В начале 52-й лекции «Курса позитивной философии», задаваясь

вопросом о том, «почему белая раса обладает столь явным фактиче­ским превосходством в основном общественном развитии и почему Европа была главным средоточием этой высшей цивилизации», Конт, уточнив, что «эта великая дискуссия конкретной социологии» должна «быть продолжена после первоначального абстрактного обос­нования фундаментальных законов общественного развития», фор­мулирует между тем несколько соображений — «отдельных и разоб­щенных, неизбежно несостоятельных суждений»: «Уже с первого взгляда в отличительных особенностях телосложения людей белой ра­сы и главным образом в устройстве мозга, несомненно, заметны не­которые положительные зародыши ее действительного превосходства; на этот счет, однако, все натуралисты сегодня далеки от согласия друг

с другом. Точно так же с другой точки зрения — это выглядет не­сколько более убедительно — можно распознать разные физические, химические и даже биологические факторы, которые должны были наверняка в той или иной степени влиять на формирование особых условий европейской местности, служившей до сих пор главной сце­ной для преобладающей эволюции человечества».

И Конт уточняет:

«Таковы, например, физические условия, а также выгодные тем­пературные характеристики умеренной зоны замечательного бассей­на Средиземноморья, вокруг которого в особенности должно быстро развиваться общество, с тех пор как усовершенствовалось искусство мореплавания, дав возможность пользоваться этим бесценным по­средничеством, сближавшим прибрежные народы, облегчавшим их непрерывные отношения и одновременно вносившим в их жизнь разнообразие, взаимно стимулирующее их общественное развитие. Точно так же и с химической точки зрения явное изобилие в этих привилегированных местностях железа и каменного угля непременно должно было сильно способствовать ускорению развития самого че­ловека. Наконец, и с биологической точки зрения, либо фитологиче-ской, либо зоологической, совершенно ясно, что та же самая окружа­ющая среда, будучи наиболее благоприятной, с одной стороны, для основных продовольственных культур, а с другой — для самых цен^ ных видов домашних животных, должна была также уже в силу толь­ко этих обстоятельств способствовать развитию цивилизации. Но сколь бы ни были важны эти разные суждения, попытки опереться на них, очевидно, очень далеки от того, чтобы быть достаточными для подлинного позитивного объяснения данного феномена. И когда в бу­дущем формирование социальной динамики позволит дать такое объ­яснение, несомненно, каждое из предшествующих положений потре­бует тщательного научного пересмотра, основанного на целостной ес­тественной философии» (Cours de philosophie positive, V, p. 12 — 13).

■

Конт необычайно суров в отношении Наполеона: «По воле рока, на­всегда достойного сожаления, неизбежное военное превосходство, сначала, по-видимому, столь счастливо сопутствовавшее великому Гошу, выпало на долю человека, почти постороннего для Франции, представителя отсталой цивилизации, невольно восхищающегося (вследствие тайных побуждений его суеверной природы) прежней об­щественной иерархией. Между тем пожиравшее его необъятное вла­столюбие в действительности не было основано — несмотря на отли­чавшее его великое шарлатанство — на каком-либо заметном умст­венном превосходстве, исключая превосходство в бесспорном воен­ном таланте, гораздо более связанном, особенно в наши дни, с моральной энергией, чем с силой интеллекта.

Сегодня это имя нельзя воскресить в памяти, не вспомнив о том, что презренные льстецы и невежественные поклонники долго осме­ливались сравнивать с Карлом Великим монарха, который во всех от­ношениях так же отставал от своего века, как и замечательный пред­ставитель средневековья был впереди своего века. Хотя всякая лич­ная оценка должна в сущности быть безучастной к характеру и цели нашего анализа истории, каждый истинный философ должен, на мой взгляд, считать своим непреложным общественным долгом сигнали­зировать надлежащим образом общественному сознанию об опасном заблуждении, которое с помощью лжи прессы, столь же преступной, сколь и заблуждающейся, подталкивает сегодня революционную шко­лу к тому, чтобы попытаться посредством пагубного ослепления вос­становить память — сначала так справедливо вызывавшую омерзе­ние — о том, кто губительным образом вызвал наиболее резкий по-

Литический регресс, от какого когда-либо страдало человечество» (Cours pie philosophie positive, VI, p. 210).

Влияние позитивизма было очень глубоким в Бразилии, где он стал

чуть ли не официальной доктриной государства. Бенжамен Констан, президент Республики, включил в программу общественных школ изучение «Энциклопедии позитивных наук», составленной Контом. В 1880 г. был основан Миссионерский институт, в 1891 г. в городе Рио торжественно открыт позитивистский храм для отправления культа человечества. Девиз «Порядок и прогресс» (Ordern e Progresso) начер­тан на зеленом фоне флага Бразилии. Зеленый цвет был также цве­том знамен позитивистов.

О Q

Между идеями «Курса позитивной философии» и «Системы пози­тивной политики» есть разница в частностях, но я стараюсь здесь подчеркнуть основные направления и оставляю в стороне различия, чтобы изучать социальную статику в том виде, в каком е^ представ­лял себе Конт, когда писал «Систему позитивной политики».

О различии между разумом и сердцем Платон пишет в «Республике» и в «Федре». К этому вопросу он возвращается при описании физио­логии живых смертных в «Тимее» (§ 69sq), где локализует в теле дея­тельность души, помещая бессмертную душу в голове, а смертную в груди. Между учениями Платона и Конта есть, впрочем, и другие сходства. Так, платоновский миф о сцеплении (ср. «Федр») напоми­нает о диалектике взаимодействий между аффектацией, деятельно­стью и разумом, обнаруженной Контом.

«В социальном плане создание языка, в конечном счете, следует сравнить с установлением собственности. Потому что в духовной жизни человечества первый выполняет фундаментальные обязанно­сти, равноценные тем, какие в материальной жизни выполняет вто­рая. Существенно облегчив приобретение всяких теоретических и практических знаний и придав направление нашему эстетическому развитию, язык освящает это двойное богатство и передает его новым совладельцам. Но разнообразие вкладов обосновывает различие меж­ду двумя институтами-хранителями. Для продукции, предназначен­ной удовлетворять личные потребности — в результате чего продук­ция обязательно уменьшается, — собственность должна учредить ин­дивидуальных хранителей, общественная эффективность которых даже возросла вследствие благоразумной концентрации. Наоборот, по отно­шению к богатствам, предполагающим владельцев и при этом не под­вергающимся никаким изменениям, язык просто устанавливает пол­ную общность, когда все, свободно черпая из всеобщего клада, спонтан­но содействуют его сохранению. Несмотря на это фундаментальное различие, обе системы накопления порождают равноценные злоупот­ребления, одинаково вызываемые желанием наслаждаться, ничего не производя. Хранители материальных ценностей могут перерождаться в посредников, роль которых несовместима с их занятием: слишком час­то они преследуют эгоистические удовольствия. Точно так же те, кто по­истине ничего не вложил в сокровищницу духа, претендуют на духов­ность путем присвоения славы, которая освобождает их от подлинного служения делу» (Système de politique positive, II, p. 254).

3 1

По мнению Конта, есть только одна история человечества, устремлен­ная к интеграции всех моментов прошлого. Он даже усматривает в таком понимании традиции одно из главных преимуществ позити­визма: «Западная анархия заключается главным образом в ухудше­нии связей между людьми, последовательно нарушаемых католициз­мом, проклинающим античность; протестантизмом, осуждающим сред-

невековье; и деизмом, отрицающим всякую филиацию. Ничто луч­шим образом не взывает к позитивизму как средству разрешения ре­волюционной ситуации, единственному выходу, допускаемому ею, — преодолению всех этих более или менее подрывных доктрин, посте- · пенно подталкивающих живых к восстанию против всех мертвых. По­сле такой услуги история вскоре станет священной наукой в соответ­ствии со своими естественными обязанностями непосредственного изучения судеб Великого Существа, понятие о котором есть итог всех наших разумных теорий. Систематизированная политика отныне бу­дет связывать с ним любые свои начинания, естественно подчиненные состоянию, соответствующему великой эволюции. Даже возрожденная поэзия станет черпать в нем образы, нацеленные на подготовку будущего путем идеализации прошлого» (Système de politique, III, p. 2).

32 «Так, например, единственный принцип кооперации, допускаемый политическим обществом в узком смысле слова, естественно порождает правительство, которое должно его поддерживать и развивать. Такая власть представляется как материальная по своей сути, т. к. она всегда есть следствие величия или богатства. Но нужно признать, что обще­ственный порядок никогда не может иметь другого непосредственного основания. Известное положение Гоббса о спонтанном господстве силы представляет собой поистине единственный важный шаг, сделанный позитивной теорией правления со времен Аристотеля вплоть до меня. Ибо замечательное предвосхищение разделения двух властей, харак­терное для Средних веков, было при благоприятных обстоятельствах вызвано скорее чувством, чем разумом: оно могло выстоять в дискус­сии, только когда я вернулся к нему в начале своей деятельности. В с* гнусные упреки, обрушенные на концепцию Гоббса, были результатом единственно его метафизической исходной псзиции и полной путани­цы, которая возникает у него впоследствии между статическим и дина­мическим определениями, в то время еще неразличаемыми. Но рас­смотрение этой двойной погрешности судьями менее недоброжелатель­ными и более просвещенными кончилось бы только тем, что заставило бы охотнее увидеть в этой трудности значительность светлого суждения, которое вполне могла использовать одна только позитивная филосо­фия» (Système de politique positive, II, p. 299).

«Впрочем, обычная гармония между функциями и функционерами всегда будет иметь вид безмерного несовершенства. В то время когда каждого хотелось бы поставить на свое место, кратковременность на­шей предметной жизни неизменно мешает сделать это из-за отсутст­вия возможности внимательно рассмотреть все пробы, чтобы вовремя осуществить замены. Впрочем, следует признать, что большинство общественных должностей не требует никакой собственно природной способности, отсутствие которой нельзя было бы полностью возме­стить должным и так или иначе неизбежным исполнением обязанно­стей. Даже лучший орган всегда нуждается в специальном обучении; следует уважать всякое эффективное владение органами (ведь функ­ций столько, сколько капиталов), признавая, до какой степени полно­ценность личности важна для эффективности функционирования об­щества. К тому же надо будет меньше кичиться естественными каче­ствами, нежели приобретенными преимуществами, т. к. нашей за­слуги в первых меньше всего. Наше истинное достоинство зависит, следовательно, как и наше счастье, главным образом от достойного добровольного применения любых сил, которое реальный порядок (как искусственный, так и естественный) делает для нас доступным. Такова здравая оценка, и согласно ей сила духа должна непрерывно проявляться в благоразумном смирении индивидов и классов перед

неизбежными недостатками общественной гармонии, крайняя услож­ненность которой не защищает ее от злоупотреблений.

Этого привычного убеждения будет, однако, недостаточно, чтобы сдержать анархические претензии, если чувство, способное их оправ­дать, не получит в то же время определенного нормального удовлетво­рения, достойно умеряемого жречеством. Оно станет результатом оценочной способности, составляющей основную отличительную чер­ту силы духа, все общественные функции которой (советовать, освя­щать, дисциплинировать), очевидно, проистекают из нее. Итак, оцен­ка, непременно возникающая в связи с обязанностями, в конце кон­цов должна распространяться на особенности индивидов. Несомнен­но, жречество должно постоянно препятствовать заменам отдельных индивидов, чье свободное перемещение вскоре окажется более пагуб­ным, чем навлекаемые ими злоупотребления. Но жречество должно также построить и развивать по контрасту с объективным порядком — каковой есть результат эффективной мощи — субъективный поря­док, основанный на уважении личности в соответствии с притяга­тельной оценкой всех индивидуальных титулов. Хотя эта вторая клас­сификация не сможет и не должна когда-либо превалировать, кроме как в священном культе, ее праведное противодействие первой вызо­вет здесь реально осуществимые улучшения, скрадывая также непре­одолимые недостатки» (Système de politique positive, II, p. 329 — 330):

«Подлинная философия имеет в виду систематизацию, насколько это возможно, всей жизни человека — индивидуальной и в особенности коллективной, — рассматриваемой одновременно сквозь призму трех классов феноменов, характеризующих ее: мыслей, чувств и действий. В этих трех отношениях фундаментальная эволюция человечества не­пременно спонтанная, и только точная оценка ее движения может пред­ставить нам общее основание для благоразумного вмешательства. Од­нако систематические модификации, которыми мы можем воздейство­вать на ход эволюции, все же чрезвычайно важны для значительного уменьшения отдельных отклонений, пагубных задержек и серьезной бессвязности, свойственных сложному развитию, если оно целиком ос­тается предоставленным самому себе. Дальнейшее осуществление этого необходимого вмешательства составляет основную сферу политики. Тем не менее его истинная концепция никогда не имеет иного источни­ка, кроме философии, непрерывно совершенствующей представление об общей детерминации. Ввиду этой общей фундаментальной цели обязанность философии заключается в координации всех сторон жиз­ни человека, с тем чтобы свести теоретическое понятие о ней к полному единству. Такой синтез будет осуществим только в той мере, в какой он представляет совокупность естественных отношений, разумное изуче­ние которых становится, таким образом, предварительным условием построения всей конструкции. Если бы философия пыталась непосред­ственно влиять на деятельную жизнь иначе, чем посредством этой сис­тематизации, она ошибочно присвоила бы себе непременную миссию политики, единственного законного посредника всякой практической эволюции. Между этими главными функциями великого организма есть непрерывная связь и естественная граница — в сфере системати­ческой морали, представляющей собой естественное характерное при­ложение философии и повсеместный проводник политики» (Système de politique positive, I, Discours préliminaire, p. 8).

Конт уточняет свою философию познания в главе, посвященной ре­лигии социальной статики («Система позитивной политики»):

«Здравая философия... представляет все действительные законы как сконструированные нами с помощью внешнего материала. Оцененная объективно, их точность всегда остается приблизительной. Но эти при-

близительные оценки, удовлетворяющие только наши потребности, в особенности активные, становятся вполне достаточными, когда они обоснованы, сообразуясь с практическими требованиями, обычно от­личающимися необходимой определенностью. За их удовлетворением обычно остается нормальная степень теоретической свободы.

Наша фундаментальная конструкция всеобщего порядка, таким образом, есть результат необходимого состязания внешнего и внут­реннего пространств. Действительные законы, т. е. всеобщие факты, всегда суть не что иное, как вполне подтверждаемые наблюдением ги­потезы. Если бы вне нас совсем не было гармонии, наш разум был бы совершенно неспособен ее представить; но ни в коем случае она не подтверждается в той степени, в какой мы ее предполагаем. В про­цессе постоянного взаимодействия каждому позитивному понятию мир поставляет материю, а человек — форму. Однако слияние двух частей становится возможным только путем взаимных жертв. Избы­ток объективности помешал бы общей концепции, всегда основанной на абстракции. А расчленение, помогающее абстракции, стало бы не­возможным, если бы мы не избавились от избытка субъективности. Каждый человек, сравнивая себя с другими, спонтанно обезличивает собственные наблюдения, чтобы допустить общественное согласие, составляющее главную цель умозрительной жизни. Но свойственная всем людям субъективность обычно неустранима.

Если бы всеобщий порядок был всецело объективным или исклю­чительно субъективным, он давно был бы определен с помощью на­ших наблюдений или исчез бы из наших понятий. Но познание его требует соревнования двух влияний — разнородных, хотя и неразде­лимых, — сочетание которых могло развертываться только очень мед­ленно. Разные неизменные законы, составляющие содержание всеоб­щего порядка, образуют естественную иерархию, в которой каждая категория базируется на предшествующей, согласно их нисходящей степени обобщения и возрастающей сложности. Таким образом, их разумно определить как последовательности» (Système de politique positive, II, p. 32, 33, 34).

Пятнадцать законов первой философии изложены в 4-м томе «Систе­мы позитивной политики» (ch. Ill, p. 173 — 181).

«Великое Существо есть совокупность прошлых, будущих и настоя­щих людей, которые свободно способствуют усовершенствованию всеобщего порядка» (Système de politique positive, IV, p. 30). «Культ подлинно выдающихся людей составляет существенную часть культа Человечества. Даже в своей предметной жизни каждый из них есть определенная персонификация Великого Существа. Тем не менее та­кое воспроизведение требует идеального избавления от серьезных не­достатков, которые часто искажают лучшие свойства» (ibid., II, р. 63). «Человечество не только состоит лишь из существ, поддающихся ас­симиляции, но оно признает в каждом из них лишь используемую часть, забывая о всяком индивидуальном отклонении» (ibid., II, р. 62).

Библиография

Сочинения Огюста Конта

«Cours de philosophie positive». 5^e éd., 6 vol. Paris, Schleicher Frères éditeurs, 1907 — 1908.

«Œuvres choisies». Paris, Aubier, 1913, ou coll. 10/18. Paris, Union Générale d'Éditions, 1963.

«Système de politique positive». 5^e éd., 4 vol. Paris, au siège de la Société positiviste, 10, rue Monsieur-le-Prince, 1929.

«Catéchisme positiviste ou sommaire exposition de la religion universelle».
Paris, Garnier-Flammarion, 1966. '

«Œuvres choisies». Paris, Aubier, 1943.

«Politique d'Auguste Comte». Extraits présentés par Pierre Arnaud. Paris, Armand Colin, 1965 (importante introduction).

Работы по теме в целом

Alain. Idées. Paris, Hartmann, 1932 (un chapitre sur A. Comte).

R. Bayer. Épistémologie et logique depuis Kant jusqu'à nos jours. Paris, P.U.F., 1954 (un chapitre sur A.Comte).

E.Bréhier. Histoire de la philosophie. T. II, III ^e part. Paris, Alcan, 1932.

LBrunschvicg. Les étapes de la philosophie mathématique. Paris, Alcan, 1912; Le Progrés de la conscience dans la philosophie occidentale. 2 vol. Paris, Alcan, 1927.

L'École des Muses. Paris, Vrin, 1951 (un chapitre sur Comte et Clotilde de Vaux).

G.Gurvich. Auguste Comte, Karl Marx et Herbert Spencer. Paris, C.D.U., 1957.

M. Leroy. Histoire des idées sociales en France. Paris, Gallimard: t. II. De
Babeuf â Tocqueville, 1950; t. III. D' Auguste Comte à P.-J. Proudhon.
1954. ,

H. de Lubac. Le Drame de l'humanisme athée. Paris, Union Générale d'éditions, coll. 10/18; 1963; rééd. Spes, 1944 (une deuxième partie sur Comte et le chistianisme).

Ch. Mourras. L'Avenir de l'intelligence. Paris, Nouvelle Librairie Nationale, 1916.

CE. Vaughan. Studies in the History of Political Philosophy before and after Rousseau. Edited by A.G.Little,2 vol., Manchester University Press, 1939; également: New York, Russell & Russell, 1960.

Работы об Огюсте Конте

Р. Arbousse-Bastide. La Doctrine de l'éducation universelle dans la philosophie d'Auguste Comte. 2 vol. Paris, P.U.F., 1957 (importante bibliographie).

D.G. Audiffrent. Centenaire de l'école polytechnique. Auguste Comte, sa plus puissante émanation. Notice sur sa vie et sa doctrine. Paris, P. Ritti, 1894.

J. Deïvolve. Réflexions sur la pensée comtienne. Paris, Alcan, 1932.

Deroisin. Notes sur Auguste Comte par un de ses disciples. Paris, G. Grès, 1909.

P. Ducasse. Essai sur les origines intuitives du positivisme. Paris, Alcan, 1939.

Dr. Georges Dumas. Psychologie de deux messies positivistes, Saint-Simon et Auguste Comte. Paris, Alcan, 1905.

H. Gouhier. La vie d'Auguste Comte. 2^e éd., Paris, Vrin, 1965; La Jeunsse d'Auguste Comte et la formation du positivisme. 3 tomes. Paris, Vrin: I, «Sous le signe de la liberté», 1933; II, «Saint-Simon jusqu'à la Restauration», 2^e éd., 1964; III, «Auguste Comte et Saint-Simon», 1941.

R.P. Gruber. Auguste Comte, fondateur du positivisme. Paris, Lethielleux, 1892.

Ai. Halbwachs. Statique et Dynamique sociale chez Auguste Comte. Paris, C.D.U., 1943.

J. Lacroix. La Sociologie d'Auguste Comte. Paris, P.U.F., 1956.

L Lévy-Bruhl. La Philosophie d'Auguste Comte. Paris, Alcan, 1900.

F.S. Marvin. Comte, the Founder of Sociology. London, Chapman & Hall, 1936.

J.S. Mill. Auguste Comte and positivism. Ann Abor, University of Michigan Press, 1961.

Dr. Robinet. Notice sur l'oeuvre et vie d'Auguste Comte. 3^e éd. Paris, Société positiviste, 1891.

E. Sellière. Auguste Comte. Paris, Vrin, 1924.

КАРЛ МАРКС

Страна, промышленно более развитая, показывает менее развитой стране лишь картину ее собственного будущего... Общество, если даже оно напало на след естественного закона своего развития... не может ни перескочить через естественные фазы развития, ни отменить последние декретами. Но оно может сократить и смягчить муки родов.

Карл Маркс

При анализе учения Маркса я постараюсь ответить на те же самые вопросы, которые были поставлены по поводу уче­ний Монтескье и Конта: как толковал Маркс свою эпоху? Ка­кова его теория общества? Каково его видение истории? Ка­кова связь, которую он установил между социологией, фило­софией истории и политикой? В определенном смысле эта гла­ва не сложнее двух предыдущих. Если бы не было миллионов марксистов, никто бы не сомневался в том, каковы ведущие идеи Маркса.

Маркс не был, как пишет К. Акселос, философом техники. Не является он, как думают другие, и философом отчуждения¹. С самого начала и прежде всего он социолог и экономист капи­талистического строя. У Маркса была теория этого строя, уча­сти, уготованной при нем людям, изменений, которые он дол­жен претерпеть. Будучи социологом-экономистом того, что он называл капитализмом, Маркс не имел ясного представления о том, каким будет социалистический строй, и не переставая го­ворил, что человек не может наперед знать будущее. Значит, вряд ли есть смысл гадать, кем стал бы Маркс: сталинистом, троцкистом, хрущевцем или сторонником Мао Цзэдуна. Марк­су повезло — или не повезло — жить столетие тому назад. Он не ответил на вопросы, которые встают перед нами сегодня. Мы можем ответить за него, но это будут наши, а не его ответы, Человек, в особенности марксистский социолог (ибо Маркс все-таки имел некоторое отношение к марксизму), неотделим от своей эпохи. Задаваться вопросом, о чем бы думал Маркс, живи он в другом веке, — значит спрашивать себя, о чем думал бы другой Маркс, а не настоящий. Ответ дать можно, но он бу­дет недостоверным и принесет сомнительную пользу.

Доже если ограничиться изложением мыслей Маркса, жи­вущего в XIX в., о своей эпохе и о будущем, не вдаваясь в со-

ображения о том, что он подумал бы о нашем времени и на­шем будущем, это изложение представляет огромные трудно­сти по многим как внешним, так и внутренним причинам.

Внешние трудности сопряжены с посмертной судьбой Мар­кса. Сегодня почти миллиард людей воспитаны в духе учения, которое, справедливо или нет, называется марксистским. Оп­ределенное толкование учения Маркса стало официальной идеологией русского государства, государств Восточной Евро­пы, наконец, китайского государства.

Эта официальная доктрина претендует на истинное толко­вание учения Маркса. Таким образом, достаточно социологу дать некое толкование этого учения, чтобы в глазах привер­женцев официальной доктрины он стал рупором буржуазии, лакеем капитализма и империализма. Другими словами, мне как интерпретатору Маркса порой заранее отказывают в чис­тосердечии, которое без особого труда признают за мной, ког­да я веду речь о Монтескье или Конте.

Другая внешняя трудность связана с реакциями на офици­альную доктрину социалистических государств. Эта доктрина несет в себе признаки упрощения и преувеличения, свойст­венные официальным доктринам, преподносимым в форме ка­техизиса людям разного уровня.

Поэтому ловкие философы, живущие на берегах Сены и желающие быть марксистами, не возвращаясь в детство марк­сизма, выдумали серию интерпретаций — одна другой искус­нее — сокровенной мысли Маркса^.

Что касается меня, то я не буду стремиться к высотам искус­ного истолкования Маркса. Не потому, что у меня нет склонно­сти к таким тонким интерпретациям: я думаю, что основные идеи Маркса проще тех идей, о которых можно прочесть на страницах журнала «Аргументы» или в работах, посвященных сочинениям молодого Маркса, тем сочинениям, к которым сам Маркс относился настолько серьезно, что уступал их грызущей критике мышей"*. Следовательно, я буду ссылаться в основном на сочинения, которые Маркс опубликовал и которые он всегда рассматривал как основное выражение его мыслей.

И тем не менее, если даже отбросить советский марксизм и марксизм изощренных марксистов, остаются внутренние трудности.

Они связаны прежде всего с тем, что Маркс был плодови­тым автором, что он много написал, и, как это порой свойст­венно социологам, он писал и одну за другой статьи в еже­дневную газету, и большие сочинения. Часто публикуясь, он не всегда писал одно и то же об одном и том же предмете. Не обладая особой изобретательностью и эрудицией, можно об­наружить, что большинство марксистских проблем, формул не

согласуются друг с другом или по крайней мере могут быть неоднозначно истолкованы.

Более того, среди сочинений Маркса есть работы по тео­рии социологии, экономике, истории, и порой теория, с кото­рой мы встречаемся в его научных работах, определенно про­тиворечит теории, неявно используемой в его исторических книгах. Например, Маркс набрасывает некую теорию классов. Но когда он проводит конкретное историческое исследование классовой борьбы во Франции 1848 — 1850гг., или государ­ственный переворот Наполеона III,или историю Коммуны, классы, которые он признает и которые он заставляет дейст­вовать подобно персонажам драмы, не оказываются непре­менно такими, какими они должны быть согласно его теории.

Более того, помимо разнообразия его работ, надо учиты­вать и разные периоды его деятельности. Принято выделять два основных периода. Первый, называемый периодом моло­дости, включает сочинения, написанные между 1841и 1847 — 184 8гг. Из них одни опубликованы при жизни Маркса (не­большие статьи или очерки, такие, как «К критике гегелевской философии права. Введение» или «К еврейскому вопросу»), другие были изданы лишь после его смерти. Публикация пол­ного собрания его работ начинается с 1931г. Именно с этого времени появляется литература, где по-новому интерпретиру­ется учение Маркса, воспринимаемое сквозь призму работ его молодости. Среди работ этого периода мы находим фрагмент критики гегелевской философии права, работу, названную «Экономическо-философские рукописи», «Немецкую идеоло­гию». Из более важных и давно известных впечатляют «Свя­тое семейство» и полемическая работа, направленная против Прудона и названная «Нищета философии»: реплика на книгу Прудона «Философия нищеты».

Период молодости завершается «Нищетой философии» и, что особенно важно, небольшой классической работой, на­званной «Манифест Коммунистической партии», — шедевром социологической пропаганды, в котором впервые ясно и с бле­ском изложены основные идеи Маркса. Впрочем, «Немецкая идеология», написанная в 1845г., тоже знаменует разрыв с предшествующим периодом.

Начиная с 1 8 4 8 г. и до конца своих дней Маркс явно не выступает в качестве философа, он стал социологом и еще больше — экономистом. Большинство тех, кто сегодня объяв­ляет себя в той или иной степени марксистом, полностью иг­норируют политэкономию наших дней. Маркс не страдал этим недостатком. Как экономист он получил прекрасное образова­ние. Мало кто лучше него знал экономическую мысль своего

времени. Он был экономистом в строгом и научном смысле этого слова и хотел, чтобы его таковым и считали.

Двумя наиболее важными работами второго периода явля­ются сочинение, опубликованное в 1859 г. под заглавием «К критике политической экономии», и, разумеется, шедевр Мар­кса, средоточие его мыслей — «Капитал».

Я настаиваю на том, что Маркс прежде всего автор «Капи­тала», потому что сегодня эта банальность оспаривается слиш­ком умными людьми. Нет и тени сомнения в том, что Маркс, поставив себе целью анализ функционирования капиталисти­ческого способа производства и предвидение его эволю"ции, был в собственных глазах прежде всего автором «Капитала». У Маркса наблюдается определенное философское видение исторического процесса. Пусть он придал философское значе­ние противоречиям капитализма — такое возможно и даже правдоподобно. Но основная научная задача Маркса заключа­лась в доказательстве неизбежной, по его мнению, эволюции капиталистического строя. Всякое толкование Маркса, при ко­тором нет места «Капиталу» или при которой «Капитал» может быть изложен на нескольких страницах, искажает все то, о чем думал и чего хотел сам Маркс,

Мы всегда вольны заявлять, что великий мыслитель ошибся относительно самого себя и что основными его работами явля­ются те, которые он гнушался публиковать. Но надо быть очень уверенным в себе, утверждая, будто мы поняли великого авто­ра в этом вопросе лучше, чем он понимал себя сам. Когда же та­кой уверенности нет, лучше воспринимать автора так, как он воспринимал сам себя, а следовательно, во главу угла в марк­сизме поставить «Капитал», а не «Экономическо-философские рукописи» ·— необработанный посредственный или гениальный черновик молодого человека, размышлявшего о Гегеле и капи­тализме в то время, когда он Гегеля знал, несомненно, лучше, чем капитализм. Вот почему, принимая во внимание эти два мо­мента в становлении Маркса как ученого, я буду исходить из его зрелых мыслей, которые намерен искать в «Манифесте Коммунистической партии», работе «К критике политической экономии» и «Капитале», оставляя на будущее анализ философ­ского фона историко-социологического учения Маркса.

Наконец, помимо советской ортодоксии, именуемой марк­сизмом, существует множество философских и социологиче­ских интерпретаций Маркса. Уже больше века многочисленные школы отличает одна общая черта: придавая учению Маркса разные толкования, они причисляют себя к марксизму. Я не ставлю себе целью открыть для читателей сокровенную мысль Маркса, потому что, сознаюсь, я ее не ведаю. Я постараюсь по­казать, почему объекты мысли Маркса просты, обманчиво ясны

и, таким образом, поддаются интерпретациям, между которыми почти невозможно сделать уверенный выбор.

Можно представить Маркса гегельянцем, можно с таким же успехом представить его кантианцем. Вместе с Шумпете­ром можно утверждать, что экономическая интерпретация ис­тории не имеет никакого отношения к философскому материа-: лизму⁴. Можно также доказать, что экономическая интерпре­тация истории не противоречит материалистической филосо­фии. Вслед за Шумпетером можно видеть в «Капитале» строго научное сочинение по экономике без какого-либо соотнесе­ния с философией. А можно также, как это сделали отец Биго и другие комментаторы, продемонстрировать, что в «Капита­ле» разработана экзистенциальная философия человека в эко­номической сфере⁵.

Я постараюсь показать, почему работы Маркса действи­тельно противоречивы и, следовательно, неизбежно порожда­ют возможность бесконечных комментариев и попыток прида­ния им ортодоксального характера.

Всякая теория, стремящаяся стать идеологией политическо­го движения или официальной доктриной государства, должна поддаваться упрощению, для простаков, и усложнению, для снобов. Вне всякого сомнения, учение Маркса в высшей сте­пени обнаруживает эти добродетели. Каждый может найти в нем то, что он хочет⁶.

Маркс был, бесспорно, социологом, но социологом ярко выраженного типа, социологом-экономистом, убежденным, что нельзя понять современное общество, не усвоив механиз­ма функционирования экономической системы, и нельзя по­нять эволюцию экономической системы, не принимая в расчет теорию деятельности. Словом, как социолог он не отделял по­стижение настоящего от предвидения будущего и от воли к деятельности. По отношению к социологам, именуемым сегод­ня объективными, он был, стало быть, пророком и вместе с тем человеком действия и ученым. Но в конце концов, может быть, в том-то и состоит подлинная искренность, чтобы не от­рицать связей, которые всегда обнаруживаются между толко­ванием того, что есть, и суждением о том, что должно быть.

1. Социально-экономический анализ капитализма

Учение Маркса — это анализ и постижение умом совре­менного ему капиталистического общества: механизма его функционирования, структуры, неизбежного изменения. Конт

развил теорию того, что он называл индустриальным обще­ством, т.е. основных признаков всех современных обществ. Главным противопоставлением в учении Конта служит проти­вопоставление прежним — военным, феодальным, теологиче­ским — обществам современных — индустриальных и науч­ных. Несомненно, Маркс тоже считает, что современные об­щества представляют собой общества индустриальные и науч­ные в противоположность военным и теологическим. Но вместо того чтобы главным в своей интерпретации сделать ан­тиномию между прежними обществами и сегодняшним, Маркс в центр своего исследования ставит противоречие, присущее, по его мнению, современному обществу, которое он называет капиталистическим.

В то время как позитивизм рассматривает конфликты меж­ду рабочими и предпринимателями как маргинальные процес­сы, погрешности индустриального общества, которые можно относительно легко исправить, в учении Маркса конфликты между рабочими и предпринимателями, или — если пользо­ваться марксистской терминологией — между пролетариатом и капиталистами, предстают главным фактом жизни современ­ных обществ, раскрывающим их сущность и заодно позволяю­щим предвидеть историческое развитие.

Замысел Маркса заключается в истолковании противоречи­вого, или антагонистического, характера капиталистического общества. В определенном отношении все творчество Маркса являет собой попытку продемонстрировать, что этот антаго­низм неотделим от фундаментальной организации капитали­стического уклада и в то же время служит движущей силой исторического прогресса.

Три известные работы, которые я наметил себе для анализа — «Манифест Коммунистической партии», «К критике политиче­ской экономии. Предисловие» и «Капитал», — представляют собой три способа объяснения, обоснования и уточнения анта­гонистического характера капиталистического строя.

Если хорошо усвоить, что главное в учении Маркса -— по­ложение об антагонистическом характере капиталистического строя, то сразу же становится понятно, почему невозможно отделить социолога от человека действия, ибо демонстрация антагонистического характера капиталистического строя не­преодолимо подводит к провозглашению саморазрушения ка­питализма, а заодно и к подстрекательству людей к тому, что­бы немного содействовать осуществлению этой предначертан­ной судьбы.

«Манифест Коммунистической партии» — это работа, кото­рую можно, если хотите, отнести к разряду ненаучных. Это пропагандистская брошюра, в которой Маркс и Энгельс пред-

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: