Сделай Сам Свою Работу на 5

ФИЛОСОФСКО-ЭТИЧЕСКИЕ ВЗГЛЯДЫ Г.И. УСПЕНСКОГО В КОНТЕКСТЕ РУССКОЙ ИДЕИ (НА МАТЕРИАЛЕ ЦИКЛА «ОЧЕРКИ ПЕРЕХОДНОГО ВРЕМЕНИ»)





Автор статьи на материале итогового цикла Г.И. Успенского раскрывает специфику философско-этических взглядов писателя, связанных с идеей русского мессианства, избранности России в контексте противостояния западной и восточной цивилизаций.

The author of the article on a material of a final cycle of G.I. Uspensky opens the specificity of philosophy-ethical position of the writer, connected with the idea of Russian Messianizm in a context of contradictions of Western and Eastern civilizations.

В предисловии к третьему тому сочинений (издание Павленкова, 1891 г.) Г.И. Успенский, отметив общий «омрачительный» характер цикла «Очерки переходного времени», дает обоснование своему чувству и настроению мрачности, объединивших в цикл произведения 60—90-х гг. Ощущение мрачности «переходного времени» непосредственно связывается писателем с «неопределенными условиями» жизни и колебаниями «мысли русского человека» вследствие новых идей времени. Проникающие и развивающиеся на русской почве идеологические течения, по мнению Успенского, постепенно все более и более «осложняют» всю русскую жизнь. Создавая цикл «Очерки переходного времени», писатель преднамеренно выстраивает очерки внутри цикла таким образом, чтобы показать читателю постепенное изменение русской жизни. Ощущение драматизма, которым проникнуто течение «переходного времени», соответ-



Кудряшов Игорь Васильевич –кандидат филологических наук, доцент кафедры литературы Арзамасского государственного педагогического института им А. П. Гайдара (Арзамас).

ственно осложнению жизни, нарастает от очерка к очерку и в заключение цикла приобретает характер подлинной трагедии национального духовного бытия. Конфликт «старого» и «нового» времени нарастает и усиливается от одной части «Очерков переходного времени» к другой, он не может быть разрешен позитивно и, разрастаясь, приобретает характер трагического бытийного конфликта «переходного времени» 60-80-х гг. XIX в.

Неразрешимая противоречивость переходного времени русской жизни, «тупиковость» важнейших вопросов национального бытия – характерная тема творчества как раннего Успенского (60-х гг.), так и Успенского последних лет литературного творчества (рубежа 80—90-х гг.). Во многом это и позволило писателю объединить в цикл произведения, разница во времени создания которых достигает почти трех десятилетий.



Писатель тонко чувствовал все то новое, что ворвалось в жизнь страны вместе с новой государственной либерально-демократической идеологией и отменой крепостного права. При этом переход к новым формам жизни страны сопровождался разрушением всего старого уклада дореформенной России. Исторически необходимые позитивные процессы нового времени, происходящие в жизни страны 60-х – начала 90-х гг., помимо блага уничтожения язв и пороков национальной жизни старого времени, принесли с собой, по мнению Успенского, и новые язвы и пороки жизни: зло нового времени приходит на смену злу старого времени.

Противоречивость национального бытия, постепенно усложняющаяся и углубляющаяся, становится устойчивой особенностью всей русской жизни. Такая тенденция развития национальной жизни, по мнению писателя, неизбежно должна привести к трагическому краху и гибели как национальных, так и общечеловеческих духовных, нравственно-этических ценностных основ жизни русского человека. Поэтому в «Очерках переходного времени» от одной части к другой все настойчивее и сильнее звучит мотив духовного умирания русской нации, который в финальных частях цикла переходит в мотив неизбежной духовной смерти.

В июне 1886 г. Г.И. Успенский дважды из Севастополя совершает поездки в Константинополь (Стамбул, Царьград). Писателя привлекло особое геополитическое положение данного центра мировой культуры: здесь «соединились» в своем великом противостоянии две цивилизации -Запад и Восток. Русская философско-политическая мысль второй половины XIX в. в связи с вопросом о дальнейших «путях» России обращается к проблеме Запада и Востока. Вопрос этот в России не был узко научным и чисто теоретическим: проблема Запада и Востока – это проблема, связанная, прежде всего, со сферой национально-культурного самосознания и историческим будущим всей русской жизни. Пожалуй, нигде,



кроме России, этот вопрос не имел такого общественного резонанса и не приобрел такого важного, судьбоносного значения. Поэтому предпринятые Успенским поездки в Константинополь – это своеобразная попытка писателя «на месте» разобраться в общественно-идеологических спорах своего времени и высказать свое мнение по данному актуальному вопросу. Позднее, при создании цикла «Очерков переходного времени»· Успенский включает свои «путевые заметки» о Царыраде в состав цикла, стремясь, с одной стороны, подчеркнуть проблематикой очерка характер своего времени, а с другой, раскрыть и обосновать трагизм национального русского бытия в мировом контексте противостояния Западной и Восточной цивилизаций.

Первая глава очерка «VIII. В Царыраде (Из путевых заметок 86 г.) (цикл «Очерки переходного времени») открывается «омрачительным» описанием «смердящего» Константинополя. Множественное употребление Успенским разных словообразовательных форм глагола «смердеть» подчеркивает не столько сам факт царящего вокруг зловония, сколько факт смрада, исходящего от смерти. Именно как город-смерть, как город давно умершей духовности, нравственности и национальной своеобычности предстает перед читателем древний Царьград: «Переулок ... узок и смердящ. Из этого переулка мы поворачиваем в другой, также смердящий, ходя он и носит название Cité Française, и хотя при входе в него красуется вывеска: "Русская бакалейная торговля". Из этого смердящего места мы выходим уже не в переулок, а в длинную, шумную улицу, смердящую уже в высшей степени... Собственно говоря, первое, что поражает туриста в этих смердящих местах, это вовсе не хваленое разнообразие впечатлений, а нечто другое, именно — собаки» и т.д. [2, 500]. Герой-повествователь, ищущий разнообразия впечатлений, обреченно обнаруживает однородность «смердящего» вокруг себя: пустоту и отсутствие духовной жизненности бытия.

Константинополь, где живут люди разных «племен и народностей» Запада и Востока, в мечтах героя-путешественника представлялся городом «братства народов», духовным центром всей мировой цивилизации. Однако ему открылась прямо противоположная картина: «...вы увидите полную отчужденность племен и народов, молчаливо толкущихся на этих чудных берегах» [2, 502]. Объяснение отчужденности и разобщенности людей писатель находит в отсутствии нравственного, духовного тяготения к «чему-то общему», чего не хватает в обиходе этих национальностей. Для Успенского таким «общим», высшим, связуюшим разнороднын национальности в общей идее является самобытная духовность нации вокруг которой должно происходить такое объединение. Весь ужас подо-

жения Константинополя писатель видит в том, что народы и национальности, «сошедшиеся» в городе, объединены не общим духовным стремлением, а территориально, в силу исключительно географического и торгово-экономического положения Константинополя для Запада и Востока. В этом, по мнению писателя, заключается главная причина гибели «человеческого в человечестве», духовности всей мировой цивилизации. Всеобщая разобщенность, противоречивость и неопределенность, отмечаемая Успенским в предыдущих частях цикла на примере отдельно взятой им России, в восьмой части «Очерков переходного времени» достигает общемировых, бытийных масштабов и проявляется в отношениях между нациями, странами, цивилизациями — Западом и Востоком.

Судьба России в мире во многом оказывается трагичной из-за ее «неопределенного» положения между Западом и Востоком: для писателя Россия — это страна, не относящаяся ни к Западу, ни к Востоку. Особое положение России, считает писатель, определило и особое предназначение ее в мировой истории. Однако современное состояние страны и, в первую очередь, состояние ее духовности, не позволяет ей оказывать сколь-либо существенного духовного влияния ни на Восток, ни тем более на Запад. Писатель обращает отдельное внимание читателя на тот факт, что прежде чем в мире «влиять» на других, необходимо духовное совершенствование самих себя. Без этого все попытки России «влиять» хотя бы на Восток обречены. Поэтому Успенский призывает амбициозные круги России (панславистов) к необходимости «подождать» с влиянием на мировые судьбы стран Запада и Востока.

Источник зла и греха в человеке — его ум, точнее «звериный ум» (то есть ум без сердца, в противовес «здравому уму»). Человеку, а тем более целому народу, наделенному греховным «звериным» умом, необходимо противостоять прямо и открыто — таково писательское нравственное кредо, сформулированное его героем: «Знаю! Знаю, на что способен наш кляузный ум, звериный! Нашему народу потакать в этом (грехе. – И.К.) нельзя, его надобно крепко держать в здравом уме! К подлости, зверству, алчности, — мало ли там чего есть? — ко всему этому надобно относиться прямо, начистоту» [2, 508]. Задачу русского православия Успенский видит в том, чтобы искоренить все «звериное» («свинское», бездуховное) в человеке. У русского писателя, по Успенскому, та же задача: прямо и начистоту сказать заблуждающемуся человеку о его «зверином», заставить человека испугаться своего зла и греха. «Поправить» или исправить человека можно, лишь призвав на помощь его «сердечное начало»: сердце и чувства человека укажут ему путь к новой духовной жизни «по совести» и избавят, «оздоровят» его ум от всего звериного.

Взгляды Г.И. Успенского на «оздоровление» отдельного человека неотделимы от взглядов писателя на духовное исцеление русского народа· Свои надежды на нравственное оздоровление России писатель возлагает на просвещение, но просвещение особое, духовное. В очерке «VIII. В Царьграде» отец Амвросий говорит герою-повествователю о необходимости учреждения таких русских школ, которые бы учили «жить только по совести, вопреки всем иезуитским, кляузным учениям!» [2, 509]. Для Успенского «жить по совести» означает жить, руководствуясь «сердцем», сверять мысли и действия со своими высокими чувствами; жить такой жизнью, в которой бы отсутствовало внутреннее противоречие рационального доминирующему эмоциональному началу человека. Внутренняя духовная трагедия русского человека «переходного времени» видится Успенскому как раз в том, что рациональное стало противоречить эмоциональному началу, преобладать над ним. Ум, победивший сердце, это зверь, победивший «человеческое» в человеке. Поэтому задача нового духовного просвещения России заключается, по Успенскому, в том, чтобы научить человека «жить по совести», жить сердцем.

Писатель видит особую духовную миссию России в мире в том, чтобы научить другие народы жить «сердцем», которое одно способно указать правильный путь. «Жизнь сердцем» — это то, что соединит всех в общем нравственном тяготении к идеалу, к высокой духовности. Такое стремление народов позволит пополнить свою национальную духовную жизнь новым «недостающим» содержанием и в итоге сделает «мрачный» мир духовно чище и светлее. Начать воплощать на «деле» эту великую миссию России способно создание русских школ за границей. Однако современное положение «школьного дела» вызывает у Успенского мрачное чувство разочарования оттого, что в этом вопросе, как и во всей русской «переходной» жизни, нет определенности и никаких подвижек.

Вопрос о национальном образовании и воспитании во второй половине XIX в. относился к разряду фундаментальных вопросов русского бытия. Отечественная философско-литературная мысль рассматривала проблему образования и воспитания в тесной связи с историческим предназначением России, сохранением и развитием национального своеобразия. Успенский, также как и передовые мыслители того времени, считал, что в сложное историческое, переходное время начался губительный процесс утраты русским обществом своего национального своеобразия под влиянием западной цивилизации. Помочь спасти свое национальное лицо призваны образование и воспитание, которые в условиях упад-ка духовных сил народа должны стать надежной защитой русского мира от влияния других национальных культур.

В великом столкновении двух цивилизаций (мусульманской и европейской) Запад постепенно одерживает верх над Востоком. Гибель «отсталой», «слабой» и «нездоровой» жизни мусульманского мира представляется писателю закономерным историческим явлением смены более старой восточной цивилизации молодой европейской. В этом противостоянии Востока и Запада жизнь в Константинополе приобретает ореол трагедии, которая чувствуется героем-путешественником «на каждом шагу». Умирание мусульманского мира Успенский связывает с утратой жизнестойкости старых идеалов Востока и отсутствием новых стремлений, новых идеалов. «Смердящий» и гниющий мир Востока, тем не менее, пока продолжает противостоять новым порядкам жизни только с помощью силы, но финал этого противостояния неизбежен и предрешен: рано или поздно, по мнению писателя, мир Востока падет под натиском Запада: «Но правоверный (мусульманин. – И.К.),... зная, что его идеал ... колеблется и шатается, в тоже время видит и чувствует, что голова его отказывается выдумать какой-нибудь другой идеал, и потому все усилия употребляет на то, чтобы всеми правдами и неправдами дожить свой век во имя этого идеала... Только силою может держаться эта гниль» [2, 521]. Неизбежная победа Запада, несущего восточным народам шаблонный европеизм, воспринимается Успенским также мрачно, как и духовное состояние современного ему «смердящего» мусульманского мира. Идеалы Запада, основанные на «власти капитала», несут народам Востока «шаблонность», обезличивание, равнодушие и, в итоге, духовную гибель и смерть. В «мрачном» и безвыходном положении Востока, в обреченности на неизбежную гибель всей духовности мировой цивилизации Успенский видит величайшую трагедию всего человечества.

Положение, которое занимает Российское государство в духовном противостоянии Востока и Запада, писатель характеризует как «неопределенное»: Россия хочет, но не может противостоять надвигающейся духовной катастрофе человечества. И в этой «неопределенности» заключена уже духовная трагедия самой России, оказавшейся в таком «странном» положении неясности своих мировых целей и задач: «Св. София невольно вспомнилась мне, как одинокая, чужая среди этих двух совершенно определенных течений константинопольской жизни, — и какая-то жалость к этой лишней, одинокой, сумрачной зрительнице чуждых ей жизней, целей и стремлений взяла меня за сердце. Взяла меня за сердце почему-то жалость и к нам: и мы чужды всему этому, чужды так же, как и София; но вот мы почему-то здесь, почему-то хотим быть здесь, и оба в каком-то странном, неопределенном положении» [2, 528-529].

Говоря о неясности целей исторического пути России и «чуждости» национальных интересов стремлениям и идеалам Запада и Востока Успенский в художественной форме оспаривает «философию всеединства» B.C. Соловьева. Писатель был убежден, что проникновение западной культуры в обиход жизни восточных национальностей губительным образом сказывается на их самобытности. Объединение человечества возможно лишь вокруг духовного центра, в противном случае национальная культура обречена на обезличение. Такого духовного центра, обладающего центростремительной силой для других наций, в настоящее время, считает Успенский, в мире нет. Россия духовно умирает, и вместе с ней в мировом хаосе и вражде цивилизаций Запада и Востока гибнет все человечество.

Девятый очерк «IX. Непривычное положение. (Впечатления поездки по Дунаю 87 г.)» цикла «Очерки переходного времени» развивает тему трагизма «переходной» русской жизни и «неопределенного» положения России в мировом историческом процессе. Чувство одиночества и ненужности русского человека, оказавшегося среди братского славянского народа, — это то непривычное впечатление, от которого отталкивается повествователь в своих размышлениях относительно актуального в 80-е гг. XIX в. славянского вопроса и русской идеи. Успенский видел, что славянские народы — русский и болгарский — все больше утрачивают прежние духовные связи, единство своих целей и стремлений, постепенно отдаляясь друг от друга и превращаясь в чуждые народы. Славянская идея, основанная на духовном единении генетически-близких, родственных народов, широко распространенная в русском обществе как «спасительная», оказалась на деле несостоятельной: разобщенность славянских народов с годами все больше усиливалась. Впечатление отчужденности, ощущение духовного одиночества — таковы основные мотивы этого очерка Успенского.

Проблема отношений России и Болгарии приобретает свой «мрачный» (трагический) оттенок от осознания героем-повествователем того, что жизнь русского народа отстает от жизни болгар: Россия утрачивает в контексте славянской идеи положение духовного «лидера», центра единения славянских народов. Эту мысль писателя очень просто и точно высказал один из героев очерка – Иван Семенович, — отвечая на вопрос повествователя, почему Россия «навряд воротится» опять в Болгарию. «Потому что, ежели будем говорить, к примеру, про наш народ, то не может он здешних (болгарских. — И.К.) порядков превзойти» [2, 54/J. а. рушается духовное единство жизни славянских народов, и глубокая, ρ тая причина этого явления «переходной жизни» заключается не ,

внутри самой жизни России. Оба славянских народа в последние десятилетия испытали на себе схожие социальные и экономические преобразования: отмена крепостного права, земельная реформа и т.д.; оба государства испытывают на себе и болезненность от «язв», неизбежно сопровождающих подобного рода преобразования. Но подлинная беда, «полное огорчение» русской жизни, в отличие от болгарской, состоит в том, что ни «доброе», ни «злое» в ней не могут одержать победу: эта особенность «переходного времени» воспринимается писателем именно как невозможность одержания победы как таковой. Добро и зло сосуществуют в русской жизни рядом, бок о бок, порой даже не конфликтуя между собой: они слились и образовали некий статичный, устойчивый мир русской жизни.

В этом сращении добра и зла, «одновременном дружелюбном сожительстве Христа и антихриста» (выражение Успенского. — И.К.) и состоит вся трагическая сущность «переходного времени», причина духовной болезни России. Привычный миропорядок, где «добро» противопоставлено (разграничено) «злу», оказался нарушен. Мысль писателя об искажении «привычного порядка бытия» во многом определила название этой части цикла – «Непривычное положение». Вследствие такого «сращения» Россия утратила свое «нравственное (духовное) превосходство» над родственными славянскими народами. Она лишилась того, что служило для них объединяющим фактором, и в этом писатель видит «мрачность» и безвыходность того положения, которое Россия заняла среди других славянских народов: «...родственные нам племена не ощущают нашего нравственного превосходства в силе и искренности понимания "народного" блага, во многом не осуществленного на деле» [2, 557].

Общественному злу и несправедливости можно противостоять только деятельностью. Забота о благе русского народа должна, по мнению писателя, лечь на плечи «народных заступников», интеллигенции, которая одна способна «помочь выйти на свет, осветить ум и совесть» нации. Желание принять участие в судьбе русского народа должно стать долгом и исходить из внутренней потребности интеллигенции творить добро, быть ответственным за все, что творится в обществе: участие в судьбе русского народа для Успенского – это участие в будущности страны. Судьба всей России и даже судьба всего мира и человечества для писателя никогда не были абстрактными, а тем более аморфными понятиями. Характерной особенностью мировидения Успенского была его способность за судьбой отдельного простого человека увидеть судьбы всего народа, всего человечества.

Между понятиями «судьба человека» и «судьба человечества» у Успенского легко можно поставить знак равенства: в творчестве писателя

они слились и порой неотделимы одно от другого. О слиянии индивидуального чувства страдания писателя с «мировой скорбью» писал еще один из первых биографов писателя Н. Рубакин. Он указал на эту необыкновенную способность души Успенского, которая выделяет его среди других русских писателей: «Оно (страдание. — И.К.) охватывало собой все изгибы души и всю окружающую жизнь, до самой ее глубины, и страдания резко выраженной индивидуальности как бы сливались с мировой скорбью» [1, XII].

Очерк «IX. Непривычное положение», начавшийся с ощущения героем-повествователем своего одиночества и ненужности («...я – ничей!), заканчивается мрачным, «жутким» ощущением нахождения среди «толпы без Христа». Образ Христа в финальной части очерка Успенского имеет особый смысл: для писателя Христос — это в первую очередь «народный заступник», библейский герой, спасший от духовной смерти человечество; это идеал, духовный спаситель мира. Люди, утратившие Христа (« Толпа без Христа»), для писателя обречены на духовную смерть: «Жутко, жутко в толпе "без Христа"! И когда я понял, отчего мне жутко, и увидал, что у этой толпы действительно нет заступника, то мое воображение невольно стало рисовать всевозможные положения, в которые могут стать люди этой толпы "без заступника"!..» [2, 562].

Мотив трагизма и гибельной обреченности национальной духовности, пронизывающий весь цикл «Очерков переходного времени», в девятой части приобретает новое «звучание», так как неразрывно связан с судьбой России и славянского мира.

Таким образом, русская идея — идея русского мессианства, избранности России и русского народа — получает в предсмертном цикле Успенского «Очерки переходного времени» сугубо индивидуальное фило-софско-этическое писательское осмысление. Мессианство России неразрывно связывается Успенским с состоянием национальной духовности. Именно духовность нации, по Успенскому, предопределяет историческую будущность России, славянского мира а, в конечном итоге, и судьбу всего человечества.

ЛИТЕРАТУРА

1. Рубакин Н. Глеб Иванович Успенский. Материалы к его биографии // Успенский Г.И. Собрание сочинений: В 6 т. СПб., 1908. Т. II.

2. Успенский Т.Н. Собрание сочинений: В 6 т. СПб., 1908. Т. П.

©ЛИЧНОСТЬ. КУЛЬТУРА. ОБЩЕСТВО. 2007. Вып. 4(39)

И.А. ЛАТЫПОВ

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.