О разделении общественного труда» (1893) 3 глава

Единственная общественная группа, которая может способ­ствовать вовлечению индивидов в коллектив, — это професси­ональная группа, или, говоря языком Дюркгейма, корпорация.

В предисловии ко второму изданию «О разделении обще­ственного труда» Дюркгейм пространно рассуждает о корпо­рациях как институтах, считающихся ныне анахронизмом, но в действительности отвечающих требованиям сегодняшнего дня. В большинстве случаев он называет корпорациями профессио­нальные организации, которые, сплачивая нанимателей и нани­маемых, стоят достаточно близко к индивидам, чтобы быть школой дисциплины и для каждого довольно высоким нача­лом, пользующимся престижем и властью. Сверх того, корпо­рации соответствуют характеру современных обществ, где преобладает экономическая деятельность.

Я еще вернусь к этой концепции корпораций, Дюркгеймо-вой версии социализма, которая имела несчастье быть совер­шенно отброшенной не только социалистами, но и либералами; она была обречена на неблагодарную судьбу профессорской доктрины.

Однако в этой дискуссии о патологическом характере се­годняшних показателей самоубийств и поиске терапевтиче­ских средств обнаруживается главная идея философии Дюрк­гейма. Человек, предоставленный самому себе, движим без­граничными желаниями. Индивид всегда хочет иметь больше

того, что у него есть, и он всегда разочарован в тех удовольст­виях, которые находит в суровой жизни.

«Как же определить то количество благосостояния, ком­форта, роскоши, к какому может законно стремиться чело­век? Ни в телосложении, ни в организации психики мы не на­ходим ничего, свидетельствующего о пределе подобных склонностей. Жизнь индивида не требует, чтобы склонности исчерпывались скорее одним, чем другим; доказательство в том, что они развивались с самого начала истории, все более полно удовлетворяясь, и все-таки здоровье в среднем не сни­жалось. Прежде всего, как установить способ, каким должны видоизменяться склонности в зависимости от условий, про­фессий, относительной значимости служб и т.п.? Нет обще­ства, где они удовлетворялись бы в равной степени на разных ступенях общественной иерархии. Но в своих сущностных мо­ментах человеческая природа в значительной мере одинакова у всех граждан. Стало быть, она не может ставить столь необ­ходимый потребностям изменчивый предел. А поскольку по­требности зависят только от индивида, они безграничны. Сама по себе наша восприимчивость, если не считать всякой внеш­ней силы, умеряющей ее, являет собой бездонную пропасть, которую ничто не может заполнить» (ibid., р. 27 3). '

Отдельный человек — это человек желаний, и поэтому первейшая потребность морали и общества — дисциплина. Че­ловека нужно дисциплинировать с помощью высшей, автори­тетной и приятной силы, т.е. достойной любви. Такой силой, которая одновременно неотвратимо внедряется и притягивает, может быть только само общество.

Обсуждение Дюркгеймовых положений о самоубийстве шло по нескольким направлениям.

Первое, которого придерживался в особенности доктор А. Дельма, касается ценности статистических данных⁴. Стати­стика самоубийств неизбежно оперирует небольшими числа­ми, потому что, к счастью, немного людей добровольно кладут конец своим дням. Следовательно, статистические корреляции установлены на основании относительно мелких различий в показателях самоубийств. Так что врач, придерживающийся психологической интерпретации самоубийства, сможет дока­зать, что на колебания показателей самоубийств в большинст­ве случаев полагаться нельзя из-за ошибок, имеющихся в ста­тистических данных.

Не вызывают сомнений два источника ошибок. Первый — чаще всего о самоубийствах узнают из заявлений членов семьи. Отдельные случаи становятся известны благодаря тому,

что сами обстоятельства этого акта отчаяния оказались видны другим, но многие самоубийства происходят в таких условиях, что общественные органы регистрируют добровольные смерти только на основании семейных источников. Процент замаски­рованных самоубийств может, таким образом, меняться в за­висимости от социальной среды, эпохи и самих обстоятельств.

Второй источник ошибок — частота неудавшихся само­убийств или попыток самоубийства. Дюркгейм не изучал этой проблемы, которая к тому же встала лишь недавно. По правде говоря, она очень непростая, т.к. в каждом случае поистине необходимо психосоциальное исследование, чтобы узнать, бы­ло ли это действительно намерением самоубийства или нет.

Второе направление обсуждений касается действенности корреляций, выявленных Дюркгеймом. Морис Хальбвакс за­нимался усовершенствованным анализом этих корреляций⁵.

Для того чтобы это направление дискуссии изложить про­сто и ясно, достаточно вспомнить классический тезис Дюркгей-ма: протестанты кончают жизнь самоубийством чаще, чем като­лики, потому что католицизм обладает высшей интегративной силой по сравнению с протестантизмом. Этот тезис был сфор­мулирован на основе немногих немецких статистических дан­ных по районам со смешанным населением и казался убеди­тельным до тех пор, пока не задались вопросом о том, случайно ли католики не живут в сельскохозяйственных зонах, а проте­станты в городах. Стоит лишь обеим религиозным группам стать также группами населения с разным образом жизни, как тео­рия интегративной ценности религий утрачивает надежность.

В общем при установлении корреляции между показателя­ми самоубийств и таким фактором, как религиозный, требуют­ся доказательства того,.что иных дифференциальных факто­ров в сравниваемых случаях нет. Однако часто мы не прихо­дим к бесспорному результату. Религиозный фактор трудно вычленить. Близкие друг другу группы населения, исповедую­щие разные религии, вообще различаются образом жизни и профессиональными занятиями.

Третье направление обсуждения, с теоретической точки зрения самое интересное, — связь между социологической и психологической интерпретациями. Психологи и социологи со­гласны в следующем: большинство тех, кто кончает жизнь са­моубийством, отличаются не обязательно анормальной, но уяз­вимой нервной системой или психикой. Они располагаются на крайних полюсах нормального состояния. Проще говоря, мно­гие из тех, кто убивает себя, в той или иной мере неврастеники, принадлежащие к тревожному или циклотимическому типам. Сам Дюркгейм без труда соглашался с этими наблюдениями. Но он немедленно добавлял, что не все неврастеники убивают

себя и что такой природный склад представляет собой исклю­чительное основание или обстоятельство, благоприятное для действия суицидального течения, отбирающего свои жертвы.

«В той или иной социальной группе ежегодно насчитывает­ся столько-то самоубийц не потому, что в ней столько-то не­врастеников. Неврастения только способствует тому, что к са­моубийству склонны преимущественно неврастеники. Вот от­куда огромная разница точек зрения клинициста и социолога. Первый всегда наблюдает лишь отдельные случаи, изолиро­ванные один от другого. Поэтому он констатирует, что очень часто жертвой был или неврастеник, или алкоголик, и объяс­няет случившееся тем или другим из этих психопатических со­стояний. В определенном смысле он прав, т.к. если с собой по­кончил этот субъект, а не его сосед, то часто именно по дан­ной причине. Но, как правило, не ею объясняется то, что есть люди, убивающие себя, а также то, что в каждом обществе кончает с собой определенное число людей в течение опреде­ленного периода» (ibid., р. 379).

Двусмысленность в этом тексте порождается выражением «суицидальное течение». Это понятие, кажется, намекает на существование, собственно говоря, общественной или коллек­тивной силы как эманации всей группы, толкающей индивидов на самоубийство. Но ни отдельные, непосредственно наблюда­емые факты, ни статистика не подтверждают такого представ­ления. Показатели самоубийств могут объясняться и процент­ным соотношением нервных или тоскующих людей в данном обществе, и подстрекательством к самоубийству, воздейству­ющему на них. Не все тоскующие люди — самоубийцы, и можно представить себе, что в зависимости от профессио­нального положения, политических обстоятельств или граж­данского состояния среди них больше или меньше тех, кто го­тов положить конец своим дням.

Иными словами, ничто не заставляет считать суицидальное течение объективной реальностью или определяющей причи­ной. Статистические данные могут быть результатом совмест­ных действий психологических или психопатологических дан­ных с социальными обстоятельствами. Последние способству­ют росту либо числа психически неуравновешенных, либо чис­ла самоубийц среди психически неуравновешенных.

Опасность интерпретации Дюркгейма (в том числе его терминологии) состоит в том, что позитивная интерпретация, которая легко сочетает личные и коллективные факторы, мо­жет оказаться подмененной мифической конкретизацией со­циальных факторов, преобразованных в сверхиндивидуаль­ную силу — новый Молох, отбирающий свои жертвы среди индивидов.

3. «Элементарные формы религиозной жизни» (1912)

Третья большая книга Дюркгейма, «Элементарные формы религиозной жизни», несомненно, самая важная, самая глубо­кая, самая оригинальная, а кроме того, по моему мнению, в этой книге наиболее четко отражено вдохновение автора.

Цель данного сочинения заключается в разработке общей теории религии на основании анализа первичных и наиболее простых религиозных институтов. Следующая формула уже намечает одну из ведущих идей Дюркгейма: на основе изуче­ния примитивных форм религии допустимо и возможно созда­вать теорию высших религий. Сущность религии раскрывает тотемизм. Все выводы, сделанные Дюркгеймом в результате изучения тотемизма, исходят из предположения, что можно выявить сущность общественного феномена путем наблюде­ния за самыми элементарными его формами.

Есть и иной довод в пользу того, что исследование тотемиз­ма имеет решающее значение в учении Дюркгейма. В соответ­ствии с ним наука в наших индивидуалистических и рациона­листических обществах обладает сегодня высшим интеллекту­альным и моральным авторитетом. Можно двигаться по ту сто­рону, а не оставаться по эту сторону и отвергать науку. Но общество, которое предопределяет распространение индиви­дуализма и рационализма и содействует им, нуждается, как и всякое общество, в общих верованиях. Однако, по-видимому, эти верования больше не могут поставляться традиционной ре­лигией, не отвечающей научным требованиям.

Есть выход, который представляется Дюркгейму простым и, осмелюсь употребить здесь это слово, чудодейственным: разве сама по себе наука не вскрывает того факта, что религия по су­ществу оказывается лишь преображением общества? Если на протяжении истории, фетишизируя тотем или Бога, люди ни­когда не поклонялись ничему другому, кроме коллективной ре­альности, преображенной верой, то выход из тупика возможен. Наука о религии раскрывает возможность перестройки верова­ний, необходимых для консенсуса, не потому, что она в состоя­нии породить коллективную веру, а потому, что она оставляет надежду на то, что общество будущего будет еще способно по­рождать богов, ведь все боги прошлого никогда не были не чем иным, как преображенным обществом.

В этом смысле «Элементарные формы религиозной жизни» демонстрируют Дюркгеимово решение антитезы науки и рели­гии. Обнаруживая глубокую реальность за всеми религиями, наука не воссоздает религии, а доверяет способности обще-

■ й

ства поклоняться в каждую эпоху тем богам, в которых оно нуждается. «Религиозный интересы суть лишь символическая форма общественных и моральных интересов».

Я с удовольствием отмечу, что «Элементарные формы рели­гиозной жизни» представляют в творчестве Дюркгеима эквива­лент «Системы позитивной политики» в творчестве Конта. Дюрк-гейм не описывает религии общества, подобно тому как Конт подробно излагал религию человечества. Он даже недвусмыс­ленно отмечает, что Конт не прав, полагая, будто человек мог по команде выдумать религию. В самом деле, если религия — тво­рение коллективное, возможность создания религии одним социологом противоречила бы теории. Но в той мере, в какой Дюркгейм захотел доказать, что цель религии состоит не в чем ином, кроме как в преображении общества, его демарш срав­ним с демаршем Конта, когда тот, закладывая фундамент рели­гии будущего, утверждал, что человечество, покончив с транс­цендентными богами, возлюбит самое себя или полюбит то, что есть в нем лучшего под именем человечества.

«Элементарные формы религиозной жизни» можно иссле­довать с трех точек зрения, потому что это произведение объ­единяет три вида исследования. Оно включает в себя описание и подробный анализ системы кланов и тотемизма в некоторых австралийских племенах, с намеками на американские племе­на. В нем раскрывается сущность религии, вытекающая из ис­следования австралийского тотемизма. Наконец, в нем намеча­ется социологическое толкование форм мышления, т.е. введе­ние в социологию познания.

Из этих трех тем первая — описание системы кланов и то­темизма — занимает самое значительное место. Но я буду из­лагать ее кратко.

Здесь для меня очень важна вторая тема: общая теория ре­лигий, вытекающая из исследования тотемизма. Метод, ис­пользуемый Дюркгеймом в данной книге, — тот же самый, что и в предыдущих. Сначала определяется феномен. Затем опровергаются теории, отличающиеся от Дюркгеймовой. На­конец, на третьем этапе, демонстрируется социальная по су­ществу природа религий.

Сущность религии, по Дюркгейму, — в разделении мира на священные и мирские феномены, а не в вере в трансцендент­ного бога: есть религии, даже высшие, без божества. Боль­шинство школ буддизма не исповедуют веры в личного и трансцендентного бога. Тем более не определяется религия понятиями тайны или сверхъестественного, которые могут иметь лишь более позднее происхождение. В самом деле, сверхъестественное существует лишь по отношению к естест­венному, а чтобы обладать четкой идеей естественного, надо

уже уметь мыслить позитивно и научно. Понятие сверхъесте­ственного не может предшествовать понятию естественного, которое самое возникло поздно.

Категория верующего образована в силу разделения мира на две части — мирскую и священную. Священное состоит из совокупности вещей, верований и обрядов. Когда священные вещи находятся в отношениях координации и субординации, так что они образуют систему, которая сама по себе не входит ни в какую иную систему подобного рода, то совокупность ве­рований и соответствующих обрядов составляет религию. Ре­лигия, следовательно, предполагает священное, затем органи­зацию верований в священное, наконец, обряды или практику, более или менее логически вытекающие из верований.

«Религия есть солидарная система верований и практик, от­носящихся к вещам священным, обособленным, запретным, верований и практик, которые объединяют в одну моральную общность, называемою церковью, всех, кто их принимает» (Les Formes élémentaires de la vie religieuse, p. 65).

Понятие церкви дополняет понятия священного и системы верований с целью отграничения религии от магии, не предпо­лагающей обязательно объединения верующих в церковь.

Дав такое определение религии, Дюркгейм на втором этапе исследования отклоняет толкования религии, предшествую­щие тем, которые он хочет предложить. Эти толкования пред­ставлены в первой части книги, посвященной анимизму и нату­рализму — основным существенным концепциям элементар­ной религии. В соответствии с анимистическими представлени­ями религиозная вера — это вера в духов, преображение опыта людей как следствия их двойственной природы: тела и души. Согласно натуралистическим представлениям, люди по­клоняются естественным Преображенным силам. Изложение и опровержение этих двух учений довольно пространны, но в этой двойной критике скрыта идея. Принимается ли анимисти­ческая или натуралистическая интерпретация — в обоих слу­чаях, полагает Дюркгейм, кончают тем, что растворяют объ­ект. Если бы религия сводилась к любви к иррациональным ду­хам или естественным силам, преображенным страхом людей, она была бы тождественна коллективной галлюцинации. Одна­ко что это за наука, непосредственный результат которой — растворение реальности своего предмета?

Дюркгейм, напротив, замышляет спасти реальность религии с помощью своего объяснения. Если человек поклоняется пре­ображенному обществу, он в действительности поклоняется достоверной реальности. Что может быть реальнее силы кол­лектива? Религия — это опыт слишком непрерывный и слиш­ком глубокий, чтобы не соответствовать подлинной реально-

ети. Если эта подлинная реальность не Бог, нужно чтобы она стала реальностью, расположенной, если можно так сказать, непосредственно под Богом, а именно — обществом*.

Цель дюркгеймовской теории религии в создании реально­сти объекта веры без признания интеллектуального содержа­ния традиционных религий. Последние обречены самим разви­тием научного рационализма, но именно он позволяет сохра­нить то, что как будто разрушается, показывая, что в конечном счете люди никогда не обожествляли ничего другого, кроме собственного общества.

Для изучения теории анимизма и натурализма Дюркгейм обращается к модным в то время работам Тайлора и Спенсера. Последние опирались на феномен сновидений. Во сне люди видят себя там, где их нет; они, таким образом, представляют себе собственного двойника, и им легко вообразить себе, как в момент смерти этот двойник отделяется и становится по­движным, добрым или злым духом. Вместе с тем первобытные люди плохо различали одушевленные и неодушевленные вещи. Поэтому они помещали души умерших или подвижных духов в те или иные реальные обстоятельства. Так рождались культ семейных духов и культ предков. Исходя из дуализма тела и души, постигнутого во сне, первобытные религии порождают огромное множество духов, живущих вместе с нами, деятель­ных, полезных или опасных.

Подробное опровержение, развернутое Дюркгеймом, шаг за шагом восстанавливает элементы этой интерпретации. За­чем придавать такое значение феномену сновидения? Зачем, предполагая, что каждый представляет себе своего двойника, придавать этому двойнику священный характер? Зачем прида­вать ему исключительную ценность? Культ предков, добавляет Дюркгейм, не первобытный культ. И неверно, будто культы первобытных людей специально обращены к мертвым. Культ мертвых не первоначальный феномен.

Как правило, Дюркгейм, угверждая, что сущностью рели­гии является священное, не слишком беспокоится о том, что­бы отметить недостатки анимистической интерпретации, В са­мом деле, последняя может в крайнем случае объяснить тво­рение мира духов, но мир духов — это не мир священного. Главное, а именно — священное, остается необъясненным. Ни естественные силы, ни духи или души, летающие рядом с жи­выми, сами по себе не священны. Лишь одно общество пред­ставляет собой священную реальность как таковую. Оно при­надлежит природе, но превосходит ее. Оно одновременно слу-

Излишне уточнять, что выражение «непосредственно под Богом» принадлежит мне, а не Дюркгейму.

жит и причиной религиозного феномена, и оправданием не­посредственного различения мирского и священного.

Дюркгейм противопоставляет, таким образом, подлинную науку о религии, которая сохраняет свой предмет, псевдонау­кам, стремящимся к растворению своего предмета:

«Недопустимо, чтобы такие системы идей, как религия, за­нимавшие в истории столь значительное место, к которым во все времена обращались люди, черпая энергию, необходимую им для жизни, всего лишь ткали иллюзии. Сегодня признано, что право, мораль, сама научная мысль возникли в недрах рели­гии, долгое время смешивались с ней, и ее дух до сих пор про­низывает их. Каким образом пустая фантасмагория могла бы так сильно и так долго формировать сознание людей? Конечно, основой науки о религиях должно быть положение о том, что религия не выражает ничего такого, чего бы не было в природе, т.к. нет иной науки, кроме науки о природных явлениях.

Проблема состоит в понимании того, к какому царству при­роды относятся данные реалии и что смогло побудить людей представить их себе в этой единственной форме, свойствен­ной религиозному мышлению. Но чтобы могла появиться подо­бная проблема, нужно прежде всего признать, что вещи, уви­денные в такой форме, — реальные вещи.

Когда философы XVIII в. объявили религию большой глу­постью, выдуманной священниками, они могли по крайней ме­ре объяснить ее прочность заинтересованностью священниче­ской касты в обмане толпы. Но если сами народы были созда­телями ошибочных идей, будучи одновременно и их жертвами, то каким образом это необыкновенное надувательство могло длиться непрерывно на протяжении всей истории?.. Что это за наука, главное открытие которой свелось к тому, чтобы спо­собствовать сокрытию самого ее предмета?» (ibid., р. 98—99).

Красиво сказано. Но я полагаю, что несоциолог или социо­лог недюркгеймовской школы захотел бы ответить так: сохра­няет ли свой предмет наука о религии, согласно которой люди поклоняются обществу, или же стирает его? Как ученый Дюр­кгейм считает, что наука о религии утверждает в принципе ир­реальность трансцендентного и сверхъестественного. Но мож­но ли снова обнаружить реальность нашей религии, устранив из нее трансцендентное?

По Дюркгейму — и эта идея имеет крайне важное значе­ние для его творчества, — тотемизм представляет собой наи­простейшую религию. В основе такого утверждения лежит эволюционистское представление об истории религии. С не­эволюционистской точки зрения тотемизм предстает только простой религией среди прочих. Если ДюР^кгеим утверждает, что тотемизм — простейшая, или элементарнейшая, религия,

то он имплицитно соглашается с тем, что религия развивается из единого начала.

Более того, чтобы уловить сущность религии в частном и рельефном ее выражении — тотемизме, нужно считать, что тщательно отобранный опыт раскрывает сущность феномена, характерного для всех обществ. Дюркгеймова теория религии не разрабатывалась на основе изучения огромного числа рели­гиозных феноменов. Сущность «религиозного» схвачена на от­дельном примере, в котором, как было допущено, и раскрыва­ется то, что составляет существо всех феноменов подобного рода.

Дюркгейм анализирует простую религию, какою является тотемизм, пользуясь понятиями клана и тотема. Клан — это группа родства, не строящаяся на кровных связях. Это может быть самое простое объединение людей, которое обозначает свою тождественность, связывая себя с каким-нибудь расте­нием или животным. Передача кланового тотема, то есть тоте­ма, совпадающего с кланом, совершается в австралийских племенах чаще всего матерью, но этот способ передачи не имеет абсолютной строгости закона. Рядом с клановыми тоте­мами существуют индивидуальные тотемы, тотемы болсе раз­витых групп, таких, как фратрии и матримониальные классы⁶.

В австралийских племенах, которые изучал Дюркгейм, каждый тотем имеет свою эмблему или герб. Почти во всех кланах есть предметы — куски дерева или отделанные кам­ни, — которые заключают фигуральный образ тотема и пото­му относятся к миру священного. Мы без каких-либо трудно­стей поймем этот феномен. В современных обществах в каче­стве эквивалента австралийской «чуринги» (символ тотема у австралийских племен. — Прим. ред.) можно рассматривать знамя. Определенный коллектив соотносит его с представле­нием о святости, связанным с понятием родины, и оскверне­ние знамени соответствует отдельным феноменам, свойствен­ным жизни австралийских племен, которые рассматривает Дюркгейм. Тотемические предметы, носящие эмблему тотема, требуют типично религиозного поведения: воздержания или, наоборот, невоздержания. Члены клана должны воздержи­ваться от того, чтобы есть или касаться тотема или предметов, имеющих отношение к сакральности тотема; или, напротив, они должны недвусмысленно выказывать тотему уважение.

Таким образом, в австралийских обществах образуется мир священных вещей, включающий прежде всего растения или животных, которые сами по себе тотемы, а затем предметы с изображением тотема. В случае необходимости священным считались индивиды. В конечном счете вся реальность оказы­вается разделенной на две основные группы: с одной стороны,

обыденные вещи — те, в отношении которых руководствуют­ся «экономическими» соображениями, т.к. экономическая дея­тельность выступает первоначальной моделью обыденной дея­тельности; с другой стороны, целый мир священных вещей — растений и животных, их изображений, индивидов, связанных со священными вещами своей причастностью к клану, — мир, организующийся более или менее системно.

Для объяснения тотемизма Дюркгейм, пользуясь привыч­ным методом, начинает с отказа от толкований, выводящих тотемизм из более примитивной религии. Он отбрасывает идею происхождения тотемизма из культа предков или взгляд на культ животных как на примитивный феномен. Он отводит представление об индивидуальном тотемизме как предшественнике кланового тотемизма и от идеи первично­сти локального тотемизма (в качестве тотема выступает оп­ределенная местность). По его мнению, исторически и логи­чески первичным был клановый тотемизм. Это очень важное положение, т.к. оно подчеркивает приоритет или первич­ность культа, который индивиды воздают самому обществу. Первопричина тотемизма есть признание священного. А свя­щенным оказывается сила, заимствованная у самого коллек­тива, превосходящая всех индивидов.

Впрочем, несколько цитат помогут понять его теорию луч­ше, чем комментарии:

«Тотемизм — это вера не в каких-то животных, каких-то людей или какие-то изображения, а в некую безымянную и безличную силу, обитающую в каждом из этих существ, не смешиваясь при этом ни с кем из них. Никто не обладает ею целиком, но все имеют к ней отношение. Она настолько независима от отдельных "субъектов, в которых воплощается, что и предшествует их появлению, и живет после них. Уми­рают индивиды. Одни поколения заменяются другими. Но эта сила. по-прежнему остается современной, живой и неиз­менной. Она одушевляет сегодняшнее поколение, как оду­шевляла и вчерашнее и как будет одушевлять завтрашнее. В самом широком смысле слова можно сказать, что эта си­ла — Бог, поклонение которому отличает каждый тотемиче-ский культ. Только Бог безличный, безымянный: внеистори-ческий, имманентный миру, рассеянный среди бесчисленных вещей» (ibid., р.2 6 9).

Этот превосходный фрагмент, который можно отнести поч­ти к любой форме религии, ярко и недвусмысленно раскрыва­ет предмет рассуждений Дюркгейма: все тотемические веро­вания или обряды представляются схожими по своей сути с любой религиозной верой и любыми обрядами.

Австралийцы считают безымянную, безликую силу, равно­душно воплощающуюся в растение, животное или в изображе­ние растения, животного, внешней по отношению к миру обы­денных вещей. К этой безликой и анонимной, одновременно имманентной и трансцендентной силе обращены вера и культ. Нет ничего легче, чем, воспользовавшись такими понятиями, применить их в высшей религии. Но здесь мы говорим о тоте­мизме, толкование которого основывается на признании стар­шинства кланового тотемизма: для появления священного надо, чтобы люди различали, с одной стороны, мирское и повседнев­ное, а с другой — то, что имеет иную природу и потому являет­ся священным. Способность различать это проникает в созна­ние первобытных людей, ибо как члены коллектива они облада­ют смутным ощущением присутствия чего-то высшего относи­тельно их индивидуальности, и это что-то есть сила, исходящая из общества, которое предшествует появлению каждого из них, переживет их и которому они поклоняются, не зная об этом.

«У меланезийских народов мы обнаруживаем под именем «мана» понятие, равноценное понятию «вакан» у сиу и поня­тию «оренда» у ирокезцев. Вот как его определяет Кодрин-гтон: «Меланезийцы верят в существование силы, безусловно отличающейся от всякой материальной силы, которая дейст­вует при любых обстоятельствах либо как добрая, либо как злая. Человек обладает наибольшим преимуществом для того, чтобы подчинить ее себе. Это мана. Я полагаю, что понял значение данного слова для туземцев. Это некая сила, воз­действие нематериального и в некотором смысле сверхъ­естественного порядка; но проявляется она как физическая сила или как любая разновидность власти и преимущества, каким обладает этот нематериальный порядок. Мана вовсе не сосредоточена на определенном объекте, она может быть наведена на всякую вещь... Вся религия меланезийцев .сво­дится к тому, чтобы обеспечить себе ману либо ради извле­чения из нее пользы для себя, либо ради принуждения ее служить другим». Разве это не то же самое понятие аноним­ной и рассеянной силы, зародыш которой мы только что обнаружили в австралийском тотемизме?» (ibid., р. 277).

В этом фрагменте центральным понятием при анализе рели­гии служит анонимная рассеянная сила. На этот раз пример заимствован у меланезийских обществ. Но само сопоставле­ние анализов разных обществ подтверждает, по Дюркгейму, теорию, согласно которой причина религии в различении обы­денного и священного, а объектом культа в действительности выступает безымянная, рассеянная, высшая по отношению к индивидам и совсем близкая сила.

Но почему общество становится объектом веры и культа? В самой природе общества есть нечто священное, отвечает на этот вопрос Дюркгейм.

В_ч большинстве случаев общество, несомненно, имеет все необходимое для того, чтобы произвести на людей, уже толь­ко одним своим воздействием, божественное впечатление, ибо оно для них то же, что Бог для верующих. В самом деле, Бог прежде всего сила, представляющаяся человеку превосхо­дящей его в некотором отношении, сила, от которой он счита­ет себя зависимым. Идет ли речь о сознательной личности, как, например, Зевс или Яхве, или об абстрактных силах, как те, что действуют в системе тотемизма, верующий и в том и в другом случаях считает себя обязанным поступать так, как это ему внушено самой природой священного, с которым он ощу­щает контакт. Но ведь и общество поддерживает в нас ощу­щение постоянной зависимости. Потому что свойственная ему природа отлична от нашей, индивидуальной природы, да и це­ли, преследуемые обществом, в равной мере особые; однако т.к. они достижимы только посредством нашего участия, обще­ство настоятельно требует нашей поддержки. Оно требует, чтобы, забыв о своих интересах, мы стали его слугами; оно принуждает нас ко всякого рода неудобствам, лишениям и жертвам, без которых общественная жизнь была бы невоз­можна. Таким образом, мы постоянно вынуждены подчинять­ся правилам поведения и мышления, каких мы не ждали, о ка­ких не гадали и какие порой даже противоречат нашим склон­ностям и нашим главным инстинктам. Тем не менее, если бы общество получало от нас эти концессии и жертвы только пу­тем материального принуждения, оно смогло бы пробудить в нас лишь представление б физической силе, которой нам сле­дует уступить по необходимости, а не о моральной силе, подо­бной тем, каким поклоняются религии. Но на деле власть, осу­ществляемая обществом над сознанием, основана не столько на физическом превосходстве, которое, конечно, остается за ним, сколько на моральном авторитете, каким она облечена. Если мы уступаем его приказам, то не просто потому, что оно достаточно вооружено для преодоления нашего сопротивле­ния, а прежде всего потому, что оно — объект подлинного уважения» (ibid., р. 295—296).

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: