I. ОЧЕВИДНЫЕ ЯЗЫКОВЫЕ ТРУДНОСТИ.

Понятно, что языковые трудности (как и разница языков) очевидны и лежат на поверхности. Это не значит, что их легко преодолеть, однако видимый противник лучше, чем враг невидимый.

1. 1. Разница в грамматическом строе языка.

Грамматика, конечно, ars obligatoria – обязательное искусство, но в крайнем случае, если сказать «моя твоя не понимай», то смысл высказывания будет всем понятен.

Трудности овладения грамматикой лучше всего иллюстрируют наличие и отсутствие грамматических категорий в разных языках.

Так, например, хорошо известно, что в английском языке, в отличие от русского, французского, немецкого и многих других европейских языков, отсутствует грамматическая категория рода. Народам, язык которых имеет эту категорию, кажется странным, нелепым и невозможным отсутствие такого важного аспекта взгляда на мир. Отсутствие категории рода, по нашему (вместе с французами, немцами, испанцами, итальянцами и т.д.) мнению, делает восприятие мира и отношение к нему менее эмоциональным, менее человечным. Нельзя представить себе метафорику русского языка, русскую литературу, особенно поэзию без категории рода.[1] Однако «бедные» англичане создали великую литературу мирового уровня без нее. Правда, у них есть, в отличие от русскоязычных, категория артикля, без которого, впрочем, мы тоже создали великую русскую литературу мирового уровня. Очевидно, что каждый язык обладает своей системой языковых средств, и она самодостаточна.

Разумеется, разница в грамматических категориях, очевидная с самого начала, представляет особые трудности при общении на иностранном языке. Это понятно: разница в категоризации мира – гораздо более глубинная (чем, скажем, разница в значении слов), категории – это вехи, закрепленные в сознании, и уложить новые очень трудно. Каждый носитель русского языка, изучавший английский язык, знает, что самое для нас трудное – это артикли.

Но вернемся к категории рода. Наличие рода у существительных определяет наше вúдение и восприятие этих предметов или явлений и наше отношение к ним.

Интересные эксперименты были проведены в Массачусетском Технологическом Институте американской ученой Лерой Бородицки. Суть эксперимента состояла в том, что информантов, носителей немецкого и французского языков, просили описать по-английски предметы, которые в этих языках имели разный род. В результате английское слово key – ключ немцы, у которых как и у русских, ключ мужского рода, описали его как awkward (неуклюжий), hard (твердый), heavy (тяжелый), lost (утерянный), metallic (металлический), secure (надежный), serrated (зазубренный), small (маленький), useful (полезный), worn (старый, стертый).

Французы описали тот же предмет, но имеющий женский род, как brass – медная, bronze – бронзовая, golden – золотая, little (маленькая, но более эмоционально, чем small), lovely (чудесная), magic (волшебная), practical (практичная), shaped (имеющая хорошую форму), shiny (блестящая), tiny (крошечная). Комментарии излишни.

По мнению Л. Бородицки, с которым трудно не согласиться, языковой факт грамматического рода оказывает влияние на восприятие предмета или явления реального мира.

Эту точку зрения давно обосновали русские лингвисты. Иван Александрович Бодуэн де Куртене, в работах 20-х годов XX века, исследуя индоевропейские и семитские языки, объяснил различия в менталитете пользователей этих языков различиями родополовых признаков, выраженных категорией рода.

Наш современник, профессор Санкт-Петербургского государственного университета, В.В. Колесов связывает разницу менталитетов народов восточной и западной Европы (на материале русского и латинского языков) с маскулинной направленностью западноевропейской культуры, высоко ценившей мужские качества, и культом женского идеала у восточных славян. Одно из языковых свидетельств из латыни: «vir» «муж» от «vis» «сила», связано с «virtus» «добродетель», тогда как «mulier» от «mollis» «мягкая, слабая», а следовательно (такова логика!) «чувственно порочная».[2]

Сочетание трудностей одновременно и языка, и культуры, связанные с категорией рода, тонко подмечены переводчицей Натальей Шаховой, работа которой уже много раз цитировалась.

«Русский человек с детства знает, что нож мужского рода и если нож упал, то, согласно примете, нужно ожидать в гости мужчину. Не будем спорить о достоверности таких прогнозов, но немцу, например, совершенно чужда сама идея о связи между ножом и мужчиной, потому что в немецком языке слово «Messer» имеет средний род. Если бы у немцев подобная примета была, то она могла бы связать падение ножа с приходом ребенка, поскольку слово «Kind» - тоже среднего рода (как бы странно нам это ни казалось!). Понимание того, что нож не обязан иметь мужской род во всех языках, ведет к революционному перевороту в голове».[3]

Еще более ярко и показательно свидетельство билингва – также многократно цитированного Андрея Макина. Все в том же - лучшем – романе «Французское завещание» он рассуждает о том, что он по-разному видит и чувствует цветок в зависимости от того, называет ли он его по-русски (мужской род) или по-французски (женский род).

В сознании билингва, человека, в совершенстве владеющего двумя языками, в случае Макина русским – языком родины и французским – языком французской бабушки Шарлотты, представление об одном и том же предмете или явлении реальности различны, если слова, его обозначающие, имеют разный род как грамматическую категорию.

Enfant, je me confondais avec la matière sonore de la langue de Charlotte. J’y nageais sans me demander pourquoi ce reflet dans l’herbe, cet éclat coloré, parfumé, vivant, excitait tantôt au masculin et avait une identité crissante, fragile, crystalline, impose, semblait-il, par son nom de tsvetok, tantôt s’enloppait d’une aura veloutée, feutrée et feminine – devenant “une fleur”. (Andrei Makine. Le Testament Français. Mecure de France. 1995, p. 271)

Ребенком я не отделял себя от звучной субстанции Шарлоттиного языка. Я плавал в ней, не задаваясь вопросом, почему эта вспышка в траве, это яркое, душистое, живое существует то в мужском роде, в ипостаси хрупкой, хрусткой, кристаллической, заданной, казалось, именем «цветок», то облекается бархатистой, пушистой и женственной аурой, превращаясь в «une fleur». (Андрей Макин. Французское завещаниею (пер. Ю. Яхниной и Н. Шаховской). «Иностранная литература», 1996 № 12, стр. 104).

Один и тот же предмет реального мира часто имеет разный грамматический род в разных языках – и, соответственно, воспринимается по-разному и имеет разный культурный образ в менталитете народов.

Солнце имеет женский род в немецком языке, мужской – в французском и испанском и средний род в русском языке.

Как обычно, «своё» кажется логичнее и разумнее, чем «чужое». Солнце – вне рода, вне пола, не женское, не мужское. Правда, луна, звезда, планета – все женского рода, и это тоже кажется логичным, потому что – своё, родное.

Стоит привести в пример эмоциональный всплеск под лозунгом «наша система грамматического рода – лучшая в мире».

«Среднего рода в романской группе… нет. Очень странная эта модель мироздания, привязанная только к женскому и мужскому началу, не допускающая чего-либо, стоящего если не выше этих начал, то хотя бы вне их: озеро, благородство, отечество».[4]

В сказке О.Уайльда «Счастливый принц» одушевленные, очеловеченные сказкой персонажи получают род в виде личных местоимений. В оригинале ласточка это «он», а тростник «она». Их любовный роман и мысли о замужестве соответствуют роду-полу. Вот размышления мужчины-ласточки (для русского уха звучит очень странно такое сочетание) о тростнике-женщине. «Боюсь, что она кокетка, постоянно флиртует с ветром. И слишком привязана к дому, а я люблю путешествовать». «Оригинальные» (в смысле: в оригинале произведения) нежные отношения мужчины-ласточки с Принцем видоизменяются при переводе на русский язык и, по-видимому, одновременно искажается и замысел Оскара Уайльда. Русский вариант этой сказки «нормализует» ситуацию ласточки и Счастливого Принца. Принц – мужского пола/рода в обоих языках, а русское слово ласточка – не только женского рода, но еще имеет в своем составе уменьшительно-ласкательный суффикс – очк и часто употребляется как ласковое обращение. В русском языке дружба Принца и маленькой ласточки (Swallow, Swallow, Little Swallow) имеет естественные дополнительные коннотации любви, симпатии, сочувствия.

Интересные проблемы в связи с отсутствием категории рода в английском языке возникли при переводе романа «Дама с единорогом» («The Lady and the Unicorn») современной английской писательницы Трейси Шевалье (Tracy Chevalier). «Воссоздав» в романе историю серии знаменитых французских средневековых гобеленов с таким названием – жемчужину музея средневекового искусства Клюни в Париже – автор развивает версию, согласно которой Единорог – это возлюбленный Дамы. В английском языке нет рода – и нет проблем: как автор пожелает, так и увидит читатель – тростник ли, ласточку или Единорога. В русском языке все в порядке – дама, естественно, женского рода, а единорог, спасибо русскому языку, мужского. А вот во французском переводе романа произошел сбой в коммуникации автор – читатель, поскольку и La Dame и la licorne – женского рода. Из-за грамматики у французской Дамы изменилась ориентация. В наши дни это все политкорректно, но опять идет вразрез с замыслом автора.

1. Разница в фонетике и орфографии, разрыв между произношением и написанием. В этом отношении печально знаменит английский язык. Известная шутка: англичане пишут Манчестер, а говорят Ливерпуль удачно иллюстрирует эту ситуацию. Другой общеизвестный и вовсе не шуточный факт это сочетание английских букв ough которое дает 14 вариантов произношения.

Примеров сбоя коммуникации, разобщения людей из-за разницы в произношении и просодии (интонации, ударение, тембр и т.п.) очень много.

Такой грамматический аспект, как система предлогов, также раскрывает различие восприятия мира у разных народов, отраженное в их языках.

«Крона дерева в английском языке видится как некоторое трехмерное пространство и поэтому положение любого объекта (например, птицы) будет осмысливаться как нахождение внутри него и передаваться с помощью предлога in (русский предлог «в»). Русский язык выбирает другой путь, когда поверхность ветки осмысливается как часть общей поверхности дерева и использует в данном случае предлог «на».[5]

Приведу несколько, особенно меня поразивших. Я была свидетелем того, как прекрасные российские ученые-естественники (то, что по-английски удобно называется одним словом scientists) провалились на тесте по английскому языку и не смогли поехать на стажировку из-за того, что в тексте на проверку аудирования (понимания на слух) услышали слово patient (пациент) как patent (патент) и «подогнали» вопросы здравоохранения под проблемы с патентованием технических достижений. Они же рассказ о том, как проходит rush hour (час пик) в Лондоне превратили в приключения иностранцев в России, приняв rush hour за Russia.

Моя знакомая англичанка Пиета Монкс (Pieta Monks), специалист по переводу, прекрасно знающая русский язык, сказала в автобусе стоящему перед ней мужчине Вы выходúте вместо Вы выхóдите, что он и окружающие восприняли раздраженно: что это за повелительное наклонение?! Вот такие нежности: ударение перепутали – и конфликт!

В столовой университета Валенсии, Испания, в обеденный перерыв, то есть в «час пик», все говорили так громко, стоял (по мнению нашей делегации) такой крик, что невозможно было не только общаться, но даже есть расхотелось. Тоже конфликт культур – на почве тембра и громкости.

В Берлине во время автобусной экскурсии по городу 5-6 экскурсантов слушали гида через наушники. На одной из остановок в автобус вошла большая группа итальянских женщин. Они очень громко и оживленно что-то кричали друг другу и замолчали только один раз, когда у одной из них зазвонил мобильный телефон. Она долго кричала по телефону, а потом на том же уровне громкости пересказывала приятельницам телефонные новости. За окном проплывал Берлин, уплывали также и деньги, заплаченные за экскурсию. Ничего не поделаешь: конфликт культурно принятых норм уровней громкости.

И еще один, ранее – в других публикациях – упомянутый мной случай. Тайские студенты отказались ходить на уроки к учительнице русского языка, «потому что она на нас кричит». А она не кричала, а говорила, как положено говорить русской учительнице: четко, внятно и громко, чтобы всем было хорошо слышно. Но это была наша – не тайская – громкость.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: