Практическое занятие. ОТЕЧЕСТВЕННЫЙ ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ КОГНИТИВИЗМ 7 глава

Причем это именно трехчленная, а не двучленная (только хорошо / плохо) шкала. Ведь специфика ценностного отношения человека к миру определяется значимостью или незначимостью для него чего-либо (по­следнее и есть значимый ноль в системе). А значимым как раз можно быть как со знаком «плюс», так и со знаком «минус» (тогда мы имеем дело с ан­тиценностью, с «минус»-ценностью, которая тоже маркирована в созна­нии). Иными словами, хорошо и плохо противопоставлены ценностному «нулю». Поэтому три члена в шкале ценностей, так сказать, не рядопо­ложны, а образуют иерархию. И мы должны ее уточнить: хорошо / плохо « нейтрально. Или, точнее: (хорошо « плохо) « нейтрально.

При этом средний член шкалы, как правило, только подразумевается, но вовсе не обязательно выражается: попробуйте найти средний член в та­ких парах, как красивый –– уродливый, добрый –– злой, умный –– глупый и пр. Только разве что с помощью громоздкой описательной конструкции: ни добрый, ни злой. Ср. латинское обозначение грамматического среднего рода –– neutrum (первоначально ‘ни тот, ни другой’). И это не случайно: если что-то не попадает в зону действия значимости для этноса (пусть и со знаком «минус»), то оно, как правило, и не нуждается в особом обозначе­нии, так как опять же не представляет никакой для него ценности. Имену­ются обычно крайние значения на условной семантической шкале, если таковая для данного понятия имеется.

Не надо путать отсутствие значимости с нормой. Норма в мире цен­ностей (в отличие от мира вне ценности) как раз попадает в зону положи­тельной значимости: иными словами, норма –– это умный, а не «средний член» между умным и глупым. Именно поэтому в языке качество на са­мом деле обычно значит ‘хорошее качество’ (ср. качественный = хоро­ший), а просто наличие характера или души означает наличие «хорошего» характера или «хорошей» души (У него есть характер; У него есть душа).

Следует различать это представление о норме в мире ценностей от представления о норме для параметрических явлений и признаков физического мира (находящейся вне зоны действия ценностей), где она как раз и составляет невербализуемый «средний член»: высокий –– ‘тот, кто выше условной нормы’, низкий –– ‘тот, кто ниже условной нормы’. Поэтому мы можем говорить о норме₁(алетической) и норме₂ (деонтической).

Важность ценностного компонента в концептосфере трудно переоценить: «Существующий в коллективном сознании любого этноса наци­ональный миропорядок, национальный семантический универсум немыслим без разветвленной системы оценок всего сущего, без отра­женных в языке ценностных ориентиров. Именно оценивание на двух уровнях (эмоциональном и ценностном) завершает процесс отраже­ния пространственно-временного континуума обыденным человечес­ким сознанием, окончательно превращая мир объективный в мир отраженный» [Корнилов 2003: 281].

Однако при всей кажущейся простоте (ну подумаешь, всего-то –– хорошо или плохо!) категория ценности представляется одной из самых сложно устроенных и трудноопределимых. Об этом размышляет Н.Д. Арутюнова в книге «Оценка. Событие. Факт»« (1988). Спе­ци­фи­ка цен­но­ст­ных кон­цеп­тов в язы­ке оп­ре­де­ля­ет­ся их диа­лек­ти­че­ски-про­ти­во­ре­чи­вой при­ро­дой: с од­ной сто­ро­ны, цен­но­сти пол­но­стью ори­ен­ти­ро­ва­ны на эмо­цио­наль­ные, эти­че­ские и эс­те­ти­че­ские со­став­ляю­щие внут­рен­не­го ми­ра че­ло­ве­ка; с дру­гой — пол­но­стью оп­ре­­д­ел­яю­тся внеш­ней –– со­ци­аль­ной или при­род­ной сре­дой: «Оцен­ка бо­лее, чем ка­кое-ли­бо зна­че­ние, за­ви­сит от го­во­ря­ще­го субъ­ек­та... Во внут­рен­нем ми­ре че­ло­ве­ка оцен­ка от­ве­ча­ет мне­ни­ям и ощу­ще­ни­ям, же­ла­ни­ям и по­треб­но­стям, дол­гу и це­ле­на­прав­лен­ной во­ле. <…> Оцен­ка со­ци­аль­но обу­слов­ле­на. Ее ин­тер­пре­та­ция за­ви­сит от норм, при­ня­тых в том или дру­гом об­ще­ст­ве или его час­ти» [Ару­тю­но­ва 1988: 6]. Зна­чительная до­ля оце­ноч­ной се­ман­ти­ки оп­ре­де­ле­на вне­язы­­к­овым со­дер­жа­ни­ем, то есть праг­ма­ти­кой язы­ка.

Н.Д. Арутюнова отмечает, что для того, чтобы оценить объект, чело­век должен «пропустить» его через себя: «Оценивается то, что нужно (фи­зически и духовно) человеку и Человечеству. Оценка представляет Чело­века как цель, на которую обращен мир. Ее принцип –– “Мир существует для человека, а не человек для мира”. <...> Мир представляется оценкой как среда и средство для человеческого бытия. <...> В идеализированную модель мира входит и то, что уже (или еще) есть, и то, к чему человек стремится, и то, что он воспринимает, и то, что он потребляет, и то, что он создает, и то, как он действует и поступает; наконец, в нее входит целиком и полностью сам человек. Более всего и наиболее точно оцениваются че­ловеком те средства, которые ему нужны для достижения практических целей. Оценка целеориентирована в широком и узком смысле» [Арутю­нова 1999: 181].

Категория ценности в общественном сознании имеет сложную ие­рархическую структуру. Как пишет Н.Д. Арутюнова, раз­ви­то­му (духовно, ло­ги­че­ски, эмоционально, эс­те­ти­че­ски) соз­на­нию при­су­ще раз­гра­ни­че­ние цен­но­стей на сен­сор­но-вку­со­вые, пси­хо­ло­ги­че­­ские, эс­те­ти­че­ские, эти­че­ские, ути­ли­тар­ные, нор­ма­тив­ные, объ­е­ди­няе­­мые в так на­зы­вае­мую об­щую оце­ноч­ность — в по­ле дей­ст­вия шка­лы хо­ро­ший / пло­хой, по­ло­жи­тель­ный / от­ри­ца­тель­ный [Ару­тю­но­ва 1988: 75––76]. Не забудем добавить в эту шкалу третий член –– нейтральный. Этот тип оценочного отношения к действительности считается нормой для современного, дискурсивно-логи­ческого типа сознания.

О.А. Корнилов выделяет в ценностной сфере языкового менталитета два компонента: эмоционально-оценочный и нравственно ценностный, считая при этом, что сами оценки, порож­даемые ими, имеют качественное отличие. Оценки, формируемые эмо­ционально-оценочным компонентом сознания, можно условно назвать первичными, простейшими или оценками первого уровня, которые не­посредственно фиксируют именно эмоциональное отношение кол­лективного носителя языка к обозначаемому. Такие оценки всегда отражают основную субъективно-оценочную бинарную оппозицию «положительное отношение — отрицательное отношение», а актуали­зация одного из членов этой оппозиции может конкретизироваться определенным признаком, по которому эта оценка собственно и осу­ществлялась.

Результатом работы нравственно-ценностного компонента сознания яв­ляются более сложные оценки. Эта сложность распространяется как на объект оценивания, так и на саму оценку. Оценки этого типа можно условно назвать оценками второго уровня, они применяются по отно­шению не к отдельным объ­ектам или простейшим ситуациям, а по отношению к наиболее типичным соци­ально значимым ситуациям, моделям поведения в таких ситуациях, по отноше­нию к жизненно важным для любого социума категориям. Оценки второго уровня — это уже не столько результат эмоционального восприятия, сколько обобщение коллективного жизненного опыта, результат осмысления общест­венной практики, квинтэссенция народной мудрости. Сама оцен­ка этого типа уже не укладывается в противопоставление «хорошо — плохо», она может иметь довольно сложную логическую структуру: указывать на закономерные связи между отдельными явлениями, рас­крывать причинно-следственные зави­симости, предписывать определен­ные действия в определенных ситуациях, оп­ределять относительную ценность явлений, формировать саму иерархию ценно­стей и т. д..

Соот­ветственно, различным оказывается и лингвистическое воплощение двух типов оценок, порождаемых каждым из двух «оценочных» компонен­тов сознания. Носителями оценок первого уровня (эмоциональных оценок) явля­ются специальные слова, составляющие в любом языке семантическое поле субъективных оценок, и вся коннотативная зона национального языка. Носите­лями оценок второго уровня («ценност­ных» оценок) могут являться отдельные слова, обозначающие концеп­ты из области нравственно-ценностных категорий, но в наибольшей степени таковыми являются пословицы и поговорки того или иного национального языка [Корнилов 2003: 231-232].

Мир ценностей в концептосфере условно делится на содержательный (что выража­ется) и интерпретационный (как выражается) компоненты, независимо от «тематической группы», к которой принадлежит так или иная оценка (нравственной, эстетической, сенсорно-вкусовой, утилитарной и пр.).

Содержательная основа мира ценностей представлена особыми комплексными единицами лингвоментального характера, образованными, так сказать, «на стыке» мира действительности и мира оценивающей дея­тельности нашего сознания. О.А. Корнилов выделяет четыре типа семантических структур, выра­жающих оценку:

1. Сема «положительная (или отрицательная) оценка» (хорошо, плохо).

2. Сема «положительная (или отрицательная) оценка» + сема «сте­пень выраженности оценки» (замечательно, отлично, чудесно; от­врати­тельно, мерзко).

3. Сема «положительное (или отрицательное) отношение» + сема «при­знак, относительно которого выражается оценка» (красивый, вкус­ный, благо­звучный, удобный).

4. В качестве четвертого типа можно выделить группу слов (прила­гатель­ных и наречий), которые обозначают эмоциональную оценку чего-либо, но при этом не содержат явно эксплицированной семы «поло­жи­тельная (или отрица­тельная) оценка», т. е. предмет или явление оценива­ются как имеющие какой-либо признак, выраженный в очень высокой сте­пени, но отношение говорящего к этому не актуализиру­ется, как может не уточняться и сам оцениваемый при­знак. Семанти­ческая структура таких оценочных слов состоит из одной семы, кото­рую можно определить как «эмоциональную констатацию высокой степени проявления признака», а качественная характеристика подоб­ной оценки и сам оцениваемый при­знак проясняются только в кон­тексте реальной ситуации, в ко­торой было использовано оценочное слово. Такую семантическую структуру имеют слова типа умопомрачительный, сногсшибательный, невообразимый, су­масшедший, разговорное обалденный, сленговое круто и т.п. Су­масшед­шими могут быть успех, деньги, скорость, поступок, любовь, боль; нево­образимыми могут быть и шум, и успех, и гадость и т. п. Подоб­ные слова есть во всех языках, их можно условно назвать носителями голой эмоцио­нальности, которая конкре­тизируется по характеру вы­ражаемых эмоций и по оцениваемому признаку только в контексте [Корнилов 2003: 233].

«Применимость в процессе общения на дан­ном языке оценочных предикатов к тому или иному элементу действи­тельности можно считать показателем существования в рамках данной культуры концепта, основанного на этом элементе действительности» [Арутюнова 1988 и 1999]. Именно таков механизм превращения первона­чальной внеоценочной номинации в то, что мы будем ниже называть «культурным концептом» –– главным выразителем мира ценностей в язы­ковом менталитете.

Интерпретационный компонент мира ценностей выражается осо­быми смысловыми образованиями, которые можно называть коннота­циями. Термин коннотация неоднозначно понимается в науке. Иногда под коннотациями понимают непредметные (стилистические, эмоционально-экспрессивные, оценочные) компоненты смысла, «оттенки значения», со­ставляющие так называемую стилистическую (или иную) маркирован­ность, отмеченность слова в словарном составе языка. В этой работе при­нята точка зрения Ю.Д. Апресяна, который предлагает различать, с одной стороны, «добавочные» (модальные, оценочные и эмоционально-экспрес­сивные) элементы лексических значений, включаемые непосредственно в толкование слова. С другой стороны, а с другой –– узаконенную в данной среде оценку вещи или иного объекта действительности, обозначенного данным словом, не вхо­дящую непосредственно в лексическое значение слова.

Ю.Д. Апресян предлагает считать коннотациями только второе употребление этого термина: «Более точно, коннотация­ми лексемы мы бу­дем называть несущественные, но устойчивые признаки выражаемого ею понятия, которые воплощают принятую в данном языковом коллективе оценку соответствующего предмета или факта действительности. Они не входят непосредственно в лексическое значение слова и не являются след­ствиями или выводами из него [Апресян 1995: 159]. Он выделяет два существенных свойства коннотаций.

Первое свойство состоит в том, что в коннотациях лексемы воплощаются несущественные признаки выражаемого ею понятия. Возьмем слово петух в его основном значении, которое во всех словарях русского языка тол­куется совер­шенно единообразно как ‘самец курицы’. Это толкование действи­тельно исчер­пывает собственно лексическое значение слова; в него не могут быть включены указания на то, что петухи рано засыпают и рано просыпают­ся, что они задири­сты и драчливы, что они как-то по-особенному, подобостра­стно ходят. Все это — несущественные для наивного понятия ‘петух’ признаки. В частности, есть основания думать, что петухи засыпают и просыпаются не раньше большинства птиц и не более задиристы и драчливы, чем самцы дру­гих биологических видов.

Вместе с тем перечисленные признаки отличаются от других несущест­вен­ных, хотя и бросающихся в глаза признаков петухов, например, таких, как величина гребешка, форма или окраска хвоста. Первые выделены в соз­нании го­ворящих на русском языке людей и имеют устойчивый харак­тер, многократно обнаруживая себя в разных участках языковой системы. Бу­дучи ассоциатив­ными и несущественными для основного значения слова пе­тух, они оказыва­ются семантическим ядром его переносных значений, производных слов, фра­зеологических единиц. Признак задиристости, напри­мер, лежит в основе пере­носного значения слова петух ‘задиристый человек, забияка’, а также значений производных слов петушиный ‘задиристый’, пету­шиться ‘горячиться, вести себя задиристо’. Именно такие несущест­венные, но устойчивые, т. е. много­кратно проявляющие себя в языке, признаки и образуют коннотации лексемы [Апресян 1995: 159-160].

Иными словами, коннотация есть сущность внеязыковая, которая на­ходится в «пресуппозитивной зоне» семантики слова, выступает результа­том своеобразной импликации –– перенесения на слово отношения к самой вещи. Оцен­ке ведь под­вер­га­ют­ся не столь­ко сло­ва, сколь­ко де­но­та­ты — т.е. са­ми реа­лииок­ру­жаю­ще­го ми­ра. Так, ней­­трал­ьные с точ­ки зре­ния об­ще­язы­ко­вой оце­ноч­но­сти сло­ва ре­во­лю­цияилиок­тябрьпо­лу­ча­ют кон­тек­сту­аль­ную оце­ноч­ную кон­но­та­цию в ре­че­вой прак­ти­ке (узу­се) России со­циа­ли­сти­че­ской эпо­хи. Так­же по­доб­ная цен­но­ст­но значимая ин­фор­ма­ция мо­жет за­да­вать­ся пря­мы­ми цен­но­ст­ны­ми су­ж­де­ния­ми, де­фи­ни­ция­ми оце­ноч­ных пре­ди­ка­тов и ат­ри­бу­тов и пр., когда в принципе внеоценочными сред­ст­ва­ми язы­ка пе­ре­да­ет­ся имею­щая цен­но­ст­ную зна­­ч­имость ин­фор­ма­ция. Са­ми сред­ст­ва язы­ка при этом мо­гут быть ней­­трал­ьны к вы­ра­же­нию цен­но­стей, а оценочность под­дер­жи­ва­­е­тся тек­стом и кон­тек­стом.

Как «работает» механизм коннотации, можно пояснить на следую­щих примерах. Вот, например, вопрос: хорошо ли быть писателем? С точки зрения языка –– ни хорошо, ни плохо. Это просто род деятельности человека, нейтральный в оценочном плане. И слово писатель не имеет оценочности –– ни положительной, ни отрицательной. А с точки зрения общества? С точки зрения общества это, безусловно, хорошо, эта профес­сия востребована и социально престижна, что можно видеть по словосоче­таниям типа долг писателя, высокая миссия писателя, предназначение пи­сателя. Никому ведь не придет в голову говорить о высокой миссии или предназначении водопроводчика.

А вот для М.А. Булгакова писатель –– это плохо, потому что место «хорошего» члена оппозиции у него занимает мастер. В романе «Мастер и Маргарита» слово писа­тель, нейтральное с точки зрения общеязыковой системы, попадает в поле отрицательной оценоч­ности (актуализуется по­тенциальная сема ‘представитель обычной профессии или ремесла, работ­ник, но не творец’) в сопоставлении с мастером, где та же потенциальная сема ‘ремесленничества’ гасится, а актуализуется положительная коннота­ция ‘(истинный) тво­рец, умеющий создавать что-то’. Причем эти слова даже вступают в квазиантонимические отношения: Я не писатель –– я Мастер!

Точно так же у А. Платонова становится выразителем отрицательной оценки высокое русское слово хлебопашцы: Что же до рас­точ­ки ци­лин­д­ров, то тру­до­вые ар­мии то­чить ни­че­го не мо­гут, по­то­му что они скры­тые хле­бо­паш­цы. –– Автор актуализует потенциальный семантический признак ‘неквалифицированность крестьянского труда (в глазах, разуме­ется, не-крестьян)’, поскольку истинную ценность в мире его героя, Фомы Пухова, имеет мастеровой, рабочий.

Коннотативный компонент может иметь разную природу. Мы можем говорить об индивидуальных коннотациях, которые есть у каждого из нас, или об индивидуально-авторских коннотациях, возникающих в художест­венном мире писателя. Мы можем говорить об устойчивых ассоциативных связях, закрепленных за каким-либо понятием в культуре, т.е. о культур­ных коннотациях (В.Н. Телия). Если коннотации возникают в сфере дейст­вия национального языкового менталитета –– тогда их называют нацио­нально-культурными коннотациями (В.А. Маслова).

ЛЕКЦИЯ 6. КУЛЬТУРНЫЕ КОНЦЕПТЫ КАК СОДЕРЖАТЕЛЬНАЯ ОСНОВА МИРА ЦЕННОСТЕЙ В КОНЦЕПТОСФЕРЕ

ПЛАН

1. Культурный концепт как разновидность концепта

2. Историко-научные предпосылки становления понятия «культурный концепт»

3. Модель (структура) культурного концепта

4. Проблема типологии культурных концептов

Деятельность по оцениванию (ценностному освоению) действительности первоначально протекает на бессознательном уровне, т.е. мы не всегда отдаем себе отчет, почему мы так, а не иначе относимся к какому-либо явлению физической или духов­ной реальности. Во многом стереотипы такого спонтанного оценивания определяются операционной средой национального языкового ментали­тета, хотя впоследствии они могут становится объектом сознательной реф­лексии этноса: «Культура любого народа, аккумулируясь в его абсолют­ных ценностях, является продуктом не только рационального постижения бытия, но и бессознательных устремлений людей, массовый облик кото­рых воплощается в стереотипах их повседневной жизни и закрепляется в символических формулах фольклорной традиции. Первоначальная жизнь ценностей протекает в бессознательной сфере народного духа, обретая за­тем в языке объективированное существование и становясь в этой ипо­стаси предметом рационально-логического осмысления и преображения» [Гореликов, Лисицына 1999: 21].

Средством языковой экспликации ценностно значимой информации в концептосфере выступают особые единицы лингвоментальной природы, которые принято именовать «культурными концептами»

Особые имена, обозначающие круг культурно значимых для этноса смыслов, в последнее время стали предметом особого внимания в зоне ло­гического анализа естественных языков, концептуального анализа, лингво­культурологического анализа и пр. Как пишет Н.Д. Арутюнова: «Природа познается извне, культура — изнутри. Ее познание рефлексивно. Чтобы в нем разобраться, нужно про­анализировать метаязык культуры, и прежде всего ее ключевые термины, такие, как «истина» и «творчество», «долг» и «судьба», «добро» и «зло», «закон» и «порядок», «красота» и «свобода». Эти понятия существуют в любом языке и актуальны для каждого чело­века. Немногие, однако, могут раскрыть их содержание, и вряд ли двое сделают это согласно. Вместе с тем нет философ­ского сочинения, в кото­ром бы эти концепты не получали раз­личных интерпретаций. Можно также найти немало проницатель­ных их толкований в художественных текстах разных жанров. Мировоззренческие понятия личностны и соци­альны, национально специфичны и общечеловечны. Они живут в контек­стах разных типов сознания — обыденном, художественном и научном. Это делает их предметом изучения культурологов, историков религий, ан­тропологов, философов и социологов» [Арутюнова 1991: 3].

По словам Л.О. Чернейко, умозрительные предметы гипотетиче­ского, ментального про­странства являются десигнатами особой категории абстрактных субстантивов, которые в наше время получили не очень удач­ное назва­ние «культурные концепты»: «В предикатах абстрактных имен, так называемых вторичных предикатах, обнаруживаются наши обыден­ные представления о стоящих за именами сущностях, то самое «языковое зна­ние», которое порождает мифологемы сознания (коллективное бессозна­тельное) и выявляет их. Мы понимаем кон­текст у судьбы, обокравшей меня только потому, что имеем пре­суппозицию существования судьбы на суб­логическом уровне и зна­ем о ее возможной враждебности к человеку» [Чернейко 1997: .187].

Культурные концепты в этих исследованиях выступают в качестве разновидность концептов вообще (как вида ментальных репрезентаций, средства представления знания в языке). Иногда то, что мы здесь называем «культурными концептами», просто именуют «концепт», видимо подчер­кивая этим, что любой концепт так или иначе имеет национально- и куль­турно-специфический способ репрезентации. В работах С.Г. Воркачева это обозначается как «лингвокультурологический концепт», чтобы выделить эту лингвокультурную составляющую [Воркачев 2004].

Культурные концепты — это культурно значимые смыслы, ключе­вые идеи и представления национальной культуры. Для русского языка, например, это воля, удаль, соборность, подвиг, совесть и т.д. Их содержа­ние может развиваться, обогащаться со временам, но в основе своей они имеют нечто неизменное. По словам В. В. Колесова, это «опорные точки» народного самосознания, имеющие знаковое воплощение в формах нацио­нального языка. Это действительно опорные точки в том смысле, что они связуют воедино язык, культуру и национальный языковой менталитет. Поэтому их можно с тем же успехом назвать и ментальными концептами, и мировоззренческими концептами (Н.Д. Арутюнова), и духовными кон­цептами, и «экзистенциальными именами» (Ю.Д. Апресян), и ключевыми символами на­циональной культуры. Иногда их называют «аксиологема­мий» –– единицей «эмо­цио­наль­но-ин­тел­лек­ту­аль­ной оцен­ки» [Диб­ро­ва 1998], чтобы подчеркнуть ценностный компонент в их семантике.

«Культурные концепты» находят свое языковое выражение в словах и выражениях естественного языка, воплощающими значимые для этноса смыслы и приобретающими тем самым особый, оценочный тип семантики. При этом неважно, на каком уровне значения слова присутствует оценоч­ность –– в ядерной, денотативной сфере его семантики или же в «оттеноч­ной», отражающей разного рода стилистическую и экспрессивно-эмоцио­нальную маркированность (что в словарях обычно выражается разного рода пометами). Ведь и то, и другое так или иначе входит в лексическое значение слова в качестве его семантического компонента (в зону ассер­тивных компонентов смысла, в терминологии Московской семантической школы).

В нашем гуманитарном знании внимание к изучению концептов с точки зрения их культурной значимости начинается с известной статьи С.А. Аскольдова-Алексеева «Концепт и слово» (1928). Он отмечает, что концепт –– это «неуловимое мелькание чего-то в умственном кругозоре, происходящем при быстром произнесении и понимании таких слов как «Тысячеугольник», «справедливость», «закон», «право» и т.п.». Это «не­что», «не вызывая никаких художественных «образов», создает художест­венное впечатление, имеющее своим результатом какие-то духовные обо­гащения» [Аскольдов 1997: 267-268].

Эту тему продолжает Д.С. Лихачев в статье «Концептосфера рус­ского языка». Концепт «не непосредственно возникает из значения слова, а является результатом столкновения словарного значения слова с личным и народным опытом человека. Рассматривая, как воспринимается слово, значение и концепт, мы не должны исключать человека. Потенции кон­цепта тем шире и богаче, чем шире и богаче культурный опыт человека. И слово, и его значения, и концепты этих значений существуют не сами по себе в некоей независимой невесомости, а в определенной человеческой «идеосфере»» [Лихачев 1997: 281]. Кроме того, ученый вводит понятие «концептосфера», под которым понимает совокупности потенций, откры­ваемых в словарном запасе отдельного человека, как и всего языка в це­лом: «Концептосфера национального языка тем богаче, чем богаче вся культура нации – ее литература, фольклор, наука, изобразительное искус­ство <…> она соотносима со всем историческим опытом нации и религией особенно» [Лихачев 1997: 282]. Концептосфера русского языка –– это в сущности концептосфера русской культуры.

Концепт, по мнению Ю.С. Степанова, –– «это как бы сгусток куль­туры в сознании человека; то, в виде чего культура входит в ментальный мир человека. И, с другой стороны, концепт – это то, посредством чего человек – рядовой, обычный человек, не «творец культурных ценностей» – сам входит в культуру, а в некоторых случаях влияет на нее» [Степанов 1997: 43]. Например, представления рядового человека, не юриста, о «за­конном» и «противозаконном» концентрируются прежде всего в концепте «закон». И этот концепт существует в сознании (ментальном мире) такого человека, конечно, не в виде четких понятий о «разделении властей», об исторической эволюции понятия закона и т.п. Тот «пучок» представле­ний, понятий, знаний, ассоциаций, переживаний, который сопровождает слово «закон», и есть концепт «закон». В отличие от понятий в собствен­ном смысле термина (таких, как «постановление», «юридический акт» и т.д.), концепты не только мыслятся, они переживаются. Они предмет эмо­ций, симпатий и антипатий, а иногда и столкновений [Степанов 1997: 43].

Очень важным для понимания того, как функционирует концепт в языковом менталитете, является вводимое Ю.С. Степановым понятие «концептуализированная предметная область (ряд)», под которым пони­мает «такую сферу культуры, где объединяются в одном общем представ­лении (культурном концепте) –– слова, вещи, мифологемы (конечно же, в каждом конкретном случае необязательно должен наличествовать весь перечисленный набор этих сущностей)» [Степанов 1997: 43]. В пределах отдельной «концептуализированной области» слово и ритуальный пред­мет, слово и мифологема и т.д. могут особым образом совмещаться, вы­ступая заместителем или символизатором одно другого.

Этот процесс концептуализации в сфере культуры Ю.С. Степанов называет «синонимизацией вещей и слов». К примеру, культурный кон­цепт «воля» включает в себя как само это слово, устойчивые сочетания типа «воля вольная», и поговорки и посло­вицы типа «вольному воля — спасенному рай», так и открытые пространства русской природы, некие поведенческие стереотипы русского человека типа «раззудись, плечо, раз­махнись, рука» и пр.

В этом плане концепт выступает как важная единица этнокультурного уровня, которая связывает отдельную языковую личность с социумом и включает ее в этни­ческое сообщество. Ср. по этому поводу обобщенное оп­ределение концепта Ф.Ф. Фахрутдиновой как «структурно и образно органи­зованное инвариантно-вариативное знание определенного социума о каком-либо явлении духовной или материальной культуры, реализующееся через пространство разноуровневых и разнопорядковых языковых знаков, связанных между собой парадигматически, синтагма­тически и/или ассоциативно» [Фах­рутдинова 2000: 25].

При таком подходе к концепту признается, что, как образование этно­культурного плана, он ха­рактеризуется признаками инвариантности (в рамках националь­ного самосознания концепт инвариантен) и вариативности (инва­ри­ант видоизменяется и, следовательно, варьируется от социума к социуму, раз­личаясь множеством параметров: языковым на­полнением, образной основой, метафоричностью, грамматиче­скими категориями, степенью значимости для социума и этноса в целом и — соответственно — включенностью / невключен­ностью в нормативно-ценностную картину мира). Вариативность кон­цепта не только позволяет ему изменяться, эволюционизировать под влиянием тех или иных внешних и внутренних факторов, но и является залогом его стабильности, константности.

По словам Н.Д. Арутюновой, «каждое понятие «говорит» особым языком. Такой «частный язык» располагает ха­рактерным для него синтак­сисом, своим — ог­раниченным и устойчивым — лексиконом, основанным на образах и аналогиях, своей фразеологией, риторикой и шаблонами, своей областью референции для каждого тер­мина. Такого рода язык и от­крывает доступ к соответствующему понятию» [Арутюнова 1991: 3-4].

Иными словами, культурный концепт как сложное линго-когни­тивно-поведенческое образование в своей непосредственно воплощенной в слове, вербальной зоне имеет семантическую структуру, или семантиче­скую модель, устроенную иерархически. Одной из первых на пути по­строения такого рода модели была Н.Д. Арутюнова, постулируя ее трех­компонентный характер: «1) набор атрибутов, указывающих на принад­лежность к тому или другому концептуальному полю, 2) опреде­ления, обусловленные местом в системе ценностей, 3) указания на функции в жизни человека» [Арутюнова 1991: 4].

Мы предлагаем более сложную, семикомпонентную модель куль­турного концепта, которая включает следующее:

1) само слово или словосочетание, обозначающее этот концепт в языке;

2) его семантические признаки и атрибуты, составляющие его кон­цептуальное (т.е. внеязыковое) содержание;

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: