В издательстве «Лотаць» и «Звезды гор» вышли из печати 25 глава

Вчера пришла к нам великая Радость: мы получили величественный Дар – картины Рериха мне и Гаральду. Мне – белоснежные вершины гор, окружённые синими далями.[113] Гаральду – среди коричневых скал в горном безмолвии ряд монастырей, осенённых фиолетовым светом. Это будет для нас источником неизменного вдохновения. Гаральд недавно получил от Святослава две его картины, знаю, какой настрой рождается в нём при созерцании лучезарной ауры Будды.[114]

24 мая. Вторник

Вчера, наконец, мы подали устав на перерегистрацию. Как много мыслей и взвешенных соображений мы вносим в него. Правление мы увеличили на одного члена. Особое затруднение было с отделениями, закон предполагает их самостоятельную деятельность, но мы ведь несём всю моральную ответственность за них. Поначалу мы хотели отметить, что правление, избранное в отделениях, начинает деятельность только после утверждения его состава председателем Общества. Но сообразили, что к этому будут возражения в министерстве, потому в конце концов записали: председатель Общества может контролировать деятельность отделений и делать обязывающие замечания. В скором времени предвидится отделение в Даугавпилсе. Зильберсдорф со своей группой уже давно обращался ко мне с просьбой учредить отделение в Даугавпилсе. Разумеется, Зильберсдорфу можно доверять, но ведь даже и он не вырос в нашей духовной традиции, в Обществе бывал крайне редко. Не можем предвидеть и того, кто окажется в правлении. Мы также подали прошение о перерегистрации издательства «Агни-Йога». Вообще-то – предвидится борьба.

Новоназначенным директором Департамента обществ и печати оказался мой школьный товарищ М.Янсон, приятный, культурный, простой человек. Мы с Гаральдом просили его разрешить опубликовать Книгу приветствий в издании нашего Общества. Спустя несколько дней мы получили ответ, что разрешение дано, но следует изменить название. Дело в том, что по предложению В.Шибаева и Рериха мы решили назвать её «Зелта Грамата»[115]. Когда-то я предложил на выбор Шибаеву несколько названий, и они выбрали последнее. Понятно, резолюция меня поразила и сильно огорчила. К счастью, Янсон обещал посетить наш Музей. Приятно, что он сдержал своё обещание и явился вовремя, хотя уезжал в провинцию. Он был в восторге от картин Рериха. Сожалел, что наши художники не касаются подобной проблематики и мистики. В конце мы говорили и о «Зелта Грамате». Он обещал своё решение пересмотреть. И сегодня я узнал, что это название нам разрешено. Таким образом, и в мелочах приходится бороться. Мотивом <первоначального отказа> Янсона было то, что в «Кружках надежды» будто бы есть «Золотые книги», куда записываются те, кто обещает быть воздерженцем. Также «Золотая книга» будто бы существует для некоторых торжественных случаев. Кроме того, нам показалось, что это название хотят приберечь для президента государства... Я сказал, что у Рериха золотой юбилей – 50 лет, и это название соответствует.

Теперь надо подождать, что скажут те, кто перерегистрирует устав.

Только что получено разрешение относительно нашего магазина и библиотеки на имя Эмилии Аншевиц, дочери Вайчулёниса. Продавать и хозяйничать в магазине будет член нашего Общества Лепинь, распорядителями будут Блюменталь и Вайчулёнис. Помогать будет и Драудзинь. И всё же видится необходимость единого твёрдого руководства, ибо ещё не всё идёт как надо. Но кому это доверить? Вайчулёнис – человек золотой, но слишком малообразован. Блюменталь очень занят, много ездит, кажется, ещё не привык к неторопливой, требующей терпения работе. Но всё же на этот раз будет хорошо.

Мы решили на Троицу поехать в Каунас. Жаль, что некоторые члены Общества столь неподвижны. И ведь не из-за отсутствия денег не едут, неужто эти 20 латов не могут накопить те, у кого зарплаты маленькие, – не едут из-за инертности. Литовцы ведь приехали почти в полном составе. Наших пока только пятнадцать!

С 14 мая я живу в Лиелупе на проспекте Булдури, у Мисиней. Здесь живут и Якобсоны. Никогда мы летом не жили в столь шикарных комнатах. <Решились> единственно из-за того, чтобы у Эллы были какие-то помощники, которые хоть на минутку бы её заменяли, ведь малыши тоже изнуряют. Особенно трудно по утрам, <мы> привыкли вставать около шести, но внизу ещё спят, и у Эллы нервы хрупкие. Я охотно помогаю, но столь много дел ждут моих рук. Но всё будет хорошо. В отпуск пойду в июле или только в августе.

28 июня

На Троицу, 5-7 июня группа членов нашего Общества навестила литовских друзей. Из старшей группы были: Гаральд, Клизовский, семья Мисинь, Ольга Крауклис и я. Всего нас было 15 человек. Нас принимали так сердечно и мило, что до сих пор нам неудобно, что не можем им отплатить тем же. В Литовском обществе членов немного, в самом Каунасе всего около двадцати, оттого здесь ощущения цельности больше, притом и сами литовцы столь душевны и уже с детства привыкли к религиозной дисциплине. Наши члены в среднем намного больше индивидуалисты, к каждому следует подходить с особой меркой, и видится, что в своём горении они в общем-то не столь гибки. В старшей группе часть членов такова, что в строении Общества мало участвуют. Но последователю Учения следует отдавать всего себя. И ещё: тем, кто очень желает трудиться на пользу Общества, нередко трудно найти что-то соразмерное с его способностями. Вопрос труда у нас непрост, и этим летом придётся разработать план работы для членов Общества.

Да, нас очень растрогала великая преданность литовцев. Узнав, что мы приезжаем в Каунас, из провинции в город приехали пять человек. Г-жа Блюменталь со своей трёхлетней приёмной дочерью приехала из Шяуляя, Серафинене одолела восьмичасовой путь из Скуодаса, хотя неделю назад она уже была на званом вечере Литовского общества. Также нам рассказывали, что нас искали люди с дальней окраины города. И всегда старались оказать нам любезность, даже в мелочах. Мы во время конгресса не были в силах так принять друзей. Мы предоставляли ночлег и обеды, но не могли быть много вместе, ибо конгресс приковывал все мысли. Даже некоторые организационные вопросы проведения конгресса приходилось решать в день открытия. Всё ведь происходило в спешке, в последние дни; к примеру, много приходилось заниматься собиранием картин, их размещением и т. д. Но главное – за нами, как тени, всюду следовали двое чиновников Политуправления, и это навевало определённую удручённость. Мы ведь желали свободно собраться вместе, одни, зачитываться письмами Е.И., Учением и от души побеседовать. Но чтобы завершить конгресс, нельзя было вызывать никаких подозрений. Те же наши руководители государства на своём веку читали немало книг и очерков о мученичестве великих людей, великих духовных движений, великих идей. Возможно, в юности и они возмущались смертью Джордано Бруно и преследованиями духовных свобод. Но где же их истинное чувствование, если они дозволяют и теперь применять вековечные методы духовного преследования?

Монтвидене прекрасно растёт духовно. Она много думает об обществе, и много делает на его пользу. Умеет чутко подойти к душе другого, она будет хорошей воспитательницей. Поручила членам общества работу – выписывать темы из Учения. Кто успешно это выполнит, и ощутит себя внутренне созревшим к общинности, тех осенью объединят в общину, и из них вырастет старшая группа. Она определённо уверена, что каждый сам скажет, готов он к общине или нет. Но и без того она сама хорошо знает членов общества. Она решительна, требует дисциплины, сурова и к себе. В минувшем году она ещё стеснялась, полностью ещё не была уверена в себе, теперь уже чувствует себя руководительницей и верит в свою миссию. И Серафинене признаёт, что общество в лучших руках. Много замыслов у неё на будущее. У них 29 мая был первый званый вечер, к которому они долго готовились. Монтвидене читала о духовной культуре, основываясь на идеях Н.К., а Глямжа – об Н.К. как о деятеле культуры. Хотели подготовить доклад и о Знамени Мира Рериха, но ныне эта тема оказалась невозможной из-за конфликта Литвы с Польшей и милитаризации государства. Вечер проходил в зале университета, присутствовало около 250 гостей. Теперь положение Литовского общества тяжелее, чем раньше. У правительства сложилось нехорошее представление об обществе. Здесь виноват Тарабильда. Сам Тарабильда терзается сознанием своей вины и считает себя предателем общества. Всё же Монтвидене он ничего не раскрыл, только Клизовскому. От последнего Монтвидене и узнала подробнее об истинном положении дел. Клизовский информировал и Е.И. Мне и Гаральду Монтвидене прочла последнее её письмо, где она касается и вопроса о Тарабильде. Клизовскому Тарабильда рассказывал, что в обществе (наверное, думали, что в Обществе Рериха, но Монтвидене не помнит, чтобы подобный доклад у них был) он читал доклад, где обратился и к эзотерической стороне общества. Раскрыл, кто есть Учитель, Н.К., Е.И., что обозначает Знак общества и т.д. Этот доклад слушали и некоторые «не члены общества», из которых часть позже перешла в лагерь врагов. После этого, в связи с пропагандой Пакта Рериха и с делом меморандума, Тарабильда обратился к какому-то высшему государственному чиновнику, в пылу разговора вытащил из кармана доклад и тут же его прочёл. Немного погодя он почувствовал, что отношение правительственных кругов к нему и к обществу резко изменилось. Только тогда он опомнился, что поступил опрометчиво, но было уже поздно. Потом он долго мучился угрызениями совести и затем уехал в Париж, где уже некоторое время жила его жена, которой литовское правительство предоставило стипендию. Да, не только литовские друзья, но и я не однажды ощущал в Тарабильде потрясающее отсутствие такта и соизмеримости. Это выявлялось не только в делах общества и в его жизни, но и в его искусстве. Потому и в Литовском обществе его не любят и не избрали ни в правление, ни в совет, хотя он вместе с Серафинене создавал общество. И последний случай был для него тяжким ударом. Конечно, самому обществу пойдёт только на пользу, что Тарабильде больше не отводится важная роль, ибо Монтвидене приходилось бесконечно бороться с его упрямством и обидчивостью. И всё же у него есть некоторые способности, которые следовало бы использовать на благо общества. Нехорошо и то, что в Литовском обществе нет художников. У самого Тарабильды всё же превратный вкус: из всего того количества, что он привёз в Рижский Музей на открытие, третью часть нам пришлось отставить. К тому же он, без нашего ведома, приобрёл для Музея картину Гудайтиса, столь примитивную и невыразительную, что мы не могли держать её в помещении Музея. По крайней мере, для нашей коллекции это полотно совершенно не годится.

От Е.И. я получил чудесное послание – письмо от 24 мая. Так много советов и указаний в связи с моей книгой о Белом Братстве. Эта книга и есть та величайшая ответственность, которая мне поручена, о которой у меня непрестанно болит сердце, и боль не оставит меня до тех пор, пока я не смогу всего себя посвятить этому делу. В письме есть и чудеснейшие, светлейшие Слова: «Было Сказано: "Одобряю книгу Рихарда. Пусть он охранит исторический характер, так получится полезная книга. Пусть не забудет указать на документы, найденные в Костроме". Документы эти упомянуты Н.К. в "Сердце Азии", глава о Шамбале... Также указано упомянуть о существовании книги "Красный Путь в Шамбалу", написанной одним утайшаньским ламою. Следует не забыть и "Путь в Шамбалу" Грюнведеля. Также разрешено поместить и встречу с Махатмой, описанную Клодом Брэгдоном[116]...» (Ту же, что и «Как чела нашёл своего Гуру», которую дважды читали в нашем Обществе и которую я выслал некоторым своим адресатам, в том числе Е.И. Удивительно, что она получила эту статью в то самое время, когда завершала своё письмо мне.)

Здесь идёт речь и об Аполлонии Тианском, чьё жизнеописание и повесть о путешествии в Индию я читал с великим упоением. Также упоминается и Анаксагор, взгляды которого дошли до нас в искажённом отражении. И, наконец, то, что меня так поразило и затронуло во мне глубочайшие, необычнейшие чувства: «Понимаю и разделяю Вашу любовь к греческой философии. Не вспомнили ли Вы Филоктета – последователя Платона?» Да, неизменно интуитивно я чувствовал, что греческая философия – это мой мир! Придётся когда-нибудь вновь вернуться к Платону. Теперь всё будет открываться в совершенно ином свете. Многое о нём раскрывает вторая часть «Братства». Как я могу не считать себя счастливым, если я смею и могу читать эти священные страницы?

Относительно Драудзинь я уже записывал, что мы желаем, чтобы она вошла в правление. Потому в новом уставе количество членов правления увеличили на одно лицо. Из-за этой мысли возникло и небольшое недоразумение: оказалось, что Е.И. поняла, что Драудзинь уже избрана, и поздравила её. Но, по крайней мере, это – указание к действию.

Наконец, Е.И. пишет: «От всей души сочувствую Вашему желанию посоветоваться с венским профессором. Во всяком случае, уверена, что в самом ближайшем времени будет найден метод излечивания этого нервного недомогания». Да, я надумал в середине августа ехать к одному знаменитому венскому профессору лечить свою речь, во всяком случае – ознакомиться с его методом. Этим мне следует заняться ради блага Общества и ради блага моей Гунты. Хотя дома я в общем-то говорю хорошо, однако Гунта может быть под моим влиянием. Гунте, кажется, помогают и лекарства Гаральда. По причине всего этого я и тороплюсь с переводом философского труда Тагора и размещением антологии. Но сердце часто болит и болит. Сознаю, что я причинил много страданий своему другу Элле. Часто я пытался уговорить её взять служанку, но она не желает, чтобы возникали новые долги. Так и в Вену я смогу ехать только тогда, когда получу аванс за уже подготовленные работы.

Нападки на Гаральда продолжаются, хотя окольными путями. Был выпад в «Яунакас Зиняс» – статья, помещённая по поручению Алкса. Этому человеку не претят никакие низменные методы, лишь бы только уничтожить Гаральда. Больничная касса Елгавы начала судебное дело против Гаральда. Но последний заверяет, что этот иск нетрудно опровергнуть. Также ясно, что это Ветра распространяет ложь, что все лекарства у Гаральда заменяет вода со спиртом. Не знаю, был ли подобный случай в истории Латвии, когда дискредитируют врача до решения суда. Также стало известно, что началось преследование владельца аптеки (угол улиц Валдемара и Дзирнаву), который продаёт лекарства Гаральда. Он будто бы не закончил высшего учебного заведения. Да, в связи с Гаральдом распространяются всякие слухи. Из двух источников я слышал: «Д-р Лукин все свои огромные доходы отдаёт какой-то секте, поэтому у него и нет денег». Великая битва ещё будет, но Свет победит.

Накануне праздника Троицы вышла в свет «Зелта Грамата». Этому труду я отдал столь много сердечного огня и столь много времени. Я всё же верил в миссию этой книги, хотя мои друзья нередко сомневались, окажется ли эта задача столь значительной. Мы разослали её всем министрам Латвии и ряду тех лиц, которые подписали меморандум. Монтвидене также заботится о том, чтобы в Литве эту книгу получили соответствующие государственные мужи и общественные деятели. В Эстонии за рассылку взялся Комитет Общества Рериха, а вернее – Беликов с Таммом. За рубеж мы отослали всем поздравлявшим. В издании книги своими пожертвованиями участвовали почти все члены Общества, и можно действительно изумиться, что мы смогли собрать около 1.500 латов, в то время как главные жертвователи, Гаральд и Вайчулёнис, «чтобы предоставить и другим слово», внесли только по 100 латов. Но ещё не все долги покрыты. Теперь с денежными делами у нас гораздо тяжелее. Много требуется и для магазина. Печально, что с этим магазином всё ещё толком не везёт. Вайчулёнис сильно занят и не очень подвижен, Блюменталю не хватает спокойного терпения. Но будет лучше, когда мы откроем библиотеку, по крайней мере, не придётся доплачивать, притом теперь ведь лето.

На Певческий праздник, 19 июня, нас посетила Монтвидене, которая приехала в составе Литовского хора. Один день провела и в нашей общине в Лиелупе. Затем уехала в Эстонию. Она ещё раз рассказала о своих задумках устроения общества и воспитания его членов. Каждое свободное мгновение она посвящает заботе об обществе.

26 июля. Вторник

Каждый день после работы еду в Юрмалу. Не знаю, сумею ли в этом году восстановиться физически. Ибо отпуск проведу за рубежом. Знаю, что осенью опять потребуется масса сил и выдержки. Тороплюсь управиться с переведёнными книгами. Как хотел бы я взяться за творческую работу! Надеюсь, что смогу начать это в Вене. Нас в нашей небольшой общине нередко посещают друзья и иные знакомые. Была и Мауринь вместе с Раудиве, был Карлис Эгле, жена П.Эрманиса и другие. С Гаральдом, Блюменталем и Вайчулёнисом встречаюсь часто, ибо они живут недалеко. По воскресеньям после пяти часов мы проводим заседание группы Учения, читаем «Братство». Приезжают и гости из Риги, временами бывает до двенадцати человек. Одна только беда, что приходится уделять время гостям, хотя пытаюсь его концентрировать. Было бы неплохо сбежать на месяц куда-то в деревенскую тишину и погрузиться в творческую работу. Всегда вспоминаю тот великий подъём, великий взлёт, когда в Меллужи писал свой кандидатский труд. Но там, где недостаёт полного творчества, там и душа не в силах подняться на крыльях. Так проходит и это лето, и я всё время ощущаю, что оно идёт не так, как надо...

Приехала и Валушите из Литовского общества, чудесная, очень культурная девушка, в отношении которой Монтвидене питает надежды, что с годами она станет ей хорошим помощником. Волею судьбы, на Троицу она подружилась с нашим Макаровым, приятным, духом устремлённым членом Общества, который даже выражением лица как-то заметно похож на Валушите. Редко случается такое мгновенное взаимопонимание духа.

В субботу, утром 9 июля, Гаральд пережил тяжёлое несчастье. Вечером, перед сном, он забыл, что окно осталось приоткрытым, и через него ранним утром воры вытащили его пиджак вместе с самыми дорогими для него вещами: там были Священные Дары, сделанный им медальон с Портретом и Знаком, далее – адресованное мне письмо Н.К. (№ 12), письмо, присланное мне Монтвидене, где она описывала свою радость служению, письмо Булгакова, заграничный паспорт и, наконец, чрезвычайно важные медицинские записи его отца. Хотя Гаральд думает, что эти записи не имеют столь важного значения, что он уже их расшифровал, однако это всё не так просто, ибо проанализировать их Гаральд не успел. Кажется невероятным, как же Портрет могли украсть? Но всё ведь происходит в пределах земного плана. И что же с ним ныне случилось? Разумеется, Гаральд немедля написал в Индию. На следующий день после кражи мы обыскали окружающий лес, – кто знает, может быть, документы где-то выброшены. Ездили на «барахолку». Обратились к криминальной полиции, объявили в газетах. За последнее Гаральд чуть было не нарвался на штраф, ибо мы обещали ворам вознаграждение, чего делать непозволительно.

Но уже прошло порядочно времени. А никаких сведений не поступает. Грустно, это не только карма Гаральда, но и карма всего Общества. За эти дни Гаральд сильно напереживался.

Что же будет с перерегистрацией Общества? Нам сказали, что ещё не собраны все материалы со сведениями. Но почему же сведения не запрашиваются у нас? Неужели мы не желаем быть самыми честными людьми и гражданами во всей Латвии? Разве мы не стараемся вести самую творческую и самую культурную работу на благо Латвии и всего человечества? Отчего же к нам нет полного доверия?

От тех лиц, кому мы послали «Зелта Грамату», мы получаем ежедневно много благодарственных писем. В Латвии я получил от министров иностранных дел и просвещения и директора Государственной канцелярии, от профессора Кундзиня, Кениня, Зенты <Мауринь> и т.д. Вначале я сомневался, хорошо ли эту книгу широко распространять. Ибо здесь идёт речь о культурном сотрудничестве всех стран, как на это посмотрят наши националисты? Однако я рискнул, пусть знают, что и мы – великая культурная сила. Теперь я убеждён, что «Зелта Грамата» везде принесёт нам друзей и благословение.

Работа над монографией на долгое время была прекращена. Мы искали возможность печатать в иной типографии. Во-первых, в печатне госбумаг берут очень дорого. Во-вторых, они станут печатать шесть больших репродукций за раз, но мы хотели бы – одну-две. И наконец, эта печатня соглашается выполнять работу в свободное от государственных заказов время, но в связи с официальными праздниками предвидится много работы. И ещё – Либерт до сих пор относился равнодушно к нашему заказу. Пранде нам предложил самим приобрести машину «тигель», на которой печатаются репродукции. Он взял бы на себя ответственность и руководство, и вообще эта идея привела его в восторг. В конце концов мы решили, что нет иного выхода, как вернуться обратно в печатню государственных бумаг. Машину был бы смысл приобретать в том случае, если бы кто-то из членов нашего Общества руководил печатней и отдавал ей всё своё время. В противном случае могут быть многие осложнения. Гаральд за время работы над монографией часто переписывался с Н.К., опасался даже, не утруждает ли его. Наконец теперь, в ближайшие дни, печатня государственных бумаг возобновляет нашу работу. Боюсь и за то, как бы открытие нашего Музея сильно не запоздало.

На каком-то выступлении в Даугавпилсе Алкс опять поносил Гаральда. И такой человек заведует отделом здравоохранения государства!

Я встречался с Раннитом, который ехал через Ригу в Берлин, встретился 15 июля, и всего на 25 минут. Н.К. переписывается с ним, верит, что он обладает достоинствами, которые принесут пользу и нашему делу, и людям. Раннит написал несколько очерков о Рерихе, посвятил ему стихи. Поэтому для меня он представлял интерес. Но теперь Беликов из Таллина в двух письмах предупреждает нас быть осмотрительными с Раннитом. Беликов упрекает Раннита в «плагиате», что он, мол, хочет использовать Рериха в целях саморекламы и т.д. Думаю, что Беликов, будучи ещё молодым, характеризует его излишне резко. Конечно, Раннит показался ещё не совсем уравновешенным, он, как и большинство поэтов и художников, привержен к богеме, любит засиживаться в кафе, не исключено в нём и честолюбие, но разве эти свойства таковы, что их уж нельзя исправить? Притом в Ранните есть нечто от «большого ребёнка»: в нём сердечность, которая могла бы его поднять, если бы только кто-то направлял его развитие. Хотя Раннит в своих писаниях затрагивает и идеи, однако при личном контакте с ним мне почудилось, что он является поэтом как таковым, что мир идей для него есть нечто второстепенное. Поэтому вряд ли он скоро, или вообще когда-нибудь, сможет зажечься огнём Учения, чтобы вместе с тем верно понять и Рериха с его миссией. Беликов сознаётся, что он Раннита лично ещё мало знает, и я тоже хотел бы узнать его поближе.

У Мисиней неделю гостила и г-жа Крауклис. Этому я особенно рад, ибо, как сама г-жа Мисинь признаётся, Крауклис была не особенно дружна с ней. И я желал, чтобы она отбросила предвзятость к самой Мисинь, которая возникла в связи с делом Маркова и т.д. Для единства Общества было бы очень значительно дружеское сближение г-жи Крауклис с Мисинями.

За лето произошли ещё некоторые выравнивания отношений среди членов, в том числе и при помощи нашей общины. Всё же я сам с семейством Мисинь встречаюсь не очень часто, ибо по вечерам предаюсь своей работе. Но вижу великую благую силу Мисиней, большую их отзывчивость и готовность жертвовать на пользу Общества. По утрам, в восемь часов, мы иногда собираемся на мгновение молчания, но не всегда это получается. Ибо в это время я обычно еду на работу.

Что же произойдёт в ближайшем будущем? С болью сердца и с интересом слежу за большой политикой. Принципы гуманизма неприкрыто попираются в отношениях между великими державами. Болит душа и за нашу маленькую Латвию, которая признала Римскую империю, то есть – завоевание Абиссинии, и предоставила возможность иезуитам занять такие крепкие позиции в Латвии, учреждая католический факультет и т. д.

Гаральд по своему делу был на аудиенции у министра Берзиня. Его жена уже была у Гаральда по поводу какой-то своей больной родственницы. О нашем Обществе Берзинь выразился доброжелательно. Но кто может знать, что у него на уме?

5 августа

Вчера мы были у Янсона, директора Департамента обществ и печати. Он высказал убеждение, что никаких препятствий к перерегистрации нашего Общества не будет. В данный момент наш устав направлен в какую-то камеру для отзыва. Он обещал копию устава передать своему юрисконсульту для ускорения перерегистрации. В конце всё же прибавил: «Отчего же вы к этим же целям не можете следовать без имени Рериха? Вокруг этого имени у вас возник как бы некий культ». Я ответил, что в Риге есть общества Данте, Канта, Гёте. У нас ведь есть Музей картин Рериха, который назвать иным именем невозможно. И дальше, в споре по вопросам японцев и расизма, стало ощущаться, что Янсон начинает подпадать под влияние «ветров эпохи». Но вообще-то Янсон снисходителен и приятен в своей простоте.

16 августа

Я намеревался в конце этой недели ехать за рубеж, но возникли осложнения. Я уже получил командировку от Министерства образования в Германию и Чехословакию и разрешение для валютной комиссии о выделении мне 1.100 латов в валюте, и, хотя к прошению этой комиссии я приложил и свидетельство от врача, мне всё же выделили только 300 латов! Это было похоже на издевательство, но позже выяснилось, что в последнее время отношения латвийской валюты с Германией весьма затруднены. Что же делать, надо теперь искать какую-то более влиятельную личность. Во-вторых, вчера по всей Германии начались всеобщие манёвры или мобилизация, которая всё государство приводит в состояние военного положения. Мобилизуют и врачей, кто знает, как повезёт моему венскому профессору? Кроме того, врачам-евреям разрешено практиковать только до 1-го октября. Сегодня Фрида Лаува, которая семь месяцев у него училась, снова написала ему письмо, и, таким образом, до начала следующей недели мне уехать никак не получится. Ныне ехать достаточно неуютно, ибо при современном напряжении в любой момент может возникнуть война Германии с Чехословакией, хотя и Германии в данную минуту нападать не выгодно. Военная атмосфера будет и в Вене. Сегодня в немецком консульстве сообщили, что в Вену иностранцы ехать могут, но бродить с рюкзаком по окрестностям не разрешается. Устав нашего Общества в министерстве ещё не просмотрен, обещали, что передадут в конце этой недели.

20 августа. Суббота, вечером

Так много препятствий для моего путешествия. Пока придёт ответ из Вены, я надумал в последний момент завтра утром податься в противоположном направлении – в гости к Пабсону. У меня был случай странным образом с ним переписываться: в тот день, когда я его искал и хотел ему писать в связи с болезнью моей сестры[117], пришло его письмо, где он интересовался <возможностью> издания своей книги на русском языке. И позавчера пришло его второе письмо. Блюменталь, оказывается, его хорошо знает, подробно его характеризовал, всё-таки искренне рекомендовал ехать к нему. Не знаю, как долго буду в отъезде. Жить буду в одиночестве и серьёзно возьмусь за свою книгу, давно задуманную. Философию Тагора я отчасти закончил, также сдал Раппе свою антологию песен о любви.

С Твоей Поддержкой отправляюсь в путь.

5 октября. Среда

В пятницу вечером я вернулся домой из Вены. Весь этот месяц кажется мне сном. Было тоскливо и грустно, было сознание большой ответственности и чувство долга. Были часы труда. Были моменты тягот и надежд. Была тревога, затем тишина и – свобода.

Начну с Таллина. Оба свои путешествия я подробно обрисовал в письмах в Индию, потому здесь упомяну в основных чертах.

В Таллине я оказался в воскресенье вечером, 21 августа. В первую очередь подыскал гостиницу, и так как было ещё не поздно, то направился в «Nomme» – Лесной парк к Беликову. Следующие дни провёл у него, поэтому и смог ближе прикоснуться к душе его и жены. Оба они очень серьёзные люди, возможно, что даже слишком серьёзные для своих лет, ему ещё только 27. Совсем недавно поженились, жене, видимо, придётся ехать в провинцию учительствовать, ибо он очень мало зарабатывает, работая в книжном магазине. Его жена состоит в группе Учения, в которой, кроме них, ещё трое. Он углубляется в Учение и старается применять в жизни. У него был туберкулёз, теперь – излечен. Его мать совсем больная. Жизнь их полна тягот и напряжений. Я верю, что у Беликова и его жены впереди великие этапы развития. Главное, они всё хорошо понимают и подходят к Учению с подлинным интересом и серьёзностью. За советом по проблемам Учения обращаются к кому-то из наших членов. Хотелось бы видеть в них больше звенящего простора. И его статья об Н.К., как мне кажется, написана несколько излишне интеллектуально. Но ведь у него впереди ещё широкое развитие.

Мне хотелось бы более существенно подойти к душе Раннита. Я встречался с ним несколько раз. Хотелось обнаружить в нём нечто большее, чем богемного поэта. Беседовали мы только о литературе. Очерками Н.К. он восторгался всё же больше как литературными сочинениями. «Элементы религии меня меньше интересуют», – так он мне сказал. Беликов в последних письмах сообщал мне о нескольких отрицательных чертах в характере Раннита. Я знаю, что Беликов преувеличивает и немного односторонен в оценках. С другой стороны, я знаю, что в Индии верят, что в Ранните есть и потенциальные благие свойства, и когда-то придёт час его духовного пробуждения. Он работает декоратором в какой-то мануфактурной фирме. Между прочим, он пригласил меня в кафе своего друга композитора Фейшнера, где он проводит часть своей жизни. Но мне это заведение с прокуренным воздухом показалось «преддверием ада», хотя там и собираются некоторые художники и писатели. Своего истинного жилища, где каждая чуткая душа имеет свой заветный уголок, он мне так и не показал.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: