Сделай Сам Свою Работу на 5

ИЗ АРХИВА П. Б. АКСЕЛЬРОДА 5 глава





Три дня тому назад я в первый раз прочел ее, и знаешь, что сделал? - Я написал тотчас же письмо Др[агоманову], в котором, упоминая, конечно, что с тем то и с тем не согласен, говорю, что пишу, чтобы поблагодарить его от души за статью, крепко пожать ему за нее руку. Когда будешь в Женеве, зайди к нему и можешь прочесть это письмо. И теперь, именно теперь больше, чем когда-нибудь, я готов повторить эти слова. Есть в ней несогласия. Но неужели ты не чувствовал, читая ее, сколько в ней жгучей, беспощадной правды! Неужели ты не чувствовал, что она внушена не личным раздражением, не желанием уронить кого-нибудь, а горячей любовью к известным идеям, которые и мы сами признаем, жаждой блага той самой партии, на которую он нападает. Разве не правда то, что он насчет централизма говорит? А ведь это

 

- 68 -

центр тяжести его статьи. Эта правда выражена резко и сурово. Но ведь даже цари прощают, за правду, за желание добра им, грубости.

Вы (или ты - не знаю) хотите, стало быть, чтобы Комитету[139] ничего не смели сказать, кроме дифирамбов. Ну так чему же удивляетесь потом, если этот же Комитет Вас же будет третировать так, как тебя в своем письме. - Это дорожка очень гладкая: если за несогласие и за критику размеров можно «обидеться» и задать человеку встрепку (по мере сил обидевшегося, конечно), то Комитет может также строго отнестись и к мелкому погрешению, как твое, заключающееся, в сущности, только в том, что ты похвалил его, да не с той стороны. Это уж дело меры. Принцип абсолютно один и тот же. Только отвергнув самый принцип и заменив встрепку возражением, можно гарантировать себя самого от встрясок. Вы же отбиваетесь от Комитета за щелчки, тебе нанесенные[140], и сами тоже делаете относительно Драгоманова.



Знаю, конечно, что ты Комит[ету] ничего, кроме сладостей, не преподносил, а Др[агоманов] поднес очень горькую пилюлю. Но как ты, так и Др[агоманов] пользов[ались] правом высказывать мысли, взгляды, воззрения. Вы находите Драгомановские взгляды вредными для партии. Ну что ж вам мешает их опровергать. А то ведь и А[лександр] III скажет, что он находит взгляды соц[иалистов] вредными, и потому находит нужным рты зажимать мерами, у него в распоряжении находящимися. Свобода слова именно и заключается в том, чтоб неприятные вещи для господствующих воззрений можно было говорить.



Очень тороплюсь и пишу бессвязно. Но это не беда. Ты поймешь. Поэтому резюмирую:

Ввиду страшно быстро развивающегося централизма необходимо употреб[ить] все силы на сохранение и защиту своб[оды] мысли и критики.

Эта обязанность лежит на нас, заграничных, п[отому] ч[то] мы имеем в своем распоряжении и свободные станки, которых не имеют русские, а также перья и досуг для писания и для подготовки себя к писанию более основательному, чем русские. Другими словами, мы обладаем мыслью и орудиями ее выражения.

Защита своб[оды] мысли возможна лишь действительным практиковавшим ее.

Она действительна только тогда, когда самые крайние проявления имеют право гражданства.

Нападая на последние, мы сами отрицаем для самих себя право критики умеренной.

Поэтому, мы, самым положением своим поставленные в необход[имость] защищ[ать] это последнее убежище свободы и равенства и единств[енный] оплот против централизма, должны всеми силами защищать друг друга, когда дело касается этого права, и не допускать в области чистой мысли ничего, кроме возражений.

Ты своим «протестом» повредил самым жестоким образом и этому делу защиты своб[оды] мысли и нам всем.

