КТО БЕЗ ПРИСМОТРА СОДЕРЖИТ СЛУГ

Если же держат людей у себя не по средствам, не по достатку, а потому и не могут удовлетворить их едой и питьем и одеждой, или таких, что ремесла не знают и пропитаться сами не могут, — придется слугам таким, мужику или женке, или девке, поневоле, горюя, красть, и лгать, и блудить, а мужикам еще грабить и красть, и в корчме выпивать, и всякое зло чинить, — таким неразумным господину и госпоже от Бога грех, от людей насмешка, и житье без соседей, от судей же пеня, разорение дому, да и сам обнищает за скудость ума. А все потому, что каждому человеку следует держать по добытку-доходу, столько, сколько можно их прокормить и одеть и во всем остальном удоволить их, да в страхе божьем и в поучении добром всех их держать. И если таких людей ты при себе имеешь, то и сам от Бога получишь благословение, и эти души спасешь. А не по силам тебе людей содержать, не продавай их в рабство, но отпусти на волю и, насколько можно, надели их: от Бога награда, а душе польза.

КАК СОХРАНЯТЬ ПОРЯДОК ДОМАШНИЙ И ЧТО ДЕЛАТЬ, ЕСЛИ ПРИДЕТСЯ У ЛЮДЕЙ ЧЕГО ПРОСИТЬ ИЛИ ЛЮДЯМ СВОЕ ДАТЬ

А для любого рукоделья и у мужа, и у жены всякое бы орудие в порядке на подворье было: и плотницкое, и портновское, и кузнечное, и сапожное; и у жены для всякого ее рукоделья и домашнего обихода всегда бы порядок был свой, и хранилось бы все- то бережно, где что нужно, ибо, если придется что делать — никто ничего не слыхал: в чужой двор не идешь ни за чем, все свое — без лишнего слова.

Да поварские принадлежности, хлебопекарные и пивоваренные все бы были у себя сполна: и медное, и оловянное, и железное, и деревянное, — какое найдется. Если же и придется, у кого в долг взять или свое дать: женскую одежду, бусы или мониста, или свое дать: одежду мужскую, сосуд серебряный, медный, оловянный или деревянный, или какое платье, и какой-то запас, — так все пересмотреть, и новое все и ветхое: где измято или побито, или дыряво, а одежда измазана ли и продралась, и какой-то в чем-нибудь непорядок или что не цело, — и все то сосчитать, и заметить, и записать, и тому, кто берет, и тому, кто дает — обоим то было бы ведомо.

И что можно взвесить — то взвесить, и всякой ссуде определить бы цену: по нашим грехам какой непорядок случится, так с обеих сторон ни хлопот, ни раздоров нет, — и тому уплатить, у кого взято. А всякую ссуду и брать, и давать честно, хранить крепче, чем свое, и в срок возвратить, чтобы сами хозяева о том не просили и за вещами не посылали: тогда и еще дадут, да и дружба навек.

А если чужого не беречь, или в срок не вернуть, или отдать, испортив, в том обида навек и убыток в том и пени бывают, да и впредь никто и ни в чем не поверит.

КАК САМОМУ ХОЗЯИНУ, ИЛИ КОМУ ОН ПРИКАЖЕТ,

ПРИПАСЫ НА ГОД И ИНОЙ ТОВАР ЗАКУПАТЬ

Приказчику, дворецкому или ключнику, или купцу, кто из них облечен доверием, или самому хозяину на рынке всегда присматривать всякий припас к домашнему обиходу: или хлебное всякое жито и любое зерно, хмель и масло, и мясное, и рыбное, свежее и солонину, или товар какой привозной, и запас леса, всякий товар, что со всех земель идет, когда навезут всего или много когда чего и дешево у приезжих людей, у христиан, — в те поры и закупить на весь год, все с рубля четвертак не додашь, и с десяти рублей также. У перекупщика возьмешь дороже, а не вовремя купишь — вдвое деньги дашь, да еще и не всякое купишь, если чего-то нет, а надобно. А какой товар и припас не портится быстро, да еще и дешев, тогда и лишнего можно купить, чтобы в своем хозяйстве обеспечить все нужды, а лишнее вовремя продать, когда товар вздорожает. И тогда запасы твои обернутся прибылью, как и водится то у добрых людей и у хорошего хозяина домовитого, предусмотрительного своей сноровкой.

А купит он у кого что-нибудь много ли, мало у приезжего ли купца или у крестьян, или у здешнего человека, сговорись полюбовно, а деньги плати из рук в руки. А затем, по человеку, судя и по покупке, почти его хлебом да солью и питьем — в том убытка не будет, а дружба и впредь остается, никогда он тебя хорошим товаром не обнесет: и лишнего не возьмет, и плохого не даст. За добрую же услугу или покупку и самому хозяину такого купца или торгового человека хорошо бы почтить, добрым словом приветить и ласковым обращением, от такой ведь хорошей дружбы и прибыль во всем растет великая. А там, смотря по человеку и торговле, чего они стоят, тем и одаришь его, — так у тебя же вдвойне потом будет.

Кто живет, таким образом, прежде всего — от Бога греха нет, а от людей нареканий, а от купцов похвала во всех землях, а в доме благословенное, а не проклятое все, что есть и пить и носить, и под рукой, и милостыню из чего подавать, — все то Богу приятно, а душе на пользу.

КАК СЕБЕ НА РАСХОД КУПИТЬ ТОВАР ЗАМОРСКИЙ

ИЗ ДАЛЬНИХ ЗЕМЕЛЬ

А бобра у купца купи целиком, а то два или три, или сколько хочешь, да и сшить отдай: дома на все пригодится, а с рубля полтина останется. Тафты же кусок и сукна постав, или разных поставцев шелку, литр золота и серебра точно так же, или белки, или песца и всякого иного запаса, если чего завоз, что сгодится в своем хозяйстве, в ремесле, в рукоделье, для своей семьи по своим доходам все закупать в запас, когда чего много и дешево, и по числу ремесленников и мастериц, — все то и споро и прибыльно. Если же окажется у тебя свой портной и сапожник, и плотник, тогда от всяких запасов, остатков, обрезков прибыль уж точно будет, да и к новой одежде остатки сгодятся или ветхое что починить, так тебе того прикупать не придется.

А лес и дрова, и бочки, и мерники, и котлы, и дубовые клепки, и лубье, и липовые доски, и дранка, и жолоба, если уж им привоз зимой на возах, а летом на плотах и на лодках – на целый год запасешь: у всего не додашь и на рубле четвертак сбережешь. И у торговца мясом, что потребуется, не всегда и купишь, но денег дай вперед; всякий товар запасать, только когда завоз, это дешево: хоть сейчас и не нужно, но тогда и купи – и покроешь нужду свою, а чего запасешь с избытком, на том деньги придут с прибылью (5).

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Российское законодательство X-XX веков. Т.I. Законодательство Древней Руси. М. 1984.С. 67—102.

2. Памятники литературы Древней Руси XI — начала XII века. М. 1978. С. 397, 401.

3. Российское законодательство X – XX веков. Т. I. М. 1984. С. 262—264.

4. Памятники литературы Древней Руси XIV — середины XV века. М. 1981. С. 497, 499.

5. Домострой. Сост., вступ. ст., пер. и комментарий. В. В. Колесова. М., 1990.

СЕМЬ ПРИНЦИПОВ ВЕДЕНИЯ ДЕЛ В РОССИИ

Выработаны российскими предпринимателями в 1912 году

Люби и уважай человека

Любовь и уважение к человеку со стороны предпринимателя залог ответной любови и благорасположения.

Уважай право частной собственности

Свободное предпринимательство – основа благополучия государства. Российский предприниматель, пекись о благе своей Отчизны. Береги собственность и имущество других как свое.

Уважай власть

Власть – необходимое условие для успешного ведения дел. Уважай законную власть и ее блюстителей.

Живи по средствам

Не зарывайся. Выбирай дело по плечу. Всегда оценивай свои возможности. Действуй сообразно своим средствам.

Будь честен и правдив

Честность и правдивость – основа предпринимательства, предпосылка честной прибыли и уважительных отношений в делах. Будь добродетелен, честен, правдив и милосерден.

Будь верен своему слову

Деловой человек должен быть верен своему слову. «Единожды солгавший, кто тебе поверит?». Успех в деле во многом зависит от того, в какой степени окружающие доверяют ему.

Будь целеустремлен

Всегда имей перед собой ясную цель. В стремлении достичь заветной цели не переходи грань дозволенного. Никакая цель не может затмить моральные ценности.

КУПЕЧЕСТВО МОСКОВСКОЕ

Владимир Рябушинский

Было где-то написано, что история кавалерии – история ее генералов, и с не меньшим основанием можно сказать, что история экономики – это история ее вождей. Нередко приходится слышать, как две науки объявляются никчемными – метеорология и политическая экономия: ничего-де они не предсказывают и ничего не объясняют. Конечно, это неправда, вернее, преувеличение: до метеорологии нам здесь дела нет, а неудовлетворительность многих работ по политической экономии в значительной степени зависит как раз от пренебрежения к человеческому материалу в экономической жизни. Правда, рабочими, с легкой руки социалистов, занимаются, но односторонне, а хозяевами – очень мало, да и то, превращая их в какую-то однородную массу, из которой извлекается для научных операций некий средний субъект вроде пудоаршина – обыкновенно очень несимпатичный субъект.

Что же касается до экономической деятельности, то в книгах она превращается нередко в какой-то беспроигрышный трафарет. Один молодой московский купец как-то жаловался: «Все они теорию прибыли и прибавочную стоимость разбирают, а хотя бы кто-нибудь из ученых мужей догадался книгу о теории убытка написать: разобрали бы «УБАВОЧНУЮ» стоимость, чай, такая есть, ведь убыток рядом с барышом лежит».

Вероятно, в связи с этим нет также книг о теории хозяина. Конечно, хуже всякого отсутствия книг было бы написание сразу сочинения о хозяине вообще – некоем среднем франко-германо-англо-испано-русском американце, но работы с ограниченной программой чрезвычайно желательны. Нечто подобное было осуществлено Максом Вебером в его сочинении, посвященном выяснению связи между духом западного капитализма и протестантизмом. Покойный П.Б. Струве, насколько я мог вынести впечатление из неоднократных разговоров с ним, задумывался над вопросом о «хозяине» центрального русского промышленного района. Конечно, для обстоятельного исследования, посвященного этой теме, нужно собрать много материала, а такового не только нет, но, пожалуй, даже характер этого материала еще недостаточно выяснен.

Для человека средних и даже малых способностей методом по силам являются «воспоминания». На этом методе и остановился автор настоящего описания. Название «Московское купечество» взято потому, что деятельность руководителей сектора текстильной промышленности, главным образом здесь изображенная, представляла собой большую часть московской хозяйственной деятельности.

***

Начну с общих соображений. Почти все без исключения видные московские фамилии – крестьянского происхождения. Основатели – дети владимирских, ярославских, калужских, костромских и иных мужиков. Для хода вверх нужна была наличность двух последовательных талантливых поколений (отца и сыновей) и, конечно, Божие благословение, теперь сказали бы удача, выгодная конъюнктура и другие умные слова. Отцы же наши говорили: «АЩЕ НЕ ГОСПОДЬ СОЗИЖДЕТ ДОМ, ВСУЕ ТРУДИШАСЯ ЗИЖДУЩИИ».

Что меня в наших стариках, в частности, в отце, поражало, это совершенно необыкновенный ум. Действительно, на три аршина под землей видели (как это красочно и метко сказано). Воля же выражалась наиболее выпукло в выдержке, в убийственном хладнокровии при удаче и неудаче; как будто все равно было что наживать, что терять, а, конечно, было не все равно. С точки зрения экономической стратегии это очень ценно. На бумаге это кажется простым, но на практике осуществлять очень трудно. Помню, как я, волнуясь от плохих, продолжавшихся в течение нескольких лет дел, говорил об этом с отцом, и как он меня успокаивал, заявляя, что все это нормально, в течение его долгой жизни повторялось не раз, и что период упадка всегда сменялся периодом процветания. Нужно переждать.

Кроме отсутствия паникерства меня всегда поражала в них способность распознавать, часто вопреки видимости, каков корень учреждения, с которым им предлагали вступить в какие-либо деловые отношения. Вот это чутье, эта интуиция восхищали меня. Русского человека нередко упрекают в недостатке предприимчивости, особенно в сравнении с англосаксами. Дело не в этом, а в разнице характеров: англичанин в душе всегда игрок, даже если он серьезный деловой человек, а наши совсем не игроки, а очень осторожны и медлительны, решение принимают не сразу, а выжидая, но раз оно принято, гнут линию упорно и тягуче, несмотря на неудачи. Московские купцы напоминают московских первых князей, особенно Ивана Калиту.

И вот в связи с этими общими рассуждениями вспоминается мне следующая картина. Был у нас дома обычай: вечером, часов около 10, пили родители чай в большой столовой, и мы приходили к ним прощаться – пожелать спокойной ночи. Прихожу, раз и вижу: сидит за столом Николай Александрович Найденов, председатель Московского биржевого комитета, старый знакомый отца. Однако посещение это в такое время было необычно.

Н.А. одновременно с возглавлением Биржевого комитета был и главой Московского торгового банка. Коренные московские банки были своеобразны и сильно отличались от петербургских: главная цель у нас была – СОЛИДАРНОСТЬ. Думается, что из петербургских банков только Волжско-Камский и Русский для внешней торговли, да еще одно или два учреждения уважались у нас, а к большинству остальных отношение было, мягко выражаясь, осторожным. В Москве же на первом месте стоял Московский купеческий банк.

Найденовский Торговый банк был гораздо меньше, но почитался вполне соответствующим московским традициям. Они же заключались в том, чтобы не заниматься «грюндерством», т.е. основанием новых предприятий, что делали петербургские банки. Риск такой политики заключался в том, что она слишком тесно связывала судьбу банка с судьбой патронируемых им предприятий. Москва этого опасалась.

Но время шло. Амплитуда промышленного развития России все увеличивалась, и сохранять чистоту принципов становилось невозможным, особенно когда дело касалось коренных, специфически московских дел, а одним из таких и, может быть, главнейшим, была хлопчатобумажная промышленность. Важность развития русского хлопководства, чтобы стать как можно меньше зависимым от заграницы, главным образом от Америки и Египта, бросается в глаза. В России было два главных хлопководческих района: Туркестан и Закавказье. Целый ряд больших и малых фирм вели торговлю этим хлопком. Она была связана с предоставлением хлопководам кредитов.

Для этого образовывались специальные предприятия, которые, кроме своих капиталов, должны были кредитоваться у банков. Одно из таких дел мало-помалу довольно тесно связалось с Найденовским Торговым банком. Мировые цены на хлопок строились главнейшим производителем его – Северной Америкой. Цены сильно колебались, и при понижении их торговцы хлопком несли потери, так как хлопководы не были в состоянии возвращать данные им ссуды. Даже торговцы в свою очередь вынуждены были задерживать платежи банкам. В такое положение попало то дело, о котором говорилось. По существу ничего трагического для Торгового банка не произошло, но начался шепот, пошли слухи, и клиенты банка стали снимать свои деньги с текущих счетов и вкладов. По-видимому, это приняло опасные размеры, и Найденов, как, оказалось, приезжал к отцу просить у него поддержки.

Когда Н.А. уехал, слышу приказ: «Володя, скажи Паше, чтобы завтра все деньги из других банков были стянуты в Торговый». Кроме фактического влияния, это оказало и психологическое воздействие. Все обошлось, и Торговый банк, вотчина Найденовых, сохраняя свою репутацию небольшого, но прочного, настоящего «московского» банка, благополучно дожил до революции 1917 года, когда и был уничтожен вместе с другими учреждениями.

***

Тут мне для объяснения: «Володя, скажи Паше...» необходимо коснуться характера управления нашим делом в XIX веке. Хозяин – отец, Павел Михайлович Рябушинский – стал стареть и не каждый день выезжал в город. Его правой рукой и заместителем был старший сын, Павел Павлович, впоследствии член Государственного Совета по выборам, Председатель Московского Биржевого комитета, один из вождей старообрядчества, прекрасный оратор и любитель высшей математики.

Всего нас было восемь братьев: из них пять кончили Московскую практическую академию коммерческих наук (с 1906 года – «Императорскую» при праздновании столетия ее существования), а трое – Реальное училище Воскресенского.

С детства нам внушали «дело»: тут было нечто большее, чем нажива. Это говорилось так, как потом я слышал: «Служба Его Величества». И на ней и чины, и ордена, но не в них суть для человека с совестью и пониманием.

***

И вот другая встреча за вечерним чайным столом. Сидор Мартынович Шабаев. Фабрикант в Богородске. Миллионщик. Владелец великолепного особняка на Басманной. Сад – угодье, целая усадьба.

Людей типа, подобного Шибаевскому, можно было встретить во многих купеческих родах Москвы. Они были таковы, как будто их матери, часами горячо молясь перед древними иконами, невольно запечатлели в себе эти строгие и пламенные черты. В таких людях было что-то византийское.

И был Сидор Мартынович по характеру под стать своему лицу: человек самовластный, иногда, как говорили, даже без удержу, а вот тогда в столовой сидел он как будто унылый, угрюмо опустив на грудь свою гордую, умную голову.

В чем дело?

Нефть.

Кто теперь помнит, что Шибаев был одним из первых пионеров не «нефти» вообще, а использования нефти для производства машинных (смазочных) масел по идее и методу Рагозина в широком масштабе. Пока этот продукт пробил себе дорогу, С.М. терпел убытки и попал в тяжелое положение, о котором я и пишу. Пока было понято, что такое нефть, и каково ее значение, один за другим катились шибаевские миллионы в нефтяные колодцы и там застревали надолго, рискуя погибнуть. Сколько волнений и тревог пережил С.М. и весь род его, пока дело выправилось, и правильные ожидания его оправдались. Говорят, что дети С.М. после его кончины продали дело Ротшильдам из-за того, что с ним было связано уж очень много горьких воспоминаний.

***

Расскажу теперь еще про третью встречу вечером за чаем, которая введет нас в круг других идей, и этим закончу чайные разговоры.

Сидит человек в восточной одежде, с тонким породистым лицом и длинной окрашенной бородой – Мулла-Наги-Сафаров – перс, астраханский купец, наш покупатель. Тонкие, длинные пальцы, медленные и красивые движения, манеры изумительные, никогда не спорит, не торгуется – такого барина я и не встречал, а дела идут великолепно.

Сафаров не только купец, он и духовное лицо, и ученый. По времени это чаепитие приблизительно совпадало с «шибаевским»: я еще в Академии, но уже в специальных классах, 7-м или 8-м. Мулла осторожно начинает меня расспрашивать, вроде экзамена. Вопросы по геометрии элементарные. Я отвечаю, но с презрением.

Мулла: «Почему ты сердишься?»

Я: «Эти вещи у нас маленькие дети знают». (Чувствуй, азиат).

Как-то все уладилось, но культурное превосходство перса надо мной мне очень скоро стало понятно. С тех пор прошло около шестидесяти лет, и я до сих пор внутренне красный, когда вспоминаю об этом собеседовании.

Родители переводят разговор на другие темы.

Говорит отец гостю: «Вот мы торгуем с Персией: нужно, чтобы один из моих сыновей научился персидскому языку».

Сафаров ответил (мне показалось, что это не было просто вежливостью): «Нет, Павел Михайлович, нам нужно учиться по-русски, а не вам по-нашему».

Вот тут уместно поговорить о том притяжении, которое Москва оказывала на всероссийское купечество – одинаково и русское, и нерусское по крови.

У московских немцев первого поколения, еще говоривших между собою по-немецки, нередко слышалось «Mutterchen Moskau» – перевод «Матушка Москва».

Когда какой-нибудь провинциальный купеческий род, обыкновенно во втором или в третьем поколении, достигал прочного имущественного благополучия и деловой известности, становился, так сказать, «именитым», то его начинало тянуть в Москву, и нередко он туда переселялся навсегда. Из Сибири и с Волги, с Кавказа и с Украины ехали в Москву именитые купцы. Конечно, не все, ибо и Иркутск, и Нижний, и Тифлис, и Киев, столица Украины, и Одесса – все они свое значение сознавали, а все-таки Москва влекла к себе.

И что замечательно, не Петербург, а именно Москва, несмотря на то, что в деловом отношении как финансовый центр Петербург с конца XIX века стал, выражаясь вульгарно, но показательно, явно «зашибать» Москву.

Но в Москве купец чувствовал себя «первым человеком». Люди его класса строили церкви, больницы, богадельни, народные столовые, театры, собирали картины, книги, иконы, играли главную роль в городской думе и преобладали на первых представлениях в театрах, на бегах и на скачках.

Если род был по старой вере, то в доме непременно была моленная с древними образами и с богослужебными книгами, тоже древними. Службу правил уставщик, а в великом посту к нам приезжали матери из Заволжских скитов, а потом и из Ржева. Нечто подобное водилось и в других старообрядческих семьях.

***

Когда подрастали, то, чтобы приучить к делу, при всякой возможности, если только это не мешало ученью, заставляли ездить в «амбар». Наш помещался на Никольской. Амбар – это оптовый склад и тут же контора.

Служащие, начиная с главного доверенного, бухгалтеров, приказчиков, артельщиков и кончая рабочими, – все это долголетние сотрудники. Редко, редко кого-либо увольняли, разве только что за очень крупные проступки, воровство или уж очень бесшабашное пьянство. Отношение было патриархальное. Если кто-либо сам уходил без особых причин, то это было для хозяина «поношением». В хороших домах с гордостью говорили: «От нас уходят только, когда помирают».

У нас был артельщик – Александр Григорьевич Соболев. Как его уважали! Помню его, когда я был подростком, помню его, когда уже вырос и после Гейдельберга работал в деле. У А. Гр. мы учились мелочам, ритуалу, а через них и духу московской хозяйственной деятельности.

Одна из этих деталей была — НИКОГДА И НИ ОТ КОГО НЕ БРАТЬ ДЕНЕГ БЕЗ СЧЕТА.

ПРАВИЛА ДЛЯ ДЕЛА, А НЕ ДЕЛА ДЛЯ ПРАВИЛ. Это есть ОДНО ИЗ ПРЕИМУЩЕСТВ «ХОЗЯИНА». Он может смело ошибаться, никому не давая ни отчета, ни объяснений. Возможность не бояться ошибок дает громадное преимущество единоличному хозяину: он смел, предприимчив, гибок, не должен оглядываться. В последнее время такой хозяин в чистом виде становится все реже и реже. Уже фамильные дела, где несколько хозяев – родственников, даже родных братьев, идут обыкновенно хуже.

***

Акционерные дела еще меньше, чем семейные, совершенны с точки зрения управления: руководителям все время приходится ТРАТИТЬ ВРЕМЯ НА ОБЪЯСНЕНИЯ, САМООПРАВДАНИЯ, ИЗВИНЕНИЯ, САМОВОСХВАЛЕНИЯ.

Спускаясь по лестнице малоуспешности, приходим к делам, где фактически распоряжаются БАНКИ. Рассмотрю один вариант, наименее сложный: банк купил у старых пайщиков успешное дело. Старых руководителей обыкновенно оставляют. Для них, если они даже небольшие участники, но давнишние работники, дело все-таки живой организм, детище, а для новых хозяев, банковских директоров, дело не совокупность старых служащих, мастеров, рабочих, иногда, правда, враждебных, а все-таки близких: для них дело не производимый товар, которым гордятся, не здания, не машины (вот этого Зульцера мы тогда-то ставили, эту турбину Броун-Боверн на 3 года позднее: как волновались из-за ошибки при обмере фундамента); дело не леса, не торфяные болота; дело – это АКЦИИ, БУМАЖКИ, которые то дорожают, то дешевеют. ОТ ВЛАСТИ И ДЕНЕГ ЛЮДИ ГЛУПЕЮТ. Ничего не понимая по существу, банкиры, мертвые от мертвых цифр, третируют живых людей – настоящих вождей, вмешиваются в дела и портят дела.

Еще хуже, чем банковские, ведутся часто ГОРОДСКИЕ предприятия, а еще много хуже и не только часто, а почти всегда плохо ведутся КАЗЕННЫЕ дела. Так как и те, и другие в большинстве случаев фактически являются МОНОПОЛИЯМИ, то критерия успешности не существует, и, чтобы ни делали, все изображается превосходным, а в сущности – слезы.

Для тех воспоминаний, которые сейчас пишутся, категории городских и казенных предприятий не существенны, и о них было упомянуто лишь для полноты картины, а первые две категории – ЧАСТНОХОЗЯЙСТВЕННЫЕ и БАНКОВСКИЕ дела знакомы автору по жизненному опыту. В Москве это разделение только начиналось в текстильной промышленности, и уже определилось то же, что было видно уже за границей, пожалуй, особенно в Германии и в Америке: АНТАГОНИЗМ МЕЖДУ ПРОМЫШЛЕННИКАМИ И БАНКИРАМИ. Нередко там первые становились и денежно такими могучими, что могли обходиться без банков, и тогда горечь воспоминаний о полученных от банкиров во времена нужды щелчках вызывала иногда расплату.

В московской неписаной купеческой иерархии на вершине уважения стоял промышленник, ФАБРИКАНТ. Потом шел купец-ТОРГОВЕЦ, а внизу стоял человек, который отдавал деньги в рост, учитывал векселя, заставлял работать капитал. Его не очень уважали, как бы дешевы его деньги ни были и как бы приличен он сам ни был. ПРОЦЕНТЩИК!

***

Раньше соперничали, кто лучше ЦЕРКОВЬ ВЫСТРОИТ, кто ее лучше украсит. Приведу два примера из XVII века. Церковь Грузинской Божьей Матери в Москве, церковь Иоанна Предтечи в Ярославле. Храмоздатели первой – купцы Никитниковы, храмоздатели второй – купцы Скрипины; и те, и другие ярославские гости.

В XIX и в XX веках церкви продолжали строить, но с конца XIX века главное соперничество между именитыми родами пошло в том, кто больше для народа сделает. Тут вспоминаю, как, перефразируя французское «noblesse oblige» – знатность обязывает, старший брат Павел Павлович нас часто наставлял: «БОГАТСТВО ОБЯЗЫВАЕТ». Так и другие роды понимали, но подкладкой этого, хотя часто и несознаваемой, конечно, была твердая христианская вера отцов и дедов.

ТРЕТИЙ ДАР – ночное моление; ему служит икона как-то нарочито и особенно – у себя дома. И немало в Москве было иконолюбов, собирателей и ценителей древних икон: Рахмановы, К. Т. Солдатенков, А. В. Морозов (Линия И. Викуловичей), Постников, Новиков, Горюнов, П. М. и С. М. Третьяковы (что, может быть, не всем известно), Е. Е. Егоров, С. П. Рябушинский, И. С. Остроухов и многие другие.

ЧЕТВЕРТАЯ ЗАПОВЕДЬ – читательная книга. Для старопечатных книг и рукописей назову два замечательных собрания.

Первое – Ивана Никитича Царского (1853 г.). Второе – Алексея Ивановича Хлудова (1882 г.).

Было в Москве много и других интересных библиотек в купеческих домах. Владельцем одной их крупнейших был опять один из Бахрушиных. Идейным издательством, не для наживы, занималось тоже немало лиц; назову наиболее известных и крупных: опять К. Т. Солдатенкова, Ступина, Сабашниковых.

***

Тут меня могут спросить: что ж ты пристрастно про московское купечество пишешь только хорошее? Этим читателя в заблуждение вводишь; чай, сам знаешь, сколько в Москве было жадюг, без креста на шее озорников, живоглотов, саврасов без узды, обалдуев, лоботрясов, злостных банкротов, жмотов, пустозвонов, выжиг и иных всякого мерзкого и пустого звания и повадки людей. Почему про них слова не скажешь?

Вот мой ответ.

Верно, были такие люди, и немало, и по именам иных я знаю, а корить не буду. Да к тому же во многих не одно только плохое, а и хорошее было; у кого ум, у кого талант, у кого размах, у кого щедрость. Не буду я ни их, ни родной город срамить и позорить, а буду за тех, кого знаю, Богу молиться. Молись и ты за них, совопросниче.

Не все полезное делалось в Москве единолично, многое, особенно в последнее время, делалось и сообща. Укажу на экспедицию на Памир для отыскивания радиоактивных минералов, на Монгольскую экспедицию, на учреждение Высшего коммерческого института. Впрочем, в этом последнем начинании первенствующая роль принадлежала председателю Московского купеческого общества взаимного кредита Алексею Семеновичу Вешнякову. Так и вижу перед собой его крупную и грузную фигуру классического московского образца с умными, веселыми, немного косящими глазами.

***

Самый знаменитый из всех Морозовых был вот этот сын — Тимофей Саввич. Товар у них был замечательный по качеству. Вот это отличительная черта русского рынка: ПОКУПАТЕЛЬ ТРЕБУЕТ ХОРОШЕГО КАЧЕСТВА, ПРЕДПОЧИТАЯ, НЕСМОТРЯ НА СВОЮ БЕДНОСТЬ, ПЛАТИТЬ ЗА НЕГО ДОРОЖЕ. «Дорого, но мило – дешево, да гнило». Этим Россия отличается от Востока, который часто уж очень беден и поэтому берет дрянную дешевку, и от Запада, который богат, но в некоторых своих частях до того мелочен и скуп, что тоже набрасывается на плохой товар, если цены его прельщают.

Высокое достоинство и соответствующая слава товаров Саввы Морозова были достигнуты очень СТРОГОЙ ПРИЕМКОЙ, ТЩАТЕЛЬНОЙ СОРТИРОВКОЙ (первый разбор, второй разбор) и большой добросовестностью при продаже. Морозовский товар можно было брать с закрытыми глазами: самые подозрительные и недоверчивые восточные люди к этому привыкли.

Достигнуть этого было нелегко. Выше уже упоминалось о строгой приемке. Чтобы приучить ткачей к тщательной работе, их штрафовали за пороки в ткани. Такие меры были необходимы, и закон их разрешал, но плохо было то, что штрафы шли в пользу хозяина. Этим создавалась видимость, что штраф – это предлог, чтобы поменьше заплатить рабочему, штрафовали везде, но у Саввы Морозова особенно беспощадно, и ходил слух, что это делалось по личному приказанию Тимофея Саввича для увеличения хозяйской прибыли. Думаю, что это неправда. Полагаю, что, если бы Т. С. действительно сознательно так грешил, его лишили бы причастия. Естественней полагать, что цель действительно была ДОБИТЬСЯ БЕЗУКОРИЗНЕННОГО ТОВАРА, что и было достигнуто.

Как бы то ни было, штрафование вызвало шумную забастовку на Морозовской фабрике. Она составила эпоху в истории русского фабричного законодательства. Была создана фабричная инспекция, среди других законов был издан ЗАКОН ОБ ОБРАЩЕНИИ ВСЕХ ШТРАФНЫХ ДЕНЕГ В ОСОБЫЙ КАПИТАЛ С НАЗНАЧЕНИЕМ НА НУЖДЫ РАБОЧИХ.

В то же самое время, в 80-90-е годы прошлого века, произошел перелом в отношениях между хозяевами и рабочими. Патриархальный период – с его добром и злом, с простодушием и грехом, с защитой, помощью и с обсчитыванием и обидой – кончился.

У нас, Рябушинских, переход от простоты к современной сложности сопровождался трагедией – убийством директора, образованного и талантливого инженера Н. Ганешина. До этого времени управляющим фабрикой был давнишний наш сотрудник Е. П. Тараконов, вышедший из конторских мальчиков, человек опытный, но без образования. Дело велось по-старинному; народу было больше, чем нужно, заработки были небольшие, но и требования были небольшие: слабенькие, пьяненькие, ленивые – все терпелось. Новый директор ввел новый режим: заработки повысились, но и требования увеличились. Все это явно не одобрялось Егором Петровичем. Не скажу, чтобы он науськивал на Ганешина, но жалобы на него выслушивал сочувственно. Начались забастовки, а раньше их у нас почти никогда не бывало. И тут произошла маленькая, но характерная сценка.

Фабричная контора.

Присутствуют хозяева, фабричная администрация, представители от бастующих рабочих, фабричный инспектор. Рабочие вычитывают требования и жалобы. Последняя – новый директор грубо обращается с народом. Во время чтения смотрю на Егора Петровича. Глаза у него становятся, как шило, бороденка точно заостряется и трясется. Вдруг, как тигр, бросается на одного представителя – старого рабочего, хватает его за бороду и начинает неистово трясти ею его голову, приговаривая: «Это что ж, Михайло, вздумал срамить меня, старика, 35 лет управляю фабрикой, никогда забастовок не было, а теперь что?»

Михаил же растерянно говорит: «За что ты меня, Егор Петрович? Я тут ни при чем». Наконец Е. П. бороду выпустил, и начались переговоры; а я подумал: вот так дело, Егору Петровичу все можно, а Ганешину, который с народом был ХОЛОДНО ВЕЖЛИВ, его холодность поставлена в вину и объявлена грубостью.

В дальнейшем отношения становились все хуже и хуже. Кончилось тем, что раз в помещении фабрики несколько рабочих набросились на Ганешина и стамесками стали наносить ему раны. Некоторые пробовали его защищать, один даже прикрыл собою, но ранения были так тяжелы, что Ганешин скончался.

Вдове, конечно, была назначена нами пожизненная пенсия, а фабрику мы закрыли, и она была закрыта, пока рабочие не прислали в Москву депутацию просить у семьи покойного прощения. Тогда мы с ними помирились, и фабрику открыли.

***

Денежно Москва была могущественна, но как-то патриархальна. Дела вырастали органически, сами из себя. Не было «учредительства», как правило, и московские банки были банки учета коммерческих векселей и осторожных ссуд под бумаги, с одной стороны, открытия текущих счетов – с другой.

Московский промышленник сидел у себя в амбаре или на фабрике, как удельный князь в своем княжестве, фыркал на Петербург и обходился без него. Между тем петербургские банки все более и более связывались с денежно более могущественной, чем Россия, заграницей и, как ни странно, иногда через нее со своими собственными русскими правительственными кругами. Дальновидные провинциальные банкиры перебирались в Петербург (Каменка, Азовско-Донской). Близкие отношения, установившиеся между многими столичными банками и чиновничьими кругами, чрезвычайно усилили значение первых. Петербург явно стал безусловным центром всей финансово-экономической жизни России, и банкир уже в конце XIX века стал преобладать над промышленником, и это преобладание в XX веке все увеличивалось.

Москва хозяйственно отходила все более и более на второй план. Мириться с этим мы не хотели, да и не могли, и вот почему приходилось, с одной стороны, устраивать наши банки по новому образцу, а с другой – скрепя сердце, переносить часть нашей деятельности в Петербург. Нельзя было, сложа руки смотреть, как экономическое командование в России из рук деловых людей переходило в руки «ДЕЛЬЦОВ». Иногда это были люди умные и талантливые, но чаще всего просто рвачи. Атмосфера в Петербурге уже перед войной 1914-1918 годов и во время нее создалась такая, что обновление было необходимо. Иначе в России в деловой жизни с русским размахом завелось бы нечто такое, с чем дело Ставицкого в Париже и другие западные мерзости показались бы нам детскими игрушками.

Это гниение только начиналось, а уже в течение года с небольшим, во время войны, перед революцией нам пришлось переменить два состава управления Петербургским отделением нашего банка. Переведенные в Петербург из строгой Москвы люди не выдерживали соблазна и становились растратчиками. Лишь третья смена из самых отборных людей удержалась и укрепилась. Печально было также то, что многие из этих, на вид могущественных финансовых машин Петербурга по существу были очень хрупки. Конечно, не будь революции, инфляции, обесценивания денег, подъема цен на промышленные бумаги – все это после победы спасло бы означенные шаткие и очень больные организмы, но гниль и плесень остались бы. Они могли бы заразить всю Россию, конечно, и Москву, от добрых деловых нравов не осталось бы и следа.

***

Революция смела все: и плохое, и хорошее. Уничтожено было под метлу московское купечество. Нам, его обломкам, конечно, особенно горько и больно, но унывать не будем.

И вот, полагаю, можно сделать следующий вывод: большевики уничтожили все русское купечество, в том числе и московское, уничтожили также или загнали в тундры и за Полярный круг хозяйственных мужиков нашего времени.

Нанесли они этим НЕПОПРАВИМЫЙ вред русской хозяйственной стихии?

НЕТ, ибо они истребили лишь временный продукт, а не просто саму стихию, которая его вырабатывает. В низах, нетронутых большевиками, осталось много ценных людей, которым «не везло». Вся эта стихия вырабатывает новый отбор.

Он, по русской привычке не спеша, не сразу, а постепенно, медленно, но основательно, иногда подсознательно, а кое-где и сознательно уже давно вместе с другими здоровыми русскими силами приступил к тягучей борьбе с большевистской нечистью.

Мы знаем: в конце концов, русский мужичий и иной отбор с Божьей помощью сотрет в порошок сатанинскую прелесть.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: