ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ ПСИХОАОГИЯ 2 глава

Здесь все неправильно. Во-первых, перенесение готовых глав из общей психологии будет означать всегда тот бесполезный труд перенесения чужих готовых материалов и отрывков, о которых говорит Мюнстерберг. Во-вторых, невозможно предоставить жиз­ни, без посредства всякой науки, выдвигать педагогические требова­ния; это-—дело теоретической подготовки. И наконец, невозможно предоставить психологии только роль эксперта.

Правильное соотношение сил и научных задач установилось бы тогда, если бы научная компетенция была следующим образом рас­пределена между отдельными педагогическими дисциплинами: 1) история воспитательных систем, 2) история педагогических идей, 3) теоретическая педагогика, 4) экспериментальная педагогика, которую поспешно и ложно отождествляют с педагогической психо­логией, пользующейся экспериментом; перед ней стоят цели экспе­риментального исследования отдельных педагогических приемов, но никак не психологических; и, наконец, 5) педагогическая психо­логия, которая должна существовать как особая наука, и совер­шенно напрасно некоторые авторы говорят о превращении педаго­гики в педагогическую психологию. Это представление на самом деле возникло только из недоразумения и неотчетливого различе­ния задач каждой науки.

«Педагогика должна основываться, — говорит Блонский, — на педагогической психологии, как животноводство основывается на экспериментальной биологии» (там же, с. 15).

Это — одно, утверждение же, что «педагогика есть эксперимен­тальная психотехника», -— совсем другое, как одно дело, если животноводство опирается на экспериментальную биологию, и сов­сем другое, если бы кто вздумал слить его с экспериментальной био­логией. Первое верно, второе нет.

Педагогика должна обсуждать цели и задачи воспитания, кото­рым педагогическая психология только диктует средства осущест­вления. «Садовод любит свои тюльпаны и ненавидит сорную траву. Ботаник, описывающий и объясняющий, ничего не любит и не ненавидит и со своей точки зрения не может ничего любить или ненавидеть. Для него сорная трава — такое же настоящее растение, следовательно, такое же важное, как самый красивый цветок. Подобно тому как для ботаника сорная трава представляет не мень­ший интерес, чем цветок, так же и для науки о человеке человечес-

кая глупость представляет не меньший интерес, чем человеческая мудрость. Все это материал, который надо анализировать и объяс­нять без пристрастия и предвзятости. Самый благородный поступок представляется с этой точки зрения не лучше, чем самое гнусное преступление, самое прекрасное чувство не более ценно, чем отвра­тительная пошлось, глубочайшая мысль гения не может иметь пред­почтения перед бессмысленным лепетом сумасшедшего; все это — безразличный материал, претендующий только на то, что он суще­ствует как звено в цепи причинных явлений» (Г. Мюнстерберг, 1910, с. 30).

Точно так же педагогическая психология может быть одинаково направлена на любую систему воспитания. Она может указывать, как следует воспитывать раба и свободного человека, карьериста — одинаково, как и революционера. Мы блестяще видим это на при­мере европейской науки, которая одинаково изобретательна в сред­ствах и созидания, и разрушения. Химия и физика служат в одинако­вой степени как войне, так и культуре. Поэтому каждая педагоги­ческая система должна иметь свою систему педагогической психоло­гии.

Отсутствие такой науки объясняется чисто историческими при­чинами и особенностями развития психологии. Прав Блонский, когда говорит, что нынешние недостатки педагогической психоло­гии объясняются ее спиритуалистическими пережитками и индиви­дуалистической точкой зрения и что лишь психология, как биосо­циальная наука, полезна педагогике.

Прежняя психология, рассматривавшая психику, изолировав ее от поведения, не могла найти настоящей почвы для прикладной нау­ки. Напротив, занимаясь фикциями и абстракциями, она все время отрывалась от живой жизни и потому была бессильна выделить из себя педагогическую психологию. Всякая наука возникает из прак­тических потребностей и направляется в конечном счете тоже на практику. Маркс говорил, что достаточно философы истолковы­вали мир, пора его переделывать. Такая пора наступает для каждой науки. Но пока философы истолковывали душу и душевные явле­ния, до тех пор они не могли задуматься над тем, как их переделы­вать, потому что находились вне сферы опыта. Теперь же, когда психология стала изучать поведение, она естественно задается вопросом о том, как же изменить это поведение. Педагогическая психология и есть такая наука о законах изменения человеческого поведения и о средствах овладения этими законами.

Таким образом, педагогическую психологию следует рассматри­вать как самостоятельную науку, особую ветвь прикладной психо­логии. Ошибочным должно быть признано отождествление педаго­гической психологии с экспериментальной педагогикой, допускае­мое большинством авторов (Мейман, Блонский и др.). Что это не так, достаточно убедительно показал Мюнстерберг, который рас­сматривает экспериментальную педагогику как часть психотехники. «Если так, — говорит Гессен, — то имеет ли право этот отдел психо-

техники называть себя педагогикой только потому, что он занят изысканием технических средств, могущих в педагогике получить свое практическое применение? В самом деле, ведь психотехника, применяемая в правосудии, не становится от этого правоведением. Точно так же и психотехника, применяемая в хозяйственной жизни, не становится от этого частью политической экономии. Очевидно, что и у психотехники, применяемой в области образования, нет никаких оснований притязать не только на то, чтобы со временем стать всей педагогикой, но и на то, чтобы считаться ее отделом. Экспериментальная педагогика могла быть в лучшем случае на­звана педагогической психотехникой».

Правильнее всего было бы различать: 1) экспериментальную педагогику, решающую экспериментальным путем чисто педагоги­ческие и дидактические задачи (опытная школа); 2) педагогическую психотехнику, аналогичную другим отделам психотехники и занима­ющуюся психологическим исследованием, применяемым к воспита­нию.

Но и эта последняя составляет только часть педагогической пси­хологии, ибо «психотехника совсем не тождественна с прикладной психологией, но составляет только одну ее половину» {Мюнстер­берг, 1922, с. 4). Другая ее половина есть «психология культуры». Вместе они образуют ту истинную педагогическую психологию, соз­дание которой есть дело близкого будущего.

«Не потому ли и экспериментальная педагогика, — спрашивает Гессен, — еще так мало может похвастать точностью своих выво­дов, что вместо медиков и специалистов-психологов ею занимаются больше педагоги и философы?»

Глава II ПОНЯТИЕ О ПОВЕДЕНИИ И РЕАКЦИИ

Поведение и реакция

Основными элементами, из которых складывается все поведение животного и человека как в самых простых, так и в самых сложных формах, являются реакции. Реакцией принято называть в психоло­гии ответное действие организма, вызываемое каким-либо раздра­жением. Если приглядеться к поведению человека, то легко заме­тить, что обычно все движения и поступки возникают в ответ на какие-нибудь импульсы, толчки или раздражения, которые мы называем причиной того или иного поступка.

Всякому нашему поступку предшествует непременно какая-либо вызывающая его причина в форме либо внешнего факта, события, либо внутреннего желания, побуждения или мысли. Все эти мотивы поступков и будут раздражителями наших реакций. Таким образом,

реакцию следует понимать как известное взаимоотношение между организмом и окружающей его средой. Реакция всегда ответ орга­низма на те или иные изменения среды и представляет из себя чрез­вычайно ценный и биологически полезный механизм приспособле­ния.

Реакция возникает на самых низших ступенях развития органи­ческой жизни. Бактерии, например, реагируют на такие незначи­тельные раздражения, как одна биллионная часть миллиграмма калиевой соли. Другие простейшие организмы, как амебы, инфузо­рии и т. п., тоже обладают совершенно явно выраженной способно­стью реакции. Не представляют исключения и растения. Дарвин установил, что железы росянки раздражаются уже в том случае, если на них положить пылинку железа весом в 1/250000 долю мили-грамма.

Реакция представляет собой первоначальную и основную форму всякого поведения. Наиболее простыми формами ее являются дви-жения от чего-нибудь и движения к чему-нибудь, которые выра­жают стремление животного избежать неблагоприятных раздраже­ний, сжать свое тело, повернуть от опасности и, наоборот, прибли­зиться к благоприятному, растянуть свое тело, захватить. Из этих простейших форм поведения в процессе длительной эволюции и раз­вилось огромное множество самых разнообразных форм поведения человека.

Три момента реакции

Всякая реакция, возьмем ли мы ее в самой примитивной форме у простейших организмов или в самой сложной форме сознательного поступка человека, всегда непременно будет заключать в себе три основных момента. Первый момент — это восприятие организмом тех или иных раздражений, посылаемых внешней средой. Он условно называется сенсорным. Затем следует второй момент пере­работки этого раздражения во внутренних процессах организма, возбужденных толчком к деятельности. Наконец, третьим момен­том будет ответное действие организма, большей частью в виде дви­жения, появляющегося в результате внутренних процессов. Этот третий момент назовем моторным, а второй применительно к выс­шим животным и человеку, у которых он связывается с работой центральной нервной системы, можно обозначить как централь­ный. Эти три момента — сенсорный, центральный и моторный, или восприятие раздражения, переработка его и ответное действие, — необходимо присутствуют во всяком акте реакции.

Для примера следует остановиться на некоторых простейших видах реакции. Если растение тянется стеблем к солнцу (гелиотро­пизм), или моль летит на пламя свечи, или собака выделяет слюну в ответ на положенное в рот мясо, или человек, услышав звонок у входной двери, идет и открывает ее — во всех этих случаях легко открыть существование всех перечисленных выше трех моментов.

Действие солнечных лучей на растение, пламя свечи для моли, мясо для собаки, звонок для человека будут служить раздражителями соответственных реакций. Внутренние химические процессы, воз­никающие в растении и в организме моли под действием лучей, нервное возбуждение, передающееся от языка собаки и от уха чело­века в центральную нервную систему, — все это составит второй момент соответственных реакций. Наконец, самый изгиб стебля, полет моли, выделение слюны у собаки, шаги человека и отмыка­ние замка составят третий, заключительный момент реакции.

Не всегда, однако, все три момента бывают так очевидны, как в только что приведенных примерах. Иногда в качестве раздражителя выступают какие-нибудь внутренние, невидимые процессы организ­ма: изменение кровообращения, дыхания, внутренних органов, секреция желёз и т. п. В этих случаях первый момент реакции остается скрытым от наших глаз.

Иной раз внутренние процессы, как наиболее трудно доступные наблюдению и наименее изученные, либо достигают такой сложно­сти, что не поддаются учету при современном состоянии психологи­ческой науки, либо, напротив, принимают такие ускоренные фор­мы, что кажутся вовсе отсутствующими. Тогда нам представляется, что в реакции третий момент следует непосредственно за первым, т. е. движение организма происходит непосредственно вслед за полученным раздражением, как при кашле, рефлекторном крике и т. д.

Еще чаще бывает дан в открытой форме третий момент реак­ции — само ответное действие организма. Оно может выражаться в таких незначительных и неприметных для глаза движениях, как речевые зачаточные движения, которые мы делаем, когда мысленно произносим какое-либо слово. Оно может выразиться в ряде движений внутренних органов, и тогда оно тоже остается скры­тым от глаз.

Наконец, реакции могут вступать в такие сложные отношения между собой, что для простого наблюдения оказывается совер­шенно невозможным расчленить поведение на отдельные реакции и указать все три момента каждой из них. То же самое происходит тог­да, когда ответное действие бывает отставлено во времени или запаздывает по сравнению с действием раздражителя. В этом случае не всегда удается легко восстановить полностью трехчленный про­цесс реакции.

Надо вообще заметить, что с наибольшей ясностью эти три момента выступают в простейших реакциях. В сложных формах человеческого поведения они принимают все более и более скры­тые, неявные формы, и часто нужен очень сложный анализ для того, чтобы обнаружить природу реакции. Однако и в самых слож­ных формах человеческое поведение строится по типу и по модели такой же точности реакции, что и в простейших формах у растений и одноклеточных организмов.

Реакция и рефлекс

У животных, обладающих нервной системой, реакция принимает форму так называемого рефлекса. Под рефлексом в физиологии принято понимать всякий акт организма, который вызывается каким-либо внешним раздражением нервной системы, передается по центростремительному нерву в мозг и оттуда по центробежному нерву автоматически вызывает движение или секрецию рабочего органа. Самый путь обычного рефлекса, слагающийся из: а) цент­ростремительного нерва, б) приносящих и отводящих нейронов спинного мозга и в) центробежного нерва, называется рефлектор­ной дугой и представляет собой наиболее общую схему всякого нервного акта. Некоторые ученые в последнее время решительно все реакции человека называют рефлексами, а науку о реакциях человека и животного — рефлексологией.

Однако такая замена термина не представляется целесообраз­ной. Рефлекс, как легко понять из его описания, только частный случай реакции — реакции нервной системы. Таким образом, рефлекс — понятие узкофизиологическое, а реакция — широко биологическое. Рефлекса нет ни у растения, ни у животных, не обладающих нервной системой, но мы вполне вправе говорить там о реакциях. Таким образом, понятие реакции помогает нам вдвинуть человеческое поведение в длинный ряд биологических приспособи­тельных движений всех организмов — от низших до высших, поста­вить его в связь с основами органической жизни на Земле, открыть безграничные перспективы для изучения его эволюции и рассматри­вать его в широчайшем биологическом аспекте. Напротив того, понятие рефлекса замыкает нас в физиологию нервной системы и ограничивает круг наблюдаемых явлений.

К этому надо прибавить еще то, что далеко не решенным и спор­ным является вопрос о том, не существует ли в человеческом орга­низме таких реакций, которые не были бы связаны с рефлекторной дугой, а возникали бы непосредственно из химических раздражений центральной нервной системы. Так, например, академик Лазарев в теории ионного возбуждения нервов устанавливает полную теорети­ческую допустимость и возможность таких автохтонных, самочин­ных возбуждений нервной системы, происходящих вследствие рас­пада солей калия в мозговом веществе. Возникающие отсюда дви­жения представляют из себя совершенно законченный тип реакции, так как налицо все три необходимых составных момента: раздраже­ние в виде распада солей, центральная переработка и ответный акт. Однако иначе как с натяжкой такое действие никак нельзя назвать рефлексом. Для этого ему недостает первой части рефлекторной дуги, участия центростремительного нерва, приводящего перифери­ческое раздражение в мозг.

По всему этому мы везде в дальнейшем изложении сохраним на­звание «реакция» для обозначения основных форм человеческого

поведения. К тому же термин этот имеет за собой серьезную науч­ную традицию, главным образом в экспериментальной, т. е. наибо­лее точной части, психологии, где этим словом обозначались эле­ментарные акты поведения человека.

Разделение реакций на наследственные и приобретенные

Достаточно самого простого наблюдения над поведением живот­ного или человека, для того чтобы заметить, что в составе его встречаются реакции разного происхождения.

Одни из них являются наследственными, или прирожденными, и даны ребенку или в самый первый момент рождения, или возникают в процессе его роста без всякой выучки и постороннего воздействия. Таковы, например, рефлексы крика, глотания, сосания, которые замечаются у ребенка с первых же часов после рождения и в общем остаются неизменными на протяжении всей его жизни. Эти наслед­ственные формы поведения легко распадаются на два класса — на рефлексы и на инстинкты.

Другие реакции, напротив, возникают в процессе личного опыта в самое разное время и обязаны своим происхождением не наслед­ственной организации, а индивидуальным особенностям личного опыта. Основным различием прирожденных и приобретаемых реак­ций служит то, что первые представляют собой совершенно едино­образный для всего вида наследственный капитал полезных приспо­собительных движений. Вторые, напротив, чрезвычайно разно­образны и отличаются крайней изменчивостью и непостоянством. Кашляют и проявляют страх почти одинаково австралиец и эски­мос, француз и негр, рабочий и миллиардер, ребенок и старик, древ­ний человек и современный. В наследственных формах поведения есть много общего между животными и человеком. Напротив того, приобретаемые реакции чрезвычайно различны в зависимости от исторических, географических, половых, классовых и индивидуаль­ных особенностей.

Наследственные, или безусловные, рефлексы

Основной группой реакций новорожденного ребенка следует считать наследственные, или безусловные, рефлексы. Ребенок кри­чит, двигает ручками и ножками, кашляет, принимает пищу, и все это он делает благодаря хорошо налаженному и работающему с пер­вых же минут нервно-рефлекторному механизму.

Отличительными чертами рефлексов следует признать, во-пер­вых, то, что они являются ответным действием на какое-либо раз­дражение; во-вторых, то, что они машинообразны, непроизвольны и несознательны, так что, если человек хочет подавить тот или иной

рефлекс, он часто оказывается не в состоянии сделать это; в-треть­их, то, что они по большей части биологически полезны. Так, если бы человеческий детеныш не умел рефлекторно кашлять, он легко мог бы задохнуться при приеме пищи; существующий же рефлекс заставляет его совершать выталкивательные, выбрасывающие дви­жения, для того чтобы избавиться от частиц пищи, попадающих к отверстию дыхательного горла и угрожающих ему. Так же полезен рефлекс закрывания век в ответ на направленное в глаз какое-нибудь неприятное механическое раздражение. Этот рефлекс защи­щает такой чрезвычайно важный и нежный орган, как глаз, от меха­нических повреждений.

Уже из этого мы можем видеть, что новорожденный ребенок существует главным образом в силу наследственных форм поведе­ния. Если он может питаться, дышать и двигаться, то всем этим он обязан рефлексам. Рефлекс представляет собой не что иное, как самую простую связь, которая существует между тем или иным эле­ментом среды и соответственным приспособительным движением организма.

Инстинкты

Инстинктами принято называть более сложные формы наслед­ственного поведения. В последнее время усиленно выдвигается точка зрения, что и инстинкт следует рассматривать как сложный или цепной рефлекс. Под этим понимают такое соединение несколь­ких рефлексов, когда ответная часть одного рефлекса служит раз­дражителем для следующего. Тогда вследствие незначительного толчка или одного какого-нибудь внешнего раздражителя может возникнуть сложный ряд действий и поступков, связанных между собой таким образом, что каждое действие будет автоматически вызывать следующее.

Возьмем для примера инстинкт питания, проявляющийся у ребенка. С этой точки зрения дело надо представлять себе так. Пер­воначальным раздражителем явятся внутренние процессы, побу­ждающие ребенка рефлекторно совершать ряд ищущих ориентиро­вочных движений ртом, глазами и головой. Когда в ответ на эти дви­жения мать приближает к губам ребенка грудь, возникает новое раз­дражение и новый рефлекс охватывания соска губами. Это движе­ние, в свою очередь, вызывает новый рефлекс сосательных движе­ний, в результате которых молоко переливается в рот ребенка. Новый раздражитель вызывает рефлекс глотания и т. д.

При таком понимании инстинкт представляет из себя не что иное, как цепь последовательных рефлексов, соединенных между собой на манер звеньев. Условно и схематически инстинкт можно обозначить следующей формулой: если обычный рефлекс обозначить как ab, где а будет обозначать раздражитель, а Ь — рефлекс, то инстинкт выра­зится следующей формулой: аЬ — be — cd — de и т. д.

Однако такое понимание инстинкта вызывает ряд возражений. Во-первых, указывает на то, что инстинкт находится в гораздо менее ограниченной и точной связи с элементами окружающей сре­ды, чем рефлекс. Рефлекс — это связь однозначная, строго опреде­ленная и детерминированная. Напротив того, в инстинкте она пред­ставляется и гораздо менее определенной, и более свободной.

Наблюдатели рассказывают, что у молодых белок, отделенных в момент рождения от родителей и воспитанных в комнате, никогда не видавших земли и леса и получавших пищу всегда из рук челове­ка, в осеннее время начинает проявляться инстинкт собирания запа­сов на зиму. И белка закапывает орехи в ковер, в диван или соби­рает их в углу комнаты. В таких условиях совершенно исключена возможность выучки и устранены все те элементы среды, которыми сопровождается обычно проявление инстинкта. Поэтому прихо­дится предположить гораздо более растяжимую и гибкую связь между инстинктивной реакцией и средой, чем при рефлексе.

Далее, система движений, составляющих рефлекс, строго опре­делена и дана заранее в совершенно точном виде. Напротив, инстин­ктивные движения никогда не могут быть предугаданы и учтены наперед до конца, никогда не представляют точного трафарета и варьируются от раза к разу.

Наконец, третья особенность инстинкта заключается в большей сложности производимых при нем движений. В то время как в рефлексе действует обычно один орган, в инстинктах налицо ряд согласованных движений различных органов.

К этому надо еще присоединить анатомические и физиологичес­кие отличия инстинктов от рефлекса. В их образовании играет чрез-нычайно важную роль растительная, или вегетативная, нервная система, а также гормональная, или внутренняя, секреция.

По всему этому следует выделять инстинкты в особую форму наследственного поведения, причем в основу положить тот признак, что рефлекс представляет из себя реакцию отправления одного какого-нибудь органа, а инстинкт — реакцию поведения всего орга­низма. Признак этот выдвинут Вагнером.

Проще всего понять это различение на примере спаривания обез­главленных мух, приводимом Вагнером. Обезглавленные мухи спо­собны спариваться, но только при том условии, чтобы это происхо­дило между одной обезглавленной и одной нормальной особью. При этом все движения, совершаемые перед соединением, которые не могут быть заранее учтены и предсказаны и в которых участвуют раз­ные органы, совершает нормальная муха. К самому же акту спарива­ния оказывается способной и обезглавленная. В данном случае мы имеем экспериментально расчлененное поведение на инстинктивные и рефлекторные формы. Все реакции поведения организма, предше­ствующие половому акту, должны быть отнесены к инстинктивному поведению, связанному с работой головных центров. Сам акт поло­вого соединения оказывается простым рефлексом, не требующим уча­стия головных центров и локализованным в более низких центрах.

Происхождение наследственных реакций

Вопрос о происхождении относится к числу самых трудных. При­ходится иметь дело с фактами на протяжении многих тысячелетий, с фактами, давно исчезнувшими, и судить о прошлом по настояще­му. Так же обстоит дело с вопросом о происхождении наследствен­ных форм поведения. Совершенно невозможно при настоящем состоянии научного знания хотя бы приблизительно ответить на вопрос о происхождении того или иного инстинкта или рефлекса.

Однако общий принцип происхождения их установлен и выяснен Дарвином. В этом смысле нет никакой принципиальной разницы между происхождением полезных наследственных форм организа­ции животных и их поведением.

В эпоху религиозного мышления господствовало представление о чудесной целесообразности, с которой устроены животные и рас­тительные организмы, о том соответствии, которое существует между организмом и условиями его существования. Донаучное мышление усматривало в этом явное доказательство разумного и благого провидения, которое наделило птицу крыльями, рыбу — плавниками и человека — разумом. Иначе, как с помощью идеи о Боге, человек не мог объяснить себе, каким путем возникла такая необыкновенная приспособленность всего живущего к жизни, и, судя обо всем по аналогии с собой, персонифицировал природу, при­писывал ей разумное и сознательное начало и понятие цели клал в основу объяснения мира.

Величайшим завоеванием научной мысли был отказ от такого миропонимания, который получил наиболее законченные формы в учении Дарвина о происхождении видов. Представление о разумном творце было этим учением навсегда отодвинуто из научной области, и впервые был заложен принцип естественного развития, или эво­люции, живых организмов, принцип естественного объяснения происхождения мира и человека.

Как известно, Дарвин взглянул на гармоническое соответствие между организмом и средой не с наивной точки зрения целесообраз­ности, а с точки зрения научно понимаемой причинности. При этом в центр внимания ему пришлось выдвинуть основной движущий механизм эволюции — борьбу за существование в мире растений и животных. Именно этот принцип ставит перед каждым живущим как бы дилемму: или сумей приспособиться к жизни, или погибни. И в этой борьбе неприспособленные гибнут и исчезают. Выживают те организмы, которые в силу каких-либо причин оказываются более приспособленными к существованию, чем другие.

Между этими выживающими организмами происходит снова и снова тот же процесс борьбы, который каждый раз производит отбор более приспособленных, жизнеспособных экземпляров вида. И как процесс борьбы не останавливается ни на минуту, так же не останавливается ни на минуту и процесс совершенствования вида и

выживания наиболее жизнеспособных. Далее, выжившие орга­низмы могут сохранить за собой право на жизнь только при непре­станном напряжении всех сил, при активном развитии приспособи­тельных возможностей. Этим самым они упражняются, развивают и доводят до возможного совершенства нужные и полезные органы, и у них постепенно атрофируются вследствие бездействия ненужные и неупотребляемые.

Наконец, сюда присоединяется еще действие полового подбора, который направлен в ту же самую сторону и приводит к тому, что только наиболее жизнеспособные экземпляры оставляют после себя потомство, а потомки в силу наследственности получают и закрепляют биологические особенности своих предков.

Только благодаря трагическому закону борьбы, составляющему основной закон жизни, эволюция организмов могла протянуться от одноклеточных инфузорий до человека. В последнее время это уче­ние Дарвина получило существенную поправку в так называемой теории мутаций. Самый существенный смысл поправки сводится к тому, что в процессе развития появление новых видов возникает путем не только эволюции, т. е. медленного и постепенного нако­пления ничтожных изменений, но и внезапных скачков.

Происхождение инстинктов и простых рефлексов тоже всецело объясняется этими основными принципами эволюции и мутацион­ной теории, и их надо понимать не как целесообразное установление какой-то разумной воли, но как выработанный в процессе борьбы за существование страшный и полезный опыт, оплаченный гибелью многих и многих. И так как на инстинкт и рефлекс, т. е. на наслед­ственные формы поведения, следует смотреть как на один из видов биологического приспособления, то не приходится сомневаться в том, что в самых главных и основных чертах происхождение инстин­ктов и рефлексов точно такое же, как и происхождение строения тела и органов у животных. Вполне понятно, что в борьбе за суще­ствование выживали те, которые быстрее и ловче при опасности производили защитный рефлекс и отдергивали ногу от смертонос­ного укуса или жала.

Также очевидно, что удивительная целесообразность всех инстинктов объясняется только тем, что те животные, которые не сумели развить в себе столь сложных и совершенных форм приспо­собления, погибли. Рассказывают про одного грека, который был приведен в храм и осмотрел благодарственные доски, принесенные в жертву богу, с изображением потерпевших кораблекрушение и спасшихся благодаря молитве. Скептик сказал: «Покажите мне изображения тех, кто, несмотря на свою молитву, все-таки погиб. Иначе я не поверю во всемогущество бога». Так же обстоит дело в жизни. Приспособленные — это спасшиеся, но приспособление не составляет основного закона органической жизни. Неприспособлен­ного гораздо больше, но мы его не замечаем, ибо оно гибнет.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: