ИЗ АРХИВА П. Б. АКСЕЛЬРОДА 11 глава

Арсений Сицкий.

24 (6 марта) февраля, 10,5 ч. вечера.

- 156 -

4. А. Сицкий — П. Б. Аксельроду

[Канны, 12 апреля 1892 г.]

Добрейший и многоуважаемый г. Аксельрод!

Извините, убедительно прошу Вас, что не тотчас отвечал на второе Ваше доброе письмо[335]. Причины были следующие: 26 марта (7 апреля) мы пришли из Алжира, куда в виде прогулки ходили с владельцем и с Герцогом Мекленбург-Шверинским и его свитой из 3 человек и 2 лакеев. По приходе я имел глупое по службе маленькое приключение, вышедшее благодаря деспотическим выходкам капитана. Вследствие этого приключения я на 27 марта (8 апреля) простоял всю ночь на вахте, ни на минуту не сомкнув глаз. На другой день, 27 м[арта] был на работе, как здоровый, а дождавшись свободного вечера - в 7 часов лег в койку и спал сном убитого. 28 была спевка церковная. Дело в том, что я, как ни увертывался от пения в церкви, а в конце концов таки принужден был сдаться. У жены герцога Мекленбургского, Настасьи Мих[айловны], есть свой поп и дьячок, которые приехали в Канн. В Канне у какого-то богача, Гуренье, женатого на русской, есть в вилле церковь, вот туда-то и собираются сливки вояжирующей русской аристократии и буржуазии молиться Богу о своем благоденствии под пленительным небом альпийских тор.

Ваше письмо до востр[ебования] я не получил. Вероятно, оно ушло обратно. Страшно сожалею. Будьте так добры, если Вы получите свое письмо обратно, перешлите с ответом на это письмо и первое Ваше письмо. Многоуважаемый г. Аксельрод! Вижу, Вы так сильно беспокоитесь за меня, благодарю Вас. Я пока нахожусь [на] яхте же. Результат недавнего нашего возмущения по поводу

- 157 -

условия получился исключительно для самих же бунтарей-поляков, троерассчитались и уехали в Россию. Из трех, впрочем, один с звериной душой остался заграницей. Четвертый, брат младший из троих упомянутых матросов, поддержал компанию брату. Намеревалось наше пресловутое начальство уволить одного матроса Сацинского. Сацинский по своей бесхарактерности и склонности к беспардонному и бессмысленному бунтарству служил слепым орудием старшего брата, из двух Зубрицких, который добивался одной цели - быть артельщиком в продовольствии команды. В более свободное время я подробно выскажу свое мнение о них и вообще о поляках, тем более, мне очень бы хотелось знать Ваше мнение, в чем я прав и в чем ошибаюсь в понятии о поляках. Я теперь не имею времени подробно писать. - Спешу завтра послать это письмо, чтобы (если будете так добры) получить от Вас ответ, ответ сильно меня интересующий и важный.

Я получил письмо от моего друга, Н. Разумова, из Петербурга - студента - я уже писал Вам о нем. По моему сообщению о возможности купить здесь хороших книг, - он, Разумов, просит меня приобрести: Kapital und Arbeit [«Капитал и Труд»] Лассаля на немецком или русском яз[ыке] и Кеннан[а] о Сибири[336]. (О Сибири чье сочинение, не разберу наверное.) 1-й том «Капитала» Маркса и вообще по политической экономии редкие в России сочинения. Эти книги, конечно, я повезу в Россию, а потом перешлю ему, да и сам он это знает, что иначе невозможно. Он просит написать, что я могу добыть, а я пишу Вам, добрейший г. Аксельрод, и прошу Вас покорнейше, будьте так добры, сообщите, можно ли все эти книги достать у Вас и сколько они стоят. Как только раздобудусь деньгами, пришлю. Я думаю, он, Разумов, смешал - «Kapital und Arbeit» не Лассаля, а Маркса. Просмотрел о Лассале г. Плеханова, там нет об этом ни слова.

Прошу убедительно Вас, г. Аксельрод, насчет этих книг. Мне страстно хотелось бы исполнить просьбу моего друга. Еще он пишет и о французских книгах, потому что намерен изучать французский язык.

После праздников Пасхи мы двинемся в Англию, а теперь простоим всю 7-ю неделю поста и минимум 3 дня Пасхи. Поэтому, если Вы, многоуважаемый мой добрый наставник, не откажете, то пришлите ответ на это письмо мое тотчас по получении. На Ваш ответ я успею еще послать Вам письмо об уходе яхты и о пр. и пр. Письма до востребования я никак не ожидал, а ожидал прямо на яхту, потому что писал Вам только о брошюрах, чтобы они были посланы до востр[ебования], а письмо я надеялся получить через комиссионера нашего. А, может быть, перехватил кто-нибудь из наших эфиопов-начальников, - секретарь Кузнецова или доктор. Это было бы очень грустно и досадно.

Будьте здоровы, многоуважаемый г. Аксельрод. Прошу Вас, передайте Вашим друзьям и товарищам мой поклон и пожелание всего хорошего.

С нетерпением жму Вам руку.

В отлучке из Канна мы пробыли около двух недель. Неделю простояли в Алжире и взад и вперед около недели были в дороге.

Уважающий Вас

АрсенийСицкий.

- 158 -

5. А. Сицкий - П. Б. Аксельроду

[Канны, 18 апреля 1892 г.]

Наконец, я могу ответить Вам, многоуважаемый господин Аксельрод. Письмо Ваше получил благополучно 3 (15) апреля, в пятницу поздно вечером, пришедши из церкви. В церковь ходить около 3 в[ерст] приходилось каждый день на этой неделе, по два раза. Прихожу на яхту, обыкновенно, в полном изнеможении и поздно. Хорошо, что заплатили.

Относительно книг поговорю. Я положительно разбит, болен, не чувствую под собой почвы, потому что не вижу, не нахожу средства получить от Вас страстно желаемые книги. До последних дней нам всем, начиная с капитана, было известно, что мы на днях Пасхи снимемся и постепенно будем подвигаться к Англии, заходя в попутные порты. Потом, как снег на голову с крыши свалился, - известие получается в таком роде: «кажется», в Англию не пойдем, а пойдем в Марсель. Владелец отправится в Париж (вероятно, со своей содержанкой, ее дочками и мужем). В Париже отец Кузнецова живет со своей второй женой, франц[уженк]ой и маленьким сыном, которые приглашали его в гости на Пасху. Скверное положение, между прочим, этого Кузнецова с его содержанкой. Все от нее сторонятся, а Кузнецов - почетный гость Мекленбургского и Михаила, называемого князя.

Слухи, будто мы простоим некоторое время в Марселе; приедет наш патрон и тогда отправимся в путешествие по всем большим и красивым портам, а по прошествии месяца пойдем в Россию. Предполагается в конце мая быть в России. Но это только слухи. Капитан, на все наши вопросы, куда адресовать нашу корреспонденцию, сердито махает рукой и, уходя, ворчит: «Я и сам ничего не знаю наверное!» Кузнецов тоже не знает сам наверное, знает наверное одна М-м Б. Но она знает только одно, - если она сегодня пожелает отправиться на яхте «Форос» в Москву, то на следующий же день яхту будут вытаскивать на берег и ставить на колеса. А если завтра М-м Б. пожелает на яхте отправиться открывать полюс, то опять на следующее завтра начнется приготовление к отплытию в Ледовитый океан, и будут хлопотать об оленьих шубах.

Ввиду всего мною сказанного, поневоле заболеешь и будешь метаться, как угорелый, из угла в угол. Да разве мало для меня риска провезти книги в Россию. Разве нужны еще эти препятствия?!! Помогите мне, если можете, получить от

- 159 -

Вас желаемое! Может быть, у Вас в Марселе есть кто-нибудь знакомый. Получить на яхту прямо, после всего случившегося, невозможно. Может быть, я найду какого-нибудь благодетеля в Марселе, на которого можно будет адресовать, хотя сомневаюсь. Но так или иначе, а если мы будем стоять порядочно времени в Марселе, то во что бы то ни стало нужно там получить, если только мы не пойдем в Англию. В Англии это было бы очень удобно. Но «бы»!!? За несколько часов до ухода из Канн я извещу Вас, куда пойдем - скажу.

Сходили мы в Алжир и капитан с 2-мя своими помощниками получили крестики. Вечером в субботу 4 (16) апреля привез сам герцог. Кузнецов, конечно, лучший крестик получил. Боцман медаль серебряную, именную, и на оборотной стороне: «per aspera ad astras» (?!!)[337]. А матросы, кочегары и машинисты по 20 фр. Матросам особенно досталось возить герцога на перворазрядной (вельбот) шлюпке по семи и пяти верст. Матросами князья и княгини очень довольны, потому что почти все бывалые и опытные и довольно рослые. С нами делают все, что хотят: «Песенники наверх!» - «Есть!» И мы поем, дерем глотку, из кожи лезем. - Надо угодить вельможным, развлечь их среди пира, гулянья или прощанья. В Канне ходили в поле за 6 верст плясать казачка и комаринской и петь - «вдоль да по речке-Казанке». Секретарь и доктор страстное имеют поползновение требовать от нас покорности, смирения и, главное, уважения к их особам. Секретарь, - поручик в отставке, бывший секретарь Константинопольского посольства; доктор - поляк. Слишком много между поляками нехороших людей. Доктор наш пользуется особенным расположением Кузн[ецова]. Заведует провизией, уходит и приходит на яхту. Больной кочегар или матрос слезно умоляет часового предупредить, когда явится доктор, или выйдет на палубу и стережет доктора. А если крепко болен, лежит и ждет чудесного исцеления. Придет к нему доктор в два-три дня, - одну минуту постоит, задаст один вопрос и пришлет пилюли. Сейчас лежит [с] ревматизмом кочегар и скоро месяц не может ни ходить, ни сидеть (вот он сейчас возле меня стоит, вылез на стол, - больной на верхней койке лежит, - уже ушел!) Этому больному почти никакой помощи не дается. Мучается он, - жалко смотреть, как начинает он подниматься, и глаза на лоб вылазят от боли.

Однажды вечером часовой пошел поправить фонарь от выходной лестницы. Два-три раза крикнул доктор на берегу, шлюпку чтоб подали. Часовой спешит, - садится доктор и начинает ругать. Часовой, из довольно смелых, вышел из терпения и по-матросски ругнул его и сам начал кричать на него. Случилось [это] после отъезда 4 наших сослуживцев, и потому матрос не пострадал, так как люди нужны, и обращаются с нами осторожно. Нужно дойти до России, а там мы уже будем пересортированы, как огурцы. Думаю, и Вашему покорнейшему слуге не избежать сортировки этой. Мекленбургский герцог похвалил команду «Фороса». Доктор и секретарь поспешили заметить: «Только их наградами избаловали!»

Довольно о «Форосе». Многоуважаемый г. Аксельрод! У меня замерзло описание матросского быта. Может быть, благодаря Вашим трудам и вышло бы

- 160 -

что-н[ибуд]ь, но теперь едва управлюсь с корреспонденцией и читать нужно, много еще не прочитал, а прочитанное обязательно повторить со вниманием. Другу моему я послал первое письмо из Канн до получения Ваших книг, а потому высказал, что намерен совершенствоваться умственно и нравственно, а потом избрать путь для борьбы с существующим злом и порядком или посредством воздействия умственно и нравственно, или посредством самопожертвования, очертя голову. Вот, мой Разумов пишет мне по получении второго письма, где я писал, что читаю Маркса, Энгельса и пр. и пр., что я-де прочитал таких передовых учителей сочинения и не усвоил самого главного, с подавляющей убедительностью сказанного ими (Маркс и пр.) о невозможности второго рода борьбы. Это Вам, многоуважаемый г. Аксельрод, доказательство, как много я подвинулся вперед. Остается только благодарить и благодарить Вас и вообще Ваш кружок! Теперь уже я не напишу ему так, потому что я теперь живу и сознаю, хотя, быть может, не вполне ясно и отчетливо. Но главное-то я прозрел. Вслед за одним письмом от друга, я получил второе и в один день с Вашим письмом. Между прочим, вот, что он пишет: «Один из моих товарищей просит тебя сообщить, не можешь ли ты достать следующие книги: «Сущность соц[иализм]а» Шеффле[338]. «Развитие научного соц[иализ]ма» Энгельса, «Социальная и политическая борьба» господина Плеханова, «Манифест коммун[истической] партии», «Наемный труд и капитал» Маркса. Для себя мой друг просит, зная по моим письмам, что мы пойдем в Англию, достать за целый год «Социал-Демократ», 4 книжки лондонского издания[339]. В одной из них он прочитал господина Плеханова о Чернышевском и остался очень доволен. Дает и мне советы насчет политической экономии и пожелания. Очевидно, у него была та же книжка, что есть у меня, и перечень сказанных выше сочинений, там же взял и цену проставил. Я думаю своему другу подсунуть эти же сочинения взамен «Социал-Демокр[ат]а» и пр., какие только от Вас получу. Для его товарища тоже нужно. С них я денег не возьму, а возьму слово распространять чтение между своими. Третий есть мой товарищ, которому думаю предпослать гостинец. Эх, добрый г. Аксельрод, говорить и строить планы хорошо, да удастся ли? Главное только провезти.

Мой добрый г. Аксельрод, я посылаю Вам 25 (двадцать пять) франков в счет будущих благ от Вас. Удастся мне получить от Вас книги, посчитаете за книги, нет, - пойдут в счет кассы Вашей библиотеки на издание Ваших и товарищей Ваших сочинений.

Что я не слышу о г. Плеханове и о В. Засулич? Здоровы ли они? Передайте, прошу Вас, мое искреннее им почтение и пожелание всего хорошего, пусть они будут здоровы! Мне Ваш кружок предложил прислать книги бесплатно, я посылаю деньги. Я думаю, от души уважаемый господин Аксельрод, Вы не обидитесь. Ведь я искренно делаю все по отношению к Вам и Вашим друзьям. Я желаю хоть чем-нибудь быть Вам полезным. Другие платят и жертвуют, отчего же мне нельзя!.. По крайней мере, я сердечно рад, что могу теперь послать Вам из моих трудовых грошей.

- 161 -

Спешу на почту отправить. Благодарю за пожелания! Буду писать, когда и куда будем сниматься. Уже получилось известие, что завтра не пойдем, простоим 2-3 дня. Да притом же нужно обед прощальный дать князьям.

Привет, поклон и все добрые пожелания шлю Вам, дорогой г. Аксельрод! Будьте здоровы! Взаимно с искренним почтением пожимаю Вам руку

Сицкий Арсений.

6. А. Сицкий - П. Б. Аксельроду

[Марсель, 27 апреля 1892 г.]

Многоуважаемый г. Аксельрод!

Мы сегодня - 15 (27) апреля - пришли в Марсель утром, потому что только вчера вечером снялись с рейда из Канна[340]. Взяли с собой семейство Б. С князьями и княгинями разошлись тихо, без особенных балов и обедов. Только сходили в Ниццу, - отдали визит Лихтенбергскому, а на другой день (среди Пасхи) он к Кузнецову пришел своей яхтой.

Теперь о книгах. Как мне получить от Вас книги?!! По всей вероятности, у Вас никого нет в Марселе из Ваших друзей, товарищей или просто какого-нибудь знакомого - честного человека. У меня тем менее, может быть, возможность иметь знакомых в Марселе - чужом большом городе. А как же прислать книги по другому адресу, не на яхту? На кого? Кто может получить мои книги? Никто! А если на яхту адресовать, и вдруг узнает наше начальство, что тогда?!! Все пропало! Но что же делать? Книги надо получить мне от Вас. Если получу, тогда будет другой вопрос, - провезти их благополучно в Россию.Но в этом случае мне ничего не остается, как рисковать; могут быть препятствия, может представиться тысяча случаев попасться в руки хранителей деспотизма, но я постараюсь быть готовым. Да и не так же страшен черт, как его малюют. Есть полная возможность и надежда провезти благополучно без особых приключений. Я теперь пришел к такому решению. - Дня через два или три наш патрон со всем своим кодлом уедет в Париж. С ним уедет и секретарь, который по своей обязанности шныряет по почте и телеграфу. Авось, уедет и доктор, останется одна судовая администрация. Тогда некому будет ходить на почту, авось, один из наших, молодой матрос - за неимением здесь комиссионера - будет продолжать ходить на почту за корреспонденцией яхтинской, всей. А я не про-авоськаюсь?! Но если не так, то остается только Вам предупредить меня письмом

- 162 -

о высылке книг на мое имя, тогда я вечерком выскочу и спрошу свои книги. Нет, - на другой день опять приду. Мой дорогой господин Аксельрод, может быть, у Вас есть за истекший год журнал «Соц[иал]-Дем[ократ]» лондонского издания[341], в таком случае, пожалуйста, вышлите вместе с Вашими книгами. (Между прочим), все книги будут уплочены по их стоимости впоследствии. Покорнейше прошу Вас, добрейший господин Аксельрод, вышлите мне по 3 экземпляра сочинений Вашего кружка (но если их очень много, признаюсь, к крайнему моему сожалению, по разным уважительным причинам уже больше месяца, как не читаю имеющиеся у меня Ваши книги, а потому наверное и не знаю, как велико количество Ваших книг). Пожалуйста, если можно, пришлите все Вашего кружка сочинения или переводные.

Если бы было возможно переслать мне книги на имя какого-нибудь постороннего господина, то это было бы очень хорошо. Я просто пошел бы, взял их, положил в чемодан и принес на яхту. Но что было, то видели, а что будет, то увидим! Авось!!?...

Простоим мы здесь не менее месяца. - Предполагают всю яхту вновь выкрасить, вычистить, чтобы в Россию прийти чистой-блестящей. Вероятно, проплаваем после марсельской стоянки некоторое время в Европе (в Испании, Италии и Франции) и в июне двинемся в Россию. Но тогда увидим.

Доктор и секретарь - поляки. Они частенько вслух высказывают на палубе капитану и старшему помощнику недовольство палубной командой. Одному матросу - несмелому, разбитому меркуриальным лечением, - секретарь при встрече на берегу в Алжире имел пошлость и глупость заметить: «Вы, Рокачевский, совсем невежа». - «Как, в чем?» спрашивает последний. «А почему Вы не кланяетесь при встрече со мной?» ничуть не краснея, замечает секретарь Любовский. Рокачевский согласился, что, де, я действительно, может быть, невежа, и пошел себе. Другой раз, на Пасхе, секретарь ехал на извозчике и, разговаривая с ехавшим с ним матросом, осуждал и смеялся над некоторыми матросами (ехали они извиняться перед священником в том, что приглашенный священник, в первый день Пасхи к Кузнецову на обед пришед[ши], получил от швейцара гостиницы ответ, что Кузнецов десять минут как выехал куда-то. Матрос секретарю был проводником в поисках священника в гостинице). Этот матрос позволил себе смеяться. Секретарь в этот же день пожаловался старшему помощнику, что такой-то матрос не умеет себя держать, - дерзок, неучтив и невежлив. Наш Костюрин делает означенному матросу выговор и, между прочим, замечает: «Только один Ященко умеет себя держать и обращаться с начальством», Ященко хохол, верующий во всех святых, снимает шапку и чуть не крестится при входе в пустой салон яхты, а при встрече с начальством жмется, тянется и говорит с ним таким кротким и покорным голоском, как запуганный ученик отвечает строгому учителю.

Доктор капитану указывает пальцем на матроса, который перевозил днем на шлюпке всех и всякого, кому нужно на яхту или с яхты. «Смотрите, - это у Вас позволяется?» А матрос тот сидел на шлюпке и курил алжирскую сигару. Другой раз секретарь жалуется, что команда, идя на берег, надевает хорошие костюмы,

- 163 -

и ее нельзя узнать, кто они такие. В таких случаях я смеюсь от души. Ничего больше и не остается.

Желаю господину Плеханову и г. Вере Засулич и всем Вашим друзьям от души всего хорошего и быть здоровым. С нетерпением, милостивый и уважаемый господин Аксельрод, жду от Вас ответа. Будьте здоровы! С искренним чувством уважения пожимаю Вам крепко руку. Получили ли Вы мое письмо с почтовым чеком на 25 франков?

Ночь 15 апреля. А р с е н и й С и ц к и й.

7. А. Сицкий - П. Б. Аксельроду

[Марсель, 2 мая 1892 г.]

Добрый господин Аксельрод!

Письмо Ваше получил[342] и так рассудил: я еще никакой пользы (или вреда для богатых) не принес и, кажется, мне нечего бояться нашего начальства. Они молчат все. - Чтение запрещенных книг не новость между моряками (хотя раньше читались такие, которые не отличались основательностью и вообще не имели под собой точки опоры). Наши паразиты с тем же презрением в неведении продолжают смотреть на эти книги. Второй помощник капитана ко мне отчасти расположен, - служил с ним в «Р[усском] 0[бществе] Пароходства и Т[орговли]» на трех пароходах и чрез него поступил на яхту. Если опасаться кого, то некоторых скотоподобных кочерагов и матросов-пьяниц. Они скорее в рассказах в кабаке могут влопать. Но с этой стороны я постараюсь их расположить к себе или просто вести себя скромно и молчать. Письмо Ваше думаю отнести по адресу[343], но отнести придется с переводчиком. Этот переводчик - француз, мальчиком плавал в добровольном флоте на старой погибшей «Москве». Он приходил к нам и так горячо высказывался в интересах рабочего класса, что я решился ему довериться, и он охотно дал согласие и тоном, не допускающим никаких опасений и сомнений, уверил, что будет молчать. Мы должны быть готовы к 1-у мая по нашему календарю, Ну, два-три дня еще простоим, но приказ патрона к 1 мая. Итак, я боюсь, чтоб не опоздать с книгами. Вот адрес этого француза. Он работает на какой то фабрике, женат, жив отец, мать и пр.

Marseille, Mr. Lairand, Boulevard de Paris, № 87.

Вчера, 1-го мая, он дал мне этот адрес, причем я не разберу Lei или Lai, я потому прилагаю оригинал адреса. Не было времени хорошо расспросить, - стоял на вахте. Нас вчера никого не выпускали на берег по просьбе консула (известнейший между моряками за подлеца первоклассного), на яхту тоже никого не пускали. Был город сильно возбужден, много было войска, ожидали взрыв чрез какое-то

- 164 -

письмо. Все обошлось тихо, говорят, рабочие ходили гулять в поле. Я нахожу не лишним все-таки отнести Ваше «письмецо», так как не думаю, чтобы адресат его вздумал мне повредить. А впрочем, я еще подумаю день, сегодня и завтра. Дело в том, что или довериться моему адресату или Вашему, не знаю, кому надежнее. Но в Марселе оставаться немыслимо, у меня ни копейки нет за душой. Здесь «пройдохи» матросы голодают и не находят работы - наши русские.

Мне кажется, что если мой адресат способен проболтаться, то проболтается, если и не получит мои книги на свой адрес, потому что знает уже, в чем дело. Поэтому, так или иначе, - одно и то-же. А потому, присылайте на его имя. Его имя Александр. Сейчас на работу. Прощайте, будьте здоровы, благодарю Вас, но прошу, менее беспокойтесь за меня, - я спокоен, относительно. Вашу руку с чувством признательности обязанный пожимаю.

Арсений Сицкий.

Обед, 20 (2 мая) апреля 1892 г.

8. А. Сицкий - П. Б. Аксельроду

[Марсель, 2 мая 1892 г.]

Будьте здоровы, господин Аксельрод! Сегодня послал Вам ответ на Ваше письмо, а вечером пишу другое. Прежде всего о том, что болит. Да, господин Аксельрод, я таки прихожу к тому заключению, - лучше, если Вы пошлете книги по моему адресу. Этот человек-рабочий знакомства ведет с нашими. Предположить его болтливым, - узнает кто-н[ибудь] из наших, в таком случае я буду видеть того постоянно, кого должен опасаться, - постараюсь себя обезопасить, - упросить, умолить держать свой рот закрытым матроса или кочегара. Но судя по его физиономии, его словам в интересах французских рабочих, так же и по тому, как он плавал в детстве между матросами русскими, ужели он вздумает или хватит у него совести рассказывать об этом кому-н[ибудь] из наших, зная, что я могу жестоко пострадать чрез это?!! Кстати: мы не долго будем стоять, в первых числах мая уйдем и, вероятно, с семейством Б., так что посетить г. Лайру[344] придется не долго, а Вас прошу покорнейше прислать книги к 1-му мая[345]. Зачем Вы, добрейший господин Аксельрод, так тревожитесь и беспокоитесь за меня? Уж не вините ли Вы себя в том, что на

- 165 -

яхте все знают, что читаю я Ваши книги; или не вините ли уже Вы себя, что поощряли меня в изучении политической экономии?!! Мой друг[346] пишет, что рад сердечно за меня, так как я променял Толстого на политическую экономию, которая, по его мнению (конечно, я и без его мнения пришел здесь во Франции к тому же убеждению), - истинный руководитель в общественной деятельности на пользу других. Мне порой приходится испытывать довольно странное чувство: является какая-то затаенная, где-то там, внутри, глубоко во мне, жажда страданий, при этом с логической последовательностью доказывается, что пострадать, умереть далее или постепенно иссякнуть в тюрьме душой за правое, святое дело - можно и должно и своего рода есть счастие и наслаждение, высшее, неземное. И не для славы, думаешь себе, можно и должно вынести адские пытки, но просто, чтобы на твоей крови и костях прочнее, идеальнее, если можно так выразиться, и выше выросло здание братства и свободы, прежде всего, и равенства. Пусть я умру, рассуждаю, но после меня, не сегодня - завтра, по моим костям пройдут другие и дойдут до новой зари, изможденный от непосильного труда труженик вздохнет свободно и скажет: «Теперь я не боюсь за завтрашний день, семья моя не будет голодная и холодная, - я обеспечен!» Но, уверяю Вас, добрый многоуважаемый господин Аксельрод, я верю в себя, и мне ни малейшего предчувствия не является, что я могу пострадать. Я просто как-то уверен, убежден, - все обойдется благополучно, и даже надеюсь пойти на яхте и на следующую зиму и тогда, быть может, снова буду иметь с Вами переписку и читать Ваши книги. Да, нет! ведь Вы посудите - не глупо ли было бы и чересчур непоследовательно со стороны моей звезды, если бы она вздумала померкнуть ни с того, ни с сего. Ведь я еще не все прочитал те книги, что у меня есть. Главное, лишь бы мне удалось книги провести до России, чтобы поменьше знали из наших об этом, и чтобы счастливо отделаться от таможни, а там я разошлю книги скоро и имеющие у меня остаться будут скрыты. Уже потому не решится никто из наших панков доносить на меня полиции, что они отлично знают, - нам очень много известно читающих и имеющих женевские книги помощников и капитанов. Я даже говорил во время оно нашему Костюрину, когда он забрал мои книги. Выдавая меня, они поопасаются за своих товарищей, знакомых, покровителей и протекторов, я думаю. Вот, если дознаются, что я получил и везу много книг, тогда они выкинут за борт их, а меня на берег в России. На-счет сортировки нас самих положительно данных нет никаких, при том многие останутся сами, а потому не особенно удобно будет еще и рассчитывать, для самолюбия и чести Кузнецова не удобно будет. Притом же теперь все тихо и смирно: ни против боцмана, ни против начальства никто не возмущается, хотя доктор и секретарь и косятся, но это потому, что не кланяются им при встрече. Я, напр[имер], кажется должен бы быть маленьким и кланяться им в пояс, чтобы до прихода в Россию расположить их к себе, но что будешь делать, когда только подумаешь, «нужно поклониться», а внутреннее мое «я» говорит категорически: «Лучше я позволю тебе разбить свою голову, чем оказывать знаки почтения тому, который не заслуживает звания человека». Вот разве наделает что-нибудь серьезное то письмо, посланное Вами до востребования, если только оно,

- 166 -

действительно, перехвачено было секретарем, в чем я, впрочем, не уверен, - он между своими что-н[ибудь] да сказал бы об этом, и я стороной узнал бы об этом, но письмо это просто кануло в воду.

Разве еще нужно опасаться тех четверых матросов, что уехали в Россию, но это всего менее основательно. - Жизнь трудовая не даст им серьезно задуматься о постороннем, - сделать подлость человеку, который не сделал им зла никакого. Да, нет же, господин Аксельрод, я положительно не боюсь ехать в Россию. Здесь наши матросы не видят ничего серьезного, что я читаю книги загранич[ные] и бесцензурные.

Я был рад вчера, - у нас тоже происходили разговоры о рабочих часах и плате и о кассе рабочих. Теперь, слава богу, и наши понимают, что рабочим во Франции, сравнительно лучше живется, чем нашим русским. Вот придем в Россию b там порасскажут своим знакомым, и «это будет хорошо!», думаю я.

Теперь пора мне и пооткровенничать с Вами, дорогой господин Аксельрод. Быть может, и не придется больше иметь честь и счастие с Вами переписываться, главное, быть может, не удастся снова на яхте гулять во Франции, откуда так свободно вести переписку. Посему покорнейше прошу Вас, не забудьте меня; быть опять может, придется через несколько лет снова иметь счастие с Вами беседовать. А я, с своей стороны, отовсюду буду посылать Вам горячие пожелания всякого добра, прежде всего, быть здоровым и так же славно работать на пользу русского народа и сердечно искренно благодарить Вас. Передайте же и господину Плеханову и г. В. Засулич и всем Вашим друзьям единомышленникам, покорнейше прошу Вас, передайте им мой глубокий поклон. «Вас, г. Плеханов, я знаю только по Вашим сочинениям и переводам и от души благодарю Вас; будьте здоровы, многоуважаемый господин Плеханов! Будьте здоровы, г. В. Засулич! От души желаю Вам обоим всех благ и всякого добра. Я надеюсь, еще снова буду иметь счастие читать и учиться из сочинений Вашего кружка. Лишь бы только благополучно проскользнуть в Россию с книгами, что имею получить от господина Аксельрода, а там снова можно надеяться на получение Ваших сочинений. Читая Ваши сочинения, я чувствую себя человеком, - невольно закрадывается в душу луч надежды на светлое будущее; невольно самому хочется жить и бороться за освобождение народа русского от невыносимого гнета. Теперь, представляя себе возврат в Россию, мороз проходит по телу при представлении того деспотизма, что царит по всей России, и задаешь себе тогда страшный вопрос: да неужели не поймут наши правители, насколько они подлы и низки, ужели не поймут, что придет же конец их господству, и не лучше ли им заблаговременно, если не отказаться, то хоть исправиться, чтобы тем сколько-нибудь облегчить тяжелую жизнь народа и чтобы не дожить в противном случае, [до того дня] когда сила вырвет у них все, что они имеют и чем гордятся, как люди над скотами? и этот вопрос вызывает во мне только тяжелый вздох в ответ. С искренним чувством жму Вам всем крепко руки и от души желаю всего хорошего!»

Мое почтение, искреннее пожелание всего хорошего и быть здоровым, передайте, прошу Вас, господин Аксельрод, господину Левкову. Я особенно благо-

- 167 -

дарю его, - ведь благодаря ему я имел счастие познакомиться с Вами и столько получить сочувственных писем от Вас!

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: