О разделении общественного труда» (1893) 1 глава

«О разделении общественного труда» — докторская дис­сертация Дюркгейма и его первая большая книга.

Это также книга, где наиболее очевидно влияние Огюста Конта. Тема первой книги — главная в творчестве Дюркгейма: взаимоотношения между индивидами и коллективом. Как со-

вокупность индивидов может составить общество? Каким об­разом индивиды могут обеспечить то условие общественного существования, каким служит консенсус?

На этот основной вопрос Дюркгейм отвечает, различая две формы солидарности, именуемые им механической и органи­ческой.

Механическая солидарность — это, если пользоваться тер­минологией Дюркгейма, солидарность вследствие сходства. Когда в обществе господствует эта форма солидарности, инди­виды мало отличаются друг от друга. Будучи членами одного и того же коллектива, они похожи друг на друга, потому что ис­пытывают одинаковые чувства, привержены одинаковым цен­ностям, признают одно и то же священным. Общество сплоче­но, потому что индивиды еще не дифференцированы.

При противоположной форме солидарности, называемой органической, консенсус, т.е. сплоченность коллектива, рож­дается вследствие дифференциации или объясняется ею. Ин­дивиды здесь не походят друг на друга; они различны, и в оп­ределенной мере именно потому, что они различны, достигает­ся консенсус. Солидарность, основанную на дифференциации индивидов, Дюркгейм называет органической по аналогии с органами живого существа, каждый из которых выполняет свои функции и не походит на другие органы, а между тем все они одинаково необходимы для жизни.

Две формы солидарности соответствуют, по Дюркгейму, двум противоположным формам общественной организации. Общества, которые полвека тому назад называли примитивны­ми, а сегодня называют скорее архаическими, или обществами без письменности (изменение терминологии, знаменующее к тому же иное отношение к этим обществам), характеризуются преобладанием механической солидарности. Индивиды одного племени, так сказать, взаимозаменяемы. Из этого следует (и это одна из важнейших идей в творчестве Дюркгейма), что ин­дивид не есть исторически первичное. Осознание индивиду­альности следует из самого исторического развития. В прими­тивных обществах каждый представляет собой то же самое, что и другие; в осознании каждого господствуют сходные для всех — как по количеству, так и по интенсивности — чувства, или коллективные чувства.

Контраст между этими двумя формами солидарности соче­тается с контрастом между сегментарными обществами и об­ществами, в которых возникает современное разделение тру­да. В известном смысле общество с механической солидарно­стью является также и сегментарным обществом. Но полно­стью содержание этих двух понятий не совпадает.

В словаре Дюркгейма сегмент означает общественную группу, в которой индивиды тесно связаны друг с другом. Од­нако сегмент — это также локализованная группа, относи­тельно изолированная от других, ведущая собственную жизнь. Он предполагает механическую солидарность вследствие сходства, но он также допускает и разрыв с внешним миром. Сегмент самодостаточен, его связи с внешней средой невели­ки. Сегментарная организация, следовательно, по своей при­роде несовместима с основными процессами дифференциа­ции, обозначаемыми термином «органическая солидарность». Впрочем, возможно, добавляет Дюркгейм, что в некоторых обществах, где возникают уже достаточно высокоразвитые формы экономического разделения труда, частично продолжа­ет существовать сегментарная структура.

Эта идея излагается в любопытном пассаже, где Дюркгейм пишет, что Англия при очень развитой современной промыш­ленности и, следовательно, экономическом разделении труда сохранила тем не менее сегментарный тип и ячеистую систему в большей степени, чем другие общества, в которых, однако, экономическое разделение труда менее развито. Свидетельст­во преемственности сегментарной структуры Дюркгейм видит в сохранении локальных автономий и в прочности традиций. «Но вполне может статься, что в некоем обществе весьма раз­вито, в частности, разделение труда, особенно экономическо­го, хотя сегментарный тип в нем еще довольно резко выра­жен. Представляется, что так оно и есть в случае с Англией. Крупная промышленность и торговля, по-видимому, здесь так же развиты, как и на континенте, хотя ячеистая система здесь еще весьма заметна, о чем свидетельствует и локальная авто­номия, и авторитет, который здесь сохраняет традиция». «Дело в том, что разделение труда, будучи, как мы видели, феноме­ном производным и вторичным, затрагивает поверхность об­щественной жизни, и это особенно верно в отношении разде­ления экономического труда. Оно неглубокое. А ведь во вся­ком организме поверхностные феномены по самому своему положению доступнее действию внешних причин, даже тогда, когда внутренние причины, от которых они обычно зависят, не изменились. Так, стоит какому-нибудь обстоятельству возбу­дить в людях более сильную потребность в материальном бла­госостоянии, как без заметного изменения социальной струк­туры разовьется разделение экономического труда, К такому результату могут привести дух подражания, общение с более высокой цивилизацией. Ведь интеллект, будучи высшей и, сле­довательно, находящейся на самой поверхности частью созна­ния, может довольно легко изменяться под влиянием внешних факторов, например воспитания, причем основы психической

жизни не будут затронуты. Так порождаются способности, вполне достаточные для обеспечения успеха, но не имеющие глубоких корней. Поэтому такого рода талант не передается по наследству.

Это сравнение показывает, что не нужно судить о месте, занимаемом обществом на социальной лестнице, по степени его цивилизации, особенно экономической, ибо последняя мо­жет быть только подражанием, копией и скрывать социаль­ную структуру низшего вида. По правде говоря, случай этот исключительный, но такое бывает» (De la Division du travail Social, p. 266—267).

Понятие сегментарной структуры не совпадает с солидар­ностью вследствие сходства. Оно подразумевает относитель­ную разобщенность, самодостаточность различных элементов. Можно представить себе глобальное общество, простирающе­еся на огромном пространстве, которое не будет представлять собой ничего иного, кроме рядоположенности сегментов, схо­жих друг с другом и автаркических.

Можно представить себе множество кланов, или племен, или регионально автономных групп, живущих рядом друг с другом, может быть, даже подчиняющихся центральной вла­сти без нарушения сплоченности сегмента, вызываемой подо­бием, без дифференциации в масштабе глобального общества функций, характерных для органической солидарности.

Разделение труда, которое Дюркгейм пытается постичь и определить, не совпадает с тем, что рассматривают экономи­сты. Дифференциация профессий, увеличение разновидностей деятельности в промышленности — все это выражения той общественной дифференциации, какую Дюркгейм имеет в ви­ду в первую очередь. Первопричина последней — дезинтегра­ция механической солидарности и сегментарной структуры. Исходя из этих основных тем, можно попытаться выявить оп­ределенные идеи, вытекающие из анализа творчества нашего автора и составляющие часть его общей теории.

Первая относится к понятию коллективного сознания, с не­которого времени выходящему на передний план в творчестве Дюркгейма.

Коллективное, или общее, сознание, как оно определяется в книге «О разделении общественного труда», есть просто «совокупность общих верований и чувств, свойственных в среднем членам какого-либо общества». Эта совокупность, уточняет Дюркгейм, «образует определенную систему, имею­щую свою собственную жизнь» (ibid., р. 46). Коллективное со­знание существует лишь в виде чувств и верований, представ­ленных в индивидуальных сознаниях, но все-таки оно отлича­ется, по крайней мере аналитически, от индивидуальных, т.к.

развивается пр своим законам и оказывается не только выра­жением или результатом индивидуальных сознаний.

«Без сомнения, его субстратом является не один орган; оно по своему существу рассеяно во всем обществе. Но тем не ме­нее ему присущи особенные черты, выделяющие его как от­дельную реальность. В самом деле, оно независимо от частных условий, в которых находятся индивиды; они минуют, а оно ос­тается. Оно одно и то же на севере и на юге, в больших городах и маленьких, у представителей разных профессий. Точно так же оно не изменяется с каждым поколением, а, наоборот, свя­зывает следующие друг за другом поколения. Таким образом, оно нечто совсем иное, нежели отдельные сознания, хотя и ре­ализуется только индивидами. Оно есть психический тип обще­ства, тип, обладающий своими свойствами, имеющий свои ус­ловия существования, свой способ развития — все свое как у индивидуальных типов, хотя и по-иному» (ibid., р. 46).

Это коллективное сознание в зависимости от характера об­щества отличается большей или меньшей распространенно­стью или могуществом. В обществах, где господствует механи­ческая солидарность, коллективное сознание покрывает наи­большую часть индивидуальных сознаний. В архаических об-'Ществах доля индивидов, подверженных общим чувствам, почти целиком совпадает со всем обществом,

В обществах, где складывается дифференциация индиви­дов, в большинстве случаев каждый волен думать, желать и действовать по своим предпочтениям. Наоборот, в обществах с механической солидарностью наибольшая часть обществен­ной жизни управляется социальными императивами и запрета­ми. В данном случае прилагательное «социальный» означает у Дюркгейма просто то, что эти запреты и императивы навязы­ваются в среднем большинству членов группы, что их перво­причина — группа, а не индивид и что индивид подчиняется этим императивам и запретам как высшей силе.

Могущество коллективного сознания напрямую связано с его распространенностью. В первобытных обществах не толь­ко коллективное сознание покрывает наибольшую часть инди­видуального бытия, но особенно важное значение имеют об­щие чувства, проявляющееся в строгости наказания, налагае­мого на тех, кто нарушает запреты. Чем сильнее коллективное сознание, тем сильнее возмущение преступлением, то есть на­рушением общественного императива. Словом, коллективное сознание тоже обращает на себя внимание. Каждый акт обще­ственной жизни, в особенности каждый религиозный обряд, точно определен. Подробности того, что следует делать и во что надо верить, предписаны коллективным сознанием.

Наоборот, при господстве органической солидарности, по­лагает Дюркгейм, наблюдается одновременно сокращение сферы бытия, покрываемой коллективным сознанием, ослаб­ление коллективных реакций на нарушение запретов и в осо­бенности расширение зоны индивидуальной интерпретации со­циальных императивов.

Возьмем простой пример: в первобытном обществе требо­вание справедливости будет с особой тщательностью зафикси­ровано коллективными чувствами. Наоборот, в обществах, где получило развитие разделение труда, то же самое требование будет сформулировано лишь в абстрактной форме и, если можно так выразиться, универсально. В одном случае справед­ливость — это признание таким-то индивидом такой-то опре­деленной санкции, в другом ·— это своего рода равенство при заключении договоров и признание каждым своего долга, оп­ределяемого многими способами, из которых поистине ни один не бесспорен и не зафиксирован однозначно.

Из этого анализа Дюркгейм выводит идею, которой при­держивался всю жизнь и которая, таким образом, находится в центре всей его социологии; согласно этой идее, индивид воз­никает из общества, а не общество из индивидов.

В таком виде формула выглядит парадоксальной, но сам Дюркгейм часто ее выражает именно так. Если бы я стремился воспроизвести ход мысли Дюркгейма, я бы отметил, что пер­вичность общества по отношению к индивиду имеет по край­ней мере два смысла, которые, в сущности, отнюдь не пара­доксальны.

Первый смысл — это исторический приоритет обществ, где индивиды схожи друг с другом и, так сказать, растворены в целом, перед обществами, где индивиды осознают одновре­менно свою ответственность и способность ее нести. Коллек­тивистские общества, в которых каждый похож на всех, исто­рически первичны.

Из этого исторического приоритета проистекает логиче­ский приоритет объяснения социальных феноменов. Если ме­ханическая солидарность предшествовала солидарности орга­нической, то нельзя, в самом деле, объяснить процессы соци­альной дифференциации и органической солидарности, исходя из индивидов. Экономисты, объясняющие разделение труда интересом, который индивиды усматривают в распределении работы, увеличивающем ее продуктивность, ошибаются. Такое рациональное объяснение индивидуального поведения пред­ставляется Дюркгейму переворачиванием порядка вещей. Ска­зать, что люди распределили работу и закрепили за каждым его дело, чтобы повысить эффективность коллективной выра­ботки, — значит предположить, что индивиды отличаются друг

от друга и осознают это отличие до возникновения социаль­ной дифференциации. В действительности же не могло быть осознания индивидуальности до появления органической соли­дарности и разделения труда. Рациональным исследованием возросшей производительности нельзя объяснить социальную дифференциацию, т.к. это исследование предполагает именно социальную дифференциацию¹.

Здесь Дюркгейм намечает то, что станет во всем его твор­честве одной из главных идей, с помощью которой он опреде­ляет социологию, — приоритет целого перед частями и вдоба­вок несводимость социальной системы к сложению элемен­тов, и объясняет элементы целым. В исследовании разделения труда Дюркгейм раскрыл две важные мысли: об исторической первичности обществ, в которых индивидуальное сознание це­ликом находится «вне Я», и о необходимости объяснения ин­дивидуальных феноменов состоянием коллективности, а не состояния коллективности индивидуальными феноменами.

Феномен разделения труда, который стремится объяснить социолог, отличается, таким образом, от того, что под этим фе­номеном понимают экономисты. Разделение труда — это оп­ределенная структура всего общества, а техническое или эко­номическое разделение труда есть лишь ее проявление.

Научное определение разделения труда дано, остается его исследовать.

На вопрос о методе Дюркгейм дает следующий ответ. Что­бы научно исследовать общественный феномен, его надо изу­чать объективно, т.е. извне, находя окольный путь, чтобы оп­ределить и понять состояния сознания, непосредственно не-схватываемые. Эти симптомы, или проявления, состояний со­знания оказываются, как об этом говорится в книге «О разделении общественного труда», юридическими феномена­ми. Дюркгейм суггестивно и, может быть, несколько упрощен­но различает два вида права, каждый из которых характеризу­ет один из· типов солидарности: репрессивное право, карающее ошибки и преступления, и реститутивное, или кооператив­ное, право, суть которого не в преследовании нарушений об­щественных правил, à в возвращении предметов в состояние, при каком была совершена ошибка, или в организации коопе­рации между индивидами.

Репрессивное право есть форма проявления коллективного сознания в обществах с механической солидарностью, по­скольку самим фактором умножения санкций оно демонстри­рует силу общих чувств, их распространенность и обособление. Чем шире распространено коллективное сознание, чем оно мощнее и обособленнее, тем больше будет актов, считающихся

11 Зак. № 4 321

преступлениями, т.е. актов, нарушающих императив или запрет либо непосредственно ущемляющих коллективное сознание.

Это определение преступления типично социологическое в том значении термина «социологический», какой ему придает Дюркгейм. В социологическом значении слова преступление есть просто действие, запрещенное коллективным сознанием. Не имеет значения, безобидно ли это действие, по мнению тех, кто наблюдает за ним несколько веков спустя или при­надлежит к иному обществу. В социологическом исследовании преступление может быть определено лишь извне и относи­тельно состояния коллективного сознания рассматриваемого общества. Это определение объективное и релятивистское.

Сказать, что некто с социологической точки зрения пре­ступник, не означает, что мы считаем его виновным по отно­шению к Богу или по отношению к нашей собственной кон­цепции справедливости. Преступник — это тот, кто, живя в обществе, отказался соблюдать его законы. В этом смысле Со­крат, вероятно, поделом считался преступником.

Очевидно, достаточно довести эту идею до крайности, что­бы она стала либо банальной, либо шокирующей. Социологи­ческая дефиниция преступления, в самом деле, логически при­водит к полному релятивизму, удобному для абстрактных раз­мышлений, но которого в действительности никто не принима­ет, даже те, кто его открыто признают.

Как бы то ни было, набросав теорию преступности, Дюрк­гейм без труда выводит из нее теорию санкций. Он с некото­рой долей пренебрежения отбрасывает классические интерп­ретации, в соответствии с которыми цель санкции заключается в предупреждении повторения преступного деяния. По его мнению, функция и смысл санкции не в том, чтобы вызвать страх или отвадить от чего-либо. Функция наказания -г- удов­летворить общее сознание. Ибо последнее оскорблено деяни­ем, совершенным одним из членов коллектива. Оно требует удовлетворения, и наказание виновного служит этим удовлет­ворением, очевидным для всех.

Дюркгейм считает данную теорию санкции более удовлет­ворительной, чем ее рационалистическая интерпретация как эффекта устрашения. Вероятно, с социологической точки зре­ния он прав. Но нельзя не признать, что если это так, если на­казание есть главным образом удовлетворение, принесенное коллективному сознанию, то престиж правосудия и авторитет санкций не возросли.

Такой циник, как Парето, охотно скажет, что Дюркгейм прав, что, в самом деле, многие наказания суть не что иное, как разновидности мщения со стороны коллективного созна­ния недисциплинированным индивидам, но об этом не следует

говорить, ибо как же поддерживать уважение к правосудию, если последнее есть не более чем дань предрассудкам самоуп­равного и иррационального общества.

В реститутивном праве речь идет не столько о наказании, сколько о восстановлении такого состояния вещей, какое дол­жно соответствовать справедливости. Тот, кто не вернул свой долг, должен его уплатить. Но реститутивное право, к которо­му относится, например, коммерческое, не единственная фор­ма права, свойственного обществу с органической солидарно­стью. По крайней мере реститутивное право следует понимать в очень широком значении, в соответствии с которым оно объ­единяет все юридические правила, имея целью организацию кооперации между индивидами. Административное, или кон­ституционное, право на том же основании, что и коммерче­ское, принадлежит к разновидности кооперативного права. Они служат не столько выражением общих для коллектива чувств, сколько организацией регулярного и упорядоченного сосуществования уже дифференцированных индивидов.

Можно считать, что Дюркгейм, таким образом, снова воз­вращается к идее (игравшей основную роль в социологии Спенсера и в теориях классических экономистов), согласно которой современное общество, в сущности, основано на до­говоре, т.е. на свободно заключенных соглашениях между ин­дивидами. В этом случае дюркгеймовский подход как будто соответствует классической формуле «du statut au contrat» (от статута к соглашению) или также «от общества с преобладани­ем коллективных императивов к обществу, в котором общий порядок создается свободным решением индивидов». Но не такова идея Дюркгейма. Современное общество, по его мне­нию, зиждется на договоре не больше, чем разделение труда объясняется рациональными решениями индивидов, направ­ленными на увеличение общей продуктивности через распре­деление заданий. Если бы современное общество было «дого­ворным», оно объяснялось бы индивидуальными поведениями. А ведь Дюркгейм хочет доказать как раз противоположное.

Выступая, таким образом, против «контрактуалистов» типа Спенсера и против экономистов, Дюркгейм не отрицает, что в современных обществах возрастающую роль играют свободно заключаемые между индивидами контракты. Но этот договор­ный элемент в современном обществе производен от обще­ственной организации и даже от состояния коллективного со­знания. Чтобы все больше и больше расширялась область сво­бодного заключения соглашений между индивидами, нужна юридическая структура общества, которая регулировала бы автономные решения индивидов. Иными словами, межиндиви­дуальные контракты заключаются в социальном контексте, не-

посредственно не определяемом индивидами. Исконное усло­вие существования сферы контракта — разделение труда по­средством дифференциации. Здесь мы вновь сталкиваемся с принципом приоритета социальной структуры перед индивида­ми, или с приоритетом общественного типа перед индивиду­альными феноменами.

Контракты заключаются между индивидами, но условия, в которых они заключаются, устанавливаются законодательст­вом, отражающим понимание того, что в глобальном обществе считается справедливым, а что — несправедливым, что терпи­мым и что — нетерпимым.

Общество, где господствует органический тип солидарно­сти, стало быть, не определяется заменой общности контрак­том. Тем более не определяется современное общество заме­ной военного строя индустриальным, если пользоваться анти­тезой Спенсера. Оно обусловлено приоритетом феномена об­щественной дифференциации, контрактуализм же выступает ее следствием и выражением.

Когда экономисты или социологи считают основой совре­менного общества контракт, они сразу переворачивают исто­рический и логический порядок вещей. Именно отталкиваясь от глобального общества, можно разом понять, что собой представляют индивиды, как и почему они могут спокойно до­говариваться.

Какова же причина органической солидарности, или обще­ственной дифференциации, рассматриваемой в качестве ос­новной характеристики современных обществ?

Сначала отметим небесспорность постановки Дюркгеимом этой проблемы таким образом: какова причина развития орга­нической солидарности, или общественной дифференциации? Априори недостоверно и, пожалуй, даже невероятно, что можно обнаружить причину некоего сложного феномена, су­ществующего не изолированно, а в качестве одной из стррон общественной системы. Но Дюркгейм хочет выявить причину развития разделения труда в современных обществах.

Дело тут идет о феномене в высшей степени обществен­ном. Когда же требующий объяснения феномен отличается та­ким характером, то, по принципу однородности причины и следствия, причина также должна быть общественной. Поэто­му индивидуалистское объяснение должно быть исключено. Любопытно, что Дюркгейм отбрасывает и объяснение, уже рассмотренное и исключенное Контом, согласно которому ос­новным фактором общественного развития была тоска, или поиск счастья. Ибо, как говорит Дюркгейм, ничто не свиде­тельствует о том, будто члены современного общества более счастливы, чем члены архаических обществ. Наверное, здесь

он прав. Единственное, что удивляет: он считает необходимым (впрочем, возможно, в то время это было действительно необ­ходимо) посвятить столько страниц доказательству того факта, что социальная дифференциация не объясняется поиском ра­достей или счастья.

Верно, утверждает он, современное общество предоставля­ет человеку более тонкие и многочисленные удовольствия, но эта дифференциация удовольствий есть следствие обществен­ной дифференциации, а не ее причина. Что же касается сча­стья, никто не может сказать, что мы более счастливы, чем те, кто жил до нас. С этого момента Дюркгейм очень интересует­ся феноменом самоубийства. Лучшее доказательство того, пи­шет он, что с прогрессом современного общества счастья не становится больше, это частота самоубийств. И он намекает, что в современных обществах самоубийств больше, чем в об­ществах прошлого. Но за неимением статистики самоубийств в прошлых обществах на этот счет нет уверенности.

Разделение труда, следовательно, не может объясняться ни тоской, ни поисками счастья, ни ростом удовольствий, ни жела­нием повысить производительность коллективного труда. Раз­деление труда, общественный феномен, может быть объяснен лишь с помощью другого общественного феномена, и этот дру­гой общественный феномен представляет собой сочетание объема общества и его материальной и моральной плотности.

Объем общества — это просто число индивидов, составляю­щих данный коллектив. Но один объем не является причиной общественной дифференциации. В многолюдном обществе, сформировавшемся на обширной площади, но организованном путем рядоположенности сегментов и сближения огромного числа племен с сохранением в каждом из них прошлой структу­ры, один лишь объем не вызовет дифференциации. Чтобы объ­ем, т.е. рост численности, стал причиной дифференциации, сле­дует добавить плотность в двух смыслах — моральном и мате­риальном. .Плотность в материальном смысле — это число инди­видов на данной площади. Моральная плотность — это интенсивность коммуникаций и обменов между индивидами. Чем больше связей между индивидами, чем больше они работа­ют вместе, тем больше между ними торговых отношений или отношений конкуренции, тем выше плотность. Общественная дифференциация — это результат сочетания двух феноменов: объема общества и его материальной и моральной плотности.

Для объяснения данного механизма Дюркгейм прибегает к понятию борьбы за существование, введенному в оборот Дар­виным во второй половине XIX в. Чем больше индивидов про­буют жить вместе, тем сильнее борьба за существование. Об­щественная дифференциация есть мирное разрешение борьбы

за существование. Вместо уничтожения одних ради выживания других, как это происходит в животном мире, общественная дифференциация позволяет уцелеть большему числу индиви­дов. Каждый перестает соперничать со всеми и оказывается в состоянии играть свою роль и выполнять определенную функ­цию. Нет необходимости уничтожения большинства индивидов с тех пор, как они стали не похожи друг на друга, а различ­ны, — каждый вносит свой вклад в жизнь всех остальных².

Это объяснение соответствует тому, что Дюркгейм рас­сматривает в качестве правила социологического метода: объ­яснение одного социального феномена другим социальным фе­номеном и объяснение одного глобального феномена другим глобальным феноменом.

Начиная с этой первой значительной работы, мысль Дюрк-гейма сосредоточена на нескольких важнейших идеях.

Дифференциация, отличительный феномен современных обществ, служит созидательным условием личной свободы. Только в обществе, где коллективное сознание частично утра­тило свою навязчивую непреклонность, индивид может обла­дать определенной самостоятельностью суждения и действия. В этом индивидуалистическом обществе основная проблема состоит в поддержании минимума коллективного сознания, при отсутствии которого органическая солидарность повлечет за собой общественную дезинтеграцию.

Индивид есть проявление коллективности, в условиях ме­ханической солидарности индивиды взаимозаменяемы. В арха­ическом обществе индивида нельзя было считать «самым неза­менимым существом», согласно формуле Жида. Но когда мы доходим до общества, в котором каждый может и хочет быть самым незаменимым существом, индивид по-прежнему остает­ся проявлением коллективности. Структура коллектива пред­писывает каждому личную ответственность. Но даже и в этом обществе, позволяющем каждому быть самим собой, в инди­видуальных сознаниях есть более значительная, чем мы дума­ем, доля коллективного сознания. Общество органической дифференциации не могло бы сохраняться, если бы вне или сверх господства договора не существовали императивы и за­преты, коллективные ценности и объекты поклонения, привя­зывающие личность к социальному целому.

2. «Самоубийство» (1897)

Книга, которую Дюркгейм посвятил проблеме самоубийст­ва, тесно связана с исследованием разделения труда. Дюрк­гейм в целом принимает феномен естественного разделения

труда. В нем он усматривает признак нормального и в конеч­ном счете благоприятного развития общества. В порядке ве­щей для него дифференциация занятий и индивидов, ослабле­ние авторитета традиций, усиление власти разума, развитие личной инициативы. Однако он отмечает также, что в совре­менном обществе человек не обязательно более удовлетворен своим положением, чем в прежних обществах, и попутно при­влекает внимание к росту самоубийств как проявлению и до­казательству определенных, может быть, патологических черт нынешней организации совместной жизни.

Последняя часть книги, посвященной разделению труда, со­держит в себе анализ этих патологических черт. Уже здесь Дюркгейм говорит об аномии, отсутствии или дезинтеграции, норм, т.е. о понятии, которое станет преобладающим при анали­зе самоубийств. Он обращает внимание и на некоторые фено­мены: экономические кризисы, плохое приспособление трудя­щихся к условиям работы, необузданность требований индиви­дов по отношению к коллективу. Все эти феномены — патоло­гические. В самом деле, в соответствии с тем, что современные общества основаны на дифференциации, необходимо, чтобы каждый делал то, что отвечает его склонностям и желаниям. Сверх того, общество, все более учитывающее индивидуализм, оказывается по своей сущности вынужденным уважать право­судие. В обществах, где господствуют традиции, место каждого индивида определяется происхождением или коллективными императивами. В таких обществах требование индивидом поло­жения, соответствующего его пристрастиям или соразмерного его достоинствам, было бы нарушением нормы. Ведущий же принцип современного общества — индивидуализм. Люди здесь отличаются друг от друга и осознают это, каждый стре­мится добиться того, на что" он, по его мнению, имеет право. Ин­дивидуалистический принцип справедливости становится прин­ципом коллективным, необходимым, соответствующим нынеш­нему строю. Современные общества могут сохранять устойчи­вость, лишь уважая правосудие.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: