В КАПИТАЛИСТИЧЕСКОМ ОБЩЕСТВЕ 1 глава

__________ СОЦИАЛЬНЫЙ ХАРАКТЕР

Обсуждение психического здоровья не может быть исчерпывающим, если мы будем рассмат­ривать его как абстрактное качество абстракт­ных людей. Если мы собираемся обсудить здесь состояние психического здоровья современно­го человека западного мира, если нам надо оп­ределить, какие факторы в его образе жизни ве­дут к психическим заболеваниям, а какие бла­гоприятствуют сохранению нормальной психи­ки, нам следует изучить влияние, которое оказывают на природу человека специфические условия нашего способа производства и наше­го общественного и политического устройства; нам нужно составить себе представление о лич­ности рядового человека, живущего и работа­ющего в этих условиях. Только в том случае, если нам удастся выработать такое представ­ление о «социальном характере» (сколь бы ги­потетично и несовершенно оно ни было), мы будем иметь основу, позволяющую судить о ду­шевном здоровье и нормальности психики со­временного человека.

Какой смысл вкладываем мы в понятие «со­циальный характер»? Я подразумеваю под этим понятием ядро структуры характера, общее для большинства представителей

одной и той же культуры, в противоположность ин­дивидуальному характеру, отличающему друг от друга людей, принадлежащих к одной культуре. Со­циальный характер — понятие не статистическое, т. е. это не просто совокупность черт характера, свойствен­ных большинству представителей данной культуры. Оно может быть понято только во взаимосвязи с функ­цией социального характера, к обсуждению которой мы как раз приступаем¹²³.

Каждое общество структурировано и функциони­рует определенным образом, с необходимостью выте­кающих из ряда объективных условий. К их числу от­носятся способы производства и распределения, зави­сящие, в свою очередь, от перерабатываемого сырья, промышленной технологии, климата, численности на­селения, политических и географических факторов, культурных традиций, а также влияний, которым под­вержено общество. Не существует «общества» во­обще — есть лишь особые общественные структуры, функционирующие различными, поддающимися определению способами. Несмотря на то, что в ходе ис­торического развития эти общественные структуры претерпевают изменения, в каждый данный историчес­кий период они относительно устойчивы, и общество может существовать только при условии, что оно фун­кционирует в рамках своей особой структуры. Члены общества и (или) различные классы или группы, зани­мающие определенное общественное положение внут­ри них, должны вести себя таким образом, чтобы быть способными функционировать так, как того требует социальная система. Назначение социального характе­ра — так организовать энергию членов общества, что­бы их поведение определялось не сознательным реше­нием следовать или не следовать социально заданному образцу, а желанием поступать так, как они долж­ны, и вместе с тем — удовлетворением от действий, со­ответствующих требованиям культуры. Другими сло­вами, функция социального характера состоит в том, чтобы формировать и направлять человеческую энергию в данном обществе, дабы обеспечить его не­прерывную деятельность.

Например, современное индустриальное общество не могло бы достичь своих целей, если бы оно не на­правило в небывалой дотоле мере энергию свободных людей на труд. Надо было так духовно преобразовать человека, чтобы он стремился тратить большую часть своей энергии на работу, стал дисциплинированным, в частности, приверженным к порядку и точности в та­кой степени, какой не знало большинство других куль­тур. Было бы недостаточно, если бы каждому индивиду приходилось ежедневно сознательно принимать реше­ние, что он хочет работать, быть пунктуальным и т. д., поскольку любое сознательное обдумывание такого рода привело бы к гораздо большему числу исключе­ний, чем допустимо для беспрепятственного функцио­нирования общества. Угроза и принуждение также были бы недостаточны в качестве побудительной силы, так как в современном индустриальном обществе уз­коспециализированные обязанности могут выполнять в течение длительного времени только свободные люди, а не подневольная рабочая сила. Необходимость тру­диться, быть точным и приверженным порядку должна была быть превращена во внутреннее стремление к та­кому поведению.

Происхождение социального характера нельзя по­нять, сводя все к одной-единственной причине, тут тре­буется понимание взаимодействия социологических и идеологических факторов. Поскольку экономические факторы меньше подвержены изменениям, им принад­лежит в известной мере преобладающее влияние в этом

з*

взаимодействии. Это не означает, что стремление к ма­териальной выгоде — единственная или хотя бы наи­более могущественная движущая сила в человеке. Это значит, что индивид и общество заняты в первую оче­редь решением задач выживания и, только обеспечив его, могут перейти к удовлетворению других насущных человеческих'потребностей. Необходимость выжива­ния предполагает, что человек должен заниматься про­изводительной деятельностью, т. е. обеспечивать себя необходимым для существования минимумом еды и кровом, а также орудиями, требующимися для выпол­нения даже простейших производственных процессов. Способ производства, в свою очередь, определяет об­щественные отношения в данном обществе, он же обус­ловливает образ жизни и жизненную практику. Одна­ко религиозные, политические и философские идеи — не просто вторичные, отраженные системы. Беря на­чало в социальном характере, они, со своей стороны, определяют и систематизируют его, придают ему ус­тойчивость.

Я хотел бы еще раз констатировать следующее: ут­верждая, что социально-экономическая структура об­щества формирует человеческий характер, мы говорим только об одной стороне взаимосвязи между организа­цией общества и человеком. Другая сторона, которую нужно принимать во внимание, — природа человека, в свою очередь, формирующая общественные условия его жизни. Социальный процесс можно понять, только исходя из знания подлинной сущности человека, его не только физиологических, но и психических свойств, изучая взаимодействие между природой человека и природой внешних условий его жизни, которые он дол­жен подчинить себе, чтобы выжить.

Хотя человек действительно может приспособить­ся почти к любым условиям, он, тем не менее, — вовсе

4-Здоровое обществоне чистый лист бумаги, на который культура наносит свои письмена. Человеческой природе присущи такие потребности, как стремление к счастью, гармонии, люб­ви и свободе. В то же время эти потребности являются динамическими факторами исторического процесса; если помешать их реализации, они обнаруживают тен­денцию вызывать ответную психическую реакцию, по­рождающую в конечном итоге именно те условия, ко­торые соответствуют исконным стремлениям. Пока объективные условия общества и культуры остаются неизменными, социальный характер играет главным образом стабилизирующую роль. Если же внешние условия, изменяясь, перестают соответствовать тради­ционному социальному характеру, возникает своего рода смещение фаз. Оно зачастую изменяет функцию социального характера, делая его не стабилизирую­щим, а дезинтегрирующим элементом, не социальным «цементом», а динамитом.

Если такое понимание происхождения и роли со­циального характера правильно, то мы сталкиваемся с проблемой, способной вызвать замешательство: мы до­пускаем, что структура социального характера опреде­ляется ролью, отведенной человеку в его культуре, — но разве это не противоречит предположению о том, что характер человека формируется в детстве? Могут ли оба мнения претендовать на истинность, если учесть, что в первые годы своей жизни ребенок срав­нительно мало соприкасается с обществом как тако­вым? Ответить на этот вопрос совсем не так трудно, как может показаться на первый взгляд. Мы должны различать факторы, ответственные за особое содержа­ние социального характера, с одной стороны, и мето­ды, посредством которых этот характер формирует­ся, — с другой. Можно считать, что структура обще­ства и роль индивида в ней определяют содержание со­циального характера. С другой стороны, можно рас­сматривать семью как психическое орудие общества, как институт, предназначенный для передачи подрас­тающему ребенку требований общества. Семья выпол­няет эту задачу двояким образом. Первое — и этот факт наиболее важен — посредством влияния, оказываемо­го характером родителей на формирование характера растущего ребенка. Поскольку характер большинства родителей служит проявлением социального характе­ра, они таким образом передают ребенку основные чер­ты желательной с точки зрения общества структуры характера. Ребенку сообщаются любовь и счастье ро­дителей точно так же, как их беспокойство и враждеб­ность. Помимо характера родителей задачу формиро­вания характера ребенка в желательном для общества направлении выполняют также принятые в данной культуре методы детского воспитания. Существуют разнообразные методы и приемы воспитания детей, способные дать один и тот же результат; известны и другие методы, кажущиеся сходными, но тем не менее отличающиеся один от другого, поскольку различны структуры характеров людей, пользующихся ими. Нам никогда не удастся объяснить социальный характер, если мы сосредоточим все внимание на методах воспи­тания детей, потому что эти методы имеют значение только как механизм передачи, и мы сможем правиль­но их понять лишь в том случае, если сначала уясним себе, какие типы личностей желательны и необходи­мы в той или иной культуре¹²⁴.

В таком случае проблема социально-экономических условий в современном индустриальном обществе, фор­мирующих личность современного человека западно­го мира и ответственных за нарушения в его психичес­ком здоровье, требует понимания характерных черт ка­питалистического способа производства, понимания «общества, охваченного жаждой наживы», — общества индустриальной эпохи. При всей неизбежной схематич­ности и упрощенности характеристики, данной неэко­номистом, я надеюсь, она будет достаточной в качестве основы для последующего анализа социального харак­тера человека западного общества наших дней.

СТРУКТУРА КАПИТАЛИЗМА

А КАПИТАЛИЗМ XVII И XVIII ВВ.

Капитализм — это экономическая система, которая на­чиная с XVII-XVIII вв. стала преобладающей в стра­нах Запада. Несмотря на большие изменения, произо­шедшие в этой системе, определенные особенности со­хранялись на протяжении всей ее истории; эти общие особенности дают законное основание для применения понятия «капитализм» к экономической системе, суще­ствующей в течение всего рассматриваемого периода.

В двух словах, эти общие черты сводятся к следую­щему: 1) существование политически и юридически свободных людей; 2) продажа этими свободными людь­ми (рабочими и служащими) своей рабочей силы на рынке труда владельцу капитала — по контракту; 3) на­личие товарного рынка как механизма, определяюще­го цены и регулирующего обмен общественного про­дукта; 4) принцип, согласно которому каждый индивид действует, стремясь добиться пользы для себя лично; при этом предполагается, что конкуренция многих дол­жна приносить максимальную выгоду всем.

Хотя эти особенности присущи капитализму на всем протяжении нескольких последних столетий, тем не менее изменения, произошедшие в этот период, столь же важны, сколь и общие его черты. Притом что в нашем анализе нас больше всего интересует влияние на человека современной общественно-экономической структуры, мы рассмотрим (хотя бы вкратце) характер­ные черты капитализма XVII—XVIII, а также XIX вв., от­личающиеся от развития общества и человека в XX сто­летии.

Говоря о XVII и XVIII вв., следует упомянуть два аспекта, характеризующие эту раннюю стадию капи­тализма. Во-первых, то, что техника и промышленность были с самого начала сопоставимы с их развитием в XIX и XX вв.; во-вторых, что в этот период идеи и обы­чаи средневековой культуры все еще значительно вли­яли на экономическую деятельность. Так, стремление купца переманить чужих покупателей с помощью бо­лее низких цен или любых других заманчивых условий считалось неподобающим христианину и безнравствен­ным. В пятом издании книги «Всё об английском купе­честве» (1745) отмечается, что со времени смерти ее автора — Даниеля Дефо¹²⁵ в 1731 г. «практика прода­жи по низким ценам выросла до таких постыдных раз­меров, что отдельные лица публично объявляют о том, что их цены ниже, чем у остальных»¹²⁶.

В пятом издании «Английского коммерсанта» при­веден конкретный случай, когда стремительно разбо­гатевший торговец, у которого было больше денег, чем у его конкурентов, а значит не было необходимости пользоваться кредитом, покупал свои товары непосред­ственно у производителя, перевозил их сам вместо того, чтобы пользоваться услугами посредника, и продавал прямо розничному торговцу, что позволяло последне­му продавать ткань дешевле на одно пенни за каждый ярд. В комментарии к «Всё об английском купечестве» говорится, что единственный результат такого поряд­ка — обогащение этого «скряги» и возможность для другого человека купить себе материал чуть-чуть де­шевле, «выгода весьма ничтожная и не сопоставимая с ущербом, причиненным другим предпринимателям»¹²⁷. Мы находим аналогичные запреты на продажу по за­ниженным ценам в законодательных актах Германии и Франции на протяжении всего XVIII в.

Хорошо известно, как скептически относились люди в этот период к новым машинам, — ведь они гро­зили лишить человека работы. Кольбер¹²⁸ назвал их «врагом трудящихся», а Монтескье¹²⁹ в книге «О духе законов» (XXIII, 15) говорит, что машины, сокращаю­щие число работающих, «вредны».

Все вышеупомянутые подходы основаны на прин­ципах, которые определяли человеческую жизнь на про­тяжении многих столетий. Самым важным из них был принцип, согласно которому общество и экономика су­ществуют для человека, а не человек для них. Эконо­мический прогресс не считался нравственным, если он причинял вред какой-нибудь группе людей в обществе; нет надобности говорить, что такое представление было тесно связано с традиционалистскими идеями в той мере, в какой нужно было сохранять традиционное рав­новесие в обществе, и любое нарушение его считалось пагубным.

Б. КАПИТАЛИЗМ XIX В.

В XIX в. традиционалистский подход, свойственный XVIII столетию, меняется — сначала медленно, потом быстрее. Живое человеческое существо с его желани­ями и бедами все больше и больше лишается централь­ного места в системе, а это место занимают бизнес и производство. В области экономики человек переста­ет быть «мерой всех вещей». Наиболее характерной чер­той капитализма XIX в. была прежде всего безжалост­ная эксплуатация рабочего. Существование сотен ты­сяч рабочих на грани голодной смерти считалось есте­ственным или относилось на счет общественной зако­номерности. Владелец капитала в погоне за прибылью, максимально эксплуатировавший нанятую им рабочую силу, считался морально правым. Между владельцем капитала и его рабочими вряд ли существовало хоть какое-то чувство человеческой солидарности. Закон экономических «джунглей» был превыше всего. Все сдерживающие представления предшествовавших ве­ков были забыты. Шла борьба за покупателя, каждый стремился обойти конкурента за счет снижения цен. Конкурентная борьба против равных себе столь же жестока и беспощадна, как и эксплуатация рабочего. С появлением парового двигателя усилилось разделе­ние труда, увеличились размеры промышленных пред­приятий. Принцип капитализма, в соответствии с ко­торым каждый стремится к собственной выгоде и тем самым способствует всеобщему благоденствию, стано­вился ведущим в поведении людей.

В XIX в. рынок как главный регулятор освобожда­ется от всех традиционных ограничений и в полной мере занимает подобающее ему место. И хотя все были уве­рены, что поступают в соответствии со своей собствен­ной выгодой, на самом деле их действия обусловлива­лись анонимными законами рынка и экономическими механизмами. Отдельный капиталист расширяет свое предприятие прежде всего не потому, что он этого хо­чет, а потому, что вынужден это делать, поскольку, как сказал Карнеги¹³⁰ в своей автобиографии, отсрочка в дальнейшем расширении производства означала бы регресс. Фактически, когда бизнес растет, волей-нево- лей приходится и дальше наращивать его. В этом дей­ствии экономического закона, скрытого от человека и вынуждающего его к тем или иным поступкам, не да­вая ему свободы принимать решения, мы видим начало той совокупности явлений, которая полностью сложи­лась только в XX столетии.

В наше время не только закон рынка, но и развитие науки и техники живут своей собственной жизнью и господствуют над человеком. По ряду причин органи­зация сегодняшней науки такова, что ученый не выби­рает себе проблем: они сами властно навязываются ему. Он разрешает одну, но в результате возникает не боль­шая уверенность или определенность, а десяток новых проблем вместо одной-единственной — уже решенной. Они вынуждают его решать и их; ему приходится про­двигаться в постоянно возрастающем темпе. Это отно­сится и к технике. Наука задает темпы развитию тех­ники. Теоретическая физика навязывает нам атомную энергию; успешное изготовление бомбы, основанной на расщеплении атомного ядра, толкает нас к созданию водородной бомбы. Мы не выбираем ни своих проблем, ни результатов своей деятельности. Что же движет нами, что же вынуждает нас? Система, не имеющая ни цели, ни назначения вне себя самой и превращающая человека в свой придаток.

Анализируя современный капитализм, мы скажем еще больше об этой стороне человеческого бессилия. Однако здесь нам следовало бы немного подробнее ос­тановиться на значении современного рынка как глав­ного механизма распределения общественного продук­та, так как рынок — основа структуры человеческих отношений в капиталистическом обществе.

Если бы богатство общества соответствовало дей­ствительным потребностям всех его членов, то не было бы проблемы его распределения. Каждый мог бы взять часть общественного продукта в соответствии со сво­им желанием или потребностями; при этом не было бы необходимости в какой-либо регуляции, кроме чисто технической стороны распределения. Однако за ис­ключением примитивных обществ в человеческой ис­тории вплоть до настоящего времени никогда не суще­ствовало такого положения. Потребности всегда пре­вышали совокупный общественный продукт, и, следо­вательно, нужно было отрегулировать его распределе­ние, установить, потребности какого количества людей и каких именно слоев общества следует удовлетворить наиболее полно и какие социальные категории населе­ния должны довольствоваться меньшим, чем им хоте­лось бы. В наиболее высокоразвитых обществах про­шлого этот вопрос решали в основном с помощью силы. Определенные классы обладали властью, позволявшей им присваивать лучшую часть общественного продук­та и закреплять за другими классами более тяжелую и грязную работу, а также меньшую долю общественно­го продукта. Принуждение нередко осуществлялось с помощью общественной или религиозной традиции, представлявшей собой настолько мощную внутреннюю силу психического воздействия в самих людях, что за­частую отпадала необходимость угрозы физического насилия.

Современный рынок — саморегулирующийся меха­низм распределения, благодаря которому нет необхо­димости делить общественный продукт согласно наме­ченному плану или традиции, и потому отпадает надоб­ность применять силу в обществе. Конечно же, такое отсутствие принуждения — больше кажущееся, чем действительное. Рабочему, вынужденному соглашать­ся на ставку заработной платы, предложенной ему на рынке труда, приходится принимать условия рынка, потому что иначе он не сможет существовать. Поэто­му «свобода» индивида в значительной мере иллюзор­на. Он сознает, что нет внешней силы, заставляющей его заключать те или иные контракты; законы же рын­ка, действующие как бы за его спиной, осознаются им в меньшей степени; следовательно, он считает себя свободным, хотя в действительности не свободен. И все же, несмотря на такое положение дел, капиталистичес­кий способ распределения посредством рыночного ме­ханизма лучше любого другого, изобретенного до сего времени в классовом обществе, так как он служит ос­новой для относительной политической свободы инди­вида, являющейся отличительной чертой капиталисти­ческой демократии.

Экономически функционирование рынка зиждется на конкуренции многих индивидов, которым необхо­димо продать свои товары так же, как им надо продать свою рабочую силу или услуги на рынке труда и лично­стей. Экономическая необходимость конкуренции при­вела (особенно во второй половине XIX в.) к установке на усиление соперничества, говоря языком характеро­логии. Человек был движим желанием обойти своего конкурента. Это в корне изменило характерную для фе­одального периода установку, при которой каждый за­нимал в общественном устройстве свое традиционное место, которым ему следовало довольствоваться. Слов­но в противовес социальной неподвижности средневе­ковой системы, в обществе развернулась неслыханная мобильность, когда каждый боролся за лучшие места, несмотря на то, что лишь немногим суждено было их занять. В этой борьбе за успех потерпели крушение об­щественные и нравственные нормы человеческой со­лидарности; значимость жизни свелась к стремлению быть первым в конкурентной гонке.

Еще один составляющий элемент капиталистичес­кого способа производства: в этой системе любая эко­номическая деятельность преследует единственную цель — прибыль. В настоящее время вокруг «прибыли как побудительной причины» капитализма, как пред­намеренно, так и неумышленно, порождена невероят­ная путаница. Нам говорят (совершенно справедливо), что любая экономическая деятельность имеет смысл только в том случае, если она приводит к прибыли, т. е. если в процессе производства выручка превышает зат­раты. Даже ремесленнику в докапиталистическом об­ществе, чтобы заработать себе на жизнь, приходилось тратить на сырье и оплату труда своего подмастерья меньше той цены, которую он назначал за свои изде­лия. Во всяком обществе, оказывающем содействие промышленности — простейшей или сложной, — цена пользующейся спросом продукции должна превышать стоимость производства, чтобы производитель мог ско­пить капитал, необходимый для обновления оборудо­вания или иных целей, способствующих развитию и увеличению производства. Но мы здесь не занимаемся вопросом прибыльности продукции. Наша проблема заключается в том, чтобы выяснить, что побуждает нас к производству: не общественная польза, не удовлет­ворение от процесса труда, но прибыль, получаемая от помещения капитала. Капиталиста вообще не должна интересовать полезность его продукции для потреби­теля. Это не означает, что капиталистом движет (в пси­хологическом отношении) ненасытная жажда денег. Так это или не так — несущественно для капиталисти­ческого способа производства. В действительности на ранней стадии развития производства стремление к наживе гораздо чаще служило для капиталиста моти­вом деятельности, чем в наше время, когда владение и управление в значительной мере отделены одно от дру­гого, а желание получить более высокую прибыль под­чинено стремлению к непрестанному расширению про­изводства и беспрепятственной работе предприятия.

При нынешней системе доходы могут быть полнос­тью отделены от личных усилий или сферы деятельно­сти. Владелец капитала может получать доход не рабо­тая. Важная функция человека — обменивать свои уси­лия на соответствующий заработок — рискует превра­титься в абстрактную процедуру обмена денег на день­ги, только в большем количестве. Это особенно очевид­но в случае, когда владелец промышленного предприя­тия не принимает участия в его работе. При этом не имеет значения, владеет ли он всем предприятием или только частью его. В любом случае он получает при­быль от своего капитала и чужого труда, причем ему самому не нужно прилагать для этого никаких усилий. Такому положению дел нашлось много благочестивых оправданий. Говорили, что прибыль — это плата за риск, связанный с вложением капитала, или за само­отречение капиталиста во имя экономии, давшее ему возможность скопить капитал, который он может ин­вестировать. Однако едва ли стоит доказывать, что эти побочные факторы не меняют того простого обстоятель­ства, что капитализм позволяет получать прибыль, не прилагая личных усилий и не занимаясь производствен­ной деятельностью. Но даже в отношении тех, кто ра­ботает и выполняет служебные обязанности, нет разум­ной связи между доходами и прилагаемыми усилиями. Заработок школьной учительницы составляет лишь незначительную часть заработной платы врача, хотя ее общественная роль столь же важна, да и личные уси­лия вряд ли меньше. Шахтер зарабатывает лишь ма­лую долю того, что получает управляющий шахты, хотя затрачивает гораздо больше усилий и переносит боль­ше опасностей и неудобств, связанных с его работой.

При капитализме распределение доходов характе­ризуется отсутствием сбалансированного соотноше­ния между усилиями и трудом индивида, с одной сто­роны, и их общественным признанием в виде денеж­ного вознаграждения — с другой. В обществе более бедном, чем наше, такая диспропорция привела бы к гораздо большей поляризации роскоши и бедности, чем допустимо нормами нашей морали. Тем не менее я хочу здесь подчеркнуть не материальный результат этого несоответствия, а его нравственные и психоло­гические последствия. Одно из них заключается в не­дооценке труДа, человеческих усилий и мастерства. Другое состоит в следующем: пока мой заработок ог­раничивается прилагаемыми мною усилиями, ограни­чены и мои желания. С другой стороны, если мои до­ходы непропорциональны моим усилиям, то нет огра­ничений и моим желаниям, поскольку их осуществле­ние зависит не от моих личных способностей, а от возможностей, предоставляемых тем или иным поло­жением дел на рынке¹³¹.

Капитализм XIX в. был поистине частным капита­лизмом. Индивиды изыскивали новые возможности, цеплялись за них, занимались экономической деятель­ностью, воспринимали новые методы, приобретали соб­ственность как для производства, так и для потребле­ния, словом, наслаждались своей собственностью. На­ряду с духом соперничества и стремлением к прибыли это наслаждение собственностью составляет одну из основных сторон характера среднего и высшего клас­сов в XIX в. Отметить эту черту тем более важно, что современный человек так разительно отличается от сво­их дедов в том, что касается удовольствия, получаемо­го от собственности и накопления. Мания накопления и обладания действительно стала признаком самой от­сталой части населения — низших слоев среднего клас­са; при этом найти ее в Европе гораздо легче, чем в Аме­рике. Здесь мы видим один из примеров того, как черта социального характера, некогда свойственная наибо­лее передовому классу, в процессе экономического раз­вития как бы вышла у него из употребления и сохраня­ется именно у наименее развитых групп.

В учении о характерах Фрейд определил удоволь­ствие, получаемое от обладания и собственности, как важное свойство «анального характера»¹³². Исходя из этой теоретической посылки, я описал ту же клиничес­кую картину как «накопительскую ориентацию». Подоб­но всем другим ориентациям характера, накопительская ориентация имеет свои положительные и отрицательные стороны; преобладание положительных или отрицатель­ных сторон обусловлено сравнительной силой продук­тивной ориентации в социальном характере или харак­тере отдельного человека. Положительные стороны этой ориентации, описанные мною в книге «Человек для са­мого себя», — это практичность, бережливость, стара­тельность, сдержанность, осмотрительность, упорство, хладнокровие, приверженность порядку, методичность и верность. Соответствующие отрицательные стороны: отсутствие воображения, скупость, подозрительность, холодность, обеспокоенность, упрямство, леность, пе­дантичность, одержимость и собственничество¹³³. Не­трудно заметить, что в XVIII и XIX столетиях, когда на­копительская ориентация соответствовала потребнос­тям экономического прогресса, положительные сторо­ны были преобладающими, в то время как в XX в., когда эти качества уже представляли собой устаревшие чер­ты отжившего класса, налицо почти одни только отри­цательные свойства.

Крушение традиционного принципа человеческой солидарности привело к новым формам эксплуатации. В феодальном обществе считалось, что господину при­надлежит священное право требовать услуг от всех, подвластных ему, но в то же время он сам был связан обычаем и был обязан нести ответственность за своих подчиненных, защищать и хотя бы минимально обес­печивать их традиционный жизненный уровень. Фео­дальная эксплуатация осуществлялась в системе вза­имных обязательств между людьми, что способствова­ло их регулированию с помощью определенных огра­ничений.

Принципиально иной оказалась эксплуатация, по­лучившая развитие в XIX в. Рабочий или, скорее, даже его труд стал товаром, предназначенным для владель­ца капитала, в сущности не отличающимся от любого другого товара на рынке; покупатель же максимально использовал способности рабочего. А поскольку поку­пали его на рынке труда по подобающей цене, то исчез и всякий смысл во взаимности или каких бы то ни было обязательствах со стороны владельца капитала, за ис­ключением выплаты заработной платы. И если сотни тысяч рабочих оказывались без работы, на грани голод­ной смерти, то это объяснялось их невезеньем, недо­статком у них способностей, просто общественным или естественным законом, изменить который невозмож­но. Эксплуатация утратила личностный характер, она стала как бы анонимной. На труд за нищенскую зара­ботную плату человека обрекал вовсе не умысел или жадность какого-то одного индивида, а закон рынка. Никто не нес ответственности, никто не был виноват, но никто не мог и изменить существующие условия. Человек имел дело с железными законами общества — во всяком случае, так казалось.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: