музее, ибо картин так мало. Также заботит нас вопрос, кто из эстонских художников возьмётся написать о Рерихе для нашей монографии? И чудно, что несколько погодя последовал замечательный ответ. В субботу, 30 октября (в исторический для Эстонии день!), у Кайгородова собралось несколько художников, чтобы обсудить и заложить основы объединения имени Рериха. И ещё: вчера из Эстонии вернулся Блюменталь и сообщил следующее. На совещании было решено создать Комитет Пакта, в который вошли бы Кайгородов, Гринберг, Ниман, Таска и В.Пятс как почётный председатель. Единогласную поддержку обещали оказать и «Объединение художников» или Совет при Министерстве просвещения. Таска уже разработал устав комитета. В будущий вторник, 16 ноября, они все отправятся на приём к Акелю, чтобы информировать о Пакте Рериха. Если создастся Комитет Пакта в Таллине, то легко будет осуществить создание Комитета Пакта Балтии. Да, это были бы важные и весьма радостные вести. Далее, Блюменталь познакомился с Беликовым, который переписывается с Клизовским и Рерихом, – молодым, энергичным, симпатичным человеком, которому всего 24 года, уже болеет туберкулёзом. У него будто бы великий талант объединителя. Его мать держит столовую, и по вечерам в этом помещении собираются разные юношеские и культурные сообщества. Со всеми Беликов умеет найти общий язык. В тот день, когда Блюменталь был в Таллине, к Беликову явился К.Миллер и попросил помещение для группы Метапсихического общества (группы Рудниковой?). Беликов разрешил. Но когда он услышал, что вечером в этой группе какой-то оратор начал зазывать в спиритизм и медиумизм, он в тот же вечер запретил им впредь собираться здесь. Так, интеллигенция Таллина не терпит спиритов, избегаем их и мы. Беликов интересуется Учением, и у него есть двое-трое единомышленников. Может быть, он мог бы собрать группу Учения, нескольких мог бы взять из Метапсихического общества. Пока Беликов не может войти в состав Комитета Пакта Рериха, хотя Кайгородова знает, и всё же наверняка он будет иметь определённую роль в Обществе Рериха.

Потом, в понедельник, по дороге в Париж нас посетил эстонец, инженер Бушман. На уме у него грандиозные планы – о сооружении памятника женщинам всего мира. Он подарил свою книжку, в которой первым фигурирует Рерих со своим поощрительным письмом, затем в книге приведены и другие отзывы известных личностей. И ко мне он обратился, чтобы я что-нибудь написал. Его план состоит в том, чтобы в Швейцарии или в Америке возвести грандиозное сооружение, посвящённое женщине, которое бы служило поддержкой решению женского вопроса и стимулированию идеи мира. Я предложил ему подумать, не резонно ли возвести такое строение именно в государствах Балтии, ибо они – страны будущего, осенённые потенциальными энергиями. В завершение мы с Валковским его долго вдохновляли по поводу Знамени Мира Рериха, он уехал воодушевлённым и наверняка окажет содействие нашему движению в Таллине. Бушман – человек сердечный, по-детски предаётся своей идее, но ведь в сердечной преданности уже есть сила.

Я желал примирить Слётову с Фрицберг. Беседовал со Слётовой отдельно, затем пригласил их обеих вместе. Но сердца их так же холодны, как и прежде. Как же перевоспитать сердце, тут недостаточно нескольких лет. Всё верно, как определила Е.И.: у Слётовой не хватает культуры, но у Фрицберг слишком мало сердечного тепла. Последней я сказал: представь психологию матери, какую трагедию пережила Слётова как мать, сколь существенно ты могла бы помочь, придя к ней и успокоив её. Во-вторых, если уж меня так тяжело оскорбили, я бы считал долгом своей жизни реабилитироваться. Но настрой Фрицберг таков: «Если Слётова имеет что-то против меня, пусть сама придёт ко мне». Разумеется, Слётова когда-то подняла бучу на всё Общество и таким образом создала карму. Теперь, однако, себя преодолела. Но руки друг другу они всё же не подали. И это старшие члены Общества! Позор! Психологически эта ситуация понятна, но с позиций высшей этики не оправдываема. Всё же новые импульсы ко благу даны.

Когда-то я получил из Индии рукопись «Напутствие Вождю», величественную книгу, с указанием – давать читать только в помещении Общества и только ближайшим членам. Мы начали её читать в старшей группе. Затем пришло Указание: напечатать или размножить эту книгу литографическим способом в 50 экземплярах, все экземпляры пометить номерами и никому не давать до особого указания. И вновь пришло Указание, которое определило по экземпляру мне, Гаральду и Серафинене. И наконец – за великую радость, проявленную членами правления об этой книге, она выделяется им, а также тем, кого я отношу к самым испытанным. Так вместе с Гаральдом мы решили дать по экземпляру членам правления; была мысль предоставить и Драудзинь, но она тогда не присутствовала в Обществе и получила позже. Кроме того, Е.И. указала подарить один экземпляр Стребейко, который перепечатал эту книгу, – за его преданность. Мы пригласили этих лиц в комнату Учителя, и я торжественно всем раздал книги. Притом я подчеркнул, что книгу надо хранить конфиденциально, т. е. – о ней нельзя никому сообщать. Кому дарить ещё – я решил подумать позже. Но вот после этого как-то вечером ко мне в Межапарк приехала возбуждённая г-жа Крауклис, и первые её слова были: «Чем же я Вас оскорбила?» Я был в полном недоумении. Конечно, уже ранее были неприятные моменты из-за её не очень-то тактичных поступков, но всё же это были мелочи. Но теперь я узнал новую истину: ей сказали, что член её группы Стребейко получил подарок из Индии, а ей как руководителю группы ничего даже не сообщили. Все руководители групп получили, единственно она – нет! «Почему такой обход?!» Психологически я понимал её волнение, хотя оно явно вспыхивало из глубин самости, ибо я не думаю, чтобы Мисинь или Драудзинь (которые получили) в случае подобной ситуации так бы расстроились, возможно, что даже и не задавались бы вопросом об этом. Я ответил, что вообще-то не имел в виду руководителей групп, ибо, во-первых, и г-жа Лицис не получила. Объяснял, что я следовал главным образом указаниям Е.И. За ошибку я признал то, что книгу Стребейко я вручил в присутствии старших членов. Ибо, в самом деле, и он чувствовал, что Крауклис отсутствует. Огорчило не столько то, что кто-то из членов Общества преступил указ о неразглашении, как то, что он совершенно исказил истину: будто бы я, вручая книги, думал о руководителях групп. Когда Клизовский на следующий день случайно пришёл, то отрицал, что он что-то рассказал г-же Крауклис (хотя мне Крауклис поведала: он застал её дома всю в слезах и понял, что она всё знает, и успокаивал её, а затем они стали говорить о книге). В четверг окончательно я выяснил: случилось так, что Клизовский действительно думал, что г-жа Крауклис уже знает, хотя на самом деле он сам ей первый и поведал. Знаю, что теперь и Клизовский чувствует себя неудобно. Не хочу на этот раз судить, может быть, я сам был виноват, что не повернул всё так, как было бы желательнее. После раздумий я решил дать книги и Крауклис, и г-же Лицис, так все руководители групп и получат. Но г-жа Крауклис отказалась, это и понятно. Только что я узнал, что Буцен тоже кому-то из членов Общества рассказал: как раз из-за его болтливости мы с Гаральдом и не хотели ему давать. Сколько раз он хвастался дарами из Индии! Пришло время всё это сказать ему в глаза. Знаю, что Н.К. пишет, как много терпения необходимо в отношениях с членами Общества. Понимаю, что наказания не воспитывают, но провоцируют как раз противоположное. Наказывать можно только предателей, иные проступки допустимо порицать только словами. Гаральд всё ещё излишне горяч: он чуть ли не половину членов исключил бы! Но чего бы мы этим достигли? Всё это – та горечь, которую мне положено испить.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: