П: «И я увидела, что это красивая комната. Мне доставило радость привести ее в порядок».

ПаД: «И тогда я пригласила Пауля».

П: «Ах, это было так же прекрасно, как раньше, когда мы еще дружили».

ПаД: «Затем...»

П: «Затем мне все стало безразлично. С тех пор я не живу, а влачу, по сути, лишь жалкое существование!»

ПаД: «Я запустила все комнаты в моей квартире, кроме маленькой кухни. Но сегодня я снова привела в порядок первую комнату, и это доставило мне радость!»

П: «Да, это действительно доставило мне радость!»

Последующая групповая дискуссия участников группы, все еще находящихся под сильным впечатлением того, что произошло во время игры, и интенсивно сопереживавших при психодраматической переработке сновидения, длится недолго.

П: «Да, и в самом деле, я могла бы так много сделать. Но после разрыва наших дружеских отношений с Паулем я просто-напросто предала все, что было, забвению».

УГ: «И, судя по вашей игре, вас ожидает радость».

П (смеется): «Я постараюсь!»

Комментарий к психодраматической переработке сновидения: При психодраматической переработке сновидения сон истолковывается не в рациональной плоскости, он проясняется в процессе игры благодаря моренов-скому синтезу действия и речи (93), предсознательного и сознательного, в близком ко сну, но все же сознательном психическом состоянии клиента. Если столь же точное рациональное толкование сновидения всегда воспринимается клиентом просто как одно из возможных, то в результате психодраматической переработки сновидения становится очевидным то динамическое явление, которое скрывается за его образом. Все толкования исходят от самого протагониста, но к ним он приходит не через рациональное размышление, а непосредственно через спонтанное действие и эмоциональное переживание образов сновидения. Содержащиеся в них намерения, как поощряющие протагониста, так и вызывающие у него тревогу, выражаются в психодраме самим протагонистом, который меняется с ними ролями и говорит от их имени.

В процессе психодраматической работы с данным сновидением особое значение имели следущие события. Когда дубль сказал: «Стоит мне только взглянуть на эту квартиру, как на меня нахлынут детские воспоминания», протагонистка тут же опровергла эту реплику дубля словами: «Нет, мне эта квартира не была раньше знакома, я впервые увидела ее во сне». Вполне возможно, что прота-гокистка узнала бы в ней квартиру своих родителей и далее в ходе психодрамы она могла бы в игре перенестись в детство. Эта возможность появилась в сфере представлений дубля, однако была отвергнута протагонисткой, поскольку сфера представлений дубля и область переживаний протагонистки в тот момент не были конгруэнтными. Уже из этой реакции протагонистки следует, что действие сновидения развертывается не на объектном, а на субъектном уровне. Квартира не имеет отношения к реальной квартире, но, похоже, имеет отношение к сновидице в качестве субъекта, то есть она репрезентирует часть ее самой. Наверное, при психоаналитической работе со сновидением эта его часть была бы истолкована примерно так же. Вполне возможно, что и при аналитической переработке сновидения та же самая клиентка проассоциировала бы свою серую, лишенную смысла после разрыва с Паулем жизнь с пыльными, запущенными комнатами. Тем самым психоаналитическая исследовательская работа была бы в основном выполнена. Однако эмоциональное переживание клиентки так и осталось бы в сфере мрачного, покрытого пылью, депрессивно заторможенного.

Но что же произошло во второй части психодрамы? Мы видели, что дополнительная реальность психодрамы предоставила возможность для «анимистического действия». Неодушевленные предметы удалось «одушевить» и вовлечь в беседу. Это означает, что в процессе психодрамы сновидице удалось оживить отделившиеся от нее на субъектном уровне сновидения, приглушенные, «покрывшиеся пылью» части ее самой. В приснившемся сновидении клиентка отождествила себя с той депрессивной, эмоционально-обедненной частью, которая оставила не у дел и покрыла пылью другую, «прекрасную часть». Этот факт тревожит клиентку в стереотипном сновидении, она стремится как можно скорее проскочить через пыльные, запущенные комнаты, чтобы уединиться, то есть продолжать прозябать в своей маленькой светлой кухне. Это соответствует ее собственному высказыванию при подытоживании психодраматической игры. («Затем мне все стало безразлично. С тех пор я не живу, а влачу, по сути, лишь жалкое существование».)

Приснившееся сновидение выражает, что депрессия и безынициативность взяли верх над клиенткой. В другой части психодраматической переработки сновидения, выходящей за рамки его стереотипной части, спонтанно устанавливается равновесие между безынициативной депрессивной частью и отделившимися, заблокированными креативными частями клиентки. Поскольку сновидение, по всей видимости, развертывается на субъектном уровне, то и пыльную, покрытую чехлами мебель следует понимать как часть протагонистки. Этим объясняется тот сильный аффект, который захлестывает протагонистку, когда она отдергивает шторы и смотрит на красивую мебель. Когда же в последующем психодраматическом действии она говорит в роли этой мебели, то есть кресла, то тем самым она становится представителем своих заблокированных способностей. В конце концов протагонистка начинает в игре активно о них заботиться, то есть вытирать пыль с кресла, выбивать и протирать его. В результате этого действия депрессивная сторона протагонистки освобождается от безынициативности. По-прежнему идентифицируя себя с этой стороной, она тем не менее активно внимает требованию заблокированных частей и начинает освобождать их от блокады. Переживанием этого факта объясняется та радость и восторг, с которыми протагонистка в ходе игры приводит в порядок кресло. Однако сразу после этого, верная своей давней привычке, она порывается оставить кресло стоять без пользы, то есть отделить эту часть от депрессивной части, пережитой в реальности, и пройти в следующую пыльную запущенную комнату. Партнер в роли кресла возражает против этого, после чего протагонистка еще раз обращается к креслу с совершенно спонтанным вопросом: «Чего же ты от меня хочешь?» В сущности, она адресует этот вопрос своей собственной заблокированной креативности. Последовавший вслед за этим обмен ролями вынуждает ответить на этот вопрос ее саму, идентифицироваться с заблокированными частями и сформулировать их требования на вербальном уровне.

Протагонистка в роли кресла выражает стремление к межчеловеческому общению и побуждает свою безынициативную часть к активности: «Просто выйди на улицу и приведи тех, кто тебе понравится!» Затем происходит очередной обмен ролями. Протагонистка спускается вниз и возвращается с бывшим другом. Если разрыв дружеских отношений с ним вызвал в прошлом у протагонистки депрессию, то его появление в психодраматической сцене доставляет теперь ей неподдельную радость. Воображаемая встреча впервые позволяет протагонистке не горевать о друге, а с радостью вспоминать о том, что они когда-то вместе пережили.

На этом психодраматическая работа со сновидением заканчивается. Значение сновидения раскрывается протагонисткой в игре не только рационально, оно понимается ею на основе эмоционального переживания и действия. Кроме того, в процессе игры, протекавшей в единстве воспоминаний, чувств и действий, в эмоциональном переживании протагонистки произошли явные изменения. Она радуется вновь ожившим прекрасным воспоминаниям точно так же, как до этого радовалась в психодраме, вытирая пыль с кресла и приглашая к себе в гости... После психодраматического «открывания комнаты и воскрешения прекрасных воспоминаний» клиентка находится в приподнятом настроении, в котором она считает свою депрессивную заторможенность влечений вполне преодолимой.

Второй пример: В ходе многодневного учебного семинара по психодраме одна участница группы говорит, что буквально с начала занятий ее постоянно преследует — даже в состоянии бодрствования — один и тот же кошмарный сон. Только на психодраматических занятиях с другими участниками группы ей удается сконцентрироваться на игре и на какое-то время освободиться от приснившегося образа. На вопрос психодрамотерапевта, ведущего семинар, не хотела ли бы она изобразить сновидение на сцене, участница группы отвечает утвердительно. Без какой-либо дальнейшей информации психодрамотерапевт просит ее лечь на кушетку и сосредоточиться на приснившемся образе. (Поскольку в последнее время образ сновидения преследовал прота-гонистку только днем, спальная комната не оборудуется.) Закрыв глаза, Протагонистка описывает, как идет по мосту в тумане, больше в ее сновидении не происходит никаких событий. Тогда ведущий психодрамы просит протагонистку взойти на этот мост на сцене, пройти по нему, как во сне, и произносить вслух все, что ей будет приходить в голову. Протагонистка идет. Она идет все дальше и дальше, но единственное, что она может сказать, — это то, что мост бесконечен. Это бедное действием сновидение приводит ведущего психодрамы в замешательство. Он сам вступает в игру в роли дубля, надеясь, что с помощью дублирования поможет протагонистке вспомнить переживание, выраженное в приснившемся образе(П — Протагонистка, Д — дубль).

Д: «Я иду все дальше и дальше, пока наконец не дохожу до конца моста...»

П: «Но мост не имеет конца!»

Д: «Он ведет все дальше и дальше, он приводит меня к...»

П: «Он никуда не ведет, это так ужасно...» (Протагонистка борется со слезами.) Ведущий психодрамы размышляет, можно ли продолжать работу с этим сном на сцене. Предпринимая последнюю попытку дублирования, он кладет руку на плечо протагонистки, плавно поворачивает ее и говорит:

Д: «Когда я поворачиваюсь на этом мосту, я вижу его начало, я вижу...»

Словно пораженная молнией, Протагонистка, рыдая, заканчивает предложение:

П: «Я вижу стоящую на берегу свою мать и знаю, что завтра она умрет в Освенциме».

Видя стоящую на берегу мать и не в силах больше сдерживать слезы, Протагонистка разражается полным отчаяния плачем. Единственной поддержкой ей в этот момент является рука ведущего психодрамы, по-прежнему лежащая на ее плече. Все участники группы испытывают сильное потрясение. Всеми своими мыслями и чувствами они вместе с протагонисткой. Прервать психодраму в такой момент было бы серьезной ошибкой. Взяв под контроль свои эмоции, ведущий спрашивает протагони-стку, что же случилось до расставания с матерью. В следующих сценах протагонистка в совместной игре с другими участниками группы показывает, как, находясь в еврейском гетто, мать ведет переговоры о спасении своих дочерей с польскими коллаборационистами. За день до отправления матери и младшего брата в Освенцим коллаборационисты уводят дочерей за мост! Вскоре после этого сестру протагонистки — об этом она рассказывает словами — расстреливают, тогда как она сама оказалась в безопасности. При изображении подготовки к побегу на сцене у протагонистки происходит заметная эмоциональная разрядка. Однако в последовавшем сразу после сцены монологе аффект захлестывает ее с еще большей силой.

П: «Они все погибли, только я жива, это ужасно, я тоже должна была умереть».

Д: «Но я жива. Мать спасла мою жизнь, и я обрела в жизни настоящие цели».

П: «Они для меня совершенно ничего не значат. Я не имею права жить».

Д: «Но теперь вокруг меня другие, новые люди...»

П: «Ах, мой муж тоже умер, моя дочь, друзья живы, но нет, все они — не моя жизнь, мне следовало умереть с другими... Если бы я только знала, что испытали мать и брат в последние часы своей жизни!» (Протагонистку сотрясают бурные рыдания.)

Ведущий в роли дубля крепко держит ее за руку. В этот же момент на сцене появляется ко-тера-певт вместе с участником группы, имеющим большой опыт психодраматических занятий. Оба мужчины молча усаживаются на стул в некотором отдалении от протагонистки, один из них в роли матери, другой в роли брата. После нескольких минут, проведенных в молчании, брат, слегка прислонив голову к плечу матери, тихо говорит: «Хорошо, что сестры спасены». А мать с полным спокойствием отвечает: «Это наше самое большое утешение в смерти». Еще какое-то время мужчины молча сидят в этом положении — нечто похожее на образ девы Марии с Христом, — затем потихоньку уходят со сцены. Протагонистка все так же безучастно смотрит невидящими глазами на теперь уже пустой стул, пока наконец ведущий психодрамы снова не подводит ее к кушетке, укладывает на нее и просит сосредоточиться на образе из сновидения.

П: «Я снова иду по мосту, ведущему в бесконечность, как всегда, иду сквозь белый туман, окутавший этот мост».

Д (цитирует Гессе): «Одиноко бродить в тумане — значит в жизни одиноким быть...»

П (неожиданно прерывает дубля): «Ни один человек не знает другого, каждый сам по себе».

В тот же миг протагонистка внезапно вскакивает, начинает плакать, смеяться:

П: «Но ведь это не так, я не одинока, у меня есть дочь, мои друзья, вся жизнь...»

После этой психодрамы протагонистка и взволнованные участники группы продолжают молча сидеть в кругу. Хотя никто ничего не говорит, все сопереживают протагонистке.

На следующий день она сообщает, как хорошо ей спалось в эту ночь. Она все еще не может осмыслить того, что произошло в психодраме. Свои чувства она выражает следующими словами: «Разве такое возможно, чтобы я увидела мать, брата, воо ще все это?! На самом-то деле исполнители совсем не похожи на них!» И, обратившись к группе, добавляет: «Вы единственные люди, пережившие вместе со мной этот ужас! Раньше я рассказала об этом своим близким. Они вроде понимали мое горе, но не сопереживали ему. Между нами никогда не было мостика... Я не могла подступиться со своими чувствами даже к самым любимым людям! Такого сопереживания, как у вас, я не видела никогда».

Комментарий к психодраматической переработке сновидения: Психодраматическая переработка сновидения на сцене также состояла из трех частей:

во-первых, из воспроизведения образа сновидения — бесцельного хождения по бесконечному мосту — без дополнительного расширения образа;

во-вторых, из репродукции тяжелого, травматического события, кульминацией которого явилось расставание с матерью на мосту, случившееся за двадцать шесть лет до психодраматической переработки сновидения на сцене;

в-третьих, из изображения рациональной переработки происшедшего протагонисткой, обретшей эмоциональную убедительность благодаря спонтанной игре двух участников группы.

В результате кошмар, постоянно повторявшийся в течение многих лет, стал понятным в отношении стоящего за ним события, и, кроме того, для протагонистки был проложен мостик к своему частично вытесненному прошлому, к своему теперешнему жизненному окружению, и прежде всего к участникам группы.

То, что протагонистка всегда знала на рациональном уровне, а именно что, несмотря на судьбу своих близких, она имеет право жить и что эта жизнь к тому же была желанием ее матери, стало для нее в психодраматическом катарсисе эмоциональным убеждением.

Опираясь на свой огромный опыт психодраматической работы со сновидениями, Морено постулирует:

1. Человек глубже всего способен прочувствовать нечто на уровне психодраматического действия, на втором месте на уровне реальности и только на третьем месте на вербальном уровне непсиходраматической терапии.

Наивысшая интенсивность переживания в психодраме объясняется, на мой взгляд, нанизыванием одно на другое аффективно значимых событий и переживаний, которые на уровне реальности даже в волнующих жизненных ситуациях воспринимаются, так сказать, в их «гомеопатическом разжижении» обыденностью.

«Вызывание» и опознавание в процессе психодрамоте- рапии важных событий из прошлого и настоящего, сновидений и фантазий находится в прямо пропорци ональном отношении с глубиной переживания, кото рой пациент достигает в терапии.

Терапевтического изменения личности и стойкого ис целения можно достичь только на уровне действия (96).

По этой причине со сновидением Морено также работает на уровне действия. Если психоанализ различает две категории сна, то есть явное и скрытое содержание сновидения по Фрейду или значение сновидения на объектном и на субъектном уровнях по К.Г. Юнгу, то в психодраме принимается в расчет третья категория, экзистенциальное содержание сновидения или содержание действия по Морено. В нем явное и скрытое содержание сна совпадают.

Благодаря обмену ролями протагониста с персонажами и предметами из сохранившегося в памяти образа сновидения сокращается, так сказать, via regia (Дорога ведущая (лат.).) к бессознательному — как Фрейд называет анализ сновидений — и появляется доступ к скрытому смыслу образа сновидения. Учитывая спонтанность жестов и высказываний протагониста при обмене ролями, сокращение via regia, происходящее благодаря перескакиванию через обычные в других случаях ступени интерпретации, может рассматриваться в качестве самого надежного способа преодоления пути к бессознательному. Он доступен даже детям, умственно отсталым и вербально заторможенным клиентам.

Еще одним преимуществом психодраматической работы со сновидениями по сравнению с психоаналитической является наличие в психодраме возможности символической драматизации продолжения сновидения, которое, как известно, обычно прерывается в кульминационной точке конфликта или затруднительного положения. Для протагониста психодраматическое продолжение сновидения представляет собой полемику со скрытым образом сновидения. Почти всегда эта полемика приводит к разрешению конфликта, пережитому в эмоциональном действии.

Для Морено различные формы психодрамотерапии как бы упорядочены в спектре, по краям которого находятся периферические, чисто симптоматические формы терапии. В этом спектре суггестивная терапия находилась бы гораздо дальше от центра, чем психоанализ. Но и путь психоанализа не ведет непосредственно к ядру личности. Только методы, основанные непосредственно на переживании и действии, могут рассматриваться в качестве центральной, каузальной терапии (93). Они затрагивают само ядро личности и преобразуют его в действии.

Примирение о интроектом

Важной предпосылкой здоровья человека в ядре его личности является примирение с интроектом. Благодаря своему необычайно сильному катартическому воздействию оно наступает в психодраме, как правило, очень быстро и со стойким эффектом. Достаточно бывает даже одного занятия, чтобы благодаря такому катарсису произошло исцеление. Согласно И.Г. Шультцу, «истинное психокатартическое переживание означает преобразование и интегративное упорядочивание в самых глубоких слоях души, прежде всего в аффективно-душевной структуре». К этой глубинной структуре относятся интроекты. Речь здесь идет о внешних влияниях на маленького ребенка со стороны родителей или других лиц, которые затем интериоризируются и запечатлеваются в его душе. Вместе с образом (имаго) родителей они могут, даже вопреки воле данного индивида, стать ведущим образом и бессознательно определять его поступки. Согласно психоаналитической теории, они участвуют в построении «Сверх-Я». Они могут влиять на поведение человека изнутри, но также переноситься вовне на других реальных людей, выполняющих функцию носителей проекций, возможно даже в виде сгущений и галлюцинаций, и тем самым нарушать или делать невозможным реалистичное отношение к этим людям. Они являются попрежнему действенными даже тогда, когда у взрослого человека внешне уже произошло отделение от родителей или он потерял их из-за смерти. Если его отделение от матери или отца, например вследствие их жесткости или эмоциональной обедненности, смогло произойти лишь при агрессивном сопротивлении или пассивном уклонении, то такое внешнее отделение является обычно всего лишь мнимым. Инфантильная привязанность продолжает существовать в виде привязанности к интроекту. Она может привести к тяжелому интрапсихическому конфликту, если, к примеру, властное «Сверх-Я» — выражаясь психоаналитическим языком — бескомпромиссно противостоит сильным стремлениям и побуждениям «Я» и «Оно». В результате возникают неврозы, психозы, а также всякого рода нарушения поведения, создающие препятствия данному человеку дс тех пор, пока не наступит его примирение с интроектом и не станет возможным внутреннее отделение и освобождение. Дополнительная реальность психодрамы обеспечивает быстрый запуск этого процесса.

Пример: Сначала следует упомянуть психодраму, в которой примирение с интроектом не являлось основным. Тем не менее данная психодраматическая игра, проведенная утром в рамках учебного семинара, стала предпосылкой для последующего психодраматического примирения другого члена группы с интроектом своего отца.

В утренней психодраматической игре была воспроизведена очень теплая атмосфера в совершенно обычной, ничем не примечательной семье, особое положение протагониста — как самого юного среди братьев и сестер, — соперничество с ними, поведение матери, которая, преследуя благие намерения, в любой затруднительной ситуации обычно становится между отцом и сыном, тем самым мешая, а иногда даже препятствуя не только выяснению отношений, но и коммуникации между ними. Во время монолога протагонист начинает вдруг испытывать неподдельное сожаление по поводу этого обстоятельства и говорит: «Я стремлюсь к более глубоким контактам с отцом; в сущности, ведь я его очень люблю». При этом у него появляются слезы.

После нескольких разыгранных сцен психодраматическая игра заканчивается изображением весьма гармоничного семейного празднества. В следующей фазе психодрамы, фазе обсуждения, протагонист сообщает, что благодаря психодраматической игре его отношение к своему отцу стало для него гораздо более ясным. Несколько мужчин — участников группы явно взволнованы, они сообщают о своей идентификации с протагонистом. Данная психодраматическая игра привела в действие мощный центрированный на теме групповой процесс.

В самом начале вечернего занятия вызывается другой участник группы, примерно тридцатипятилетнего возраста, который в отличие от состояния на утренней психодраме выглядит напряженным и бледным. Запинаясь, он сообщает, что испытывает огромное напряжение из-за последней психодрамы. У него пропал аппетит, и он ни к чему не притронулся во время обеда. Затем с больной головой и резью в желудке лег в постель, но ему никак не давали уснуть будоражащие душу образы-представления: он видел себя стоящим на вершине голой, из-резанной трещинами скалы, смотрящим сверху вниз на темное круглое озеро. И вдруг он понял, что это бездонное озеро наполнено его невыплаканными слезами. Рассказчику едва удается сдержать в этом месте плач, однако, захлебываясь от слез, он продолжает описывать густой, окружающий воду лес. Вдруг из-за верхушек елей появляется фигура его отца, она становится все больше и больше, пока наконец не заслоняет самого его, то есть стоящего, как и прежде, на скале сына. В этот момент рассказчик разражается бурными рыданиями. Группа подавлена. Пока все в растерянности молчат, ведущий, сохраняя спокойствие, садится рядом с громко плачущим участником группы. Дождавшись, когда он немного успокоится, ведущий психодрамы обращается к нему с вопросом, жив ли его отец. «Нет», — отвечает тот. Снова разразившись бурными рыданиями, участник группы продолжает: «Мой отец умер десять лет назад, а я с тех пор ни разу не побывал на его могиле».

Его состояние является показанием для отреаги-рования в психодраме. Психодрамотерапевт подводит участника группы, ставшего теперь протагонистом, к сцене и осведомляется, не чувствовал ли он в детстве или в юности угрозы для себя со стороны отца. Протагонист отвечает утвердительно и вспоминает, как был наказан отцом после неудачного вступительного экзамена в гимназию. Этот рассказ немного успокаивает протагониста. Вдруг вновь взволнованно он говорит: «Тогда я не хотел понять, как тяжело было отцу, как ему было одиноко рядом с вечно причитающей матерью. У нас дома всегда была напряженная атмосфера».

Во время рассказа психодрамотерапевт ставит перед протагонистом пустой стул. Он просит его представить на этом стуле отца и описать его внешность. Став позади него, он дублирует¹:

ТД: «Сейчас я представляю на стуле отца...»

П: «Он сидит слегка наклонившись вперед, его лицо бледное, тонкие губы сжаты. Я отчетливо вижу перед собой его седые, редкие волосы, печальные, строгие глаза... Он выглядит очень плохо. Раньше я никогда этого не замечал! Мы никогда не разговаривали между собой по душам».

ТД: «Но теперь я вижу, как плохо ты выглядишь. Теперь я могу сказать тебе, отцу, то, что я никогда не решался сказать».

П: «Да, теперь я скажу тебе то, что ты и так уже, наверное, знаешь... я всегда тебя только ненавидел; тебя и еще больше мать».

ТД: «Мать...»

П: «Сделала твою и без того тяжелую жизнь совсем невыносимой!»

Психодрамотерапевт меняет роли. Присев на корточки позади пустого стула, занятого имаго отца, он в роли отца говорит:

ТО: «Все же ты это заметил?»

ТД — терапевт в роли дубля, ТО — терапевт в роли отца, ТП — терапевт в роли протагониста, П — протагонист, ПО — протагонист в роли отца. — Прим. авт.

П (бурно рыдая): «Пожалуй, я всегда это знал, но никогда тебе этого не говорил. Между нами всегда была ненависть, и все же мне так хотелось бы сойтись с тобой ближе!» ТО: «В самом деле?»

П (снова рыдая): «Ну конечно! Если бы я признался тебе в этом раньше!»

В этом месте происходит обмен ролями: сидя на стуле протагониста, психодрамотерапевт в его роли повторяет последние его слова:

ТП: «Если бы я сказал тебе это раньше!» Протагонист в роли собственного отца отвечает: ПО: «Ну, ладно, ладно, мой славный мальчик!» Обмен ролями:

ТО: «Ну, ладно, ладно, мой славный мальчик!» Протагонист рыдает. Неожиданно его плач прекращается.

Видя это, психодрамотерапевт прерывает сцену и вместе с протагонистом выходит на веранду. Тот прислоняется к деревянному столбу и, тихо плача, постепенно успокаивается. С благодарной улыбкой он смотрит на терапевта, рассеянно гладит его по щеке. После этой катартической психодрамы оба испытывают огромное облегчение. Короткая беседа о детях протагониста возвращает к внешней реальности. Он говорит: «Да и я сам веду себя в отношении моего восьмилетнего сына не намного лучше, чем вел себя по отношению ко мне мой отец. Но теперь все будет по-другому!» Оба смеются. Чары окончательно развеиваются. Словно освободившись от тяжелого кошмара, протагонист и психодрамотера-певт возвращаются в группу.

Своим спокойствием они разительно отличаются от остальных членов группы, по-прежнему сидящих словно в оцепенении. Почти у всех, особенно у мужчин, влажные от слез глаза. Вся группа направляется на веранду. Сначала молча, затем и вербально происходит психодраматический шеринг. Протагонист полностью расслаблен. Его замечание: «Теперь я могу отправиться на могилу отца без чувства вины и ненависти» — указывает на происшедшее на психодраматическом занятии примирение с интроектом.

Комментарий: Пример является иллюстрацией того, как в результате идентификации с протагонистом на одном психодраматическом занятии другой участник группы, глубоко ему сопереживая, становится протагонистом следующей психодрамы. Благодаря идентификациям других участников группы приводится в действие центрированный на теме групповой терапевтический процесс. Второе психодраматическое занятие достигает своей кульминации в акционально-катартическом примирении протагониста с пнтроектом. Внутренний резонанс, который вызвала у второго протагониста игра первого, является причиной спонтанного кататимного переживания образов, то есть представления образов, соответствующих его внутренней реальности. Символическое содержание этих образов выражает отношение к отцу, вызывавшему у протагониста сильное чувство страха.

В катамнезе, спустя одиннадцать месяцев после этого занятия, он утверждает, что этот кататимный образ неоднократно всплывал в его памяти. При этом, однако, вместо темного озера он каждый раз видел луг, усеянный цветами.

Спонтанную трансформацию кататимного образа после психодрамы можно рассматривать как свидетельство происшедших в протагонисте изменений. ,

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: