ИСКУССТВО ФЛАНДРИИ XVII ВЕКА 135

моздятся, тесно набивают простран­ство картины.

Картины Иорданса помогают по­нять, каким образом условная ми­фологическая тематика барокко и его бравурное движение привились на фламандской почве и сочетались с почвенными традициями. Миро­ощущение фламандских бюргеров нашло в языческой мифологии не­что близкое себе, удачную форму выражения. Пиры плодородия, вак­ханалии, любовные игры нимф и сатиров — тут нет ничего, что не было бы им знакомо и родственно. Мы тоже, как будто говорит Иор­дане, умеем веселиться, любить женщин и наслаждаться благами земли не хуже античных божеств. Какая разница — называть это вакханалией или пирушкой в доме честного бюргера?

По жизнеощущению и жизненному тонусу Иордансу близок Снейдерс — только в другом жанре. Снейдер-су принадлежит видная роль в ис­тории натюрморта. Его натюрмор­ты из битой дичи, плодов, рыб — громадных размеров; это апофеоз земных щедрот, гимн всему, чем может вволю насладиться какой-нибудь фламандский Гаргантюа или Ламме Гудзак, жизнерадост­ный обжора, «желудок Фланд­рии».

И, наконец, Браувер. Его «пиры» происходят на самых низших сту­пенях общественной лестницы и далеко не так веселы. Творчество Браувера — связующее звено меж­ду искусством Южных и Северных Нидерландов: оно показывает, что между ними не было пропасти и не так уж сильно разошлись их пути. Браувер в юности жил в Голландии и затем, вернувшись во Фландрию, продолжал работать в духе голланд­ских жанристов. Как и многие из них, Браувер вводил своих зрителей в грязные полутемные харчевни, в среду забубённых, опустившихся гуляк. Он показывал, как эти оби-

татели «дна» посильно развлекают­ся, дерутся, играют в карты и как они понуро сидят где-нибудь в мрач­ном углу или стараются согреться около слабо тлеющего камелька. Мифологический элемент у Брауве­ра совершенно отсутствует, и среди фламандцев он, пожалуй, единст­венный, у кого нередки настроения тоски и даже трагизма — не теат­рального трагизма героев, но просто будничного ужаса жизни. Стоит посмотреть на его картину «Гуля­ки» в Эрмитаже. Всего две фигу­ры — оборванный, опухший старик с остановившимся взглядом держит в руке стакан и рядом с ним, в те­ни, некая услужливая темная лич­ность — его собутыльник. Это уж не «вакханалия» — это разгул мол­чаливый, безрадостный. В таких картинах Браувер напоминает нам критических реалистов середины XIX века, может быть, Перова. Традиции Браувера продолжал Те-нирс, но он куда более поверхно­стен — ив содержании и в форме. Его крестьянские сцены — почти идиллии, они сближаются с пасто­ралями рококо, хотя Тенирсу очень далеко до утонченности француз­ского и итальянского рококо. Не­смотря или как раз благодаря сво­ей приятной облегченности Тенирс пользовался громадным успехом у заказчиков из бюргерской среды, гораздо большим, чем Браувер. Подъем фламандского искусства сравнительно недолог — первая по­ловина XVII столетия. Уходит со сцены могучий Рубенс — и фламанд­ская живопись начинает жить от­голосками и перепевами его шко­лы: чем дальше, тем бледнее и сла­бее. Скульптура же там, как всегда, занимала скромное место и была лишь декоративной. В XVIII веке Южные Нидерланды, как, впрочем, и Северные, уже не дали ничего самобытного и нового, сойдя на по­ложение художественной провин­ции.

ИСКУССТВО

ИСПАНИИ

XVII И XVIII ВЕКОВ

На страницах этих очерков еще ни­чего не было сказано об искусстве Испании, поэтому теперь прихо­дится начать издалека. Когда-то, на заре средневековья, весь Пиреней­ский полуостров был завоеван ара­бами. Коренное испанское населе­ние оказалось недостаточно силь­ным, чтобы это завоевание пред­отвратить, но достаточно непокор­ным, чтобы с ним не примириться. Крохотный клочок земли в горах на севере Пиренеев — единствен­ный оставшийся в VIII веке не под­чиненным арабскому эмирату — стал исходным пунктом упорной, целых семь столетий длившейся ре­конкисты, то есть обратного отвое-вания Испании у мавров (так назы­вали арабов). По мере продвижения испанцев с севера к югу отвоеванные территории все росли и росли, нако­нец осталась последняя цитадель арабов, Гранадский халифат, и она тоже пала в конце XV века — рекон­киста завершилась. Таким образом, вся средневековая история Испании, все становление этой нации происходили в постоян­ной борьбе против ига чужезем­цев. Можно представить, какой от­печаток это наложило на обычаи, нравы, национальный характер ис­панцев. Все романтическое, что ас­социируется у нас с Испанией, — рыцарственность, непреклонное чув-

ство чести, горделивость и пламен­ность — все это не только наивные ходячие представления об испан­ской экзотике. Конечно, в них много поверхностного, но они стали ходя­чими не без оснований: их корни в реальной истории. Но здесь была и другая сторона. Ре­конкиста велась под знаменем борьбы против мусульман, «невер­ных». Христианская церковь иг­рала в ней весьма воинственную роль и способствовала укоренению религиозного фанатизма в народе. Власть церкви срасталась с властью короля. Мы увидим, какие это име­ло последствия для всей испанской культуры. Пока длилась реконкиста, искусство испанцев, никогда не сли­ваясь с мавританским искусством, все же невольно испытывало его воздействие. Наши беседы не затра­гивают культуру арабов и народов Востока — это особый художест­венный мир со своей особой исто­рией. Но как здесь не упомянуть хотя бы об одном из самых пора­зительных памятников мавритан­ского искусства на территории Испа­нии — об Альгамбре, дворце в Гра­наде, построенном в XIV веке. Снаружи он обнесен толстыми кре­постными стенами, но внутри, в по­коях султана, во внутренних дво­рах — Миртовом и Львином, — со­здано подобие блаженного магоме-

Вознесение Марии. Главный алтарь церкви капуцинов в Леоне. Фрагмент. XV—XVIII вв.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: