МЕСТО КРИМИНАЛИСТИКИ В СИСТЕМЕ ЮРИДИЧЕСКИХ НАУК

тобы правильно определить место криминалистики в системе юридических наук и ее связи со смежными науками подобного рода, следует вначале хотя бы вкратце остановиться на классификации юридических наук.

Юридические науки относятся к классу общественных наук. В теории государства и права юридические науки обычно делятся на общетеоретические (теория и история государства и права) и конкретные. Последние подразделяются на отраслевые, т. е. те, которые изучают отдельные отрасли права (государственное, финансовое, административное, уголовное, процессуальное и др.), межотраслевые — типа жилищного, хозяйственного, транспортного права — и специальные[396].

В соответствии с этой классификацией криминалистика относится к числу специальных юридических наук, которым не соответствует какая-то определенная отрасль права или группа норм из разных отраслей права. Вместе с криминалистикой в эту группу входят криминология, уголовная статистика и некоторые другие науки. Однако принадлежность криминалистики к этой группе наук вовсе не означает, что она наиболее тесно связана именно с ними. С точки зрения интенсивности связей, криминалистику следует отнести к группе криминально-правовых наук, изучающих преступность и меры борьбы с ней. Формирование этой группы выходит за пределы приведенной выше классификации, поэтому в нее включаются как отраслевые, так и специальные юридические науки: уголовное право, уголовный процесс, исправительно-трудовое право, криминалистика, криминология, теория оперативно-розыскной деятельности, уголовная статистика[397].

Характеризуя место криминалистики в системе научного знания, следует руководствоваться ее предметом, значением для практики борьбы с преступностью, тем влиянием, которое на криминалистику оказывают другие юридические науки и которое, в свою очередь, она оказывает на них. В связи с этим определенный интерес представляет решение вопроса о том, как следует понимать отнесение криминалистики к числу прикладных наук и не лишает ли это ее права называться самостоятельной наукой.

И. Н. Якимов, раскрывая понятие криминалистики, именуемой им тогда уголовной техникой, писал, что она, “не будучи самостоятельной научной дисциплиной... является прикладной наукой, преследующей практические цели”[398]. Таким образом, между понятиями “прикладная наука” и “несамостоятельная наука” он ставил знак равенства. В дальнейшем такое же значение термину “прикладная наука” придавала В. Е. Коновалова[399], а С. П. Митричев отождествлял понятие “прикладной науки” с понятием “науки вспомогательной”[400].

В философии и в истории науки понятию прикладной обычно противопоставляется понятие фундаментальной науки. К фундаментальным относят науки, изучающие наиболее общие закономерности природы, общества, мышления: философию, физику, политическую экономию и др. Под прикладными понимаются науки, реализующие в практике достижения фундаментальных наук, служащие как бы мостом между теорией и практикой, “имеющие приложение” либо к практике, либо к другой науке. Но прикладная наука никогда не отождествлялась со вспомогательной наукой. “Фундаментальная наука и наука прикладная, — пишут Р. Пэнто и М. Гравитц, — различаются по природе предметов, которые они исследуют. Предмет прикладной науки более точен, более ограничен, более конкретен. Прикладное исследование развивается, в общем, как некое продолжение фундаментального, но иногда и предшествует ему”[401]. В отнесении науки к числу прикладных нет ничего для нее унизительного, и ее роль при этом не умаляется. Криминалистика, действительно, при делении наук на фундаментальные и прикладные относится к разряду последних, но это вовсе не означает, что она несамостоятельная наука или играет только вспомогательную роль.

С развитием процессов интеграции и дифференциации знания деление наук на фундаментальные и прикладные, как и на теоретические и практические (или эмпирические) приобретает чисто условное значение[402]. Это верно отмечает М. Корач: “Нет такой науки, которая хотя бы частично не была прикладной либо по отношению к другой области науки, либо по отношению к практике. Даже самая абстрактная математика имеет какие-то приложения... Ведь никуда не уйти от такого факта, что так называемые “чистые науки” (т.е. фундаментальные науки — Р. Б.) используют так называемые прикладные науки, в том числе и технические науки, так же часто, как и наоборот”[403]. В современных условиях применительно к достаточно развитым наукам правильнее говорить о фундаментальных или теоретических исследованиях и их практических приложениях (и то и другое в рамках каждой науки). Развивая это положение, М. Корач пишет: “Нетрудно показать, что любая наука, в том числе математика, геология и астрономия, рано или поздно развивает теоретическую и экспериментальную части (не говоря уже о роли наблюдений)... Мы предпочитаем поэтому не отделять теоретические части наук от экспериментальных, что неизбежно происходит, когда первые под именем “теоретических наук” группируются независимо от вторых. Эта классификация представляется такой же устарелой, как и термины “созерцательные” или “описательные” науки”[404].

Мы убеждены, что теми же соображениями руководствовался и Б. М. Шавер, когда возражал против отнесения криминалистики к числу прикладных наук в первоначальном смысле этого термина. Он писал: “Прикладных наук нет, а есть прикладные дисциплины, под которыми понимается совокупность знаний, определяющих порядок практического применения теоретических принципов той или иной науки. Криминалистику никак нельзя отнести к разряду прикладных дисциплин. Прикладная дисциплина всегда есть частное применение общих принципов той науки, из которых она вытекает. Принципы какой же науки выражает криминалистика? Обычно ее считают вспомогательной наукой по отношению к науке уголовного процесса, вытекающей из принципов последней, но это — полный абсурд, так как разрабатываемые криминалистикой данные вовсе не вытекают из теоретических принципов уголовного процесса, криминалистика не есть практическое применение этих принципов. Данные криминалистики всегда согласуются с данными уголовного процесса, ибо практически они применяются в процессе расследования, который регулируется уголовно-процессуальным правом, но эти данные не вытекают из теоретических принципов уголовного процесса”[405]. Если отбросить некоторые полемические крайности, допущенные Б. М. Шавером, и правильно понять, какой смысл он вкладывал в термин “прикладная наука”, то никак нельзя не признать правильности рассуждений данного автора и несправедливость критики, которой он за них подвергся впоследствии.

Криминалистика, разумеется, не является вспомогательной наукой по отношению к науке уголовного процесса[406]. Этот тезис Б. М. Шавера получил развитие в работах С. П. Митричева, А. И. Винберга, Н. Т. Малаховской, других советских криминалистов и, на наш взгляд, не нуждается в дополнительной аргументации. Отрадно отметить, что он в настоящее время не оспаривается и подавляющим большинством процессуалистов[407]. Тем большее удивление вызывает попытка гальванизировать взгляд на криминалистику как на область знаний, являющуюся “при­кладной по отношению к фундаментальной науке уголовно-процес­суального права”[408].

Выяснение связей криминалистики со смежными юридическими науками одновременно есть и отграничение ее предмета от предметов этих наук, что представляет для нас особый интерес, если учесть нашу попытку по-новому определить предмет криминалистической науки.

Понятие предмета криминалистики тесно связано с понятиями предметов смежных областей знания. Поэтому для того, чтобы убедиться в отличии предмета криминалистики от предмета других наук, необходимо решить вопрос о том, являются ли специфическими именно для криминалистики круг исследуемых ею объективных закономерностей и аспект их исследования. Что касается естественных, технических и общественных неправовых наук, о которых речь еще впереди, то положительный ответ на этот вопрос можно получить в процессе сопоставления предмета криминалистики и предметов названных областей знания: ни одна из них не изучает той специфической группы закономерностей, которые составляют предмет криминалистики, и это положение само по себе достаточно очевидно, чтобы не вызывать сомнений. То же самое можно сказать и об отличии криминалистики от общетеоретических наук о государстве и праве, административно-правовых, государственно-правовых и гражданско-правовых наук. С этими науками криминалистика связана через общую систему правовых наук, но они не являются ее ближайшими “соседями”.

Криминалистика должна быть отграничена от тех правовых наук, с которыми она непосредственно взаимосвязана, то есть от других наук “криминальной” группы: криминологии, уголовной статистики, уголовного права, исправительно-трудового права, уголовного процесса и теории оперативно-розыскной деятельности.

К предмету науки криминологии относятся закономерности, определяющие состояние, динамику, формы и причины преступности и меры ее предупреждения[409]. Из этого определения следует, что криминология и криминалистика изучают разные объективные закономерности и совпадение в этой части их предметов отсутствует.

Как видно из сказанного, криминология изучает и меры предупреждения преступности. Криминалистика также занимается разработкой мер предупреждения преступлений. Однако и в этой области нет дублирования между предметами криминалистики и криминологии. Предметом криминалистики являются такие меры предупреждения преступлений, которые относятся к техническим и тактическим. Их разработка основывается на познании закономерностей возникновения информации о преступлении и работы с доказательствами (например, технические меры по охране определенных объектов от преступных посягательств разрабатываются на основе изучения способов совершения соответствующих преступлений, то есть, в конечном счете, на основе изучения определенной разновидности процессов возникновения следов преступления). Предметом криминологии является разработка системы предупредительных мер, “направленных на окончательную ликвидацию преступности и иных правонарушений и всех порождающих их причин”[410]. В эту систему криминология включает также и криминалистические меры предупреждения отдельных видов преступлений, однако пользуется ими как данными науки криминалистики, то есть сама разработкой таких мер не занимается.

Так, по нашему мнению, должен решаться вопрос о соотношении и связи предметов криминалистики и криминологии.

Казалось бы, вопрос о соотношении общей системы предупредительных мер, разрабатываемой криминологией, и криминалистических мер предупреждения изложен достаточно ясно. В правильности такого решения нас убеждают аналогичные взгляды ведущих криминологов[411]. Однако оказывается, что ясность изложения не обеспечивает точности его пересказа, особенно при вольном цитировании текста.

Так, в рецензии на первый том нашего курса, касаясь рассматриваемого вопроса, А. Н. Васильев писал: “Сопоставляя криминалистику и криминологию, автор считает, что в предмет криминологии входят общие вопросы предупреждения преступлений, а что касается мер предупреждения отдельных видов преступлений, то криминология “поль­зуется ими как данными науки криминалистики, то есть сама разработкой таких мер не занимается” (с. 86)”[412].

Здесь налицо прямое искажение наших взглядов, ибо получается, будто мы отдаем “на откуп” криминалистике разработку всех специальных (а не только криминалистических, как это мы прямо указываем) мер предотвращения преступлений.

Изложив таким образом “нашу” неправильную позицию, А. Н. Васильев резонно указывал, что “на самом же деле к компетенции криминалистики по предупреждению преступлений относится разработка только технических средств и методов предупреждения, которые специфичны именно для криминалистики”[413], то есть повторяет наши слова из фразы, предшествующей той, цитату из которой он так вольно использовал.

Уголовная статистика как специальная отрасль социальной статистики изучает количественное выражение закономерностей, определяющих состояние и динамику преступности и судимости, а также показатели, характеризующие мероприятия по борьбе с преступностью[414]. Изучение количественных характеристик уголовная статистика связывает с их качественным значением в конкретных условиях места и времени.

Связь уголовной статистики с криминалистикой выражается в том, что в конечном итоге первая из них отражает в своих данных эффективность применяемых на практике положений криминалистики и разрабатываемых ею средств и методов судебного исследования и предотвращения преступлений. Криминалистика, в свою очередь, учитывает и использует данные уголовной статистики как для оценки эффективности своих рекомендаций, которые применяются на практике, так и для определения тех направлений деятельности органов, ведущих борьбу с преступностью, которые в данный момент наиболее нуждаются в получении соответствующих криминалистических рекомендаций, во внедрении специально созданных новых криминалистических средств и методов, способных содействовать усилению борьбы с преступностью именно на этих направлениях.

Таким образом, предметы криминалистики и уголовной статистики не совпадают, хотя и связаны между собой.

Уголовное право как наука, на наш взгляд, изучает закономерности, определяющие виды и формы преступных посягательств, процесс развития преступной деятельности, виды наказаний и условия их применения к лицам, виновным в совершении преступлений. Из этого следует, что и в данном случае речь идет не о тех закономерностях, которые изучаются криминалистикой. Пользуясь принятой нами терминологией, можно сказать, что уголовное право изучает закономерности возникновения, формирования и развития самого отражаемого объекта, но не процесса его отражения в среде и тем более не процесса обнаружения и использования этого отражения в доказывании.

Из этого, конечно, не следует, что криминалистика не связана с наукой уголовного права. Связь существует, и выражается она в том, что криминалистика использует разрабатываемые в уголовном праве характеристики отражаемого объекта, пользуется ими как данными. Дублирование в предметах наук отсутствует потому, что криминалистика не разрабатывает вопросов уголовного права, а берет готовые решения этой науки точно так же, как наука уголовного права не разрабатывает, а использует для своих теоретических построений уже разработанные иными науками, например, медициной, отдельные положения, не включая их при этом в свой предмет. Налицо обычный процесс взаимопроникновения научных знаний в целях их обогащения и развития.

Аналогичны соотношение и связь криминалистики с наукой исправительно-трудового права, обладающей своим собственным специфическим предметом, соприкасающимся с предметом криминалистики, но не дублирующим его[415].

Самый сложный вопрос в рассматриваемом аспекте — вопрос о связи и разграничении предметов криминалистики и науки уголовного процесса. Криминалистика как область научного знания возникла в рамках уголовно-процессуальной науки. А. А. Эйсман, по нашему мнению, прав, когда пишет, что “формирование самостоятельных, специфических знаний, составляющих предмет криминалистики, нетрудно проследить исторически. Первоначально эти знания, касающиеся приемов собирания, обнаружения и исследования доказательств, выходящие за пределы собственно процессуальной теории, фигурируют в трудах процессуалистов... Лишь постепенно, возрастая по объему, накапливаясь и приобретая внутреннее единство, эти сведения оформляются в самостоятельную науку — криминалистику”[416]. Рекомендации о приемах работы с доказательствами можно встретить уже в сочинениях Л. Ягеманна, Е. Колоколова, Н. Орлова, Я. Баршева[417] и других процессуалистов.

Правда, при ознакомлении с трудами Гросса, Бертильона, Рейсса может сложиться неверное мнение, что криминалистика возникла независимо от уголовно-процессуальной науки, так как многие ее теоретические положения появились на свет в процессе создания научно обоснованных регистрационно-учетных систем в связи с разработкой научных методов идентификации вначале для удовлетворения нужд сыскной и пенитенциарной практики и значительно позднее — собственно уголовного судопроизводства, когда эти положения стали разрабатываться в более или менее тесной связи с наукой уголовного процесса. Иными словами, можно подумать, что связь между криминалистикой и уголовно-процессуальной наукой (связь, но не происхождение первой от второй) возникла лишь тогда, когда сложилась некоторая система специальных знаний, поставленных на службу борьбы с преступностью.

Такое представление, еще встречающееся у некоторых криминалистов, нам представляется неверным по следующим причинам. Во-первых, зарождавшиеся криминалистические положения не исчерпывались теми, которые относились к методам идентификации. Они касались в большей степени тактики отдельных следственных действий и разрабатывались именно процессуалистами. Во-вторых, учитывая особенности уголовного судопроизводства XIX в. Англии, Франции, Германии и других стран, где велись интенсивные поиски научных методов идентификации, нельзя считать, что учетно-регистрационная деятельность находилась там за рамками уголовного процесса и что научные методы уголовной регистрации, разрабатываемые криминалистикой, не имели, таким образом, отношения к процессуальной науке. Да и сами авторы этих методов всячески подчеркивали их значение именно для правосудия.

Возникнув в недрах уголовно-процессуальной науки, элементы криминалистических знаний по мере их развития и усложнения становились все более чужеродными по отношению к “материнской” области знаний. Наконец, когда степень чужеродности стала критической, произошел естественный акт их вычленения, отпочкования в новую науку — криминалистику. Однако в силу их происхождения от уголовно-процессуальной науки и в связи с тесным соприкосновением с этой наукой в процессе дальнейшего развития отграничение криминалистических знаний от науки уголовного процесса сопряжено со значительными сложностями, обусловленными не только указанными причинами, но и известной общностью целей и объектов исследования обеих наук.

При разграничении криминалистики и уголовно-процессуальной науки, как и в иных случаях разграничения наук, следует исходить из различия тех объективных закономерностей, которые составляют ядро предметов этих наук. Обычно полагают, что предметом науки уголовного процесса являются нормы уголовно-процессуального права, а также основанная на них деятельность следственных, прокурорских и судебных органов по их применению, возникающие при этом правоотношения[418]. Учитывая все сказанное ранее о понятии предмета науки вообще, нам представляется, что правильнее считать предметом уголовно-процессуальной науки специфические закономерности, которые определяют характер, содержание, последовательность и формы реализации норм уголовно-процессуального права и регулируемых ими уголовно-процессуальных правоотношений[419]. Эти закономерности проявляются в существующей системе конкретных процессуальных норм, в деятельности суда, прокуратуры, органов дознания и следствия, в конкретных правоотношениях, то есть во всем том, что выступает не предметом науки, а объектом научного исследования, материалом для познания данных закономерностей и в то же время объектом приложения познанного, результатов познания.

Среди этих специальных закономерностей есть и такие которые относятся к процессу доказывания. Они обнаруживаются в системе норм доказательственного права и форм их реализации и в возникающих при этом правоотношениях. Проявление таких закономерностей заключается в том, что от них зависят выраженные в нормах закона условия, формы, общий порядок и последовательность процессуальных действий по собиранию, исследованию и оценке доказательств, права и обязанности участников доказывания.

Чем же отличаются специфические закономерности предмета уголовно-процессуальной науки от тех, которые изучает криминалистика?

Начнем с того, что вне сферы воздействия закономерностей, изучаемых уголовным процессом, лежит весь процесс возникновения информации о преступлении. Механизм ее возникновения “действует” вообще за рамками уголовного процесса. И доказательственное право, и уголовно-процессуальная наука имеют дело только с результатом этого процесса — с превращением уже возникшей информации в доказательства, с самими доказательствами как уже существующими объективными явлениями действительности. Поэтому закономерности возникновения информации не относятся к предмету науки уголовного процесса.

Собирание доказательств — часть доказывания, и поэтому оно есть объект исследования уголовно-процессуальной науки. Но в этом случае ее предмет составляют не те закономерности, которые проявляются в самом содержании процесса собирания доказательств, в его механизме, которые обусловливают “обнаруживаемость” доказательств — это предмет криминалистики, — а те закономерности, под воздействием которых формируются процессуальный порядок этапа доказывания, его формы и средства, то есть процессуальные действия.

Этапами доказывания считаются также исследование и оценка доказательств. Поэтому и они находятся в поле зрения процессуальной науки. Применительно к исследованию доказательств ее предметом становятся те закономерности, которые проявляются в специфических условиях, целях и формах познания содержания доказательств. Однако закономерности, обусловливающие само содержание процесса познания, его динамику и методы, то есть криминалистически интерпретированные общие закономерности познания, — это уже не предмет науки уголовного процесса, а предмет криминалистики. То же самое можно сказать и о закономерностях оценки доказательств: уголовный процесс изучает те из них, которые определяют условия этой стадии доказывания и его цель — возникновение внутреннего убеждения оценочного характера, но не криминалистически интерпретированные закономерности данного логического процесса. Что же касается использования доказательств, то здесь предметом науки уголовного процесса будут те закономерности, которые обусловливают возможность и порядок принятия процессуальных решений на основе “состояния доказанности”, то есть достижения истины путем оперирования доказательствами; содержание же такого оперирования доказательствами в целях установления истины подчинено закономерностям, изучаемым криминалистикой.

Предлагаемое разграничение предметов криминалистики и уголовно-процессуальной науки вовсе не означает сведения последней к роли процессуального “оформителя”, как полагал А. Н. Васильев[420]; отнюдь не следует отсюда и то, что “уголовный процесс не имеет непосредственного отношения к установлению истины по уголовному делу, а только лишь определяет порядок и условия деятельности, обеспечивающейся криминалистикой”, как пытается логически продолжить наши рассуждения В. И. Гончаренко[421].

Наши оппоненты, очевидно, просто не хотят замечать, что мы относим к предмету науки уголовного процесса, помимо других, закономерности, определяющие именно содержательную сторону уголовно-процессуальной деятельности и уголовно-процессуальных отношений, содержательную сторону процессуальных норм.

Кстати говоря, в тезисе о том, что криминалистика своей “про­дукцией” восполняет содержательную сторону уголовно-процессуальной науки, также нет ничего крамольного. Вот так, например, излагают эту мысль авторы одного из учебников по уголовному процессу для юридических вузов: “В той мере, в какой уголовный процесс, его нормы определяют общие положения и принципы производства по делу, криминалистика в рамках закона разрабатывает наиболее целесообразные научные приемы, средства и методы выполнения процессуальных действий и как бы наполняет теорию уголовного судопроизводства практическим содержанием (выделено нами — Р. Б.)”[422].

Говоря о разграничении предметов криминалистики и уголовно-процессуальной науки, нельзя обойти молчанием соображения, высказанные по этому вопросу В. Г. Танасевичем. Последний соглашается с тем, что криминалистика изучает механизм возникновения информации о преступлении, который лежит за рамками уголовного, процесса, и добавляет также, что система приемов и методов, разрабатываемых криминалистикой, применяется не только при уголовно-процессуальной деятельности, но и до возбуждения уголовного дела, в том числе для выявления латентных преступлений[423]. В. Г. Танасевич напоминает, что об этом криминалисты писали еще в 1949 и 1950 гг.[424]

Поскольку мы рассматриваем разрабатываемые криминалистикой специальные средства и методы борьбы с преступностью в качестве элемента ее предмета, соображения В. Г. Танасевича, по нашему мнению, заслуживают быть принятыми во внимание при разграничении предмета криминалистики и уголовно-процессуальной науки.

Различия в их предметах вовсе не исключают частичного совпадения объектов исследования, которое имеет место в отношении норм закона.

Известно, что среди ряда криминалистов получила распространение концепция, согласно которой предметом уголовно-процессуальной науки считаются нормы процессуального закона, а к предмету криминалистики относится разработка технических и тактических рекомендаций, не имеющих обязательной силы. Так, с точки зрения С. П. Митричева, различие между криминалистикой и уголовно-процессуальной наукой “заключается в том, что наука уголовного процесса изучает правовые нормы, соблюдение которых обязательно для всех участников процесса, криминалистика же на основе этих норм разрабатывает технические и тактические рекомендации, применение которых зависит от их целесообразности в том или ином конкретном случае, исходя из интересов расследуемого дела”[425]. Так же решал этот вопрос и А. Н. Васильев[426].

Мы не можем поддерживать данную концепцию по следующим причинам. Во-первых, даже если считать предметом науки уголовного процесса нормы уголовно-процессуального права, то, помимо них, к предмету этой науки относят еще и основанную на этих нормах деятельность суда, прокуратуры и других органов государства и возникающие в процессе этой деятельности уголовно-процессуальные отношения между ее участниками. Во-вторых, при таком разграничении науки возникает перспектива сведения криминалистики к небольшому числу частных технических приемов и средств работы с доказательствами, ибо процесс непрерывного улучшения и пополнения уголовно-процессуального законодательства естественно приводит к включению в него наиболее значительных и эффективных криминалистических рекомендаций. В этой связи А. И. Винберг писал: “Достаточно в этом случае поставить вопрос: что же произойдет с тактикой, если снова ряд ее рекомендаций или правил будет включен в нормы закона? Где же границы “размывания” тактики? По-видимому, построенные таким образом теоретические “дамбы” не спасут тактику”[427]. Еще более резко выступил против подобного критерия разграничения криминалистики и уголовно-процессуальной науки М. П. Шаламов. Он считал, что, если придерживаться рассматриваемой точки зрения, тогда следует признать, что следственной тактики как таковой вообще не существует.[428]

Еще в 1961 г. автор данной работы писал о том, что включение в уголовно-процессуальный закон ряда положений, разработанных криминалистикой, не обедняет последнюю как науку[429]. Позднее мы отмечали, что исключение из предмета криминалистики тех или иных положений, ставших законом, несостоятельно потому, что наука и закон — несравнимые явления. Наука вообще, в том числе и уголовно-процессуальная наука, не включает в свое содержание положений закона, а следовательно, придание той или иной рекомендации криминалистики силы закона вовсе не означает, что это положение перекочевывает в уголовно-процессуальную науку. Нормы уголовно-процессуального закона — это не наука криминалистика и не наука уголовного процесса, это закон, который может быть объектом изучения как криминалистики, так и уголовного процесса, причем каждая из этих наук изучает его в своих специальных целях и в своем специальном аспекте[430].

Предмет науки и объект исследования, как известно, не тождественные понятия. Предмет науки — это те существенные отношения, те объективные закономерности, которые познаются данной наукой; объект исследования — это “опредмеченные” отношения, формы проявления этих закономерностей. “Одному и тому же объекту, — пишет В. А. Лекторский, — могут соответствовать несколько различных предметов, так как характер предмета исследования зависит не только от того, какой объект он отражает, но и от того, зачем этот предмет сформирован, для решения какой задачи. О предмете можно говорить как об особой стороне реального объекта, выделяемой при помощи системы законов и “замещающей” объект в процессе исследования, так что знание непосредственно относится лишь к предмету и только при помощи особых процедур может быть косвенным образом интерпретировано на объекте”[431]. Н. Н. Полянский допустил неточность, когда высказал мнение о частичном совпадении предметов криминалистики и уголовного процесса[432]. Совпадают частично, как мы полагаем, не предметы этих наук, а объекты исследования, и таким совпадающим объектом является часть уголовно-процессуальных норм, а именно: те, в которых идет речь о собирании, исследовании, оценке и использовании доказательств.

Изучение одних и тех же норм права разными юридическими науками вовсе не редкость, характерная лишь для криминалистики и уголовного процесса. Например, объектом исследования криминологии признаются отдельные уголовно-процессуальные, уголовно-правовые и административно-правовые нормы, наука исправительно-трудового права исследует ряд уголовно-правовых норм, наконец, и уголовно-процессуальная наука не может не исследовать в своих целях и в своих аспектах ряда норм уголовного, административного, гражданско-процессуального и государственного права. В известном смысле совпадает и такой объект исследования обеих наук — криминалистики и уголовного процесса, — как основанная на уголовно-процессуальном законе деятельность органов дознания, следствия, прокуратуры и суда. Однако и в последнем случае каждая из наук изучает эту деятельность своими методами, в своем аспекте и для своих целей, явственно отличных от методов, аспекта и целей другой науки.

В заключение следует еще раз отметить бесплодность и даже вредность стремления жестко, “намертво” отграничить криминалистику от уголовного процесса. Это не только противоречит принципам их взаимодействия и их служебным функциям по отношению к практике борьбы с преступностью, но и представляется совершенно невозможным в силу взаимного влияния ивзаимопроникновения.

3.3. КРИМИНАЛИСТИКА И ТЕОРИЯ
ОПЕРАТИВНО-РОЗЫСКНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

опрос о соотношении и связях криминалистики и теории оперативно-розыскной деятельности в силу своей актуальности и практической значимости заслуживает отдельного рассмотрения.

Розыскная, сыскная деятельность сопутствует правосудию на всем протяжении его истории. Именно в ее функции входило раскрытие преступлений, установление и розыск виновных, подлежащих затем передаче в органы судебной власти. Зачатки сыскной деятельности можно обнаружить в эдиктах римских преторов, в инквизиционных процессах средневековых трибуналов, в практике дьяков российского сыскного приказа. Однако лишь в 18 в. появляются подлинные профессионалы уголовного сыска, причем по иронии судьбы первых ощутимых результатов в этой области добиваются переметнувшиеся на эту сторону “баррикад” бывшие преступники. Такой, например, личностью, оставившей заметный след в истории российского сыска, был вор-рецидивист Ванька Каин (кличка Ивана Осипова), подавший 27 декабря 1741 г. в Сыскной приказ челобитную с просьбой принять его на службу “для сыску и поимки” 32 преступников, перечисленных в челобитной. Просьба его была удовлетворена, и он занимался “доносительством” до конца 40-х гг., когда обнаружилось, что Каин параллельно с “доно­сительством” сам совершал преступления в сговоре с чиновниками полиции и Сыскного приказа. По повелению императрицы Елизаветы Петровны была образована следственная комиссия, которая вела расследование дела Каина до 1753 г. Следствие сопровождалось бесконечными допросами и пытками Каина и его соучастников, затем дело было передано Сенатом в Сыскной приказ и здесь тянулось еще более двух лет. Только в июне 1755 г. Каину был вынесен смертный приговор, замененный затем наказанием кнутом и ссылкой “в тяжкую работу”. Предварительно у него были вырезаны ноздри и он был клеймен.[433]

Более счастливой была судьба “французского Каина” — Франсуа-Евгения Видока, рожденного в 1775 г. в семье булочника. Двадцати лет он уже как рецидивист был приговорен к 8 годам каторжных работ. В 1799 г. он бежал с каторги, почти десять лет жил в Париже, подвергаясь шантажу бывших сокамерников, решив положить конец которому, отправился в полицейскую префектуру и предложил свои услуги для поимки известных ему преступников. Предложение было принято, и Видок сформировал специальную бригаду из уголовников, подбирая их по принципу: “Только преступник может побороть преступление”. Бригада получила название “Сюрте” (”Безопасность”). Эта была первая “розыскная бригада” в парижской полицейской префектуре, просуществовавшая до 1827 г., когда после смены префекта префектура подверглась реорганизации. Новый префект первым делом уволил Видока со всей его “бандой”. Сыскная полиция была сохранена, “но получила новую организацию, которая, собственно, и считается началом устройства парижской сыскной полиции, и с тех пор основою ее организации является правило, гласящее: лица, привлекавшиеся к ответственности по обвинению в уголовных преступлениях, хотя бы судом и оправданные, — на службу в сыскную полицию не принимаются[434].

Как в России и Франции, так и в Англии у истоков сыскной полиции стоял преступник — главарь воровской шайки и скупщик краденого Джонатан Уайльд, который довольно долго умудрялся совмещать свою преступную деятельность со службой в полиции в качестве тайного осведомителя, но был разоблачен и в 1725 г. публично повешен.

В Соединенных Штатах до начала XX века сыском занимались либо любители типа Дюпена — героя рассказов Эдгара По, — либо лица своеобразной “свободной профессии”, представителем которой в литературе был знаменитый Шерлок Холмс, а в жизни — не менее знаменитый Роберт Аллан Пинкертон — основатель и многолетний руководитель частного сыскного бюро с центральным управлением в Нью-Йорке и представителями во всех европейских столицах. Бюро Пинкертона, помимо уголовного сыска, занималось и охранной деятельностью.

В течение XIX века в полицейских учреждениях разных стран возникает и развивается специальная сыскная часть, получившая название сыскной, или уголовной полиции, “являющейся в настоящее время важнейшей отраслью службы государственной полиции безопасности”[435]. В России сыскная полиция была создана впервые в Санкт-Петербурге в 1866 г., вскоре после судебной реформы 1864 г., затем в 1881 г. в Москве, позднее — в Варшаве и Риге. 6 июля 1908 г. был принят закон “Об организации сыскной части”, в соответствии с которым в 89 губернских и самых значительных уездных городах в составе полицейских управлений были созданы сыскные отделения. Осенью 1908 г. по распоряжению министра внутренних дел П. А. Столыпина все кандидаты на должность начальников сыскных отделений были командированы в Санкт-Петербург для слуш

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: