О разделении общественного труда» (1893) 6 глава

Дюркгейм допускает, что требования рабочих и стремления улучшить их жизнь — составная часть сознания, которое инс­пирирует социалистические учения, но он утверждает, что не оно определяет сущность социалистической идеи. Во все вре­мена были люди, обуреваемые духом благотворительности или сострадания, неравнодушные к судьбе несчастных и желавшие ее улучшения. Эта тревога за другого не является отличитель­ным признаком ни социалистических учений, ни данного мо­мента общественной европейской истории. Более того, «обще­ственный вопрос» никогда" не будет решен экономическими ре­формами.

Необходимым предшествующим этапом в развитии социа­листических учений была Великая французская революция, а отдельные события, имевшие место в XVIII в., можно считать их первопричиной. Множатся протесты против неравенства, рождается мысль <>; том, что государство можно наделить бо­лее обширными функциями. Но до революции эти положения остаются в зачаточном состоянии, им недостает главного, ос­новной идеи социализма: концепции сознательной реорганиза­ции экономической жизни.

Эта идея родилась после революции: потому что последняя поколебала общественный строй и расширила ощущение кри­зиса, склонив мыслящих людей к поискам его причин. Разру­шая прежний порядок, Французская революция способствова­ла осознанию возможной роли государства. Наконец, именно

после нее отчетливо проявилось противоречие между возрос­шей производительностью труда и нищетой большинства. Об­наружилась экономическая анархия, и протест против нера­венства, вину за которое прежде сваливали главным образом на неравенство политическое, был перенесен в экономиче­скую сферу. Произошло столкновение уравнительных стрем­лений, усилению которых содействовала революция, с осоз­нанием экономической анархии, вызванной к жизни зарожда­ющейся промышленностью. И это соединение протеста против неравенства и осознания экономической анархии породило социалистические учения, выражающие стремления к реорга­низации общества, начиная с экономики.

Общественный вопрос у Дюркгейма, в соответствии с его определением социализма, оказывается, таким образом, преж­де всего организационным вопросом. Но это также и вопрос морали. В ярком отрывке из своей книги он объясняет, почему реформы, инспирированные одним лишь духом благотворитель­ности, не могут решить общественную проблему: «Если мы не ошибаемся, то этот поток сострадания и сочувствия, суррогат прежнего коммунистического потока, с которым обычно стал­киваются в сегодняшнем социализме, представляет в нем лишь вторичный элемент. Он его дополняет, но не определяет. Сле­довательно, меры, предпринимаемые для того, чтобы его сдер­жать, не затрагивают причин, вызвавших к жизни социализм. Если потребности, выражаемые социализмом, сформированы, то их удовлетворение нельзя будет свести к удовлетворению неопределенных чувств братства. Обратим внимание на то, что происходит во всех странах Европы. Повсюду — озабочен­ность тем, что называют социальным вопросом, и попытки предложить частичные его решения. А между тем почти все ме­роприятия, предпринимаемые в этих целях, направлены исклю­чительно на улучшение положения трудящихся классов, т. е. они созвучны только благородным тенденциям, лежащим в ос­нове коммунизма. По-видимому, считается, что более неотлож­ным и полезным является облегчение страданий рабочих и ком­пенсация того, что есть плачевного в их жизни, с помощью бла­годеяний и законных льгот. Налицо готовность множить число стипендий, разного рода дотаций, расширять, насколько воз­можно, сферу благотворительности, внедрять правила охраны здоровья рабочих и т.д. с целью уменьшения разрыва между двумя классами и неравенства. Не замечают (впрочем, такое случается постоянно вплоть до социализма), что, поступая так, принимают второстепенное за главное. Не благородной снисхо­дительностью к тому, что еще остается от старого коммунизма, можно будет когда-нибудь обуздать социализм или осущест­вить его. Не вникая в ситуацию, типичную для всех времен, мы

добьемся какого-то смягчения ситуации совсем недавнего про­исхождения. Идя избранным путем, мы не только проходим ми­мо цели, которую следовало бы иметь в виду, но не можем до­стичь и намеченной нами цели. Потому что, какие бы ни созда­вали для трудящихся привилегии, частично нейтрализующие те, которыми пользуются хозяева, сколько бы ни уменьшали про­должительность рабочего дня, увеличивая даже равным обра­зом зарплату, не смогли унять возросшие аппетиты, т.к. по мере их удовлетворения они набирают силу. Их требования беспре­дельны. Их утолять — все равно что стремиться наполнить боч­ку Данаид. Если бы социальный вопрос вставал в таком плане, было бы лучше объявить его неразрешимым» (ibid., с, 78—79).

Это удивительный отрывок, и звучит он сегодня странно. Само собой разумеется, что Дюркгейм не противник обще­ственных реформ, не враждебно относится к уменьшению продолжительности рабочего дня или повышению зарплаты. Но характерно само превращение социолога в моралиста. Ос­новная тема все та же: аппетиты людей неутолимы; при отсут­ствии морального авторитета, умеряющего желания, люди бу­дут вечно неудовлетворены, поскольку всегда будут хотеть получить больше того, что имеют.

В определенном отношении Дюркгейм прав. Но он не задал­ся вопросом, который поднимает Эрик Вейль в своей «Полити­ческой философии»: является ли целью общественной органи­зации сделать людей довольными? Не проникает ли неудовлет­воренность в саму ткань жизни человека и совершенно особым образом в жизнь общества, в котором мы живем? ' °

Может быть, люди остаются столь же неудовлетворенны­ми, как и прежде, по мере увеличения числа общественных реформ? А может быть, менее неудовлетворенными, или они чувствуют себя как-то иначе? А нельзя ли полагать, что чувст­во неудовлетворенности и требования движут историческим процессом? Не нужно быть гегельянцем, чтобы понять: обще­ства трансформируются самим нежеланием людей оставаться в прежнем положении, каким бы оно ни было. В этом смысле неудовлетворенность не обязательно патология. Она, несом­ненно, не является Таковой в обществах, как наши, где осла­бевает власть традиции, а привычный образ жизни больше не кажется навязываемым в качестве нормы или идеала. Если каждое поколение хочет жить лучше предыдущего, то перма­нентная неудовлетворенность, о которой пишет Дюркгейм, не­избежна. Бочка Данаид или скала Сизифа суть репрезентатив­ные мифы современного общества.

Но если социальный вопрос не может быть решен путем реформ или улучшения положения людей, то какова его отли­чительная особенность в сегодняшнем мире?

Когда-то во всех обществах экономическая деятельность была подчинена светским и духовным властям. Светские вла­сти, по существу, были военными или феодальными, а духов­ные власти — религиозными. Сегодня в индустриальном обще­стве экономическая деятельность обособлена, она больше не регулируется, не служит предметом морализирования. Сен-Си­мон, добавляет Дюркгейм, отлично понял, что прежние власти, в сущности военные или феодальные, основанные на принуж­дении человека человеком, в современном обществе могли стать лишь помехой, т. к. они не в состоянии организовать и ре­гулировать индустриальную жизнь. Но первые социалисты ошибочно полагали, что современное общество отличается тем, что экономическая сфера не подчиняется общественной вла­сти. Другими словами, констатируя, что прежние власти были неприспособлены для необходимого регулирования экономиче­ской деятельности, они пришли к выводу, что экономическая деятельность должна быть обособлена, что она не нуждается в подчинении властям. Такова анархическая тенденция некото­рых учений.

Дюркгейм видит в этом основную ошибку. Экономическая деятельность нуждается в подчинении власти, и власть должна быть и политической, и моральной, А социолог обнаруживаем эту политическую и моральную власть, необходимую для регу­лирования экономической жизни, не в государстве или семье, а в профессиональных объединениях.

Курс по социализму датируется 1896 г. Годом раньше поя­вились «Правила социологического метода». Курс по социа^ лизму, таким образом — современник первого периода науч­ной карьеры Дюркгейма, периода написания работ «О разде­лении общественного труда» и «Самоубийство». В нем автор вновь обращается к идеям, изложенным в конце первой из этих книг, идеям, которые он представит в более развернутом виде в предисловии ко второму изданию своей диссертации. Решение социальной проблемы сводится к восстановлению профессиональных объединений, некогда именуемых корпо­рациями, для оказания влияния на индивидов и регулирования экономической жизни путем морализации.

Государство не способно выполнять эту функцию, потому что оно слишком удалено от индивидов. Семья стала слишком маленькой и утеряла экономическую функцию. Экономиче­ская деятельность отныне развертывается вне семьи, место работы больше не совпадает с местом жительства. Ни госу­дарство, ни семья не могут контролировать экономическую жизнь. Профессиональные объединения, восстановленные корпорации станут выполнять роль посредника между индиви­дом и государством благодаря их общественному и морально-

му авторитету, необходимому для восстановления дисципли­ны, за отсутствием которой люди дают безудержную волю своим желаниям. ^N

Таким образом, по Дюркгейму, социология может указать на научное решение социальной проблемы. Понятно, что он смог использовать (в качестве отправного пункта своих иссле­дований) философскую проблему, которая определяет полити­ческую, и что в социологии, как он себе ее представлял, он нашел замену социалистического учения.

Представляет интерес заключение курса по социализму. Дюркгейм пишет, что в начале XIX в. почти синхронными были три движения: рождение социологии, борьба за религиозное обновление и становление социалистических учений. Социали­стические учения стремились к реорганизации общества и, кро­ме того, к сознательному регулированию экономической дея­тельности, сегодня еще рассредоточенной в обществе. Религи­озное движение добивалось воссоздания верований, которые заняли бы место традиционных религий с их ослабевающим влиянием. Целью социологии было подвергнуть социальные факты научному анализу, пронизанному духом естествознания.

По Дюркгейму, эти три движения связаны между собой многими нитями. Социология, социализм и религиозное обнов­ление в начале XIX в. сочетались друг с другом, потому что они суть проявления одного и того же кризиса. Развитие науки, ко­торая разрушает или по меньшей мере ослабляет традиционные религиозные верования, неизбежно вызывает применение на­учных принципов к социальным феноменам. Социализм есть осознание кризиса морали и религии, а также необходимости реорганизации общества как следствия того, что прежняя поли­тическая и духовная власть-больше не соответствует самому ха­рактеру индустриального общества. Социализм ставит пробле­му организации общества. Стремление к религиозному обнов­лению есть реакция на ослабление традиционных верований. Социология представляет собой одновременно расцвет научно­го разума и попытку найти решение проблем, поставленных со­циализмом, самим фактом ослабления религиозных верований и стремлением к духовному обновлению.

^ К сожалению, последние строчки курса неразборчивы, но заключение лекций не представляет тайны. Дюркгейм как со­циолог стремится научно объяснить причины социалистиче­ских движений, показать истинное в социалистических учени­ях и научно определить условия, при которых можно найти решение того, что называется социальной проблемой. Что каса­ется религиозного обновления, Дюркгейм как социолог, по-види­мому, не настаивает на своем решающем вкладе в него. Он не пророк социологической религии, как Конт. Но он полагает,

что наука об обществе помогает понять, как религии родились из общественных потребностей и коллективных движений, а также то, что она позволяет нам верить в появление новых ре­лигий — в ответ на аналогичные потребности общества.

«Чтобы господствовал порядок, большинство людей должны быть довольны своей судьбой. Но для того, чтобы они были ею довольны, им нужно быть убежденными в том, что у них нет права иметь больше, а не наличие большего или меньшего. А для этого крайне необходим авторитет, превосходство которо­го они признают и через который как бы говорит право. Ибо ни­когда индивид, уступивший давлению своих потребностей, не признает, что он достиг предела своих прав» (ibid., р. 291).

Этот фрагмент ярко раскрывает точку зрения Дюркгейма, которая представляется, таким образом, чем-то вроде синтеза, основанного на понятии коллективного сознания, антрополо­гии Гоббса и Кантовой морали долженствования. Категориче­ский императив коллективного сознания ограничивает беско­нечные желания человека.

Таким образом, по Дюркгейму, социализм как движение ис­торических идей есть в сущности реакция на анархию в эконо­мике. Социализм требует ясного осознания функций, которые сегодня рассеяны в обществе. Он не совпадает со стародавни­ми коммунистическими возражениями против несправедливо­сти и неравенства. Он возник после Французской революции, в_ч момент, когда ее политическое вдохновение коснулось эконо­мической сферы. Современник индустриализации, социализм ставит подлинной целью создание промежуточных организации между индивидом и государством, наделенных одновременно моральным и социальным авторитетом.

Основная задача рассматриваемого Дюркгеймом социализ­ма сводится к организации, а не к классовой борьбе. Его цель — создание профессиональных групп, а не изменение характера собственности.

Толкуемый таким образом, социализм связан с социоло­гией. Не потому, что социология как таковая выражает поли­тические мнения. Но социология, исследуя объективно и науч­но общественную реальность, должна интересоваться социа­листическим движением. Тогда она учтет историческое значе­ние этого движения, а заодно подойдет к мысли о реформах, благодаря которым социалистическое вдохновение воплотится в новых институтах.

Отсюда понятно, почему Дюркгейм почти не интересуется собственно политическими механизмами. Парламентские инс­титуты, выборы, партии представляют, по его мнению, внеш­нюю сторону общественной жизни. В этом отношении он ос­тается последователем Конта. Последний же, будучи привер-

женцем либеральных идей на начальном этапе своей деятель­ности, становился все более безразличным к представитель­ным институтам как таковым по мере развития его идей. По его мнению, парламенты суть институты, сам характер кото­рых соответствует переходному периоду метафизического со­стояния между теологией и позитивизмом. В изображении бу­дущего общества Конт оставил слишком мало места выборам, партиям, парламентам. В этом отношении он зашел столь дале­ко, что во время государственного переворота Наполеона III почти не возмущался ликвидацией метафизических пережит­ков и в то же самое время без колебаний письменно обратил­ся с призывом к русскому царю. Он был готов согласиться с тем, чтобы реформы, необходимые для наступления эры пози­тивизма, были осуществлены абсолютной властью, даже если эта власть сосредоточена в руках человека традиции.

Конечно, в своей неприязни к парламентаризму Дюркгейм зашел не столь далеко. Но, как об этом говорит Марсель Мосс во введении к курсу по социализму, выборы и парла­мент представлялись социологу поверхностными феноменами.

Дюркгейм верил в необходимость глубоких реформ обще­ства и морали. Эти реформы, по его мнению, были не столько облегчены, сколько парализованы партийными спорами и пар­ламентским беспорядком.

Дюркгейм писал о демократии, в частности, в своих «Лек­циях по социологии...», опубликованных в 1950 г. Но здесь он дает ее определение, отличающееся от того, которое сегодня выглядит классическим. В самом деле, в него он не включает ни всеобщее избирательное право, ни плюрализм партий, ни парламент. Истинная характеристика демократического госу­дарства сводится у него jco «все большему распространению управляющего сознания и все более тесным связям между этим сознанием и массой индивидуальных сознаний», или, иначе говоря, между государством и народом.

«С этой точки зрения демократия нам представляется, сле­довательно, политической формой, в которой общество дости­гает наиболее ясного самосознания. Народ тем более привер­жен демократии, чем более значительную роль в обществен­ных делах играют совместные обсуждения, размышления, кри­тика. И тем менее он ею дорожит, чем более преобладают бессознательность, предосудительные привычки, смутные чув­ства, предрассудки — одним словом, все, не подлежащее конт­ролю. Это значит, что демократия — не открытие или ренес­санс нашего века. Это отличительная черта, которую все боль­ше и больше приобретают общества. Если мы сумеем избавить­ся от обычных ярлыков, которые лишь затемняют мысль, мы признаем общество XVII в. более демократичным, чем обще-

ство XVI в. и все феодальные общества. Феодальный строй — это рассеяние общественной жизни, это максимум неясности и бессознательности, которых гораздо меньше в сегодняшних крупных обществах. Монархия, все больше и больше централи­зуя коллективные силы, расширяя свое влияние по всем на­правлениям, глубоко проникая в гущу народа, подготовила бу­дущую демократию и сама являла собой демократическое прав­ление в сравнении с тем, что было до нее. И совсем неважно, что глава государства именовался королем: принимать во вни­мание следует именно те отношения, которые он поддерживал со всей страной, поэтому именно в ней созрели ясные социаль­ные идеи. Таким образом, демократия бьет через край не по­следние сорок или пятьдесят лет — ее подъем продолжается с самого начала истории» (Leçons de sociologie, p. 107—108).

Этот фрагмент — одновременно замечательный и бесхит­ростный — обнаруживает у Дюркгейма твердость в том, что можно было бы назвать эволюционным видением. Общества становились все более и более демократическими с течени­ем времени. Однако следует уяснить, что собой представляет демократия.

Чтобы прийти к концепции общества, которое эволюциони­рует в направлении демократии, с каждым днем все б(?лее действенной и полной, надо обесценить собственно политиче­ские институты, быть безразличным к тому факту, что глава государства — король это или не король — становится тако­вым по рождению или путем выборов.

Определение демократии, предлагаемое Дюркгеймом, предполагает, что политика, т. е. управление или власть, суть только второстепенный элемент общественной системы, что сама демократия, этимологически означающая власть народа, отличается не организацией управления, а определенными чертами управленческой деятельности, степенью связи между населением и управляющими.

Дюркгейм жил в счастливое время, предшествующее войне 1914 г., когда можно было верить, что нет иного способа об­щения между управляющими и управляемыми кроме того, ко­торому симпатизирует наблюдатель. Он, конечно, не отдавал себе отчета в том, что, согласно его определению демократии, национал-социалистский режим вполне заслуживает имени демократии. При тоталитарном режиме рассеянные в обще­стве функции на самом деле сконцентрированы в руках тех, кто управляет. Функция управления стала в высшей степени осознанной. Связи с массами управляемых отнюдь не разорва­ны, пусть даже они установлены теми способами, которые социолог-рационалист осудил бы.

Конечно, Дюркгеймово понятие управляющего сознания включало в себя обсуждение, рефлексию и критику. Но совсем не очевидно, что при авторитарном режиме фашистского толка не бывает обсуждений; что касается рефлексии, то она может быть использована в целях, которые мы осуждаем, но она всег­да существует. Если прообразом недемократического общества выступает общество феодальное, то другую крайность пред­ставляет тотальное, если не тоталитарное, государство.

Дюркгейм принимал скорее социологическое, нежели политическое определение демократии, ибо предполагал, что управление сознанием и связь между государством и насе­лением могут осуществляться только теми способами, кото­рые он наблюдал в либеральном обществе и при представи­тельном строе. Он не мог помыслить, что одна и та же кон­центрация власти и определенная форма связи между управ­ляемыми и управляющими способны сочетаться с абсолютным отрицанием представительных форм власти и с совершенно иным способом правления.

Дюркгейм так озабочен тем, чтобы управленческая функ­ция сочеталась с обсуждением и рефлексией, что мало распо­ложен к одноступенчатым всеобщим выборам. Во всяком слу­чае, в «Лекциях по социологии» он объясняет, что парламент­ская анархия в том виде, в каком мы наблюдаем ее в такой стране, как Франция, плохо приспособлена к потребностям обществ, в которых мы живем. Он намекает на необходимость реформы, которая ввела бы двухступенчатые выборы. Досто­инство последних, по его мнению, будет в том, что они осво­бодят избранников от давления, оказываемого на них массами своими беспредметными или слепыми страстями, и, следова-¹ тельно, позволят управляющим более свободно обсуждать коллективные потребности. Кроме того, введение двухступен­чатых выборов возвращает Дюркгейма к любимой идее, отно­сящейся к политическому строю — к идее создания промежу­точного, органа, прототипом которого служит корпорация.

Дюркгейм, подобно французским контрреволюционерам первой половины XIX в., охотно рассуждает о кризисе совре­менных обществ, вызываемом непосредственным столкновени­ем, отдельных индивидов со всемогущим государством. Он так­же стремится вновь ввести посредника между индивидом и го­сударством. Он стремится делать общество более органиче­ским, избегая одновременно тотального государства и разобщения и беспомощности индивидов. Но вместо того, что­бы, подобно контрреволюционерам, мечтать о реставрации промежуточных органов регионального типа в провинциях, он отдает предпочтение функциональным организациям, корпора­циям.

«Существует порядок вещей, против которого бессильны любые доводы. Пока политические комбинации приводят депу­татов и вообще правительства в непосредственное соприкосно­вение с множеством граждан, просто физически невозможно, чтобы последние повелевали. Вот почему лучшие умы часто тре­бовали, чтобы члены ассамблеи избирались в ходе двух- или многоступенчатых выборов. Дело в том, что дополнительные посредники разгрузят правительство. И посредников можно ввести, не прерывая ради этого связи между правительствен­ными учреждениями. Нисколько не нужно, чтобы связи были непосредственными. Нужно, чтобы жизнь продолжалась без нарушения преемственности между государствами и частными лицами, между частными лицами и государством; но нет ника­кого основания для того, чтобы это циркулирование не осуще­ствлялось через промежуточные органы. Благодаря посредни­честву государство больше укрепится, различие между ним и обществом станет более четким, и благодаря этому его способ­ность к автономии даже возрастет. Наша политическая труд­ность вызвана, таким образом, той же самой причиной, что и социальная: отсутствием добавочных, вторичных звеньев меж­ду индивидом и государством. Мы уже отметили, что эти фго-ричные группы необходимы для того, чтобы государство не при­тесняло индивидов. Теперь мы видим, что они нужны для того, чтобы государство было в достаточной мере отдалено от инди­видов. Понятно, что они полезны друг другу; ибо с той и с дру­гой стороны есть заинтересованность в том, чтобы обе силы не­посредственно не соприкасались, хотя они по необходимости связаны друг с другом» (ibid., р. 115—1 1 6).

Лекции Дюркгейма, посвященные проблеме воспитания, представляют значительную часть его творчества и с количест­венной, и с качественной точек зрения. В свою бытность про­фессором Сорбонны Дюркгейм сначала руководил кафедрой педагогики, а не непосредственно социологии. Таким образом, он был вынужден ежегодно вести курс педагогики.

Но он и сам интересовался проблемой воспитания по при­чине вполне очевидной: ведь воспитание по самой своей при­роде — общественный феномен, так как оно заключается в социализации индивидов. Воспитывать ребенка — значит гото­вить или заставлять его быть членом одного или нескольких коллективов. Вот почему, когда профессор изучал историю разных систем воспитания, практиковавшихся во франции, он вновь соприкасался со своими любимыми темами. Воспита­ние — это общественный процесс, и в каждом обществе есть соответствующие ему педагогические учреждения. Точно так же в каждом обществе есть мораль, соответствующая в ос-

новном его потребностям, и свои методы воспитания, отвечаю­щие коллективным потребностям.

В основу Дюркгеймовой теории воспитания положены те же самые представления о человеке и обществе, которыми он руководствуется во всем своем творчестве. Подобно Гоббсу, Дюркгейм исходит из положения о том, что в человеке преоб­ладает естественный эгоизм, что человек движим бесконечны­ми желаниями, вследствие чего необходима дисциплина. Вос­питание прежде всего сводится к тому, чтобы приучить инди­видов подчиняться дисциплине. Оно должно иметь — не мо­жет не иметь — характер власти. Но речь идет не о грубой и материальной власти. Из-за двойственности, присущей, как мы знаем, ныне самому обществу, дисциплина, которой будет подчинен индивид, является одновременно обязанностью тре­буемой и в определенном отношении обязанностью любимой, т. к. это групповая дисциплина. В силу привязанности к группе индивид обнаруживает необходимость самопожертвования и одновременно дисциплины. Обучать индивидов, чтобы интег­рировать их в общество, — значит способствовать осознанию одновременно норм, которым каждый должен подчиняться, и трансцендентных ценностей, свойственных коллективам, к ко­торым каждый из них принадлежит и будет принадлежать.

Главная проблема дисциплины сочетается с проблемой иди-видуализма. Современные общества все еще нуждаются в авто­ритете, свойственном коллективному сознанию. Но в то же время это общества, способствующие становлению личности. Воспитание в современных обществах будет иметь целью не только укрепление дисциплины, но и содействие расцвету лич­ности, формирование в каждом индивиде чувства независимо­сти, способности к рефлексии и выбору. Эту формулу можно перевести на язык Кантовой, философии: надо подчинить каж­дого авторитету закона, который является, по существу, обще­ственным, даже если он моральный; но это подчинение закону должно стать потребностью каждого из нас, потому что только оно позволяет нам реализовать нашу разумную индивидуаль­ность.

Так обнаруживается двойственная природа всех Дюркгей-мовых социологических объяснений: общество, рассматривае­мое как окружающая среда, обусловливает систему воспита­ния. Всякая система воспитания — слепок общества, соответ­ствует общественным потребностям, но и способствует упро­чению коллективных ценностей. Структура общества, рассматриваемая как причина, определяет структуру системы воспитания, а цель последней — соединить индивидов с кол­лективом и убедить их избрать объектом своего уважения или преданности само общество.

13 Элк. № 4 385

6. Социология и философия

Немало было сказано о том, что под названием социологии Дюркгейм представил социальную философию, что он был скорее философом, чем социологом. Бесспорно, Дюркгейм был человеком философского и даже религиозного склада. О социологии он говорил с духовным неистовством пророка. Вместе с тем его социология — это видение человека, совре­менного общества и истории. Но можно доказать, и я это сде­лаю, что все великие социологические системы взаимно обя­заны одна другой в том, что касается понятий человека и исто­рии. Упрекать социологическое учение в использовании фило­софских элементов не значит его обесценивать.

Я не буду касаться представлений об истории и о человеке, уже неоднократно рассматривавшихся. Но следует заметить, что настойчивость, с какой Дюркгейм подчеркивает необходи­мость консенсуса, так же. как относительное пренебрежение конфликтными факторами порождены некоторыми особенно­стями его философии, Интерпретация современного общества в аспекте социальной дифференциации не единственно воз­можная. Для Вебера основной характеристикой современного общества выступает рационализация, а не дифференциация, и каждое из этих понятий предопределяет множество последст­вий как в плане научной интерпретации фактов, так и с мо­ральной и философской точек зрения.

Свои критические замечания я скорее направлю на поня­тие общества и, кроме того, на разные значения, которые Дюркгейм придает слову «общество». Множество значений подчеркивает если не внутреннее противоречие, то по край­ней мере различные тенденции в учении Дюркгейма.

Всю жизнь Дюркгейм хотел оставаться позитивистом и сциентистом, социологом, способным изучать социальные факты как вещи, анализировать их извне и объяснять их подо­бно тому, как объясняют феномены естествоиспытатели.

Но наряду с неизменным и настойчивым позитивизмом в учении Дюркгейма присутствует и представление о том, что общество является одновременно средоточием идеального и реальным объектом моральной и религиозной веры. В ре­зультате этой двойной интерпретации общества, очевидно, возникают двусмысленности и затруднения Дюркгейма. Об­щество, конкретное и доступное наблюдению, нельзя смеши­вать с обществом — средоточием идеального и тем более с обществом — объектом наиболее возвышенных чаяний и ве­рований. Если. бы объектом поклонения веры, даже религи­озной, было конкретное общество, философия Дюркгейма

была бы родственной философии национал-социалистского духа, что, конечно, не так.

Поэтому любая критика Дюркгейма должна подчеркивать эту двойственность самого понятия общества, которое может быть истолковано в зависимости от контекста: то как среда или наблюдаемая извне социальная система, то как средото­чие идеального, объект почитания и любви,

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: