Значение Вашингтонских соглашений для формирования региональной подсистемы международных отношений 5 глава

Между тем постсоветские общества продолжают сталкиваться со многими проблемами, которые можно охарактеризовать как следствие происходящей в региональных масштабах социальной деградации. Если бы политики задавались целью противостояния подобным тенденциям, то внедрение в практику определенных элементов интегративного регионального режима могло бы оказаться кстати. В таком случае следовало бы начать, как и в Западной Европе в 1950-е годы, с отраслевых форм экономической интеграции, с применения ее принципов к ограниченному числу направлений хозяйственной политики, более других нуждающихся в масштабном наднациональном администрировании — таких, как машиностроение, транспорт или область научно-технических исследований*.
Интеграция предполагает разработку четких норм поведения хозяйственных партнеров в той или иной области, выведенной за пределы компетенции национальных органов власти. Такие нормы включали бы в том числе и определенные стандарты в плане социального обеспечения работников соответствующих областей, и заботу об облегчении их транснациональной миграции, и содействие в организации системы подготовки необходимых кадров, и внедрение отвечающих современным представлениям природоохранных норм и критериев безопасности на производстве. Разработкой таких норм, на которые национальные правительства готовы были бы ориентироваться, скорее всего должна заниматься транснациональная бюрократия, поставленная под контроль парламентских органов, представляющих интересы национальных правительств и постсоветских граждан.
Цель функциональной интеграции — создать такие условия, которые благоприятствовали бы совместной деятельности оказавшихся в разных постсоветских республиках предприятий одного и того же профиля и содействовали бы большей эффективности их работы. Роль национальных государств, решивших участвовать в функциональной региональной интеграции, влечет за собой необходимость способствовать успеху этой совместной деятельности соответствующими мерами таможенной, транспортной, кредитно-финансовой и даже внешней политики.
Если бы региональные усилия на каких-то конкретных хозяйственных направлениях оказались успешными, такие региональные институты, как Межпарламентская ассамблея или Исполком СНГ, могли бы воспользоваться этим для укрепления наднациональной институциональной системы, в частности,

* А. Михайленко в качестве направлений, где могла бы иметь успех интеграция, называет гражданскую авиацию, ракетостроение, космические технологии, тракторостроение, нефтехимию, производство удобрений.

для перехода от межпарламентской ассамблеи к региональному парламенту, наделенному достаточными полномочиями для разработки правовой базы общей экономической интеграции.
В связи с этим возникают два основных вопроса. Во-первых, чем объяснить очевидные институциональные заимствования в СНГиз европейской практики? Во-вторых, почему, несмотря на появление аналогичных институтов, в Содружестве интеграция не получает заметного развития? В данном случае мы попытаемся найти ответы на такие вопросы, исходя из социокультурных представлений и концепций. Конечно, такие ответы ни в коем случае не могут быть признаны исчерпывающими. Однако подобный путь все же многое обещает, позволяя уйти от сложившегося и неоправданного, на наш взгляд, одностороннего крена в сторону придания исключительного значении выявлению объективного экономического смысла интеграционных процессов.
Чтобы понять и объяснить успех или неуспех интеграционных институтов, необходимо не только, а может быть, и не столько проникновение в объективную суть материальной реальности, сколько изучение реальности мыслимой, которая включает концепции, теории, модели, идеологии, соображения престижа, эмоции, типы ментальности, составляющие основу представлений об интеграции ее участников. Мышление участников влияет на то, как идет интеграционный процесс на практике, а ход интеграционного процесса оказывает обратное влияние на мышление участников. Последовательность событий при этом не может быть вполне понята, если ограничиваться только рассмотрением доступных наблюдению экономических фактов. Не менее важно сосредоточиться на изучении процессов в области политической и социальной культуры.
При этом оговоримся, что едва ли не большая часть, так называемых, культурных исследований сегодня мало внимания обращает на материальную сторону жизни как один из главных факторов, влияющих на определение смысла, который люди могут придавать явлениям и предметам ежедневной жизни. При этом подразумевается, что настаивать на ключевой роли конкретных материальных факторов в индивидуальном осмыслении мира значит встать на позицию экономического детерминизма.
Чтобы этого избежать, можно постараться объяснить заимствование в случае Содружества институциональных моделей ЕС, упирая на элементы цивилизационного сходства, на принадлежность или причастность всех или, по крайней мере, большей части стран-участниц ЕС к европейской цивилизации и культуре. Неуспех же интеграционного эксперимента в случае с СНГ, в свою очередь, оставаясь в пределах тех же представлений, придется так или иначе отнести за счет того, что Россия и другие ее партнеры по Содружеству все же не совсем «Европа»
Но если события последнего времени и в самом деле дают наблюдателям достаточно веские основания для суждений о том, что происходит тихое умирание СНГ, то при этом масса людей в странах Содружества высказывает сожаления по поводу продолжающегося распада прежних многообразных интенсивных связей в пространстве бывшего СССР. Ощущение таково, что в случае успеха постсоветской региональной интеграции она могла бы получить солидную массовую психологическую поддержку.
Мы можем предположить, что массовая поддержка интеграционных планов не распространяется равномерно. Как видно, есть много людей, у которых, в силу присущего им стиля жизни, особенностей мировоззрения или рода занятий, интеграционные идеи и предложения вызывают бурную реакцию отторжения. Однако, оставаясь в рамках культурно- цивилизационного подхода, трудно найти критерии или приметы, позволяющие четко различать массовых сторонников и противников интеграции и уж тем более определять их соотношение. Такое, в принципе, возможно, только если отдать должное особой культурной значимости социальных и экономических условий жизни людей.
Трудно отрицать, что культурные предпочтения рядовых граждан имеют тенденцию отражаться в их профессиональном статусе, а также меняться до и после перемены такого статуса, что позволяет произвести реконструкцию персонального образа жизни. Таким образом, о ценностных ориентациях определенной социальной группы все же можно до известной меры судить, исходя из ее роли и места в социальной страктуре. Различные политические институты, в свою очередь, обычно поддерживают определенный образ социальной жизни. Политические институты могут быть признаны жизнеспособными или успешными тогда, когда система идей и организационных принципов, на которой они базируются, находится в согласиии с нормами, которые большинство населения в пределах соответствующей территории находит правильными.
В то же время вряд ли есть смысл считать общественные процессы в советском и постсоветском обществах чем-то уникальным, что заведомо исключило бы возможность сравнивать свойственные им тенденции с тенденциями западноевропейского развития. Проблемы, с которыми сталкиваются постсоветские общества и которые находят отражение в постсоветской политике, в известном смысле носят европейский характер, хотя западноевропейцы и страдали от подобных «болезней роста» значительно ранее во времени.

Многие такие проблемы стали результатом болезненной дезинтеграции ранее преобладавших способов европейского (включая российское) существования, связанных с сельской жизнью, и постепенного перехода к городским культурам, которые ныне в целом определяют социальный контекст в обоих рассматриваемых здесь больших регионах. Во Франции и Германии подобная культурная трансформация началась в последней трети ХIХ в., а на территории бывшей Российской империи аналогичные процессы, зародившись в начале ХХ в., в основном, получили развитие в относительно короткий советский период.
Истоки эгалитарных влияний в современных западноевропейских и постсоветских национальных культурах можно усматривать в прежнем сельском социальном «мире», с его коллективистскими и эгалитарными нравами. Конечно, в политике и общественной жизни новых независимых государств как положительные, так и отрицательные черты этого идеального культурного типа просматриваются сегодня ярче, чем в государствах Западной Европы. Если вернуться к терминологии, предложенной К. Джовитом дня описания особенностей позднесоветской культуры, это позволяет судить о некоем неотрадиционном реванше над иерархической советской культурой или о своеобразной мести деревни городу за насильственные методы высокоскоростной урбанизации в советском исполнении.
Нужно, впрочем, обратить внимание и на развитие нескольких различных стадий советской культуры, которая не оставалась неизменной. В начальные годы советской власти политический режим достаточно широко учитывал эгалитарные социальные предпочтения населения, хотя отношения между крестьянской массой и правителями той поры, многие из которых ориентировались на вычитанные из книг идеалы Просвещения, никогда не были бесконфликтными. Позднее Сталин, в соответствии со своими собственными культурными предпочтениями, пошел по пути укрепления иерархо-фаталистических (тоталитарных) политических форм за счет эгалитаризма.
Террор, практиковавшийся против крестьянства, которое представляло собой социальную основу эгалитарного традиционализма в культуре, явился важной частью такого поворота. Цель его руководству должна была видеться в том, чтобы добиться большей эффективности режима перед лицом серьезных внешних угроз и в ожидании неизбежных войн с капиталистическими державами.
После того, как с «отсталой крестьянской массой» в Советском Союзе было в целом покончено, и после смерти Сталина его менее кровожадные преемники, к тому же, сами бывшие выходцами из села, пришли к выводу, что необходимость в терроризировании населения исчерпана и нужно идти на договоренности с внешним миром во избежание войн на будущее. Эгалитаризм, хотя и в измененных и более современных формах (например, в многочисленных произведениях, так называемых, деревенщиков, где воспевались моральные качества людей, живущих традиционной сельской жизнью), вновь вышел на поверхность как влиятельный социокультурный фактор во внутренней жизни, с которым приходилось считаться в политике.
Советский режим получил дальнейшее развитие в направлении иерархо-эгалитарных политических форм, более естественных для него, если учитывать баланс культурных предпочтений среди населения. Но в долговременном плане побочной стороной реабилитации эгалитарной культуры в советском варианте оказалась экономическая стагнация. Она была связана и с тем, что образ жизни и ценностные ориентации работников промышленности и связанных с нею естественнонаучных областей, развитие которых прежде, особенно в 1930-е и в 1960— 1970-е годы, воспринимались как магистральное направление социального прогресса, стали подвергаться негативной переоценке.
В конце 1980-х годов была предпринята попытка повысить конкурентоспособность советской экономики за счет либерализации (индивидуализации) режима. Благоприятный международный климат для внутренней либерализации должна была создать перестройка советского внешнеполитического курса на основах «нового мышления». Но все эти усилия ненамеренно привели к подрыву прежде существовавшего иерархо-эгалитарного баланса и самого политического порядка в стране, который на нем основывался.
Профессионалы и квалифицированные работники промышленно-технической сферы воспринимали существовавшую партийно-номенклатурную систему как тормоз научно-технического прогресса и помеху для продвижения в практику передовой научной мысли. От либеральных изменений в СССР они ожидали реабилитации собственного образа жизни, а потому полностью поддержали курс на политические реформы. Однако на деле либерализация политического режима помогла вскрыть преимущественно эгалитарные заботы большей части советской публики. Представители культуры эгалитаризма предъявили свой счет тоталитарному советскому государству, занимавшемуся подавлением эгалитарных предпочтений и институтов. Представители же выросшего под сенью этого государства слоя технических профессионалов вынуждены были убедиться, что в советском обществе присущие им иерархические (технократические) культурные предпочтения не являются господствующими. После дезинтеграции СССР, когда государство, следуя избранной национальными элитами индивидуалистической логике, перестало оказывать особую поддержку образу жизни «индустриалистов», они оказались вытесненными на обочину новой жизни.
Между тем изучение опыта ЕС показывает, что социальная поддержка, которая нужна интеграционным институтам для того, чтобы их действия признавались легитимными, в существенной мере зависит от совокупной численности в странах Союза людей, занятых, прежде всего, в сферах производства, научно-технического творчества, информационных и телекоммуникационных технологий, то есть людей с высокой квалификацией. Именно их мнение уже традиционно составляет основу массовой поддержки европейских институтов, политика которых, в свою очередь, изначально была ориентирована как раз на преимущественную поддержку иерархических ценностей квалифицированных работников промышленности и ученых-естественников.
Начиная с 1980-х годов, на фоне процессов глобализации в торговых и финансовых отношениях и достижений в сфере научно-технического прогресса не только в Западной Европе, но и во всем развитом мире интенсифицировался процесс «выталкивания» трудоспособного населения из производственной сферы, который, с точки зрения решения проблем безработицы, смягчается, главным образом, за счет заметного расширения сферы обслуживания с рутинным, чаще всего примитивным трудом. Продолжение общей тенденции к снижению относительной численности промышленных работников в Европе, которая сопоставима по масштабу своих потенциальных социокультурных последствий с сокращением численности занятых в сельском хозяйстве в первые послевоенные десятилетия, неизбежно и далее будет усугублять проблему легитимности, с которой сталкиваются в настоящее время институты ЕС. Но существование этих институтов существенно помогает сглаживать резкие социокультурные изменения, способствует в нахождении и утверждении нового цивилизованного образа жизни.
В постсоветском мире, особенно в России, Беларуси, Украине и Казахстане, относительная численность промышленных работников сравнима сегодня с тем, что имеет место в Западной Европе: налицо тенденция к ее сокращению. С точки зрения интересов постсоветских жителей, которые все еще заняты в промышленности и связанных с промышленным производством сферах, исторический опыт ЕС свидетельствует: установление регионального режима интегративного управления, на смену которому затем мог бы придти региональный режим, последовательно воплощающий черты интегративной (консенсусной) выборной политики, способно стать важным подспорьем для выживания «индустриалистов» в качестве транс национальной группы с определенной социальной культурой, причем в постсоветском случае — культурой европеизированной предполагающей заинтересованность в демократических преобразованиях в своей Стране.
Существенно и то, что с советских времен индустриализм стал определяющей Социальной культурной для этнических русских. Как и в Западной Европе, в России эту культуру отличали коллективистские предпочтения. Вотсутствие реальных успехов в деле постсоветской интеграции деиндустриализация будет идти ускоренными темпами, сопровождаясь болезненными социальными Последствиями которым действенные интеграционные региональные институты помогали бы противостоять. При этом потенциальная основа поддержки подобных институтов стремительно размывается.
Сточки зрения политического реализма, дальнейшее усугубление дезинтеграции постсоветского пространства скорее всего будет сопровождаться нарастающей Угрозой дезинтеграции и Российской Федерации, и ряда других Постсоветских государств. Если же судить с когнитивистской точки зрения, особенно существенно то, что в социальной культуре постсоветских обществ в результате дополнительно Поощряемого условиями региональной дезинтеграции отказа от таких ценностей иерархической культуры, как уважение к закону и порядку и стремление к знаниям, В качестве определяющих могут закрепиться Распространенные и сегодня неотрадицио1 черты. Последнее может Сильно осложнить их успешный переход к Постиидустриальному образу жизни.

Литература

Каграмов Ю. Чужое и свое // НовыйМир. 1995, № 6. С.167—188. Клеандров М.И.Разрешение экономических Споров в СНГ/ Уч. пособие. Тюмень, 1997.
Коротченя ИМ.Экономический союз суверенных государств:
стратегия и тактика становления СПб., 1995.
Мвхайленко А. Проблема Снг// СвободнаяМЫСЛЬ 1998. 1 9—12(1478).
Шинкарецкая ГГ.Межпарламентская ассамблея Содружества Независимых Государств на фоне Межпарламентских организаций других интеграционных объединений 1/ государство и право. 1997. № 4.

Глава З.
Интеграция на основе религии:
Организация исламской конференции

Впоследние десятилетия ХХ в. вмеждународных отношениях появился новый феномен — политическая иэкономическая интеграция государств на основе религии. Он стал закономерным результатом роста влияния религии, прежде всего ислама на мировую политику.
Ислам и в наши дни остается мировой религией. Число его приверженцев достигает 1,5 млрд человек, проживая в более, чем шестидесяти государствах. Исламский мир занимает обширную территорию, простираясь от Атлантического побережья Африки до восточной оконечности Азии. Кнему относятся государства, обладающие миллиардами нефтедолларов (Саудовская Аравия, Кувейт, ОАЭ) и беднейшие государства мира, феодально-теократические и конституционные монархии, светские и исламские республики. Водних государствах мусульмане составляют большинство населения, в других — влиятельное меньшинство. Во всех этих странах ислам оказывает серьезное воздействие на внутреннюю и внешнюю политику, особенно в условиях развернувшихся в мире процессов глобализации, сопровождающихся вестернизацией и поисками странами Азии и Африки национальной идентичности, в том числе и в исламе.
Исламские установления выдвигаются в качестве основы не только внутриполитического и социально-экономического развития стран Востока, но и международных отношений, нового, более справедливого мирового порядка, а также экономической и политической интеграции. Не в последнюю очередь это является реакцией исламского мира на крушение биполярной системы международных отношений, доминирование в них государств Запада, прежде всего США,навязывание ими мировому сообществу западных моделей и ценностей.

Теория и историческая практика международных отношений
в мусульманском мире

Висламском богословии и юриспруденции средневековья и нового времени не сложилось разработанной теории международных отношений. Вкачестве норм, регулирующих взаимоотношения между народами, использовались такие коранические установки, как принцип исламского братства, джихад, идеал мусульманской общины-государства — умма. Принцип исламского братства — единства верующих в их отношении к Аллаху, их братства в вере вытекает из догмата о том, что все люди — сыны Адама, первого человека. В Коране прямо говорится, что все мусульмане — братья (сура 49, стих 10). Идеи братства единоверцев закреплялись политической практи кой в ходе арабских завоеваний и распространения ислама на неарабские народы. Чтобы удержать в составе единого Халифата этнически и культурно разнородные группы населения, правители вьдвигали на первый план принцип общности людей на основе единой веры. Население Халифата различалось не по национальной принадлежности, а по вероисповеданию.
Все мусульмане, согласно исламской доктрине, составляли единую религиозную общину-государство — умму. К умме причислялись и те верующие, которые проживали за пределами границ Арабского Халифата. Так, умма стала рассматриваться верующими не только как исламское государство, но и как международное сообщество представителей всех рас и народов, объединяемых общей верой, исламом. Таким образом, исламское братство не признает национальной принадлежности и государственных границ. На этом принципе основываются более поздние теории панисламизма и неопанисламизма.
С принципом исламского братства неразрывно связан и другой важный принцип мусульманской религии — джихад. Джихад понимается как священная война за веру. Мусульманские богословы средневековья делили мир на две части область ислама (дар уль-ислам) и область войны (дар уль-харб). Область ислама включала территории, находившиеся под властью исламских правителей и управляемые по законам шариата, причем не обязательно, чтобы все население исповедовало ислам. К области войны относились территории, население которых (мусульмане и немусульмане) находились под властью «неверных» правителей. Конечной целью ислам считает превращение всего мира в дар уль-ислам. Борьба за этот идеал — джихад — вменялась каждому верующему в священную обязанность. Джихад рассматривается как единственно справедливая война, любые другие войны считаются по исламской доктрине несправедливыми.
Однако историческая практика показала, что эти коранические установки носили в основном декларативный характер и редко соблюдались. Принцип исламского братства не предотвратил распада Арабского Халифата на ряд самостоятельных исламских государств. Мусульманские государства, возглавляемые «правоверными» правителями, вели между собой не менее ожесточенные войны за территориальные приобретения и политический авторитет, чем войны с «неверными», немусульманскими государствами. Концепция джихада приобрела новый смысл в эпоху колонализма, когда мусульманские страны и народы оказались в сильной экономической и политической зависимости от стран запада и перестали выступать в качестве самостоятельных субъектов международных отношений. Колониальное (полуколониальное) угнетение стимулировало обращение исповедовав iих ислам народов к своей религии в поисках идейного знамени для борьбы с угнетателями-иноверцами. В антиколониалной борьбе стал широко использоваться лозунг джихада, который приобрел значение священной войны в защиту родины и религии от колонизаторов. К сплочению в этой борьбе всех социальных прослоек и этнических групп населения призывал принцип мусульманского братства.
Во второй половине ХIХ — начале ХХ в. среди мусульманских народов развернулось политическое движение под знамевем исламского единства панисламизм. Его основоположник — известный реформатор ислама Джемаль ад-Дин аль-Афани, выходец из Афганистана, живший и работавший в 0сманской империи, в начале 1870-х годов впервые высказал смысл о необходимости религиозно-политического союза мусульманских народов в мировой политике. Афгани рассматривал ислам как единую идеологическую платформу, способную сплотить народы для борьбы против колониального гнета.
Считая, что националистические устремления, пробуждавшиеся среди народов колониальных и зависимых стран на рубеже ХХ в., препятствуют объединению мусульман против общего врага — колониализма, Афгани противопоставлял национальному самосознанию и национальной общности религиозную солидарность. «Мусульмане не знают иной истиной национальности, кроме своей религии», — говорил Афгани. Он обращался со своими планами политического союза мусульманских народов к египетскому хедиву, турецкому султану, суданскому махди, иранскому шаху. И хотя идеи панисламизма поддержали многие исламские религиозные и общественно-полигические деятели разных стран и народов, они остались нереализованными. Мусульманские правители стремились использовать панисламские лозунги прежде всего в своих корыстных 4нтересах — для упрочения личной власти в поднятия собственного престижа в мусульманском мире и на международной арене в целом. Пример тому — использование лозунга панисламизма во внутренней и внешней политике правителями Османской империи.
Панисламистское движение подверглось серьезному испытанию во время Первой мировой войны. Султан Османской империи объявил джихад странам Антанты и призвал мусульман всего мира выступить на стороне германского блока. Несмотря на то, что султан был халифом, т.е. религиозным главой всех мусульман-суннитов, его призыв к джихаду не поддержали не только мусульман-сунитов, проживавшие в британской Индии, французской Африке, в Средней Азии, но и мусульмане самой Османской империи, прежде всего, арабское население, которое подняло восстание против турецкого владычества. Завоевание Египтом независимости в 1922 г. вдохновляюще подействовало на другие народы Ближнего Востока и показало, что более надежным знаменем в борьбе за независимость может стать национализм.
После Первой мировой войны панисламистское движение постепенно приходит в упадок. Встранах традиционного распространения ислама большую популярность приобретают националистические течения, также окрашенные в религиозные тона. Но следует подчеркнуть, что мусульманский национализм в разных странах всегда носил панисламистский оттенок и предусматривал тесную связь между мусульманскими нациями всего мира.
С распадом Османской империи, ликвидацией халифата в 1924 г. и превращением Турции в светское государство с особой отчетливостью проявилась нереальность планов объединения мусульманских народов в единое государство. Тем не менее идеологию панисламизма и институт халифата несколько раз пытались реанимировать. Сначала они были взяты на вооружение правителем Хиджаза, который пытался выступить в роли вождя арабского национально-освободительного движения, приняв для этого в 1924 г. титул халифа. После захвата Хиджаза Ибн Саудом халифат” хиджазских правителей был ликвидирован. Ибн Сауд, будучи главой немногочисленной ваххабитской секты ислама, не мог претендовать на титул халифа. Нуждаясь в поддержке мусульманского мира для упрочения своих собственных позиций в борьбе против английского влияния на Ближнем Востоке, он добился своего провозглашения хранителем мусульманских святынь. Это решение было принято на Всемирном исламском конгрессе 1926 г. в Мекке, созванном по инициативе Ибн Сауда. Инспирированный англичанами в том же году в противовес мекканскому Всемирный исламский конгресс в Каире с целью избрания нового халифа окончился безрезультатно. С этого времени вопрос о создании халифата и избрании халифа больше не поднимался.
Однако в качестве альтернативы стала выдвигаться идея создания международного политического союза исламских народов и стран для борьбы против западного засилья. Многие мусульманские идеологи продолжали призывать страны традиционного распространения ислама к объединению в той или иной форме на основе принципа исламской солидарности и созданию региональных союзов мусульманских государств, а также к выступлению с единых позиций в международных организациях. Такие призывы имели целью укрепить позиции освободившихся от колониальной и полуколониальной зависимости развивающихся стран на международной арене, повысить их политический престиж, облегчить защиту их интересов. Ктому же в обстановке «холодной войны», глобального противостояния и идейно-политического противоборства капитализма и социализма Мусульманские страны стремились найти свой путь развития в исламе, ища в нем защиту от зол капитализма и крайностей атеистического коммунизма. Эта новая тенденция получила название неопанисламизма. Однако в отличие от старой панисламистской идеологии она не была направлена на создание единого мирового исламского государства, а имела целью политическую, экономическую, культурную и иную интеграцию исламских стран инародов, которые, сохраняя свои государственные границы и правительства, будут иметь одинаковое законодательство, основанное на принципах мусульманского права, единый образ правления и жизни, базирующийся на установлениях Корана и хадисов. Ихотя достижение экономической и политической интеграции является достаточно отдаленным идеалом для националистически настроенных правящих группировок, тем не менее первый шаг в реализации своих планов они видят в создании международных мусульманских организаций, особенно на государственном межправительственно уровне.

История создания
Организации исламской конференции (ОИК)

После Второй мировой войны на руководящую роль в мире ислама стали претендовать Иран и Пакистан. Арабские идеологи использовали то, что ислам возник среди арабов, Коран ниспослан на арабском языке, что, по их мнению, делает неоспоримой исключительную роль арабов среди мусульман. Пакистанские политические деятели подчеркивали, что их государство является единственным, созданным подлинно на основе религиозной общности. В шахском Иране указывали на то, что Иран является колыбелью восточной культуры, и стремились привлечь на свою сторону неарабские мусульманские народы под флагом противодействия особому положению арабов в мире ислама. Саудовская Аравия обосновывала свои претензии тем, что она объявлена хранительницей мусульманских святынь, Ливийская Арабская Джамахирия заявляла, что она строит у себя подлинно исламское общество и является носительницей исламской веры в ее наиболее чистой, свободной от европейского влияния форме.Планы создания исламского пакта, выдвигавшиеся в конце 1950-х — начале 1960-х годов Саудовской Аравией при поддержке США и имевшие ярко выраженную антисоветскую и антисоциалистическую направленность в условиях «холодной войны» провалились. Большинство стран традиционного распространения ислама (Тунис, Сомали, Турция и др.), стремившиеся сохранить умеренно нейтралистский курс в обстановке раскола мира на два лагеря, отнеслись к этим планам настороженно, хотя в принципе одобрили идею исламской солидарности. Исламские государства, выступавшие с антиимпериалистических позиций (Египет, Сирия, Ирак, Алжир), решительно отказались поддержать инициативу Саудовской Аравии, квалифицировав эти проекты как проимпериалистическую затею.
Арабо-израильская война 1967 г., в которой Израиль был поддержан США, внесла серьезные изменения в обстановку на Ближнем Востоке и в мусульманском мире в целом. Город Иерусалим был оккупирован Израилем, находящиеся в нем мусульманские святыни оказались под контролем израильских властей. Борьба против экспансионистской политики Израиля стала необходимым элементом внешнеполитического курса для тех правительств, которые претендовали на лидерство в мусульманском мире. Саудовская Аравия, провозглашенная хранительницей мусульманских святынь, поставила во главу угла своей внешней политики борьбу против экспансионизма Израиля и освобождение оккупированной части Иерусалима. Это подняло ее престиж в мусульманском мире.
В августе 1969 г. был совершен поджог главной мусульманской святыни Иерусалима, находящейся в оккупированной его части, — мечети Аль-Акса. Это вызвало бурю возмущения среди приверженцев ислама во всем мире. Король Саудовской Аравии пригрозил объявить джихад, если Израиль не освободит мусульманскую часть Иерусалима. На волне антиизраильских и антиимпериалистических настроений Саудовская Аравия сумела осуществить свои планы по созыву исламского совещания на высшем уровне.
В сентябре 1969 г. в Рабате (Марокко) состоялась первая встреча глав государств и правительств 24 мусульманских стран. Основным решением этого совещания было укрепление солидарности стран традиционного распространения ислама перед лицом экспансии Израиля и оказание помощи арабскому народу Палестины, а также освобождение арабской части Иерусалима. На этом совещании было также принято решение о создании Организации исламской конференции (ОИК) — объединения мусульманских государств на основе единой веры.

Организационная структура
Организации исламской конференции

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: