Практическое занятие. ОТЕЧЕСТВЕННЫЙ ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ КОГНИТИВИЗМ 11 глава

А.Вежбицкая делает следующие выводы относительно запретов в немецкой культуре: 1) немцы одобряют такую ситуацию, когда кто-либо прямо говорит людям, что они должны и не должны делать, 2) это свидетельствует о “широком распространении идеи личной власти как источника ограничения и принуждения”, 3) знаки запретов фокусируют внимание прежде всего на негативной стороне вещей (Вежбицкая, 1999, с.695-696).

Очень важным является комментарий А.Вежбицкой относительно роли концепта Angst — 'Страх' в немецкой культуре. Этот концепт очень приблизительно соответствует словам со значением “страх” в других языках, поскольку в концепте 'Angst' содержится нечто от состояния депрессии, тревоги, неприкрытости, незащищенности, неуверенности. Как это ни парадоксально, но понятие Angst антонимически связано с понятием Ordnung, поскольку Ordnung — “порядок” подразумевает Sicherheit — “безопасность, приобретаемая в уверенности” и Geborgenheit — “укрытость, т.е. нахождение в месте, где можно себя чувствовать в безопасности и защищенным” (Вежбицкая, 1999, с.601-602).

Концепт 'успех' весьма значим для любой культуры, поскольку целесообразное действие предполагает оценку его выполнения. Содержанием этого концепта является положительно оцениваемая реализация усилий по достижению цели. Можно построить следующую модель фрейма, представляющего ситуацию успеха: "(я знаю, что) 1) Х хотел, чтобы было положение дел А, 2) он действовал, чтобы было А, 3) были препятствия Р, которые Х должен был преодолеть, 4) могло быть так, чтобы не было А, 5) Х преодолел препятствия Р, и А существует, 6) (и поэтому я думаю, что) Х заслуживает положительной оценки за действия по достижению А".

Ассоциативный круг концепта 'успех' включает следующие смыслы: 1) положение дел А достижимо; 2) Х рад тому, что существует А, 3) при оценке действий Х учитываются средства, используемые Х для достижения цели (положения дел А), 4) степень успеха зависит от величины препятствий Р, 5) успех связан не только с усилиями Х, но и с везением, 6) успех уточняется в концептуальном пространстве "цель, средство, препятствие, амбиция, победа, поражение, неудача, достижение, признание, карьера, награда, состязание, борьба", 7) существуют символические знаки успеха.

Словарные дефиниции соответствуют приведенной модели: success is the achieving of desired results (CIDE). Success – 1) the accomplishment of an aim; a favourable outcome (their efforts met with success); 2) the attainment of wealth, fame, or position (spoilt by success); 3) a thing or person that turns out well; 4) archaic a usu. specified outcome of an undertaking (ill success) (COD). Успех – 1) положительный результат, удачное завершение чего-либо || благоприятный исход, победа в каком–либо сражении, поединке и т.п.; 2) мн. хорошие результаты в учебных занятиях, достижения в освоении, изучении чего–либо; 3) общественное признание, одобрение чего–либо, чьих–либо достижений || признание окружающими чьих–либо достоинств; интерес, влечения со стороны лиц другого пола (БТС). Этимология имени концепта (успех, success) означает "движение, быстрое следование.

Пословицы выделяют следующие направления концептуализации ценностного основания успеха: 1) усилия по достижению успеха заслуживают похвалы (Nothing seek, nothing find; There is always room at the top); 2) нельзя сдаваться, сталкиваясь с трудностями (Глаза боятся, а руки делают; If at first you don't succeed, try, try, try again; Forsaken by the wind, you must use your oars); 3) есть положительный смысл и в поражении – это урок для будущей победы (Adversity is a touchstone of virtue); 4) успешный результат перевешивает сомнительные средства, которые используются для достижения цели (Победителей не судят; Цель оправдывает средства; The end justifies the means); 5) стремление к успеху должно основываться на адекватной самооценке (Hasty climbers have sudden falls; Step by step the ladder is ascended; Дорогу осилит идущий); 6) стремление к достижению собственного успеха не должно приводить к игнорированию интересов других людей (Всякая козявка лезет в букашки). В афористике, как обычно, мы сталкиваемся с парадоксальным переосмыслением общепринятых оценок: "Победы – истины подлецов".

Принципиально различается оценка человека, которого преследуют неудачи, в русской и английской лингвокультурах. Неудача по-русски связана с обреченностью, невезеньем, наиболее часто приводятся примеры "неудачник в жизни, по жизни, в любви, бедный, вечный, во всем" (РАС). Таких людей можно пожалеть. В английском loser осмысливается как проигравший в состязании, для англичан очень важно уметь достойно проигрывать: A good loser is a person who behaves well and does not show their disappointment when they are defeated; a bad loser is a person who complains when they are defeated (CIDE). Характерны примеры: a born loser, a romantic loser. Человек, потерпевший неудачу, не должен показывать свое разочарование и, тем более, не должен жаловаться. Критически оценивается неумение субъекта перебороть неудачу (неудачник от рожденья), романтичность как причина неудач.

Т.о., можно установить следующую специфику понимания концепта 'успех' в английской и русской лингвокультурах: 1) для русской лингвокультуры характерен акцент на везении и учете средств, используемых для достижения цели (моральный аспект), для английской – акцент на успехе как таковом, символизация успеха, акцент на усилиях индивида; 2) в английской лингвокультуре успех ассоциируется с карьерой, богатством и славой, в русской – с победой в бою, достижениями в познаниях и завоеванием симпатий; 3) к людям, которые не добились успеха, по-русски относятся с жалостью, по-английски – с элементом презрения. Отсюда следует, что в английской культуре успех напрямую связывается с усилиями личности, в русской – с везением и способностями человека.

Проведенный ранее анализ английских и русских пейоративов (Карасик, 1992) в значительной мере согласуется с приведенными данными. Была проведена выборка существительных с отрицательно-оценочным значением типа “болван”, “нахал”, “подлиза” и т.д. Полученный корпус пейоративов был разделен на классы по следующим признакам: 1) человек, получающий отрицательную оценку вследствие своей несостоятельности либо вследствие неуважительного отношения к окружающим, 2) несостоятельность, вытекающая из объективных характеристик человека (оценка по внешним данным и по внутренней сущности — “урод” и “рохля”), 3) несостоятельность, субъективно приписываемая человеку (общая оценка личности и оценка личности как представителя группы — “подлец” и “чучмек”, 4) степень социальной опасности неуважительного отношения к людям (преступное неуважение и нарушение норм этики, невыполнение обязанностей и неуважение общественного мнения). Этнокультурная специфика пейоративов наблюдается в следующих сферах: в русском языке число общих пейоративов в 1,5 раза превышает число аналогичных английских единиц; в русском языке в 1,5 раза больше слов, обозначающих физические недостатки человека; в английском языке почти в два раза больше слов, обозначающих интеллектуальную несостоятельность; в английском языке в 2,5 раза больше этнических инвектив; в английском языке в два раза больше слов, обозначающих преступников, а в русском — в два раза больше слов со значением “задира, буян”; в английском языке в два раза больше слов, обозначающих развратных и сварливых женщин.

В английском языке основным направлением пейоративизации является подчеркивание того, что объект отрицательной оценки — это чужой и глупый человек. Отсюда вытекают приоритетные ценности — быть своим и быть умным. Англоговорящему не понятен негативно-оценочный ореол номинации в высказывании: Какой урод на мои лекции стакан поставил! В русском языке основным направлением отрицательной оценки является подчеркивание того, что объект оценки — это противный и уродливый человек. Отсюда вытекают приоритетные ценности — быть приятным и быть красивым.

Можно сделать некоторые предварительные выводы.

1. Культурные доминанты в языке объективно выделяются и могут быть измерены. Этнокультурная специфика представления того или иного концепта может быть выявлена посредством картирования соответствующих лексических и фразеологических групп, сопоставления ценностных суждений, вытекающих из стереотипов поведения, зафиксированных в значениях слов, устойчивых выражений, прецедентных текстов. В качестве вспомогательного средства изучения культурных доминант в языке, по-видимому, может использоваться и внутренняя форма слов.

2. Этнокультурная специфика представления того или иного концепта должна быть дополнена социокультурной спецификой.

3. Ценностная картина мира в языке представляет собой проявление семантического закона, согласно которому наиболее важные предметы и явления жизни народа получают разнообразную и подробную номинацию. При межъязыковом сопоставлении ценностных картин мира обнаруживается, что различие между представлением тех или иных концептов выражается большей частью не в наличии или отсутствии определенных признаков, а в частотности этих признаков и их специфической комбинаторике.

ЛЕКЦИЯ 12. «ЯЗЫК ЦЕННОСТЕЙ» И МЕТОДЫ ЕГО ИСЧИСЛЕНИЯ

ПЛАН

1. Проблема языковой объективации ценностей

2. Языковая экспликация ценностей на номинативном уровне

3. Языковая экспликация ценностей на коннотативном урвоне

4. Проблема эволюции «языка ценностей»

В рамках целостной и единой концептосферы этноса (равно как какой-либо референтной группы или индивидуума), воплощенной в естественном языке, наряду с «наивной физикой», «наивной геометрией», «наивной этикой», «наивной эстетикой» и пр., мы постулируем и «наивную аксиологию».

Языковая объективация столь неуловимой «материи», как ценности, представляет собой очевидную проблему для лингвиста. Н.Д. Арутюнова пишет: «Оценка в той же мере относится к области реакций, как и к области стимулов. Она столь же неуловима, сколь и вездесуща» (Арутюнова, 1998: 183). Между тем носитель языка вполне корректно оперирует оценочным потенциалом разнообразных единиц языковой системы и с видимой легкостью ориентируется в их достаточно тонких пресуппозитивных и коннотативных нюансах, даже не отдавая себе в этом отчета на рациональном уровне, не рефлектируя своих ценностных словесных реакций на мир.

Легкость оперирования «языком ценностей» не отменяет сложности его устройства. Анализируя язык эмоций («эмоциональные концепты»), А. Вежбицкая резюмировала: «При ближайшем рассмотрении человеческая концептуализация эмоций являет собой систему неосознаваемых [разрядка наша –– Т.Р.] противопоставлений невероятной чувствительности, тонкости и точности» (Вежбицкая, 1997: 71). Все это не в меньшей степени применимо и к «языку ценностей».

Таким образом, «язык ценностей» есть реальный факт нашего языкового сознания, но, как и многое другое в языковой концептуализации мира этносом, не дан нам в непосредственном наблюдении, он может быть не эксплицирован в каких-то конкретных словах и выражениях, категориях, моделях и формах языковой системы. Однако его можно каким-то образом выявить, обнаружить, и некоторым механизмам его обнаружения как раз и посвящена данная работа.

Для начала необходимо поставить вопрос о разграничении ценностей индивидуального или социально-группового характера, которые выступают как феномены экстралингвистические, привносимые в узус авторитетными социальными движениями, политическими течениями или «давлением» СМИ, и ценностей, которые непосредственно закреплены в сфере лексической и грамматической системы национального языка или речевой практики, узуса. Так, вполне резонно допустить, что в современном обществе, в духе тенденций политкорректности и толерантности, формируется тренд терпимого и даже позитивного отношения, например, к лицам нетрадиционной сексуальной ориентации, но естественный язык пока не отражает этих прогрессивных изменений, еще не выработал соответствующих номинативных единиц и коннотаций. При этом отметим, что существование обтекаемых эвфемизмов и других искусственных языковых образований как раз свидетельствует в пользу устойчивой негативно-оценочной коннотированности данных явлений, по крайней мере, в языке, в его «наивной аксиологии».

Примечательна глубокая характеристика подобной ситуации несовпадения –– и даже полного расхождения –– требований идеологии определенной части общества и налично существующей системы оценок в языке, данная в книге Н.Д. Арутюновой. Рассматривая «теорию совокупной пользы, проистекающей из максимума удовольствия» как основы для общественной нравственности И. Бентама, Н.Д. Арутюнова показывает, как естественный язык словно сопротивляется попыткам философа найти нейтральные дескрипции, столь необходимые для его теории, для таких отрицательных номинаций, как сладострастие и скупость.

Н.Д. Арутюнова заключает: «Таким образом, наука нравственности, покуда она пользуется естественным языком для формулировки своих положений, должна заботиться о том, чтобы сообразовываться со значениями слов, иначе создаваемый текст не может не оказаться насыщенным противоречиями аксиологического плана: то, что автор считает хорошим, язык квалифицирует как дурное. Сколько бы не утверждал Бентам, а впоследствии сторонники так называемого разумного эгоизма, что польза и благо –– это одно и то же, язык с этим не согласится, и последнее слово в этом вопросе останется за ним» [1, с 151––152].

Почему же последнее слово остается за языком? Да потому, что именно язык представляет собой спрессованный опыт многовековой интроспекции его носителей, т.е. то, что наиболее значимо и доказало свою жизнеспособность в процессе взаимодействия человека с враждебной средой, его духовной эволюции в истории и культуре, тогда как идеологиям и теориям свойственно ветшать и отмирать в борьбе с другими идеологиями и теориями.

Иными словами, расхождения между ценностями, декларируемыми в угоду модным идеологическим и культурным трендам или социальным реалиям, и их реальной оценкой в языке могут быть существенными. Так, в последнее время в отечественном социокультурном пространстве, во многом под влиянием инокультурных, западных образцов, активно пропагандируются исконно чуждые исконной для русской концептосферы ценности индивидуализма, карьеризма, амбициозности, утилитаризма и пр. Однако в языковой концептуализации указанных явлений обнаруживается их определенное отторжение, неприятие посредством возникновения нерефлектируемой, неосознанной отрицательной оценочности при употреблении номинативных единиц подобного типа. Отметим, что пока еще обнаруживается, но вполне может статься, что через поколение-другое –– уже не будет...

Я постараюсь показать, что существуют объективные языковые свидетельства, так сказать, «тесты», способные выявить наличие в некой единице языка имплицитной оценочности, негативной или позитивной, которая будет именно объективно языковой оценочностью, заданной специфично языковыми средствами ее экспликации, независимо от «новейших» авторитетных идеологических, культурных или политических установлений.

Языковая экспликация мира ценностей в концептосфере может проявляться в как в номинативном содержании языковых единиц, а также в языковых и в экст­ралингвистических (культурных) коннотациях, закрепленных в узусе за определенными словами и выражениями.

Мы исходим из основанного на некоторых идеях последователей Московской семантической школы положения о том, что объективная языковая оценочность как аксиологический фрагмент языковой картины мира, как и другие ее идеи и представления, должна входить в значения слов и выражений в неявном виде, в их пресуппозитивную, коннотативную или импликационную часть, потому что только так носитель языка может оперировать ими, принимая их на веру, не рефлектируя и не задумываясь: «Иначе говоря, пользуясь словами, содержащими неявные смыслы, человек, сам того не замечая, принимает и заключенный в них взгляд на мир. Напротив того, смысловые компоненты, кото­рые входят в значение слов и выражений в форме непосредствен­ных утверждений, могут быть предметом спора ме­жду разными носителями языка и тем самым не входят в общий фонд представ­лений, формирующий языковую картину мира» (Зализняк, Левонтина, Шмелев, 2005: 9). Поэтому важно не то, что утверждают носители языка, а то, что они считают само собою разумеющимся, не видя необходимости специально останавливать на этом внимание.

Таким образом, «подлинная», «реальная» языковая оценка должна быть чем-то вроде неассертивного компонента смысла слова или выражения, выявляемого из совокупности таких контекстов употребления данной единицы, которые по тем или иным причинам могут рассматриваться как релевантные для актуализации именно оценочной семантики, в иных контекстах не проявляющейся или нейтрализованной. Такие репрезентативные контексты и будут служить «тестами» как на само наличие языковой оценочности, так и на ее «знак» («плюс» или «минус»).

Специфика языковой экспликации мира ценностей в русском менталитете на номинативном уровне выражается в лингвоспецифичных «конфигурациях смысла» (Зализняк, Левонтина, Шмелев, 2005), стоящих за языковыми единицами, обладающими определенной ценностной нагрузкой. Так, например, особое «любовное» отношение к миру русского человека проявляется в непереводимом русском глаголе любоваться, которое в общем означает заинтересованное и полное добрых чувств внимание к любому объекту наблюдения: здесь проявляется отмечаемая А. Вежбицкой характерная для русских установка на эмпатию, этически окрашенное отношение к миру, сопереживание всему сущему (Вежбицкая, 1997). Характерно в этом смысле, что этимологически –– общий корень с лю­бовь имеет и местоименное прилагательное любой (т.е. всякий, каждый).

Будем условно именовать подобные явления «языком ценностей». Мы постулируем системную организацию указанного «аксиологического кода»: иным словами, «язык ценностей» имеет свою парадигматику и синтагматику.

1.1. Парадигматика «языка ценностей» проявляется как на уровне языковой системы, так и в плане специфики оперирования языком, т.е. речевой актуализации системно-языковых феноменов в дискурсе.

На системно-языковом уровне парадигматика «языка ценностей» обнаруживает себя самим фактом наличия или отсутствия какой-либо ценностно нагруженной единицы.

Система ценностей в языке организована таким образом, что норма в мире цен­ностей (в отличие от мира вне ценности) попадает в зону положи­тельной значимости: иными словами, нейтральный –– это не средний, а положительный, норма –– это умный, а не «средний член» между умным и глупым. Именно поэтому в языке качество на са­мом деле обычно значит ‘хорошее качество’ (ср. качественный = хоро­ший), а просто наличие характера или души означает наличие «хорошего» характера или «хорошей» души (У него есть характер; У него есть душа).

Так, например, «андроцентрическая» система ценностей, представленная в русском языке, выражается, например, в том, что идиоматичное сочетание женская логика выявляет отчетливо негативный оттенок смысла (‘некачественная, не соответствующая норме логика’) в противопоставлении не *мужской логике, а просто логике.

В свою очередь, отсутствие нейтрального идиоматичного (т.е. не стилистически маркированного, не терминологического, не обсценного, не перифрастического и не эвфемистического) способа выразить какой-то смысл на лексическом уровне является, согласно нашей концепции, сигналом потенциально негативной оценочности данного явления –– ср, например, отсутствие в русском языке нейтрального обозначения для половых органов.

Рассмотрим весьма характерный пример: оказывается, в русском языке отсутствует нейтральная номинация для понятия бизнесмен. Только совсем недавно, каких-нибудь два десятка лет назад, в русском языке получило чрезвычайно ши­рокое хождение английское по происхождению слово бизнесмен. Однако почему для обозначения столь важного для со­циума понятия нам понадобилось заимствовать чужое слово? Дело в том, что, как оказалось, в русском языковом сознании просто отсутство­вало исконное нейтральное обозначение для этого понятия: делец, деляга –– явно маркированы отрицательно; описательное деловой человек, скорее, посвящено оценке свойств и качеств личности, нежели обозначению его занятия.

Вроде бы на эту роль могло претендовать слово предприниматель, но оно значительно уже по своей семантике. В словаре С.И. Ожегова, например, видим ‘капиталист –– владелец предприятия’ и во втором значении ‘предприимчивый и практичный чело­век’. Ну а если человек –– не владелец фабрики? А если он –– непрактичный? Бизнесмен же не обязательно владелец предприятия, он даже может быть «тене­вым», т.е. незаконным. Он может быть при этом и непрактичным и каким угодно мечтательным, потому что бизнес –– это просто его занятие, а не человеческие качества.

Таким образом, мы выявили определенную «лакуну» в образе мира русского этноса. Куда-то «пропал» в нем человек дела. Русский языковой менталитет не примелет положительный образ того, кого на Западе как минимум нейтрально, а чаще –– с положительной коннотацией –– назы­вают бизнесмен. Пришлось брать для этого понятия чужую номинацию, по­тому что в русской системе ценностей, воплощенной в русском слове, оно могло оцениваться только отрицательно.

На уровне особенностей речевой реализации парадигматика «языка ценностей» обнаруживает себя посредством операций выбора языковой единицы из парадигматически организованной совокупности лексем тематических и лексико-семантических групп, синонимических рядов и квазисинонимических объединений, антонимических и квазиантонимических противопоставлений и пр.

Так, уникальной для русской лексико-семантической системы ситуацией, важной именно в ценностном отношении, –– это наличие корреляций церковнославянизмов и исконно русских дублетов типа град –– город, врата –– ворота и пр. Аксиологический смысл подобной дублетности для менталитета состоит в том, что он имеет возможность оценивать явления и события как бы в двух модусах –– как торжественно-величавое, осо­бенно значительное для говорящего или как приземленно-бытовое, обы­денное, т.е. говорить об идеальном бытии вещи и ее реальном существовании (не всякие глаза –– очи, не всякий город –– град и пр.).

Принципы речевого общения и разнообразные конвенционализированные схемы речевого поведения, имплицитно отраженные в языковом выражении, часто несут на себе печать определенной ценностной специфики. Еще А. Вежбицкая обратила внимание на национально специфичное тяготе­ние русского дискурса к неопределенным модальным показателям: бес­ко­нечные почему-то, что-то, должно быть и проч., как правило, опуска­ются при переводе, скажем, Чехова на европейские языки.

Мы же, в свою очередь, обратили внимание на другой, не столь известный феномен. Оказывается, верно и обратное: в русском переводе зачастую возникают неопределенные модальные показатели, отсутствующие в языке оригинала. Так, фрагмент, где Холден Колфилд уморительно рассуждает о не слишком красивой девчонке, стремящейся выглядеть комильфо, в оригинале заканчивается так: (7) ... but you felt sort of sorry to her (букв. ‘но ты чувствовал к ней нечто вроде жалости’). В переводе же Р. Райт-Ковалевой читаем: ... но ее почему-то было жалко. Нетрудно заметить, что этого «почему-то» нет в языке-источнике, но оно возникает как отражение именно русского типа модальной организации дискурса.

1.2. Синтагматика «языка ценностей» проявляется в особенностях сочетаемости / несочетаемости определенных языковых единиц, в результате чего выявляются неассертивные оценочные компоненты смысла слова или выражения. Речь идет прежде всего о совокупности таких контекстов употребления данной единицы, которые по тем или иным причинам могут рассматриваться как релевантные для актуализации именно оценочной семантики, в иных контекстах не проявляющейся или нейтрализованной.

Например, репрезентативен в ценностном плане контекст погрязнуть в...

Еще одним примером репрезентативных контекстов сочетаемости явялется контекст так называемого оценочного метаязыкового комментария в хорошем смысле (этого) слова. Ср. наше наблюдение, сделанное в другой работе: «Так, например, английское слово ambitious ‘стремя­щийся к (чему-л.); жаждущий (чего-л.)’ нельзя передавать соответствую­щим русским заимствованием амбициозный,так как русский вариант со­держит явную негативную оценку. Точнее этот же смысл с сохранением исходной положительной оценочности в английском слове передается с помощью прилагательного честолюбивый. Доказательством расхождения полюсов на оценочной шкале служит русское описательное словоупотреб­ление амбициозный в хорошем смысле слова, где экспликация говорящим пози­тивной оценочности в ассертивной части выражения свидетельствует о том, что «по умолчанию», в пресуппозиции здесь потенциально предпола­гается оценка отрицательная» (Радбиль, 2010: 70-71).

По нашему мнению, употребление в дискурсе этой специфической «оговорки» является сигналом неявной, во многом неосознанной оценочной реакции говорящего на номинативную единицу, причем реакции сложной природы. Употребляя его применительно к определенным словам и выражениям, говорящий выражает тем самым свое сомнение в том, что без этого специального разъяснения, так сказать, «по умолчанию», адресат воспримет это слово или выражение в требуемом положительном оценочном регистре. Говорящий словно чувствует: здесь что-то не так, с этим словом, оно в общепринятом мнении не является безусловным носителем позитивной ценности, а скорее, напротив, это сигнал ценности отрицательной.

Ср., например: Да и в жизни он весьма рассудительный, прагматичный и расчетливый человек, в хорошем смысле этого слова. Прилагательные рассудительный, прагматичный, расчетливый без «добавки» в виде в хорошем смысле этого слова, т.е. идиоматично и конвенционально, «по умолчанию», выражают неассертивный отрицательно-оценочный компонент. Эта «добавка» разрушает идиоматичность, делает употреблении неконвенциональным. Метаязыковой комментарий в хорошем смысле слова выступает здесь как своего рода оператор семантического преобразования лексемы, которая меняет свое значение посредством контекстуальной элиминации негативно-оценочных сем. Но это доказывает, что без такового преобразования данные негативно-оценочные семы в указанных словах и выражениях наличествовали!

Таким образом, оценочный метаязыковой комментарий служит надежным средством выявления языковой отрицательной коннотации особого типа. Их можно именовать ЛОЖНАЯ ЦЕННОСТЬ, или ПСЕВДО-ЦЕННОСТЬ. Дело в том, что подлинные ценности (как, впрочем, и их антиподы) безусловны и аксиоматичны (Арутюнова, 1999). Лишь псевдо-ценности могут быть «хорошими» только при определенных условиях, с каким-то ограничениями или оговорками: содержащаяся в импликационале этих слов ложная претензия как бы дезавуируется, разоблачается экспликацией таким, на первый взгляд, невинным оценочным метаязыковым комментарием, как в хорошем смысле (этого) слова.

Тесту на псевдо-цености удовлетворяют, например, такие словоупотребления: Баста [рэпер]... стал еще большим индивидуалистом в хорошем смысле этого слова; Карьерист в хорошем смысле слова и даже истеричка в хорошем смысле слова. Отмечу, что, как кажется, этот тест является универсально-языковым механизмом, т.е. он применим в любом языке, хотя, разумеется, результаты будут иной раз противоположные.

Ср. также уже отмечавшийся андроцентризм русского языка. Например, мне не встречалось *мужчина в хорошем смысле слова, но много раз встретилось что-то типа: Она была женщиной в хорошем смысле этого слова; Великие высказывания о женщинах в хорошем смысле слова.

Специфика языковой экспликации мира ценностей в русском менталитете на коннотатив­номуровне обнаруживает себя при сопоставлении единиц разных языков со сходным номинативным содержанием, но различающихся при этом оценоч­ными коннотациями. Так, русские существительные-диминутивы выражают достаточно сложную эмоционально-оценочную семантику, также связанную с эмпатией говорящего: например, знаменитые лермонтовские Тучки небесные, вечные странники! –– нельзя перевести на английский просто как cloudlet ‘облачко, тучка’, так как это означает лишь ‘облако (туча) маленького размера’ и не содержит требуемых ценностных и эмоциональных смыслов –– чувства особой душевной близости говорящего и адресата, в нашем случае –– тучки.

Отметим также, что эквивалентные языковые явления в разных языках могут иметь разный «ореол», и, напротив, сходные культурные модели восприятия будут у феноменов, существенно различающихся в денотативном, сигнификативном и вербальном отношении. «Повинны» в этом существенно различающиеся ценностные коннотации.

Так, например, в западной культурной традиции, видимо, еще начиная с эпохи классицизма, утверждается восприятие рифмы как сигнала снижения «стилистического регистра» произведения в сравнении с высоким строем поэтической речи, выраженной белым стихом (подобная маркированность возникает из-за того, что с жанром трагедии («высокий стиль») традиционно был связан нерифмованный александрийский шестистопный ямб). В настоящее время эта особенность сниженной рецепции рифмы в западной культуре сохраняется. Рифмованные строчки воспринимаются как безделица, шутка, что-то несерьезное, как языковая игра, признак песенной поп-культуры или области рекламных слоганов. С этим, кстати, связано неоднозначное в эстетическом плане отношение англоязычной читающей публике к автопереводам поэзии И. Бродского, который в целом достаточно адекватно адаптировал свое поэтическое и языковое своеобразие к инокультурным реалиям, но при этом все-таки сохранил рифму.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: