|
|
Царь Соломон и царь Гороскат 6 главаТак день начинался.
Зайка скакала, беленькая плясала. С ней скакала Лягушка-квакушка с отбитой лапкой[235], плясали две Белки-мохнатки. А гадкий Зародыш[236]садился на корточки в угол, хлопал в ладошки да звонил в серебряный колокольчик. То-то веселье, то-то потеха! И обедать готово, а Зайку за стол не усадишь. Завязывал Котофей Котофеич Зайке салфетку, и принималась Зайка кушать зайца жареного да козу паленую, а на загладку «пупки Кощея»[237], такие сладкие, такие вкусные, малиновые и янтарные — весь ротик облипнет. Тут Лягушка-квакушка себе мух ловила, а Белки-мохнатки орешки грызли. Но вот заходило за домик Барабаньей Шкурки красное солнце, проходила мимо башенки старуха Буроба, проносила Буроба огромный мешок за плечами. Не дай Бог повернет Буроба в башенку! Подымется Буроба наверх по лестнице, возьмет Зайку в мешок, унесет с собой, да и съест.
Которые дети спать не ложатся, Буроба в мешок собирает.
Котофей Котофеич уж охаживал кроватку, усатой мордочкой грел пуховую Зайкину думку, сон нагонял. Зайка зевать начинала, просилась в кроватку. Выползал из ямки Червячок. Рос Червячок, распухал, надувался, превращался в огромного страшного червя, потом опадал, становился маленьким и червячком уползал к себе в ямку. В окне показывался Кучерище[238]185, подпирал Кучерище скулы кулаками, ел Зайкины игрушки. А Зайка расплетала свою светлую коску, скидывала с себя платьице и чулочки да в кроватку бай-бай ложилась. И подымался из-за угла гадкий Зародыш, залезал Зародыш в фонарик, дул в огонек. И огонек становился огонечком с ноготок Зайкин. Васютка, сынишка Кучерищев[239], затягивал в трубе тонко песенку — сонную песенку. Так вечер кончался, ночь начиналась.
Ночью нередко Зайка ловила рыбку. И чихал же наутро старый кот Котофей Котофеич, не пел песен. А бедная Зайка замирала от страха: по лестнице шлепала-топала старуха Буроба с огромным мешком за плечами, пробиралась Буроба наверх к Зайке.
Которые дети по ночам ловят рыбку, Буроба в мешок собирает.
По праздникам, когда Петушок-золотой гребешок пел голосистей, а Курочка-кудахточка несла золотое яичко и солнышко ярче и светлее светило в башенку, вылезал из отдушника кум Котофея Котофеича — Чучело-чумичело. Чучело-чумичело до самого обеда ходил на голове перед Зайкой, — все животики надрывала себе Зайка от хохота, а после обеда Чучело усаживался на шесток вместе с Котофеем Котофеичем, и у них разговор начинался. Прислушивалась Зайка, но понять ничего не могла. Чучело-чумичело все рассказывал о крысах, да о мышах, да о мышатах маленьких. А Котофей Котофеич себе под нос мурлыкал. Раз Котофей Котофеич говорит куму: — Чучело-чумичело-гороховая-куличина, беда мне с Зайкой, да и только! Сам видишь, обносилась вся, локотки продраны, чулочки все в дырках, а какие были кружевца на штанишках, давно от них и помину нет, все обшаркались. — Эх, кум, кум, — отвечал укоризненно Чучело, — чего ж ты загодя не сказал: приходил вчера ко мне Волчий Хвост, предлагал Хвост кубышку с золотом, да на что мне золото, я и без золота Чучело. — Может, опять придет?.. — замурлыкал Кот. — Ни зайца у нас жареного, ни козы паленой, ничего нынче на обед не было, а одними «пупками Кощея» сыт не будешь, да и «пупков» всего ничего осталось. Призадумался Чучело-чумичело, да и говорит Котофею: — Так ты, кум, вот что, как пойдешь ужотко за мышами, загляни ко мне в отдушник, там я тебе пошепчу на ушко что-то. Рано легла баиньки Зайка, а глазки все не спали — глядели, а ушки все не спали — слушали. То Червячок из ямки покажется. То Васютка в трубе запищит. — Велите дать говядинки, говядинки! — пищал из трубы Васютка. Так Зайку все и разгуливало. Уж Котофей Котофеич все свои песни перепел, все сказки порассказал, а Зайка все ворочается, перекладывается то на один бочок, то на другой. — Спи, деточка, а то люди ночь разберут, — уговаривал Кот. Только когда Петушок-золотой гребешок прокукарекал полночь, а в домике Барабаньей Шкурки труба закурилась, Зайка засопела носиком и завела далеко-далеко свои синие глазки: прямо на пруд… ловить рыбку. А Котофей Котофеич прыг с кроватки да тихонько к отдушнику. Покликал Кот Чучела-чумичела. Высунул Чучело мурло из отдушника. И шептались они долгое время.
Наутро Котофей Котофеич не чихал, не пел песен, снаряжал Котофей свою Зайку в путь-дорожку. Говорил Кот Зайке: — Зайка беленькая, отправляйся, моя курнопяточка, в темный лес, иди все прямо-прямо, и будет тебе избушка Бабы-Яги. Заглянуть к Яге в окошечко можно, а входить не входи в избушку. Яга тебя без шапки-невидимки заметит и съесть захочет. Ты иди лучше мимо избушки наискосок по тропинке, пролезай через шиповник, не бойся, пальчиков не оцарапаешь. Так-то, Зайка, так-то, беленькая! Встретит тебя птица Гагана[240], поздоровайся с птицей: Гагана тебе птичьего молочка даст. Покушаешь молочка и снова в путь трогайся. К полночи придешь к подземелью, не туркайся в дверь, а залезай прямо на дерево и жди, что будет. Пройдет мимо дерева слепышка Листин[241], прошуршит листьями, не бойся: Листин не страшный. Листин только пугать любит. Пролетит мимо дерева Сорока-белобока, проскачет Коза рогатая, ты не бойся: больно Коза не забодает, — жди, что дальше будет. Выйдут из подземелья двенадцать черных разбойников, ты слушай, что станут говорить разбойники, заруби их слова себе на носике, а когда пропадут разбойники, спускайся в подземелье и скажи то, что они говорили. Простилась Зайка с Котофеем Котофеичем, простилась с Лягушкой-квакушкой, простилась с Белками-мохнатками, простилась с гадким Зародышем и с Червячком из ямки. Все дружно проводили Зайку до самой последней ступеньки, назад в башенку вернулись, и занялся всякий своим делом. Лягушка-квакушка мух ловила; Белки-мохнатки орешки грызли; Зародыш в ладошки хлопал да звонил в серебряный колокольчик; Червячок выползал из ямки, рос, надувался, превращался в огромного страшного червя, потом опадал, становился маленьким и червячком уползал в ямку. А Котофей Котофеич по башенке с топориком прохаживал, приводил все в порядок, подшивал и подглаживал, а то заберется в Зайкину кроватку и там лапкою гостей замывает. Каждый вечер все в кружок садились, пили чай — дули на блюдечко, вспоминали свою беленькую Зайку. Васютка, сынишка Кучерищев, в трубе скучал-насвистывал. — Зайка-Зайка, вернись-перевернись! — насвистывал из трубы Васютка. Кучерище в окне игрушки ел.
Как сказал старый кот Котофей Котофеич, так все и вышло. Не успела Зайка оглянуться в лесу, попался ей Медведь с Мужиком: Медведь с Мужиком[242]стояли на палочке, ковали железо, пели песни. Поздоровалась Зайка с Медведюшкой и дальше пошла. Шла Зайка, шла и видит, стоит избушка на курьих ножках, на собачьих пятках. Заглянула Зайка в окошко, а в избушке Баба-Яга спит, распустила длинные уши: одно ухо вместо подушки, а другим, будто одеялом, с головкою покрыта. Показала Зайка пальчиками нос Бабе-Яге да скорее наискосок по тропинке. Выпорхнула из шиповника птица Гагана, ударила оземь красным крылом. Поздоровалась Зайка с Гаганой, взяла у птицы кувшинчик с птичьим молочком, выпила молочко и дальше тронулась в путь. Вот видит Зайка подземелье, подходит она к двери, а дверь из человечьих костей и скрипит и светится. Забоялась Зайка да на дерево. Вскарабкалась, ждет — навострила ушко. Прошел слепышка Листин, прошуршал листьями, пролетела Сорока-белобока, проскакала Коза рогатая, упала с неба сестричка-звездочка, и растворилась дверь из человечьих костей, — задрожали у Зайки поджилки, — и двенадцать черных разбойников вышли из подземелья, и сказали разбойники в один голос: — Чучело-чумичело-гороховая-куличина, подай челнок, заметай шесток! И тотчас дверь подземелья закрылась. Постояли разбойники, позевали на месяц. Сказали разбойники в одно слово: — Чучело-чумичело-гороховая-куличина, подай челнок, заметай шесток! И тотчас дверь подземелья раскрылась. А как пропали разбойники, спрыгнула Зайка с дерева да все слова разбойничьи и повторила. И дверь снова раскрылась, и Зайка вошла в подземелье. Видит Зайка огромный хрустальный зал, по углам банки, в банках золотые рыбки плавают. Хотела Зайка хоть одну рыбку поймать, да одумалась. Подошла к семивинтовому столу. На семивинтовом столе — черная шкатулка, на черной шкатулке — шитое разноцветными шелками полотенце, а по полотенцу беленькая Мышка-хвостат-ка бегает. Поздоровалась Зайка с Мышкой-хвостаткой, подала ей Мышка золотой ключик. Приняла Зайка от Мышки золотой ключик, отперла шкатулку. А как открыла крышку, глазенки так и забегали: вся шкатулка до самого верху была полна бисерными кошельками. Взяла Зайка один кошелек с голубенькими цветочками — больно уж ей понравился, хотела Зайка его в сумочку положить, а из кошелька золото орешками и посыпалось. Схватилась Зайка подбирать золото, а двенадцать черных разбойников встали с своего места да всю шкатулку Зайке и отдали. — Чучело-чумичело-гороховая-куличина, подай челнок, заметай шесток! — сказала Зайка по-разбойничьи. Дверь раскрылась. И Зайка была такова.
Вся башенка поднялась на ноги, когда Петушок-золотой гребешок прокричал о беленькой Зайке: — Беленькая Зайка домой бежит! Все спустились по лестнице вниз и на пороге встретили Зайку. Зацеловали беленькую, задушили курнопяточку: так были все рады-радехоньки. А Зайка едва дух переводит, закраснелась, запыхалась вся, все штанишки спустились, по земле волокутся, а волосики взбились хохликом. Подала Зайка шкатулку Котофею Котофеичу, говорит Коту: — Вот тебе, Кот, находка, разбирайся! А сама села присесть да, как убитая, тут же на месте и заснула. И спала Зайка целых три дня и три ночи без просыпу. Вышел из отдушника Чучело-чумичело, стал ходить на голове перед Зайкой. Видит Чучело, не обращает Зайка на него внимания, пошушукался с Котофеем Котофеичем и опять в отдушник забрался. Котофей Котофеич загреб золото, стал считать. И день считал, и другой считал, все со счета сбивается, — ничего не выходит. Побежал Кот к Барабаньей Шкурке за мерой. — Дай, — говорит, — мерку мне на минутку. — А зачем вам мера? — спрашивает Барабанья Шкурка. — «Кощеевы пупки» считать. — Хорошо, — ухмыльнулась Барабанья Шкурка, — Дам я вам меру, только смотрите, не затеряйте. А сама думает: «Тут дело не чисто, кто же это «пупки Кощеевы» мерой считает — «пупки» в коробках на фунты продаются!» А чтобы вернее дознаться, что будет Кот мерить, намазала Шкурка дно у своей меры липким медом. Взял Котофей Котофеич Шкуркину меру и домой в башенку. А уж мерил Кот, мерил, мерил-мерил — конца-краю не видно. А как вымерил до последнего золотого, отнес меру Барабаньей Шкурке, накупил платьицев и игрушек, нарядил Зайку и сел себе тихомолком гостей замывать. Тут пошел такой в башенке пляс, хоть образа выноси из дому. Не пляс-али, а бесновались. Больше всех отличалась Лягушка-квакушка, до того дошла Квакушка, что под вечер еще одну лапку себе отбила и осталась всего о двух лапках задних. Ну и Чучело-чумичело, нечего сказать, постарался — Чучело-чумичело лицом в грязь не ударил: ходивши на голове, мозоль натер себе Чучело на самом носу. То-то веселье, то-то потеха! А Барабанья Шкурка не моргала. Как принес ей Котофей Котофеич меру, Шкурка всю меру во все глаза оглядела и на самом донышке нашла золотой, — прилип золотой к меду. И порешила Шкурка разведать, откуда такое богатство попало в руки Зайки. Много годов живет на белом свете Барабанья Шкурка, сундуки Шкурки доверху золотом завалены, а такого золота она глазом отродясь не видала, ни слухом не слыхала: не простое золото, а серебряное! И стала Барабанья Шкурка подсылать к беленькой Зайке двух своих жогов подручных: Артамошку — гнусного да Епифашку — скусного.
Нос крючком, голова сучком, брюшко ящичком, а все само жилиное и толкачиком, — такие эти были Артамошка с Епифашкой. В первый раз пришли они чуть свет в башенку. В другой раз — в сумерки, в третий раз — поздно вечером и повадились. И днюют и ночуют пакостники, отбоя нет. Придут они в башенку, рассядутся на кухне и клянча-ют. Немытые, нечесаные, — страсть взглянуть. Разжалобили жоги Зайку. Пробовала Зайка посылать им грибков да щавелику, — не помогает, все свое тянут, все еще клянчают. Еще больше разжалобили Зайку. И стала Зайка их в комнаты пускать. А как влезли они в комнаты, — тут уж ничем их не выживешь. Зайка скачет, беленькая пляшет, а они мороками[243]по башенке бродят, все трогают, все нюхают, а то в игры свои играть примутся: либо угощают друг дружку мордой об стол, либо в окно выбрасываются, — такие эти были Артамошка с Епифашкой. Остерегал Зайку старый кот Котофей Котофеич: — Ой, Зайка, ой, беленькая, не водись ты с этими полосатыми: шатия эта шатается, не будет прока, помяни ты мое котово верное слово… с Буробою они знаются, тетенькою Буробу величают, сам слышал, тоже и башмачок твой намедни сожрали, да то ли еще натворят, ой, Зайка, ой, беленькая! А Зайка хохочет. — Старый ты, старый ворчун, все б тебе ворчать, иди-ка ты лучше да мышек топчи. — Не могу я больше мышек топтать, — грустно вздыхал Котофей Котофеич и снова принимался журить Зайку. Раз села Зайка в ванночку мыться. Котофей Котофеич головку ей мылил, банные песни пел. И случись такой грех: попало едкое мыло Коту в глаз. Пошел Котофей Котофеич в кухню глаз промывать, а Артамошка с Епифашкой стук к Зайке в ванночку. — Расскажи да расскажи, Заинька, откуда бисерные такие кошельки у тебя разноцветные да откуда золото такое не простое, а серебряное? Зайка все язычком и выболтала. Вернулся из кухни Котофей Котофеич, а уж Артамошки с Епифашкой и след простыл. И с той поры сгинули они из глаз, полосатые, словно никогда их и земля не носила. Призналась Зайка Котофею Котофеичу. Встревожился Котофей Котофеич. — Пропали мы, пропали все пропадом! — одно твердил старый Кот. Проснется Зайка ночью попить, покличет Котофея Котофеича, а Кота нет у кроватки: Котофей Котофеич целыми ночами напролет перешептывался с Чучелом-чумичелом, куму свое горе поверял. Всякий праздник, как всегда, вылезал из отдушника Чучело-чумичело, ходил до обеда на голове перед Зайкой, а после обеда, сидя на шестке с Котофеем Котофеичем, оба об одном рассуждали и на разные лады умом раскидывали, как из беды Зайку выпутать: неспроста приходили полосатые, наделают они дел, не оберешься. — Пропали мы, пропали все пропадом! — твердил старый Кот.
Артамошка с Епифашкой потирали себе руки от удовольствия: так ловко провели они Зайку и носик ей натянули курносенький. Получили жоги в награду от Барабаньей Шкурки старую собачью конурку на съедение. Засели в конурку, лакомились да облизывались. А Барабанья Шкурка намотала себе на ус разговор полосатых и не долго думая снарядилась в поход за шкатулкой: добывать себе черную шкатулку с не простым, а с серебряным золотом. И случилось с Барабаньей Шкуркой то же, что и с беленькой Зайкой. Пришла Шкурка в полночь к подземелью, влезла на дерево. Вышли из подземелья двенадцать черных разбойников, постояли разбойники, позевали на месяц, сказали заклинание и пропали. — Чучело-чумичело-гороховая-куличина, подай челнок, заметай шесток! — повторила Барабанья Шкурка разбойничьи слова. Дверь раскрылась, и Шкурка вошла в подземелье. Обошла Шкурка весь хрустальный зал, все переглядела, забрала с семивинтового стола черную шкатулку да к двери. А дверь не раскрывается. А барабанила Шкурка, колотила в дверь из всей мочи. А дверь не раскрывается. Забыла Шкурка впопыхах разбойничье заклинание. А разбойники встали с своего места, окружили Шкурку да всю ее и измяли. И превратилась Барабанья Шкурка в кожу, а из кожи сапогов да башмаков понаделали, и пошла Шкурка по мостовым шмыгать да ноги натирать, — пропала Шкурка пропадом.
Именины Зайки совпали с известием, — мухи рассказывали, что Барабанья Шкурка в кожу превратилась. Бегал Котофей Котофеич в домик к Шкурке, но ни единой души не нашел в домике: Артамошка с Епифашкой в лес улизнули и там свили гнездо себе, живут-поживают, творят пакости да народ смущают. Три дня праздновали в башенке именины, и пир горой шел. На третий день, когда Кучерище объелся игрушками, а Чучело-чумичело голову потерял, прокралась незаметно в башенку старуха Буроба да за суматохой все добро и по-клала себе в мешок. И лишилась Зайка серебряного золота, и черной шкатулки, и бисерных кошельков. Только наутро хватились, — туда-сюда, да, видно, уж чему быть, того не миновать. Ну хоть бы тебе что, словно в воду кануло! Мрачный ходил Котофей Котофеич, завязывал ножку у стола[244]и снова принимался пропажу искать. — Не завалилось ли куда! — мурлыкал Кот. И с отчаяния Кот обмирал на минуту и опять ходил мрачный. Ночью покликал Котофей Котофеич Чучела-чумичела. Чучело долго не отзывался. — Трудно тебе, кум, без головы-то? — соболезновал Кот. — Страсть трудно, не приведи Бог. — А я тебе, кум, мышиной мази принес, ты себе помажь шею, оно и пройдет. — Мажусь, не помогает. — А у нас, кум, несчастье. — Слышал. — Подумай, кум, выручи. — Ладно. Отошел Кот от теплого отдушника, обошел вдоль и поперек всю башенку, потрогал засовы — крепко ли держатся, — успокоился и замурлыкал. В окне сидел Кучерище, давился — больше не ел игрушек. Покатывался со смеху гадкий Зародыш, катался в фонарике. И шалил огонек: то вспыхнет, то не видать. А по лестнице шлепала-топала старуха Буроба с огромным мешком за плечами, шарила в потемках Буроба, метила в башенку, подымалась на пальчики, подступала тихонько к двери, отмыкала волшебным ключом тяжелый засов, приотворяла дверь… — Кис-кис! — плакала Зайка от страха. Которые дети любят поплакать, Буроба в мешок собирает.
Много ломал голову Котофей Котофеич с Чучелом-чумичелом: жалко им было беленькую Зайку, не было у Зайки ни кошельков бисерных, ни зайца жареного, ни козы паленой, ни «пупков Кощея», и личико у Зайки стало такое грустненькое, глазки заплаканы. И порешили Котофей с Чучелом: опять идти Зайке к подземелью и проделать все, что в первый раз делала, и тогда все пойдет как по маслу, — будет и черная шкатулка, будут бисерные кошельки, будет и золото не простое, а серебряное. — Только смотри, Зайка, будь осмотрительна! — напутствовал Кот свою Зайку. Не тут-то было. Шагу не сделала Зайка, попала в беду. Ну, заглянула Зайка в окошко к Яге, ну и хорошо, идти бы ей себе дальше, нет, не утерпела. Захотелось ей поближе посмотреть. Отворила Зайка дверку да шасть в избушку. И это бы ничего, с полбеды, а то возьми да и ущипни Ягу за ушко. Яга проснулась, Яга осерчала, села Яга в ступу да за беленькой Зайкой мигом в погоню. Боже ты мой, чего только не натерпелась бедняжка! И с дороги-то Зайка сбилась, и сумочку Зайка потеряла, и наголодалась и продрогла вся. Спасибо, Коза рогатая на пути попалась, а то хоть ложись да помирай, вот как! Шла Коза бодать, приметила под кустиком Зайку, накормила Зайку молочком, взяла к себе на закорки да на дорогу и вынесла. Вот она какая Коза рогатая! Шла Зайка, шла, пришла к подземелью, влезла на дерево. Вышли двенадцать черных разбойников сердитые-пресердитые, сказали заклинание и скрылись. — Чучело-чумичело-гороховая-куличина, подай челнок, заметай шесток! — сказала Зайка по-разбойничьи. И когда растворилась дверь и Зайка попала в подземелье, захлопала Зайка в ладошки от радости: все как стояло на своем месте, так и осталось стоять, — и семивинтовый стол, и черная шкатулка, и банки с золотыми рыбками. Узнала Зайку Мышка-хвостатка, бросилась к Зайке с золотым ключиком. Взяла Зайка у Мышки ключик, и захотелось ей наперед рыбку поймать, только одну, самую маленькую. А как поймала Зайка рыбку, — Буроба тут как тут. — А, — говорит, — попалась! Тут Зайка сложила ручки крестиком да бултых в банку прямо в рыбкам. И рыбкой, не Зайкой, поплыла.
Двенадцать родилось молодых месяцев, и один за другим двенадцать ясных они рождались слева. С левой стороны показались месяцы рогатые старому коту Котофею Котофеичу. И Кот вздыхал тяжко. Недоброе предвещали месяцы: не было Зайки, не возвращалась Зайка беленькая к себе в башенку. И бросили Белки коленые орешки грызть, помчались в лес разыскивать Зайку, но и Белок не было, не возвращались Мохнатки в башенку. И сидела в Зайкиной кроватке Лягушка-квакушка под Зайкиной думкой, квакала. — Кис-Кис! — кто-то кликал, как Зайка, в долгие ночи. — Чучело-чумичело-гороховая-куличина, выручи! — мяукал жалобно Котофей Котофеич, не отставал от Чучела. Но Чучело, измазанный мышиной мазью, без головы ничего не мог выдумать. — У меня, кум, что-то вроде мышиной головы пробивается, и я боюсь, ты меня поймаешь и съешь. — Да не съем, — клялся Кот, — провалиться мне на месте, не съем тебя, только выручи! — Ладно. Неладно было в башенке, пусто: ни стрекотни, ни говора, ни смеха. Только Васютка, сынишка Кучерищев, свистел в трубе, пересвистывал визгливо. И ночью приходила, приникала к окну темными лохмами, застила свет, а Котофей Котофеич все сидел у окна пригорюнившись, не спускал глаз, глядел на дорогу. В окне сидел Кучерище. Привязался Кот к Кучерищу, а Кучерище к Коту. Оба в оба глядели. — Надоумь меня, Демьяныч! — мяукал Кот. Кучерище ощеривался: — Дай сроку, Котофеич, все устроится. И молча выползал Червячок из ямки. Рос Червячок, распухал, надувался, превращался в огромного страшного червя, потом опадал, становился маленьким и червячком уползал к себе в ямку. — Кис-кис! — кто-то кликал, как Зайка, из ночи и грустно и жалостно. Огонечек в фонарике таял.
Ранним утром, еще Петушок-золотой гребешок не примаслил головки, вышел Котофей Котофеич из башенки выручать свою Зайку. Всю дорогу по наущению Кучерища Демьяныча и Чучела-чумичела шел Кот степенно, заводил умные речи. Никого не обошел он, со всяким хлеб-соль кушал. Встретились Коту по дороге два Козла-барана[245], ударялись Козлы-бараны друг о друга стычными лбами. Кот и Козлов не забыл, помяукал бодатым. Переночевал он у Бабы-Яги, с Ягой крысьи хвостики ели. Посидел часок-другой у Артамошки с Епифашкой, осмотрел их гнездо, похитрил чуточку. — Зайка теперь рыбкой плавает, доловилась! — ехидничали полосатые. — А я ее съем! — подзадорил Кот. — Ан не съешь! — Ан съем, и очень просто съем! — Да как же ты ее съешь? Разбойники ее караулят! — Ну и пускай себе караулят. — Разве что Коза… — почесался Артамошка. — Конечно, Коза! — подхватил уверенно Кот, будто зная в чем дело. — А даст ли Коза холодненькую водицу? — усумнился Епифашка. — За водицей дело не станет, Гагана обещала! — сказал Артамошка. Слово за слово, всю подноготную Кот и выведал. Насулили Коту Артамошка с Епифашкой золотые горы, пошли Кота проводить, да на другую дорогу и вывели: ни к подземелью, а нарочно опять к Зайкиной башенке. Вот они какие, полосатые! Уж и плутал Кот, плутал, только на осьмую ночь пришел Кот к подземелью. Все, как водится, вышли двенадцать черных разбойников, сказали разбойники заклинание и скрылись. — Чучело-чумичело-гороховая-куличина, подай челнок, заметай шесток! — сказал Кот по-разбойничьи и вошел в подземелье. Вошел Кот в подземелье да хвост поджал. Неласково встретили Кота двенадцать черных разбойников. — Иди, Котофей, — сказали разбойники, — отправляйся, Котофеич, подобру-поздорову домой, пока цел, нет у нас тут для тебя никакой корысти. — А Зайка? — замяукал Кот. — Зайка! — заартачились[246]разбойники: — Не отдадим мы тебе Зайку никогда! Зайка у нас рыбкой плавает, и мы на ней женимся: такая она беленькая, беляночка. — Ну, вы меня хоть чаем угостите, а я вам сказку скажу, — будто сдался Кот. Согласились разбойники, велели самовар подать, а сами расселись вокруг Кота, рты разинули. Кот пил вприкуску, передыхал, сказывал. Рассказывал Кот длинную-длинную сказку о каких-то китайских яблочках и о купце китайском, запутанную сказку без конца, без начала. Разбойники слушали, слушали Кота и заснули. А как заснули разбойники, опрокинул Кот чашку на блюдечко, Да и пошел по банкам ходить, искать Зайку. — Кис-кис! — тихонько покликала Зайка. Котофей Котофеич и догадался, выловил Зайку лапкой, обернул в платочек да себе в карман и сунул. А разбойники дрыхнут, ничего не видят, ничего не слышат. Тут загреб Котофей Котофеич в охапку черную шкатулку, сказал заклинание да поминай как звали. — Э-эх! — укорял дорогой Котофей свою Зайку-рыбку. — Да я, — Котофей Котофеич, только одну хотела рыбку поймать, самую маленькую. — Ну и стала рыбкой, прости Господи! — чихал Кот, не унимался. Зайка едва дух переводила, так прытко стремился Кот в башенку. И только когда сестричка-звездочка с елки на Кота глянула, сел Кот посидеть немножечко. Вынул Котофей Котофеич платочек из кармашка, развернул платочек, покликал Козу рогатую. Прибежала Коза рогатая, дала Зайке-рыбке холодненькой водицы. И превратилась Зайка-рыбка в настоящую беленькую Зайку. — Опасность, друзья мои, миновала: разбойники ошалели от гнева, пустили погоню… да не в ту сторону. — Ну, спасибо тебе, Коза рогатая, — благодарил Кот, — заходи когда к нам Зайку пободать. — Хорошо, зайду когда-нибудь, — отвечала Коза, — да лучше вот что, я вас сейчас до дому провожу… Так втроем и отправились: кот Котофей, Зайка да Коза рогатая. Много было страху и опаски: и с дороги сбивались, и погоня чуялась, и топали шаги Буробы. Артамошка с Епифашкой попали впросак и в отместку Коту свои козни строили.
Радость необычайная, радость невыразимая! Достигли путники башенки! Пошел в башенке дым коромыслом. Снова пляс, снова смех, снова песни. Прибежали Белки-мохнатки, притащили кулек каленых орехов, вылез из отдушника Чучело-чумичело, прискакала Лягушка-квакушка о двух задних лапках, выполз Червячок из ямки, явился и сам Волчий Хвост, улыбался Хвост поджаро, болтался. А гадкий Зародыш сел на корточки в угол, ударил в ладошки, — и начались хороводы. Водили хоровод за хороводом, из сил выбились. А Коза всех перебодала, да и опять в лес за кленовым листочком, только Козу и видели. А Чучела-чумичела чуть было Котофей Котофеич не съел: такая у Чучела соблазнительная мышиная мордочка выросла! — Э-эх, кум, — пенял Коту Чучело, — не говорил ли я тебе, что ты меня съесть захочешь?! Кот извинялся. Кучерище сидел в окне, ел игрушки, головой поматывал. То-то веселье, то-то потеха! Насилу Зайку спать в кроватку уложили, — так разрезвилась, из рук вон. И три дня пировали в Зайкиной башне. На четвертый день утром приступил старый кот Котофей Котофеич к Зайке, тронул Зайку лапкой, сказал Зайке: — Отпусти меня, Зайка, отпусти, беленькая, из башенки по свету погулять, выхолил я тебя, Зайку, вынянчил, пора и на волю мне. Утерла Зайка слезки себе пальчиком, погладила по шерстке Котофея Котофеича и говорит: — Как же я без тебя жить буду, Котофей Котофеич, меня Буроба съест. — Не съест, Зайка, не съест, беленькая, где ей, ну а придет старая, ты только покличь, я и вернусь в башенку. Поцеловала Зайка Кота в мордочку, вытащила из новой сумочки любимый свой бисерный кошелечек с павлином, подарила его на память Котофею Котофеичу. — Голубушка беленькая, Зайка моя! — прослезился растроганный Кот. Так и покинул Котофей Котофеич Зайкину башенку, пошел с палочкой по свету гулять. И осталась Зайка одна в башенке, надела себе Зайка золото на пальчики, взяла у Зародыша афту [247]— такую краску, размазала афту на дощечку и стала свой собственный портрет писать. Придет старый Кот, вернется Котофей в башенку, Зайка ему портрет и отдаст. — Афта-афта! — гавкал в трубе собачонкой Васютка, сынишка Кучерищев, стерег башенку. Петушок-золотой гребешок на заре распевал петушиные голосистые песни. И играло солнце над башенкой так весело, весеннее. 1905
Медвежья колыбельная песня[248]
Баю бай-бай, медведевы детки, — баю бай-бай. Косолапы да мохнаты, бай-бай.
Батя мед ушел искати, — баю бай-бай, Мама ягоды сбирати, бай-бай. 
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: ©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.
|