Поэтому, если еще не поздно, ты обязан поправить дело, взять назад свой протест и послать вместо него возражение Драгоманову и снова начать там ра-

 

- 69 -

ботать, как ни в чем не бывало. Последнее - логическое последствие твоего отказа от протеста. Знаю, что это неприятно твоему самолюбию, и уверяю тебя, что теперь-то я вовсе не хлопочу о твоих хлебных делах. Это необходимо п[отому], ч[то] иначе ты, значит, только переменил форму протеста. Протестовал выходом, а не заявлением. Но факт протеста против мысли и мнения остается. И этот факт - говорю без преувеличения - должен отразиться самым скверным образом на деле именно потому, что его сделал ты, ими же изруганный и оскорбленный так, что, скажу тебе откровенно, решительно не понимаю, как ты мог им письменно отвечать[141]. Я бы лично отвечал печатью на статью, либо вовсе не отвечал, п[отому] ч[то] на письмо отвечать нельзя было.



Пойми, что таким Huldigung [извинениями] они должны развратиться в конец и укрепиться в своем браминском самообоготворении. Можно восхищаться ими и преклоняться даже перед их подвигами, и я это делаю от всей души. Но требовать, чтобы про них не смели дурно думать или, если не думать, то говорить, ведь это не товарищеское восхищение, а какое то верноподданничество, какой-то разврат мысли, что-то отвратительное до последней степени, будучи перенесено в революционный мир. Не хочу сказать, что теперь и у тебя это так. Но утверждаю, и ты сам должен согласиться с этим, что это ведет к этому.

Поэтому, ты обязан написать в редакцию «Вольного Слова», что раздумал, посоветовался с товарищами и решил, что для твоей же партии выгоднее вместо протеста представить возражения. Поэтому просишь не печатать протеста и пришлешь им возражение, и от того, напечатают ли они его или нет, зависит [для] тебя возможность продолжать сотрудничество.

Вот, что ты должен сделать, и при том как можно скорее, п[отому] ч[то] я задержал телеграммой печат[ание] его лишь на неделю.

Если ты не согласен со мной, то попрошу тебя, во избеж[ание] недоумения, написать Драгом[анову], что ты остаешься при намерении протестовать[142].

Но только тогда ты должен помнить, что как бы тебя потом они ни изругали, ты можешь только повторять: Tu l’as voulu, Georges Dandin, tu l'as voulu![143].

Ну, а пока обнимаю тебя и ужасно буду жалеть, если окажется, что бучу я поднял понапрасну, и что уже поздно. К сожалению, только третьего дня, говорю, прочел Драгомановскую статью.

Прошу тебя, голубчик, мое письмо к Комитету по прочтении немедленно отправить Вере и Ж[еньке] через Жоржа[144], п[отому] ч[то] за ними что-то следят, так, м[ожет] б[ыть], они уже уехали[145]. Хорошо бы заказным. Отправь им также, пожалуйста, и это письмо. Оно очень бестолково написано, но мне некогда писать другого, а нужно же им выяснить.

Ну, до свид[анья].

Мне отвечай по след[ующему] адресу:

All’Egregio Sig. Emilio Quadrio

Via Maravigli, 10, Milano.

Сбоку на конверте per Sig. Greig.
Поцелуй от меня Надю[146]. С.

 

- 70 – 73 -

2. С. M. Кравчинский - П. Б. Аксельроду

[Милан, мая 1832 г.]

Милый Пинхус!

Тысячу раз прошу извинения за свое долгое неотвечание. Да и теперь я не отвечаю, а так, на ходу, хочу бросить два слова. Мне хотелось ответить тебе пространно и обстоятельно, но тут как раз телеграммой получил от Станюковича[147] (из «Дела») чрезвычайно спешный заказ. Так как у меня всегда срочные работы накопляются именно к первым числам месяца, то от совокупности получилось то, что абсолютно дохнуть некогда - тем более, что и книжка[148], чтоб ее нелегкая побрала, тоже корректировалась эти же дни. Ну вот, я и не мог ответить ни тебе, ни кларанским философам[149], от которых получил «коллективное» письмо, писанное Верой и «презлое», как она сама его Анке[150] характеризует, хотя по-моему оно совсем ничего себе: письмо, как письмо. Только очень уж «сурьезное». Все, конечно, за мою Драгомановскую ересь.

Я абсолютно остаюсь при всех своих прежних воззрениях и разовью это подробно, как только освобожусь немного[151]. Теперь хочу только сказать тебе, что с твоей мотивировкой прекращения работы в «В[ольном] С [лове]» совершенно согласен. Я, признаться, подумал в первую минуту, что ты хотел середину выбрать по русской пословице: грех пополам. Каюсь. Раз тебе вообще неприятно и раньше было, конечно, хорошо сделал!

Никогда мне и в голову не приходило обвинять тебя в том, будто ты хотел загладить свою вину пред нрвлц [народовольцами]. Я говорил только, что это будет иметь такой вид, - что совсем другое дело. Вероятно, второпях я плохо выразился.

В заключение радуюсь не меньше твоего, что мы совершенно сошлись по вопросу о централизме. Из-за этого еще много копий сломать нам придется.

Ну, до свидания. Уже третий час, а завтра вставать в 6 часов. Прощай. Пиши.

Пинхус, читал ли ты брошюру Черкезова? Если нет, прочти непременно. Там в конце есть место, где он делает темные намеки на мошенническое сокрытие и снятие копии с коллект[ивного] письма, посланного тобою из Питера (программа «3[емли] и В[оли]» и т. д.[152])

Вопрос в том, посылал ли ты это только одним чернопередельцам и Жуков[скому][153] или тоже и Драгоманову. Если последнее, как думаю, то он имел полное право снять для памяти и копию (о котор[ой] сам же он сообщил черноп[ередельцам] и котор[ую] тотчас же отдал, чего, если письмо было предн[азначено] для прочтения и ему, имел право не делать). Если это так, то ты обязан, как честный человек, опровергнуть такое гнусное обвинение, хотя бы оно относилось к твоему злейшему врагу, и ты один это можешь сделать, п[отому] ч[то] ты же и посылал всю эту «мегиле» [послание] и знаешь, кому что предназначалось[154].

Ну, до след[ующего] раза. Целую Надю.

 

- 74, 75 -

3. С. M. Кравчинский - П. Б. Аксельроду

[Милан, 1883 г.?]

Милый Пинхус!

Получил от Веры клочок твоего письма[155]. Ты напрасно не написал мне прямо: в тысячу раз проще и скорее. Ведь у тебя есть же мой адрес. Если потерял, то повторяю: All Egregio Sig. Emilio Quadrio, Via Maravigli 10 (per Sig. Greig), Milano. Это адрес мой постоянный. Так напиши же, пожалуйста, немедленно, так как из отрезанного клочка я не все понял или, лучше, оч[ень] мало, почти ничего не понял:

1) Кто этот Бернштейн[156]: сам ли издатель или только издателеискатель?

2) Если он сам издатель, то сколько он может заплатить за издание, п[отому] ч[то] даром я ни за что не издамся - и не могу, п[отому] ч[то] книжка[157] стоила мне 2,5 - 3 месяцев труда, а получил за нее всего 300 фр. от Тревеса да 200 от Пунгала[158]. Кроме того, скажу тебе по правде, при теперешних книжных порядках, издаваться даром значит либо быть Емелюшкой-дурачком, либо признать, что вещь ничего не стоит. Ну, да все равно. По всем соображениям, я хочу получить за свою книгу деньги и при том, чем больше, тем лучше. Конечно, жильничать не буду, но дарить того, что можно получить, тоже не могу и не хочу.

Итак:

3) Сколько он предлагает, и каковы условия продажи: т. е., для одной Швейцарии ли, или для всех немецких государств: Германии и Австрии, и полное ли право или только за одно издание, как у меня, напр[имер], договорено с Тревесом и, кажется, будет с французом Dantu[159]. Все это нужно знать ясно, ибо все это имеет свое нумерическое выражение. За Швейцарию я удовольствуюсь чистыми пустяками. За все страны немецкого языка, конечно, нужно больше. С своей стороны, скажу, что как в том, так и в другом случае желал бы поканчивать за все издания разом, т. е. продать в полную собственность, а не за одно только первое издание.

Так вот, милый, ты это все узнай - если не знаешь - и напиши.

Если же он издателеискатель, то, конечно, я буду очень благодарен, если он кого-нибудь мне найдет, где бы то ни было, и если он не свой человек, а коммерсант, то предлагаю ему даже, как и следует, коммисионерский процент в 25%. (У меня с одним аферистом такой точно договор, хоть он мне и приятель: только социалисты имеют право работать даром).

Право перевода на все языки в моем безусловном распоряжении. В случае соглашения в условиях, я посылаю тебе, или кому напишешь, два документика: один бланковое заявление от издателя Тревеса, что право перевода за автором Stepniak'oм [Степняком]. Другое письмо личное мое, в котором заявление о передаче на таких то условиях такому то.

Condicio sine qua non [непременное условие] деньги тотчас же, ибо нужны, очень нужны.

 

- 76 -

Ну, до свиданья. Некогда очень. Кланяйся Соне[160] и Наде.

Ах да! Предисловия Лавровского[161], по-моему, трогать невозможно. (Но ты напиши, что Бернштейн советовал изменить. Это мне так - любопытно. Кое-какие весьма незначительные изменения я сделал бы в тексте и приложил бы к биографии Перовской ее письмо к матери из брошюрки[162]. Из-за каждого слова приходилось с ним [П. Лавровым] дебаты вести. Я хотел, нап[ример], выбросить на XII странице несколько не совсем умеренных комплиментов моей особе, как совершенно излишних, потому что дело идет не о моей особе, а о моей книжке, и, кажется, уж это-то я имел право сделать больше, чем что другое. Но он обиделся и сказал, что я превысил свои права. Ну, понимаешь, что какие-нибудь изменения в «корпусе», в сущности, потребовали бы целых месяцев переписки, на которую ни времени, ни охоты у меня нет. Да и вздор ведь это. От трех лишних слов предисловия книжке не убудет и не прибудет. Значит, нужно помириться и оставить tel quel [как есть].

Ну, до свиданья. И так, напиши поскорей. Понимаешь, конечно, что я рад-радешенек издаться, но нужно все с расчетцем. Во избежание лишней переписки, вот еще что прибавляю: комбинация Швейцария и Швейцария с Германией мне была бы удобнее, чем с всеми, тремя (т. е., с Австрией), так как в последней у меня ведутся переговоры с одним издателем. Впроч[ем], ничего не решено, и это не безусловно.

Ну вот и все. Так, пожалуйста, ответь немедленно.

Приписываю еще два слова, чтобы разом ответить - еще на одну возможную комбинацию. Может статься, что этот Бернштейн не издатель и не издателеискатель, а социал-демократ, и книжку мою хотят издать социал-демократы. Может быть, даже с благотворительной целью. Во всяком случае, с целью пропаганды в единственной соответствующей для этого среде. Ну, так могу только сказать, что в таком случае мне издаться будет еще приятнее, но опять даром не могу: это значило бы обращать себя в водовозную клячу для революции, в переводчика по профессии - что мало чем от клячи отличается. Ну, а я думаю, что могу послужить революции чем-нибудь большим, чем сотней-другой франков - хотя бы написанием нескольких книжек для той же пропаганды заграницей, как намерен, лишь только мои дела финансовые поправятся.

И потому положение относительно платы остается в безусловной силе. Но я бы предложил тогда такую комбинацию: чтоб мне уплатили вперед, в счет будущего, небольшую сумму, например, 200-300 франков, и назначили затем известный процент с каждого распроданного экземпляра. Конечно, все это по-божески. Начну получать только с того времени, когда заполнится выданная мне вперед сумма. Без суммы вперед не могу - продамся за грош первому буржуа, п[отому] ч[то] нужны деньги до зарезу, так не знаю, напр[имер], даже, чем Фанни[163] из Парижа воротить, куда она уехала на болезнь Зины[164].

По одному месту твоего клочка, где [...[165])] речи, догадываюсь, что мое предположение на счет социал-демократизма моих будущ[их] издателей вернее других. - Да и какой другой к тебе бы, Пинхусу, полез?

 

- 77 -

Так если можешь, устрой. Буду очень благодарен. Это было бы прекрасно еще потому, что они могли бы одновременно перевести ее на английский для Америки[166], где у них связи обширные. Это нужно сделать именно теперь, пока не появилось перевода на французском, п[отому] ч[то] лишь только появится - американцы сейчас переведут и ничего не заплатят, п[отому] ч[то] конвенции нет. - Так похлопочи. Я не сомневаюсь, что книжка разойдется очень хорошо, и мы оба набьем карманы, т. е. я и издатели. Говорю это, ей-ей, не как автор, п[отому] ч[то], по чистой совести, я вовсе не особенно удовлетворен своей книжицей. Говорю это по тем положительно восторженным (извини за выражение) отзывам, которые получаю ото всех, и при том, заметь, не от русских и не приятелей, а литераторов по профессии. Даже Тургенев, пишут, «в восторге» - его собственное выражение. Меня, впрочем, больше, радуют отзывы таких прохвостов, как «Neue Freie Presse»[167], потому что больше денег обещает, что для меня, пока, гораздо интереснее славы. - И так, книжица, наверное, пойдет. Только ты мне ответь, смотри же, немедленно. Сумму 200-300 франков я поставил, конечно, как минимум... Ну, да бог с ним. Больше 800 фр. ты не проси, если согласятся на комбинацию. Но только все это нужно устроить поскорей, п[отому] ч[то] за это время может подвернуться либо венский, либо даже берлинский издатель, п[отому] ч[то] о книжке моей, Клячко[168] пишет, были фельетоны целые не только в «N[eue] F[reie] P[resse]», но и в берлинском «Börsen-Courier», «Berliner Tageblatt» и (кажется) «Kölnische Zeitung»[169] (кстати, если видел что-то, пришли - у меня только «N[eue] F[reie] P[resse] есть). Ну с так, если, говорю, за это время подвернется немецкий издатель, предложит хорошую сумму и потребует немедленно ответа, я ведь продамся, ибо лучше синицу в руку, чем журавля в небе.

 

- 78 -

4. С. М. Кравчинский - П. Б. Аксельроду

Лондон, 18 ноября 1888 г.

Милый Павел!

Пишу тебе, чтобы познакомить тебя с одним русским Юр. Гр. Раппопортом[170], который живет в Цюрихе и очень желал бы воспользоваться твоими указаниями для практического и теоретического ознакомления с з[ападно]-ев[ропейским] соц[иалистическим] движением. Лично я его не знаю, но он рекомендован нам самыми лучшими из наших русских друзей (моим одним специально), поэтому, все, что сделаешь для него, будет, как для меня.

Давно мы, голубчик, не обменивались ни словом, ни звуком, но мы, по кр[айней] мере, о тебе нет- нет и узнавали кое что, то от того, то от другого. Вера [Засулич] писала, потом Бернштейна пригнали к нам в Лондон[171]. Мы с ним виделись, и он рассказывал про Ваше житье-бытье. Мы здесь...

Пришлось оборвать письмо, п[отому] ч[то] требуют, чтобы я его сию минуту отдал.

Фанни очень кланяется тебе и Наде и Верочке[172].

Твой Сергей.

 

- 79 -

5. П. Б. Аксельрод - С. М. Кравчинскому

Кларан, 4 июня 1889 г.

Милый Сергей!

С полным сознанием своей вины принимаюсь за перо, чтобы напомнить тебе о своем существовании. Получив твое письмо[173] (больше полугода тому назад!), я, разумеется, сейчас хотел ответить. Но что-то помешало мне, а затем все откладывал и откладывал... как водится. Впрочем, я могу сослаться на одно смягчающее мою вину обстоятельство: твое письмо вызвано было чисто случайным поводом и по характеру своему не требовало ответа от меня. И так, надеюсь получить от тебя великодушное прощение.

О поездке Жоржа [Плеханова] в Париж для представительства на съезде[174] я уже возмечтал недели 3 тому назад до получения приглашения Лафарга[175]. С этой целью я попросил кое-кого делать сбор, - но Цюрих страшно истощен сборами в пользу лиц, бывших замешанными и изгнанными по делу о бомбах[176]. Может, удастся сколотить несколько десятков франков, но на эти деньги, конечно, не поедешь в Париж. А ты бы написал об этом Раппопорту[177] - твое мнение, как беспристрастного, могло бы на него и Ко произвести некоторое впечатление. Ведь эти господа - олухи, с позволения сказать: ни теорией, ни литератур[ным] или ораторским талантом их не проймешь. Кто-то из парижан имеет быть представит[елем] - вероятно, на конгрессе поссибилистов[178] (который, кажется, будет Rumpfkongress [осколок конгресса]). Растолкуй ты, пожалуйста, Рапп[опорту], что раз его компания выступает с органом[179], стоящим на нашей точке зрения, их прямая обязанность помочь делу отправки на конгресс наиболее даровитого представителя соц[иал]-демокр[атического] направления среди русских[180].

Мечтал и я попасть в Париж, надеялся там и с тобою встретиться, но не сбыться этому из-за финансовых соображений[181]. Вот разве брошенный мною в обращение проект о конференции русских, группирующихся около «Социалиста», приведен будет в исполнение[182]. Тогда уж придется сделать отчаянное усилие - и поехать в Париж, а то от нас очутится там один только Ж[орж] против полтора или больше десятков противников и полупротивников. Я уже, брат, должно быть, приближаюсь к старости - судя по тому, что я судорожно цепляюсь за старые связи по революц[ионному] движению. Чувство нравственного одиночества страшно пугает меня. А между тем, ряды нашего поколения страшно поредели, а к немцам целиком все-таки трудно пристать. Ну, довольно, однако, разводить иеремиады.

Обратил ли ты внимание на заявление Драгоманова об устранении «Чернопередельческой соц[иальной] демократии» из «В[ольного] С[лова]»[183]. Надеюсь, ты не забыл, что именно Драгоманов больше всего удерживал меня от выхода из «В. С», и что выступил-то я после его известной статьи «Обаятельность энергии», причем послал в редакцию мотивиров[анное] заявление о своем выходе, заявление, взятое мною обратно по настояниям Др[агоманова], а главным образом твоим.

 

- 80 -

После этой заведомой лжи с его стороны, я верю и тому, что Черкезов писал о скопировании им письма к Дмитру и Евгению[184]. Я намерен послать редакции «Своб[одной] России» опровержение, в котором должен буду сослаться на тебя. Впрочем, по справедливости, ты сам должен бы послать им от себя такое заявление.

Сердечный привет Фанни. Обнимаю тебя Твой Павел.

PS. Вера (Засулич] собирается писать длинное письмо и, вероятно, только завтра, а может и послезавтра окончит его, а потому посылаю свое отдельно. Я тут останусь, вероятно, еще с месяц.

 

- 81 -

6. С. М. Кравчинский - П. Б. Аксельроду

Лондон, 30 августа 1892 г.

Милый Павел!

Пишу тебе наскоро в надежде, что еще не поздно.

К тебе может на днях зайти человек расспрашивать про кефир[185], - его лекарственное действие, производство и проч. - Так это будет от меня. Пожалуйста, прими его хорошо и объясни ему, что понадобится. Здесь устроили люди маленькую кефирную фабрику, затратили деньги, и потом оная фабрика попала на мое попечение. Вот я и подыскиваю человека с капиталом (в этом здесь все: с капиталом дело может разрастись до прекрасных размеров, без капитала никакого движения). Если представитель фирмы, которая заинтересовалась этим делом, поймет возможность большого развития, деньги будут, а стало быть, и нам перепадет кое-что. Разумею себя и вас всех (группу), п[отому] ч[то] никогда не отделял себя нравственно, хотя мы и носим несколько разные мундиры. Так уж ты, голубчик, постарайся не ударить в грязь лицом.

Спешу отправить на почту и больше ни о чем писать не успею.

Твой Сергей.

7. С. М. Кравчинский — В. И. Засулич

Лондон, 11 октября 1892 г.

Милая Вера!

Большое спасибо за письмо, которое больше, чем что-либо, доказало мне Ваше истинно товарищеское ко мне отношение. Спасибо большое.

Теперь по существу. Буду говорить насколько могу хладнокровно. Читая Ваше письмо, я глазам своим не верил точно так же, как Вы, читая идиотскую статью. Этой статьи я, каюсь, еще не читал да и немецк[ую] «Free Russia»[186] не вижу почти никогда. Мне и английская надоедает довольно. Сперва было условлено, что немецк[ая] будет абсолютной перепечаткой, т. е. переводом. Так что

 

- 82 -

читать не стоило. Недавно, месяца два тому назад, Волховский[187] взял у меня согласие, чтобы немецкий ред[актор] вставлял кое-что специально интересное для немцев.

Так как редактор - как меня уверили, по кр[айней] мере - социал-демократ, то я предполагал, что он социал-демократии туда будет напускать. Этого я не боюсь и потому был совершенно покоен. Мне и не снилось, что возможно будет как раз нападение на русск[их] соц[иал]-демократов, что верх политической бестактности, если б было сделано в самой джентльменской форме (наш журнал вовсе не принципиально полемический). Если же, как заключаю из Ваших кратких цитат, статья заключает личные нападки и притом такие грубые на членов вашей группы и, особенно, на Вас, то это величайшая пакость, какую только могли устроить приятели приятелям.

В следующем же номере английском я пишу за своей подписью статью о вашей группе, вашей деятельности и наших отношениях к вам, которая будет опровержением всего вранья и гадостей той [статьи], которую Вы поминаете[188]. Эта статья будет переведена и помещена в немецком издании. Затем, со следующего же номера прекращаются всякие специальные немецкие статьи, и немецкое издание станет снова перепечаткой английского, - разве что другого немецкого редактора мне найдут, и тогда я уж у в а с спрошу, достаточно ли он благонадежен, прежде чем согласиться[189]. - Это я поставлю кабинетным вопросом. Я готов не только Free Russ[ia] не иметь вовсе, я даже из Фонда[190] готов уйти, скорее, чем рисковать возможностью повторения такой мерзости. - Надеюсь, Вы этим удовлетворитесь. Выступать в немецком издании с коллективным протестом против статьи № 9-го, я, не читавши пока статьи, думаю, нам было бы неблагоразумно. Это значило бы раздувать на свою же голову этот неприличный и для нас весьма предосудительный казус. Моя статья, о которой я говорил, будет, в сущности, тем же протестом и, вместе с переменой редактора, будет достаточно ясно показывать, в чем дело всем внимательным людям. - Впрочем, я это говорю, не читавши статьи. Завтра я ее прочту и напишу Вам либо сам, либо Волховского попрошу. Мне только не хотелось, чтобы Вы одну лишнюю минуту оставались в сомнении относительно нашей нравственной непричастности в этом деле. Мне едва ли нужно говорить Вам, что, как политически, так и лично, нет группы, хорошим отношением с которой я бы так дорожил, как с Вами. - Ну, вот. За сим обнимаю Вас крепко и прошу написать, если можете, тотчас по получении этого письма. Я могу не увидеть Волховского завтра, и мое второе письмо может затянуться: придется разговаривать, совещаться и т. п. Что Вы про себя ничего не пишете? Как Ваше здоровье? Это много важнее идиотской статьи.

Ваш Сергей.

 

- 83 -

8. С. М. Кравчинский - В. И. Засулич

Лондон, 1 ноября 1892 г.

Милая Вера!

Посылаю Вам всем заявление в новой редакции[191]. Я вычеркнул все, что относится к теоретической стороне вашей программы, так что, с этой стороны, никакого огорчения вам не будет. - Нам пришлось для этого уничтожить весь старый набор и все издание листков[192], которое уже совсем готово, только не разослано.

Говорю это, чтоб показать, что мы все возможное готовы сделать, чтоб вас не огорчить. Я не понимаю вашего огорчения и стою на том, что программу вашу суммирую верно, и решительно не понимаю, что обидного в моей суммировке. Программы определяются центром тяготения работы партии. «Народную Волю» вы называли ведь якобинской[193] партией и ничем больше и были совершенно правы, хотя у них и стояли разные пунктики социалистические на счет пропаганды и среди рабочих, и крестьян, и интеллигенции - одним словом, во всем свете и во многих других местах. Ведь были у них все эти пунктики, и обижались они, когда их называли русскими бланкистами[194] и обижались напрасно. Довлеет дневи злоба его. Специализация в политике, как в науке и искусстве, вещь не только не предосудительная, а, напротив, весьма похвальная. Так и на вашу работу я смотрю. Социал-демокр[атия] в Германии, Англии и Франции - держится пролетариа-

 

- 84 -

том. Она привлекает в свои ряды членов других сословий, но эта случайность нисколько не противоречит определению соц[иал]-дем[ократии] (немецкой, в особ[енности]), как партии, опирающейся на фабричный пролетариат, стремящейся организовать пролетариат и воплотить в жизнь идею пролетариата. - Вы хотите делать в России то же, что соц[иал]-демократы] делают в Германии, ну и исполать вам! Чем меньше вы будете разбрасываться, тем больше шансов на успех.Но вы обижаетесь, как обижались народовольцы, и, как они, ссылаетесь на пунктики, показывающие, что вы профессора всех наук и многих других.

Этой обидчивости я, действительно, не понимаю. Но раз вы обижаетесь, мне этого достаточно, чтоб устранить повод к обиде. Против полемики против нас даже с (и с, как говорит П.) полемическим задором я лично решительно ничего не имею. Валяйте на здоровье. Мне что? Если задор будет хорошим, настоящим - rасу [резвость], как говорят англичане - прочту с истинным удовольствием.

 

- 85 -

VII

ПИСЬМА С. ГРИНФЕСТА

Саул Гринфест участвовал в революционном движении с конца 70-х годов. В 1880-1881 г. он, вместе с Рольником и Гецовым, организовал в Минске для чернопередельцев типографию, где и печатались издания фракции. В конце 1882 г. все трое вынуждены были покинуть Россию, приехали в Цюрих и явились к П. Аксельроду. С С. Гринфестом у П. Аксельрода установилась некоторая близость.

Когда оформилась группа «Освобождение Труда», С. Гринфест примкнул к ней и - не будучи ее членом - активно помогал ей. В конце 1883 г. группа командировала его в Россию. Об этой командировке П. Аксельрод во 2-й книге «Пережитого и передуманного» пишет:

«Мы не рассчитывали на то, что этому товарищу удастся стать организатором нового течения в России, но он должен был разыскать уцелевшие народнические кружки или хотя бы отдельных лиц, на которых мы могли бы опереться, познакомить их с нашими взглядами, установить правильные сношения между ними и нашей группой и, таким образом, подготовить почву для дальнейшей работы, для которой предполагал ехать в Россию Дейч».

Вскоре С. Гринфест вернулся заграницу. В цитированных воспоминаниях П. Аксельрод отмечает:

«Он привез самые неутешительные вести: положение революционного движения в России еще безнадежнее, чем мы предполагали, нет ни кружков, ни людей, ни связей. Допускаю, что такая мрачная картина получилась в передаче Гринфеста отчасти и потому, что он оказался не на высоте возложенной на него задачи и не сумел разыскать те революционные элементы, которые в то время еще оставались в России».

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.