В.Н. Чернавская, О.И. Сергеев 2 глава

5ДАИ. СПб., 1848. Т.3. С. 51.

6Там же.

7Там же. С. 54.

8Там же.

9Полевой Б.П. Новое об Амурском походе… С. 115. Автор ссылается на РГАДА. Ф. ЯПИ. Оп.1. Ст.43. Л. 357.

10ДАИ. СПб., 1848. Т.3. С. 54, 60. (Б.П. Полевой называет цифру — 50. См. Полевой Б.П. Новое об Амурском походе… С. 115).

11Полевой Б.П. Новое об Амурском походе… С. 115-117.

12ДАИ. СПб., 1848. Т.3. С.55.

13Полевой Б.П. Новое об Амурском походе… С. 117 (Автор ссылается на ЦГАДА. Ф. ЯПИ. Оп.1. С.43. Л. 360).

14Там же. С. 117. (Автор ссылается на РГАДА. Ф. ЯПИ. Оп.1. Ст.43. Л. 360); ДАИ. СПб., 1848. Т.3. С. 55 (Прим. авт.: В источниках ДАИ и используемых Б.П. Полевым есть некоторые разночтения в описании этого факта).

15ДАИ. СПб., 1848. Т.3. C. 55.

16Там же. С. 56.

17Полевой Б.П. Новое об Амурском походе… С.118.

18Полевой Б.П. Русские географические открытия на Дальнем Востоке в 30-х гг. XVII — до 60-х гг. XIX в. Автореф. ... дис. на соиск. учен. ст. д.и. н. Л., 1986. С. 10.

19Полевой Б.П.Первооткрыватели Сахалина. Южно-Сахалинск, 1959. С. 25.

20Открытия русских землепроходцев… С.231.

21Полевой Б.П. Первооткрыватели Сахалина… С.26.

22Полевой Б.П. Новое об Амурском походе… С.119.

23ДАИ. СПб., 1848. Т.3. С. 56-58.

24Долгих Б.О. Этнический состав и расселение народов Амура в XVII в. по русским источникам //Сб. статей по истории Дальнего Востока. М., 1958. С. 125-142; Он же. Родовой и племенной состав народов Сибири в XVII в. М., 1960. С. 585-592, 597, 601-603, 609, 610, 612-613. Цит. по : Кабузан В.М. Дальневосточный край в XVII — начале XX в. (1640-1917). М., 1985. С. 33.

25ДАИ. СПб., 1848. Т.3. С.55.

26Мясников В.С. Империя Цинн и Русское государство в XVII веке. М., 1980. С.73.

27Полевой Б.П. Новое об Амурском походе… С. 115.

28Внешняя политика государства Цин в XVII веке. М.. 1977. С. 267; Сладковский М.И. Основные проблемы истории, экономики, идеологии. М., 1978. С. 190.

29Покшишевский В.В. Заселение Сибири. Иркутск, 1951. С. 62.

30Магидович И.П.Очерки по истории географических открытий. М., 1957. С. 327.

31Golder F.A. Russian Expansion on the Pacific. 1641-1850. Cleveland, 1914. P. 37.

32Kerner R. J. The Urge to the Sea. The Course of Russian History,. The Role of rivers, portages, ostrogs, monasteries, and furs. Berkeley, Los Angeles, 1942. P. 83.

33Lantzeff G.V., Perce R.A. Eastward to Empire. Exploration and Conquest on the Russian Open Frontier, to 1750. Montreal, London, 1973. P. 158.

34ДАИ. СПб., 1848. Т.3. С. 58-60.

35Гонсович Е.В. История Амурского края . Благовещенск, 1914. С. 16-17.

36Ткаченко П.Е. Тропой предков (Записки русского путешественника). Владивосток, 2003. С. 60.

37Там же. Подробно о Семене Петрове (Чистом) см.: Полевой Б.П. Человек необыкновенной судьбы: (Тунгусский толмач Семен Петров Чистой в иcтории Дальнего Востока)// Съезд сведущих людей Дальнего Востока: науч.-практ.историко-краеведческая конф., посвящ. 100-летию Хабар. краевед. музея. 17-18 мая 1994. Хабаровск, 1994. Т. 1. С. 63-66.

38Полевой Б.П. Первоткрыватели Сахалина… С.28.

39Полевой Б.П. Новое об Амурском походе… С. 124..

В.А. Тураев

АБОРИГЕНЫ И КАЗАКИ:
ОСОБЕННОСТИ ВЗАИМООТНОШЕНИЙ
(XVII-XVIII вв.)

Взаимоотношение аборигенного населения с казачьими отрядами, на плечи которых легла основная тяжесть присоединения к Российскому государству дальневосточных земель и их первоначальное хозяйственное освоение, в отечественной историографии не было предметом специального рассмотрения, хотя многие аспекты этих отношений нашли определенное отражение в работах по истории Сибири и Дальнего Востока. Незначительный интерес к проблеме в дореволюционной историографии можно, видимо, объяснить тем, что на фоне слабой изученности всего процесса присоединения Сибири и Дальнего Востока эти вопросы не считались столь уж важными. Что же касается советских историков, то для них эти сюжеты стали составной частью довольно «скользкой» темы, таившей в себе много «подводных камней». Концепция «мирного и добровольного вхождения» Сибири и Дальнего Востока в состав России, пропагандировавшаяся в СССР с конца 1940-х гг., не предполагала активного интереса к проблемам взаимоотношения ка­заков с местным населением, поскольку многие аспекты этих отношений могли поставить под вопрос саму концепцию. Немногочисленные работы, в которых затрагивались эти во­просы, как правило, не шли дальше традиционных для этнографии проблем этнокультурного взаимодействия.

В настоящее время в новейшей отечественной литературе признается неоднозначный характер присоединения Сибири к Рос­сийскому государству, сложность и противоречивость этого процесса, однако сама концепция по своей сути мало изменилась. Как справедливо отмечает А.С. Зуев, «до сих пор встречаются работы, в которых по-прежнему старательно умал­чиваются факты вооруженных столкновений и сопротивления сибирских аборигенов, походы русских казаков «встреч солнцу» преподносятся как исключительно «великие географические открытия», а сами казаки как бескорыстные землепроходцы, этакие «рыцари без страха и упрека» 1.

Одной из причин такой неопределенности, по мнению Зуева, является опасение, что широкое обсуждение проблемы «может вызвать обострение межнациональных отношений». Трудно согласиться с оправданием такой позиции. Для межэтнических отношений в регионе серьезную опасность представляет как раз обратное — замалчивание и фальсификация исторических фактов. Попытка камчатских властей широко отметить несколько лет назад 300-летнюю годовщину «добровольного» вхождения Камчатки в состав России встретила серьезное неприятие коренных народов. Причем главным раздражителем был не сам факт «вхождения», а именно его «добровольность».

Восстановление реальной картины русского продвижения на восток, в том числе вооруженных конфликтов с местными племенами, всей сложности и драматизма этого процесса, является насущной задачей современного поколения историков. Это важно не только с точки зрения исторической правды. Актуальность темы обусловлена возросшим этническим само­сознанием коренных народов, ростом их общей культуры и образованности. Сегодня, когда среди народов Сибири и Даль­него Востока есть немало своих историков с кандидатскими и докторскими степенями, хорошо знающих особенности ис­тории региона, продолжать с маниакальным упорством твердить о мирном и добровольном вхождении Дальнего Востока в состав России, по меньшей мере, неумно.

Насильственный характер присоединения Дальнего Востока к России не мог не сказаться и на взаимоотношениях русских с коренными народами, особенно на первом этапе. В настоящей статье внимание акцентируется на взаимоотношениях аборигенов с казаками. Такой интерес обусловлен особой значимостью казачества для дальневосточного региона. Казачьими отрядами были основаны почти все известные на Дальнем Востоке в XVII-XVIII вв. русские поселения: Удское (1639), Охотск (1647), Тауйск (1653), Анадырск (1659), Верхнекамчатск (1698), Нижнекамчатск (1701), Большерецк (1703), Ямск (1740), Тигиль (1744), Таватома (1747), Вилигино, Туманы, Гижига (1752) и другие. Соответственно и основу русского населения на Дальнем Востоке составляли казаки. Если в Сибири крестьяне по численности преобладали над служилым сословием уже в конце XVII в., то на Дальнем Востоке казаки были преобладающей частью русского населения до середины XIX в., а на Северо-Востоке и до начала XX в. 2. В силу этого обстоятельства характер взаимодействия пришлого и аборигенного населения на Дальнем Востоке не мог не иметь особен­но­стей.

Конфликтный период во взаимоотношениях на Дальнем Востоке продолжался значительно дольше, чем в Сибири, — на Охот­ском побережье и Колыме до 70-х гг. XVII в., на Камчатке до половины XVIII в. Отношения аборигенов с казаками в сравнении с другими слоями русского населения отличались повышенной агрессивностью. Торговцы, промышленники, крес­тьяне, духовенство были заинтересованы в мирных от­ношениях. К мирному сожительству подталкивал сам характер их деятельности. В развитии торговых отношений с ними было за­интересовано и местное население.

В Сибири источником конфликтов крестьян с аборигенным населением были земельные отношения. Мизерность дальне­восточного пашенного хозяйства не могла нанести ущерб промысловому хозяйству аборигенов, как это нередко случалось в Сибири. Столкновения по поводу охотничьих ресурсов, безусловно, имели место. Промышленники жаловались, что тунгусы и якуты грабят их во время промысла — «и хлебные запасы отнимают и зимовья жгут». Подобные инциденты не бы­ли редкостью, но происходили они сравнительно недолго. Уже во второй половине XVII в. поголовье соболя на Охотском побережье сильно сократилось, а вместе с тем прекратился и наплыв промышленников. Несколько дольше сохранялась конкуренция по поводу промысловых ресурсов на Анадыре. С присоединением Камчатки здесь сосредоточилось много рус­ского населения, жизнь которого зависела от промысла рыбы и диких оленей во время их сезонной миграции к морю (летом) и в лесотундру (осенью). Все места перехода оленей через р. Ана­дырь, где раньше вели промысел чукчи и юкагиры, оказались заняты жителями Анадырского острога, что не могло не порождать конфликты.

И все же основной конфликтный потенциал коренных на­родов с казачеством лежал совсем в другой плоскости. Являясь служилыми людьми, представителями власти, казаки в глазах абори­генов были, прежде всего, завоевателями, носителями несвободы. Эту характерную черту во взаимоотношениях коренного населения с казаками в первые десятилетия русского присутствия неоднократно подчеркивал еще Крашенинников. Стремление вернуть себе «прежнюю вольность» лежало в осно­ве восстаний коренного населения, сотрясавших Камчатку до се­редины XVIII в.

По-другому, собственно говоря, и не могло быть. На первом этапе взаимодействия, когда новые территории вовлекались в орбиту русской государственности, была возможна лишь одна вполне естественная реакция — отрицание. Люди не вникают в существо нового мира, не ищут в нем привлекательные черты. Его отметают безоговорочно только потому, что он чужой. Взаимодействие характеризуется жестким противо­стоя­нием. Так происходило во всем мире, и Россия здесь не ис­ключение. Сибирь и Дальний Восток были завоеваны в огне локальных войн, восстаний, мелких стычек.

Редкий русский поход в «неясашные землицы» обходился без потерь, порою весьма значительных. Донесения воевод, челобитные казаков буквально пестрят сообщениями о военных действиях: «А с ними де бои были у них беспрестанные, в од­ну пору приступали к их зимовью тунгусов человек с семьсот и больши…» 3. «…В пятницу пришли к ним к зимовью горбиканской земли князец Ковыр, а с ним девятьсот человек. И оне с ними билися. И казаков у них ранили осьми человек, а девятого убили до смерти» 4. «За кровью и за боем» пришлось собирать ясак с шоромбойских юкагиров служилым Иванова Постника в 1639 г. 5. «Съемный бой целый день до вечера» с алазейскими юкагирами и чукчами пришлось выдержать казакам Д. Ярило в 1642 г. 6. Подобных свидетельств можно приводить много.

Особенно сложным был период безвластия — 30-е гг. XVII в., когда в Якутии столкнулись соперничавшие между собой мангазейские, енисейские, томские и тобольские казаки. Всем им пришлось «войною» приводить неясачное население «под царскую высокую руку». Соперничество в сборе ясака, выливалось в откровенный грабеж коренного населения и привело к восстанию алданских эвенков (зима 1639-1640 гг.). Нападению подвергся Бутальский острожек, находившиеся там казаки и промышленники были перебиты. «Великая шатость» имела место на Олекме, где «якутские и тунгусские люди многих русских промышленных людей на соболиных промыслах побили» 7. Отголоски этой бурной поры имели место на Охотском побережье и позже. В 1693 г. эвенками был уничтожен отряд И. Томилова, шедший из Якутска в Охотский острог: «Ево, Ивана, да служилых людей 30 человек убили до смерти за то, что он, Иван, будучи в Удцком острожке чинил там ламуцким иноземцам обиды» 8. Аналогичной причиной было вызвано восстание тунгусов, осадивших Охотский острог в 1667 г. Приказчик Ю. Крыжановский, своей жестокостью спровоцировавший восстание, по решению властей был бит кнутом и сослан в даурские остроги 9.

Не менее сложно протекало присоединение к Русскому государству Приамурья. Казацкая вольница, столь характерная для «якольской землицы» в первые годы ее освоения, в еще боль­шей мере проявилась на Амуре. Проблемы в отноше­ниях с местным населением возникли уже во время похода Е.Хабарова. В отечественной историографии личность этого человека рисуется положительно. Между тем документы дают ему весьма неприглядную характеристику. В истории русского земле­проходчества немного найдется людей, оставивших после себя столь недобрую память среди аборигенов. Многое из того, что приписывается Хабарову на Амуре (строительство острогов и поселений, начало хлебопашества и т.п.), не соответствует дейст­вительности 10. Зато не подлежит сомнению та крайняя жестокость, которую проявлял он по отношению к местному населению. Вот его собственные признания: «И яз Ерофейко тех аманатов пытал и жог, и они одно говорят, что де отсеките наши головы»; «Велел я Ерофейко волному охочему казаку Петруньке Оксенову… тот Толгин город зажетчи весь»; «Плыли семь дней от Шингалу (Сунгари) дючерами, все улусы большие юрт по семидесят и осьмидесят, и тут все живут дючеры и мы их в пень рубили, а жен их и детей имали и скот» 11.

Е. Хабаров своими жестокостями крайне осложнил от­ношения с местным населением, вынудил его искать помощи у своих вчерашних врагов маньчжуров («богдойцев»). Насильственное переселение коренного населения из Приамурья на реку Нонну в Манчьжурии не было таким уж насильственным. Многие дауры, доведенные насилием казаков до отчаяния, бежали в Маньчжурию вполне добровольно, испросив на то разрешение у маньчжурских властей 12. Вред, нанесенный Хабаровым русскому присутствию в Приамурье, хорошо понимали в Москве. Он был отозван с Амура, ему категорически за­претили туда возвращаться.

Недоверие, посеянное первыми русскими походами по Амуру, было живо у аборигенов и 150 лет спустя. Его явственно ощущал во время своего путешествия по Приамурью А. Миддендорф (40-е гг. XIX в.) 13. Да и во время первого сплава по Аму­ру (1854), по свидетельству Муравьева, большинство прибрежных селений на участке реки (до устья Уссури), где в свое время побывало воинство Хабарова, стояли пустыми, их жители, узнав о приближении русских, в страхе бежали в тай­гу.

Ничем не мотивированная жестокость — характерная особенность многих казачьих походов по «приисканию новых землиц». Так было на Охотском побережье и в Приамурье, так было и на Северо-Востоке. В большинстве случаев казаки прибегали к насилию вовсе не потому, что встречали вооруженное сопротивление со стороны аборигенов. Причины жестокости хорошо объяснил В.Атласов после первого посещения Камчатки: «камчадалов громили и набольших людей побили, и посады их выжгли для того, чтобы было им в страх» (выделено нами. — А.Т.) 14.

Подобное признание весьма примечательно. Оно лучше всего характеризует «мирный» характер присоединения дальне­восточных земель к России. Враждебность территории ка­заки ощущали с первого мгновения и действовали упреждающим образом. Ощущение этой враждебности ярко отразилось и в архи­тектуре казачьих поселений. Почти все русские зимовья и остроги XVII в. долгие десятилетия сохраняли все­возможные защитные сооружения — башни, «нагородни», тыновые ограды с бойницами и тому подобные «крепи», чтобы «жити было безстрашно».

Правительственные инструкции строго регламентировали процесс принятия местных жителей в русское подданство. Казакам, прежде всего, необходимо было произнести «госуда­рево жалованное слово» — официальные заверения в «царском милостивом призрении». Затем будущих подданных следовало «напоити и накормити государевым жалованьем довольно», а для устрашающего впечатления («для чести и повышения государеву имени») надлежало «дважды или трожды выстрелить» из пищалей 15. На практике казаки чаще всего переходили к устраше­нию, минуя этап гостеприимства, сетуя на то, что «ласки иноземцы не знают, потому что люди дикие, где в зимовьях ласкою хто служилых или промышленных людей при­зовут и учнут их кормить без опасения, тех они людей до смерти по­бивают» 16.

Последствия такого поведения казаков хорошо известны. Краткое путешествие Атласова по Камчатке с элементами устрашения в 1697 г. обернулось для оставшихся на полу­острове казаков многими бедами. В 1699 г. во время возвращения в Ана­дырский острог был уничтожен отряд Серюкова. В 1705 г. коряки истребили другой казачий отряд во главе с Протопоповым. В зону военных действий превратилась большая часть Камчатки в 1707-1711 гг. В результате боевых действий ясак с Камчатки не вывозился в течение пяти лет. За 12 лет противо­стояния (1703-1715) были сожжены Большерецкий и Аклан­ский остроги, убито около 200 казаков — огромные потери по то­му времени. Неспособность обеспечить безопасность со­общения камчатских острогов с Анадырском и Якутском побудило правительство начать поиски морского пути на Камчатку. С 1716 г. связь с Камчаткой стала осуществляться на мор­ских судах из Охотска.

Военные действия стали затухать на Камчатке к началу 20-х гг. XVIII в., однако взаимоотношения казаков с местным населением лучше не стали. Основной причиной напряженно­сти на этот раз стали злоупотребления во время сбора ясака. Правительство, заинтересованное в регулярном поступлении ясака в государственную казну, стремилось к увеличению численности его плательщиков. Отсюда многочисленные наказы воеводам обращаться с инородцами «ласкою, а не жесточью», «от обид и насильства оберегать». Было бы, однако, большой ошибкой автоматически распространять отношение государства к инородцам и на взаимоотношения народных масс. Ин­тересы государства и интересы казачества совпадали далеко не всегда. Предписание соблюдать правительственные инструкции по обращению с инородцами мало заботило казаков. Об этом может свидетельствовать уже само название цар­ского указа (1695 г.), посвященного защите ясачных инородцев: «О нечинении казней и пыток сибирских ясачных инородцев без доклада государю, об охранении их от обид, налогов и притеснений, о посылке добрых приказчиков, чтобы они ясачных людей не грабили, вина не курили и не продавали» 17.

На сложность и противоречивость собирательного портрета казаков-землепроходцев указывал в свое время В.Г. Мирзоев: бунты, побеги и даже убийства воевод и начальников со­четались у них с ревностной службой по «приисканию новых землиц», элементы анархизма — с верностью служебному долгу, жажда богатства — с бескорыстием 18.

Сочетание всех этих противоречивых качеств действительно было характерной чертой русского землепроходчества. Взять хотя бы судьбу известного казака И. Козыревского. Участник казачьего бунта (1711), в ходе которого были убиты все приказчики камчатских острогов, и первооткрыватель Курильских островов. За грабеж курильцев был посажен в тюрьму, а в 1717 г. основал на реке Камчатке Успенскую пустынь (монастырь) для престарелых и раненых казаков. В 1718 г. стал главой православной церкви на Камчатке, а закончил свою жизнь в тюремной камере как государственный преступник накануне своей казни в декабре 1734 г.

В социальном отношении казачьи отряды были чрезвычайно пестрыми. В их состав входило немало так называемых «гулящих». Это был своеобразный слой русского населения Сибири, формировавшийся из бежавших за Урал крепостных крес­тьян и маргиналов. Царские указы категорически запрещали принимать «гулящих» на службу, но воеводы, постоянно ис­пытывая недостаток в служилых, верстали их в казаки, не вдаваясь в сомнительное прошлое этих людей. С 1653 г. состав служилых пополнялся еще одной специфической категорией — ссыльными (в том числе «ворами», смертные приговоры ко­торым стали заменять ссылкой в Сибирь).

А. Миддендорф так характеризовал первых покорителей Приамурья: «Бродяги всех сортов, искатели приключений, беглые враждующие друг с другом бунтовщики, с прибавкою ни­чтожного числа природных казаков» 19. Пестрый социальный состав первой волны русских на Амуре действительно не отличался высокими нравственными качествами. Албазинский острог, возрожденный в 1665 г. беглым казаком Н.Чернигов­ским, долгое время в Москве иначе как «воровским» не на­зывали. Здесь возникла своеобразная казацкая республика, номинально зависевшая от нерчинского воеводы, а фактически никому не подчинявшаяся. Русское влияние на Амуре казаки распространяли «на свой страх» весьма сомнительными сред­ствами.

Неприглядны факты биографий многих знаменитых русских землепроходцев. Хорошо известны, на­пример, «подвиги» «камчатского Ермака» В.В. Атласова. «В ма­лых летах» он «гулял» по низовым ленским городам. Назначенный в Москве в 1700 г. приказ­чиком на Камчатку, до места назначения не доехав, на Ан­гаре разграбил караван купца Добрынина, в Якутске был арестован, до 1707 г. сидел в тюрьме, после чего был вновь послан на Камчатку против восставших ительменов 20.

Не менее «красочна» биография уже упоминавшегося Е. Хабарова. Таможенный целовальник Юрий Селиверстов жаловался на него за отказ платить пошлины, в том числе десятинную пошлину за «обводную рухлядь», приобретенную у служилых и промышленных людей. Весьма сомнительные с точки зрения законности отношения связывали Хабарова с другой весьма одиозной фигурой того времени Парфеном Ходоревым. По дороге на Амур, на реке Лене, Хабаров разграбил вилюй­ских тунгусов, а в устье Олекмы — ясачных якутов: «на погроме взял двенатцеть быков да трех якутов убил до смерти». Перейдя за волок, в зимовье, где казаки держали в аманатах жену даур­ского князя Шилгинея, Хабаров захотел «ту князцеву жену взять себе на постелю», а когда та «за безчестием» отказалась, «удавил ее ради своей бездельной глупости». Участники похода Хабарова давали ему такую оценку: «Государеву делу не радел, радел своим нажиткам, шубам собольим» 21.

«Радение своим нажиткам» было страстью многих казачьих начальников. Во время смещения казаками в 1716 г. приказчика Алексея Петриловского, прославившегося на Камчатке своим лихоимством, у него было обнаружено 5669 соболей, 1545 красных лис и 169 сиводушек, 207 бобров (каланов). Всего за один год камчатской службы якутский дворянин Иван Енисейский «нарадел» 6 тыс. соболей, более 1000 лис, 200 бобров. Уже упоминавшийся казачий голова В.Атласов за несколько месяцев своего вторичного пребывания на Камчатке успел стать владельцем 1200 соболей, 400 лис, 74 бобров 22. За­метим, что все эти «нажитки», как правило, превосходили официальный ясак, вывозимый с Камчатки в эти годы, были резуль­татом откровенного злоупотребления властью, грабежа и насилия не только коренного населения, но и собственных казаков.

Конфликт рядовых казаков со своими руководителями на почве их корысти и злоупотреблений — рядовое явление в истории русского землепроходчества. В сентябре 1652 г. от Хабарова ушло более 130 человек, недовольных его самоуправством. В 1711 г. на Камчатке были убиты казаками сразу три казачьих начальника — отстраненный от власти казачьим кругом еще в 1707 г. Владимир Атласов, сын боярский Петр Чириков и пятидесятник Осип Липин (Миронов). Подобные от­ношения внутри казачьего сообщества на Камчатке характерны не только для первой четверти XVIII века, сравнимой по сво­им последствиям с периодом безвластия в Якутии. Достаточно вспомнить восстание в Большерецком остроге (бунт Беневского) в 1771 г., когда был убит командир Камчатки Нилов, а участники бунта бежали, захватив галиот «Св. Петр».

Бунты и восстания служилых и местного населения были неизбежны в условиях существовавшей системы административного управления, когда все зависело от прихоти того или иного начальника. Н.В. Слюнин писал по этому поводу: «На окраины посылался худший неработоспособный или больной (нравственно) элемент; административные лица вербовались из провинившегося контингента служилых, которые своими распоряжениями наводили на окраину ужас. Во всей истории края найдется всего несколько лиц, о которых она сохранила светлые воспоминания» 23.

Яркой иллюстрацией к этим словам может быть судьба командиров и начальников Охотско-Камчатского края. Практически каждый из них назначался «в видах искоренений разных злоупотреблений» и для «учреждения добрых порядков», а заканчивалась их служба на редкость одинаково. Смещенный Извеков предан суду, лишен всех чинов и дворянского достоинства. Упоминаемый выше Нилов убит во время большерецкого восстания. Охотский комендант И. Бухарин, о взятках которого ходили легенды, после ареста и длительного следствия лишен прав состояния и дворянства. Отстранены от долж­ности и преданы суду городничий Нижнекамчатска Орленков, начальник Охотского приморского управления В.Г. Ушинский, помощник командира Охотского порта А.Юрлов и т.д. и т.п. Что уж говорить о камчатских приказчиках, которые, попав на полу­остров, практически полностью выходили из-под контроля влас­ти.

Говоря о негативных сторонах русского землепроходчества, безусловно, нельзя не учитывать характер времени. То, что современному человеку может показаться несправедливым и даже диким, в XVII в. могло быть обычной нормой поведения. У каждой эпохи своя мораль и своя этика. Казаки были людьми своего времени, когда больше всего ценились отвага и сила, а во взаимоотношениях народов правым считался тот, кто оказывался сильнее. Нельзя забывать и трудностей с доставкой на Дальний Восток всего необходимого для жизни — казаки годами не получали положенного им жалования, что само по себе толкало на грабеж. В «дальних посылках», они, кроме того, старались компенсировать откупные (взятки), которые давали якутским воеводам за право служить в ясачных острогах. Ставки откупных для приказчиков в конце XVII века колебались от 50 до 400 рублей в зависимости от бедности или богатства пушниной той или иной местности. С рядовых казаков брали, как правило, по 10 рублей 24.

Одной из распространенных форм эксплуатации местного населения казаками была так называемая чащина (беляк) — сбор пушнины сверх официального ясака в свою пользу, при этом одной пушниной дело не ограничивалось. «Повсегодно берут де с нас неокладные тягостные поборы ради своей корысти, — жаловался камчадал Начика, — сараны по пуду, кипрею по пуду да по бату (долбленая лодка. — В.Т.), а ежели где сараны и кипрею нету, то берут лисицами и собольми..., також берут и ягодами и юколою» 25.

Тяжким бременем была «каюрная гоньба». Как отмечал Сибир­ский комитет, «камчадалы... во всякое почти время года только тем и занимаются, что развозят всех, начиная от начальника до последнего казака, кои под разными видами службы во весь год беспрерывно разъезжали для торговли и брали столько собак, лошадей, лодок и нарт, сколь кому нужно». Дело не ограничивалось только разъездами. Население обязано было их и кормить.

Подлинным бедствием для аборигенов Камчатки стало появление здесь экспедиции В.Беринга. На перевозку ее грузов в самый разгар охоты и рыбной ловли были брошены жители всего полуострова. Оценивая последствия этой «транспортной операции», С.Б. Окунь писал: «30 лет ограбления туземцев ясачными сборщиками не смоги сделать того, что сделало в те­чение года экспедиция Беринга» 26. Не менее разорительной для хозяйства ительменов стала поездка по Камчатке в 1783 г. ее начальника Козлова-Угренина в экипаже с печкой и многочисленной свитой. Из-за массовой гибели собак (одновременно запрягалось до 400 собак) эта поездка осталась в памяти камчадалов как «собачья оспа». Летом по реке плоты и баты со свитой Козлова-Угренина тянули сотни камчадалов.

Переход казаков на постоянное жительство в камчатских острогах породил еще одну форму эксплуатации аборигенов — холопство, которое Крашенинников и Стеллер определяли как вид рабства. Подобный поворот событий был неизбежен, поскольку в основе государственной политики по отношению к абори­генам Сибири и Дальнего Востока лежали принципы феодальной эксплуатации, которые с завидной последовательностью внедрялись в это время в самой России. Носителями феодального сознания были не только правящий класс России, но и само население, а потому и характер отношений казаков с ко­ренным населением стал определяться принципами феодальной эксплуатации. В отличие от русского крепостного мужика, знавшего над собой лишь одного хозяина — своего барина, ительмены оказались в двойной зависимости — от батюшки-царя, которому платили ясак, и от новоявленных помещиков-казаков. Крашенинников писал по этому поводу, что казаки на Камчатке живут, «как дворяне за холопами» 27. Такая оценка не была преувеличением. Как и помещики в России, казаки проигрывали своих холопов в карты, вывозили их в Якутск на продажу. По переписи 1723 г. в Верхнекамчатском остроге у 27 казаков разных чинов имелся 101 холоп, в Большерецке соответственно — 34 и 108, в Анадырске — 6 и 17 28.

Об особом виде холопства местных жителей, широко распространившемся в крае вместе с приходом русских, писал И. Стеллер: «На казаков вместо рабов работают их крестники и крестницы». Эта специфическая форма закабаления получила широкое распространение вместе с началом христианизации. Приобщать аборигенов к православной вере имели право не толь­ко священники, но и все служилые, при этом те, кого крестили казаки, попадали в кабалу к своему крестному отцу. «Крещение в неволю» (по экономическим соображениям) было даже официально узаконено в 1733 г.

Бесчинства казаков на Камчатке не могли не вызвать сопротивления. Вначале оно носило ситуативный характер, а с ле­та 1731 г. приобрело размах всеобщего восстания. Ительменами был захвачен Нижнекамчатский острог. Восстание удалось подавить только в 1732 г. Расследованием его причин занималась специальная «походная розыскная канцелярия» майора Мерлина. Следствие вели до 1739 г. По его результатам были казнены руководители восстания Ф. Харчин и Голгоч, в каждом из трех камчатских острогов «для острастки» повесили еще по два ительмена. Одновременно были повешены и три приказчика, спровоцировавшие жестоким обращением с аборигенами восстание, — Штинников, Новгородов и Сапожников. Все ительмены, находившиеся в крепостной неволе, были освобождены. Казакам категорически запретили впредь об­ращать в рабство коренных жителей.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: