Сделай Сам Свою Работу на 5

ТИТУСУ ВОЙЦЕХОВСКОМУ В ПОТУЖИН





 

Варшава, с [его] 18 сентября 1830

 

Дражайшая жизнь моя! Противный лицемер! Омерзительный, отвратительный Граф Ори! Абеляр (Пьер Абеляр (1079—1142) — знаменитый французский схоласт, философ и поэт. Шопен, возможно, намекает на его любовь к Элоизе.) и т. д..

Не знаю уж почему, но только мне хорошо, и Отец с Матерью довольны этим. Я получил через П [олетылло] и письмо и книгу; Ты не мог сделать лучше, чем прислать эту книгу, а то итальянец на улице всякий раз морочил мне голову. В прошлую среду я с квартетом пробовал свой Концерт. Я остался им доволен, но не слишком. Говорят, что последняя часть самая красивая (потому что самая понятная). О том, как выйдет с оркестром, напишу Тебе на будущей неделе, потому что я буду пробовать его в эту среду. Завтра хочу еще раз проиграть с квартетом. — После репетиции я уеду, но куда? — меня никуда ничто не тянет. В Варшаве я всё же оставаться не думаю, и если у Тебя возникают по этому поводу какие-нибудь романические подозрения, впрочем, как и у многих в Варшаве, то отбрось их и — убедись, что я сумел бы стать выше всего там, где дело касается моего я, и если бы я был влюблен, то еще в течение нескольких лет смог бы скрывать свою бессильную и жалкую страсть. Суди как хочешь, но письмо, которое я передаю Тебе через графа, — я позавчера встретил его на Подвале (Улица в Варшаве, в Старом городе.), и он обещал до своего отъезда осчастливить наш порог своей толстенькой персоной, — лучше всего объяснит Тебе положение вещей. Я не хотел бы ехать вместе с Тобой. Я не преувеличиваю, но при всей моей любви к Тебе, то прекрасное мгновенье, когда мы с Тобой в первый раз обнялись бы за границей, исчезло бы среди тысячи однообразно проведенных дней. Я уже не мог бы Тебя ждать, не мог встретить, не мог болтать с Тобой так, как это бывает, когда радость преграждает доступ всем холодным, натянутым словам и сердце говорит с сердцем на каком-то божественном языке. Божественные языки! Что за неудачное выражение, вроде божественный пупок или божественная печенка; это ужасно, материально-безобразно. — Но вернемся к той минуте, когда я Тебя там увижу. Тогда я, пожалуй, не выдержу больше и проболтаюсь о том, о чем я всегда грежу, что у меня всегда перед глазами, что, не переставая, слышу и что доставляет мне самую большую радость и глубочайшую печаль. Не думай, однако, что я влюблен, — это я откладываю себе на после.





Я начал Полонез с оркестром (Полонез (Большой блестящий) Es-dur, op. 22, издан с Andante spianato в 1836 г.), но он едва начат, — почин есть, но нет начала. — О Каменьском я думаю теперь иначе, чем судил о нем в деревне. Об этом ты тоже узнаешь подробнее от П [олетылло]. Сегодня пишу Тебе поэтому anticipando [заранее], чтобы Тебя успокоить, что я не уеду раньше Михайлова дня. Это единственное, что ясно. Вижу, как Ты бросаешь мое письмо и краснеешь от злости. Живем, брат, не так, как хотим, а как можем. Не думай также, что я задерживаюсь по карманным причинам. И хотя это аргументы не очень веские, однако имеющие достаточное значение, чтобы сыграть свою роль, — они, по милости божьей, существуют, — и не стоит об этом беспокоиться. Так что трудно предохранить себя от заслуженного мной в берлинской газете места (См. письмо 60.). К счастью, венская в рецензии на мои Вариации иначе обо мне написала. Коротко, но так содержательно, возвышенно, глубоко и притом так философски, что этого нельзя перевести. Статья заканчивается словами, что эти Вариации, кроме внешнего изящества, обладают внутренними достоинствами, которые останутся навсегда (Рецензия о Вариациях ор. 2 появилась в № 32 венского «Allgemeiner Musikalischer Anzeiger» (7 июля 1830). Шопен, по-видимому, имеет в виду следующее место из этой рецензии: «Это оригинальное произведение мы слышали в исполнении талантливого автора. Удовольствие, полученное от мимолетного знакомства, настолько усиливается при более глубоком ознакомлении, что мы приходим к выводу, что молодой композитор, не пренебрегая блестящей внешней формой, серьезно стремится к тому, чтобы придать своим композициям черты подлинной и глубокой оригинальности и благодаря этому обеспечить им длительную ценность, по крайней мере в глазах знатоков...»). — Немец написал мне комплимент; когда увижу, поблагодарю его. Впрочем, там нет никаких преувеличений, написано так, как я сам этого желаю, — потому что там признается моя самостоятельность. — Другому я не стал бы так распространяться о себе, но так как Ты меня интересуешь, то и я хотел бы Тебя интересовать, вот и расхваливаю себя, как купец, навязывающий свой товар. — Второе место после Орловского для меня ни много, ни мало. Нынче в первый раз дают его новый балет с громадными машинами пана Лебенье (Балет А. Орловского «Mloda bohaterka, czyli oblęzenie twierdzy» — «Молодая героиня, или Осада крепости», в инсценировке француза Лебенье; в постановочный реквизит входили осадные машины.). Предсказывают, что это будет необыкновенно. — Вчера я был на именинах этого толстяка Цихоцкого (Граф Юзеф Цихоцкий (ум. в 1848 г.) — польский музыкальный общественный деятель, друг Ю. Эльснера; в 1835 г. начал издавать «Pamiętnik Muzyczny», в котором публиковал произведения старинных польских мастеров.). Я играл Quintetto [квинтет] Шпора для фортеп [иано], клар [нета], фаг[ота], валторны и флейты. Прелестный. Но для пальцев ужасен. Всё, что он написал для фортепиано в виде виртуозных номеров, невыносимо трудно, и часто невозможно найти аппликатуру. Этот квинтет должен был исполняться в 7 часов, а мы его начали только в 11. Ты удивляешься, как я не заснул! Но там была такая хорошенькая панна; она очень напоминала мне мой идеал. Представь себе, я там сидел до 3-х. Квинтет оттого начался так поздно, что репетиция балета продолжалась до 11-ти. Отсюда можешь заключить, какой это огромный балет. Сегодня им придется попрыгать.



Вчера написал Бартку (Бартек — Антоний Барциньский.) в Лондон. Антось Водзиньский (Антоний Водзиньский — брат будущей невесты Шопена, Марии Водзиньской; ученик Варшавского лицея и пансионер Шопенов. Впоследствии в Париже Шопен часто встречался с ним.) вернулся из Вены. Я поеду туда непременно, но не могу Тебе пока сообщить день отъезда. Совсем уже было собрался через неделю тронуться краковским дилижансом, но раздумал. Я знаю, что Ты считаешь меня совершенно твердым в этом решении. Пожалуйста, будь только уверен, что и я тоже думаю о своей пользе и, ей-богу, пожертвую ради нее всем, что делается для людей. Для людей! То есть для людских глаз, чтобы общественное мнение, которое у нас много значит, никогда не содействовало бы моему внутреннему несчастью, а только внешнему. Потому что люди часто называют несчастьем дырявый сюртук, старую шляпу и тому подобные вещи. — Когда мне нечего будет есть, Тебе придется взять меня писцом в Потужин; я буду жить около конюшни, и рядом с Тобой мне будет ничем не хуже, чем в прошлом году у Тебя в господском доме. Было бы здоровье, — буду работать всю жизнь. Я уже много раздумывал о том, неужели же я действительно лентяй, или же я должен работать больше, чем позволяют мои физические силы. — Кроме шуток, я убедился, что я еще не из самых последних бездельников и смогу, когда нужда заставит, работать вдвое больше, чем я работаю теперь. Ты согласишься, что ничто не обличает меня так, как то, что я оправдываюсь. Напрасно, я знаю, что я Тебя люблю, и хотел бы, чтобы и Ты меня любил всегда и всё больше и больше, поэтому я и намарал столько. Часто, желая сделать лучше, делаешь себе хуже. Но я думаю, что для Тебя я не могу быть ни лучше, ни хуже, чем я есть. — Симпатия, которую я к Тебе питаю, сверхъестественным образом принуждает Твое сердце к такому же чувству симпатии по отношению ко мне. Ты не господин своих мыслей, я же господин моих и не позволю бросить меня, как деревья позволяют лишить себя зелени, составляющей признак их свежести и жизни. У меня и зимой будет зелень. Молодо-зелено в голове; в сердце же, ей-богу, — величайший жар, так что и не удивительно, что всё столь буйно распускается. Довольно! Напоследок поцелуй меня. Навсегда Твой

Ф. Шопен.

 

Только теперь вижу, сколько вздору я Тебе наплел. Видно, вчерашние впечатления и то, что я не выспался, оказывают свое действие; прости мне и мою усталость, ведь я вчера танцевал мазурку. Мама и Папа крепко Тебя обнимают. Дети также; Людвика прихварывает, будем надеяться, что скоро поправится.

Встретил председателя, который радуется приезду графа и передает Тебе через него письма, или посылочки, или еще что-то из Гданьска. Валерий — всё тот же Валерий. У него умерла соседка, панна Колубакина. Винцент здоров, очарователен. Костусь, кажется, вместе со всеми в Дрездене.

Приехала Соколовская. Она всё хворает. Твои письма у меня на сердце, рядом с ленточкой (Ленточка, полученная от Констанции Гладковской.) — и хотя они незнакомы друг с другом, но (эти мертвые вещи) чувствуют, что получены из знакомых рук.

 

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.