ТИТУСУ ВОЙЦЕХОВСКОМУ В ПОТУЖИН

[Варшава.] Суббота с [его] 27 марта 1830

Дражайшая жизнь моя!

Никогда еще Ты не был мне так нужен, как сейчас; у меня нет того, кому бы я мог излить свое сердце, — нет Тебя. — Один Твой взгляд после каждого концерта значил бы для меня больше, чем все похвалы газетных писак, Эльснеров, Курпиньских, Солив и т. д.. Сейчас же после получения Твоего письма я хотел описать Тебе мой первый концерт (Речь идет о концерте Шопена, который состоялся в среду 17 марта 1830 г. в Национальном театре в Варшаве; там же в понедельник 22 марта состоялся и его второй концерт.), но я был так издерган и занят приготовлениями ко второму, который я дал в понедельник, что, засев [за письмо], не мог собраться с мыслями. Но хотя и сегодня я в таком же состоянии, всё же я не буду дожидаться минуты спокойного настроения, минуты столь редкой у меня, — а то уйдет почта. Итак, первый концерт (Концерт f-moll, op. 21.), в общем, насколько я понял, на публику впечатления не произвел, хотя было полно и уже за 3 дня не было ни лож, ни кресел. — Первое Allegro, доступное немногим, хотя и вызвало аплодисменты, но, как мне кажется, лишь потому, что надо же было выказать удивление: что это такое! — и прикинуться connaisseurs’aми [знатоками] ! — Adagio и Rondo произвели наибольший эффект, тут уже можно было услышать искренние восклицания, что же касается Попурри на польские темы (Фантазия op. 13.), то, по-моему, оно совершенно не достигло цели. Аплодировали потому, что надо же ему [концертанту] напоследок дать понять, что не скучали. — Курпиньский в этот вечер заметил в моем Концерте новые достоинства, а В и м а н, напротив, сознался, что не понимает, что люди находят в моем Allegro. — Эрнеман был очень доволен, а Эльснер жалел, что мой панталеон звучал глухо, так что басовых пассажей не было слышно. Насколько галерка и стоявшие в оркестре остались в этот вечер довольны, настолько партер жаловался на слишком тихий звук (К. Курпиньский записал в своем «Дневнике» (запись от 17 марта): «Среда. С утра была репетиция фортепианного концерта п[ана! Шопена. Вечером многочисленные слушатели (сидели даже в оркестре) восторженно встретили композицию и игру молодого артиста. Инструмент не подходил для столь обширного помещения» (см.: F. Н о е s i с k. Fryderyk Chopin. Zycie i tworczosc, t. I. Krakow, 1911).); — я хотел бы побывать у Kopciuszka (Kopciuszek — «Золушка», варшавская кофейня, в которой собиралась артистическая и литературная молодежь.), чтобы послушать д е б а т ы, которые велись там о моей особе. Вот почему Мохнацкий (Мауриций Мохнацкий (1804—1834) — польский революционный деятель, блестящий публицист и музыкальный критик, участник ноябрьского восстания и его историк; способный пианист-любитель, приятель Шопена. Рецензия, о которой упоминает Шопен, появилась в газете «Kurier Polski» за 20 марта и была подписана «А». В. Э. Сыдов считает, что ее написал не М. Мохнацкий, а Войцех (Альберт) Гжимала.) в «Kurier Polski», расхвалив меня до небес, и особенно за Adagio, под конец также советует побольше энергии. — Я догадался, где сидит эта энергия, и поэтому на втором концерте играл не на своем, а на венском инструменте. Русский генерал Дьяков (Петр Николаевич Дьяков (1788—1847) — русский генерал, участник кампании 1812 г., с 1813 г. адъютант вел. кн. Константина.) был настолько любезен, что дал мне свой инструмент — он лучше того, гуммелевского (Шопен, вероятно, имеет в виду инструмент, на котором играл И. Гуммель во время своих выступлений в Варшаве.), — и на этот раз публика, еще более многочисленная, чем на первом концерте, осталась довольна. — Аплодировали, хвалили, говорили, что каждая нотка отделана, как жемчужина, и что во втором концерте я играл лучше, чем в первом, потом, когда я вышел на вызовы, кричали о 3-м концерте. Краковское Rondo произвело колоссальный эффект, аплодисменты возобновлялись 4 раза. Курпиньский жалел, что я играл Фантазию не на венском инструменте, этого же требовал днем позже даже Гжимала (Граф Войцех (Альберт) Гжимала (1793—1870) — участник наполеоновской кампании 1812 г., затем чиновник Государственного совета, в 1821—1826 гг. — член тайного Патриотического общества; во время ноябрьского восстания находился в Лондоне с дипломатической миссией, потом в эмиграции во Франции; интересовался музыкой и живописью. Близкий друг Шопена, Жорж Санд и Э. Делакруа.) в «Kurier Polski». — Эльснер сказал, что судить обо мне можно только после 2-го концерта, хотя, откровенно говоря, я бы предпочел играть на своем инструменте. Правда, решительно все говорят, что венский инструмент лучше соответствовал помещению. — Программа первого концерта Тебе известна (Программа первого концерта Шопена: Ю. Эльснер, увертюра к опере «Лешек Белый»; Ф. Шопен, Allegro из Концерта f-moll, op. 21; Гернер, Дивертисмент для валторны; Ф. Шопен, Adagio и Rondo из Концерта f-moll; второе отделение: К. Курпиньский, увертюра к опере «Цецилия Пясечиньская»; Ф. Паэр, Вариации «La Biondina» (пела Б. Майерова); Ф. Шопен, Фантазия на польские темы ор. 13 (оркестр под управлением К. Курпиньского).). Второй концерт начался симфонией Новаковского (исполняемой par complaisance [из любезности]), за которой следовало первое Allegro моего Концерта. Белявский сыграл Вариации Берио (Шарль Огюст де Берио (1802—1870) — бельгийский скрипач, композитор и педагог.), затем последовало Adagio и Rondo [концерта Шопена]. — Второе отделение я начал Краковским Rondo, затем Майерова спела, лучше чем когда-либо, арию Соливы из Елены и Мальвины. И в заключение я импровизировал, что очень понравилось ложам первого яруса. — Сказать Тебе откровенно, импровизировал («Kurier Warszawski» в рецензии на второй концерт Шопена в номере от 23 марта писал: «... Под конец артист импровизировал. Популярные народные песенки Мир жестокий и В городе странные нравы он разнообразил удивительно приятными вариациями, свидетельствующими о подлинном таланте...») я не так, как мне бы того хотелось, потому что это не для такой публики. Поэтому я удивляюсь, что Adagio произвело на всех такой эффект, что куда бы я ни повернулся, мне повсюду только об Adagio и говорят. — У Тебя, вероятно, есть все газеты или по крайней мере главные, по ним Ты можешь судить, что все остались довольны. — Панна Мориоль (Графиня Александра де Мориоль — лицейское увлечение Шопена, дочь обергофмейстера двора вел. кн. Константина; Шопен был в дружеских отношениях и с ее отцом и часто бывал в их доме. Ей посвящено Rondo a la Mazur, ор. 5, Шопена.) прислала мне лавровый венок, а сегодня я к тому же получил от кого-то стихотворение. — Орловский (Антоний Орловский (1811—1861) — польский композитор, скрипач и дирижер, ученик Ю. Эльснера, товарищ Шопена по Консерватории; после поражения восстания 1830—1831 гг. эмигрировал во Францию, где был сначала оперным дирижером в Париже, затем дирижером Филармонического общества в Руане; его обработка тем Шопена вышла в издании А. Бжезины в апреле 1830 г. и была озаглавлена: «Мазурка и вальс на мотивы Концерта, Фантазии и Рондо Краковяка Фрид. Шопена», написанные для фортепиано А. О.»; на сочинениях А. Орловского заметно сильное влияние Шопена.) наделал мазурок и вальсов из тем моего Концерта. Зеневальд, компаньон Бжезины, просил у меня мой портрет, но я не мог ему этого позволить, так как этого было бы уж слишком много для одного раза, да кроме того мне совсем не хочется, чтобы в меня заворачивали масло, как это случилось с портретом Лелевеля.

Тебе же я пришлю его, как только смогу; раз Ты этого хочешь, значит, получишь, но, кроме Тебя, моего портрета ни у кого не будет, — только еще одна особа могла бы его иметь (Констанция Гладковская.), — и то никак не раньше Тебя, потому что Ты мне дороже всех. Кроме меня, никто не читал Твоего письма. Как всегда, так и теперь, я ношу Твои письма при себе. Каким блаженством будет для меня, когда в мае я смогу, выйдя за городские стены и думая о предстоящем путешествии, — достать Твое письмо и душой убедиться, что Ты меня любишь, или, по крайней мере, посмотреть на почерк и письмо того, кого только я умею любить! — Все настаивают, чтобы я дал на будущей неделе еще один концерт, но я не хочу. — Ты не поверишь, какую муку переживаешь уже за три дня перед выступлением. Впрочем, еще до праздников я закончу 1-е Allegro моего 2-го Концерта (Шопен говорит о Концерте e-moll, ор. 11, над которым он тогда работал.), а с 3-м концертом (Шопен имеет в виду предполагавшееся третье публичное выступление со своими сочинениями.) подожду уж до конца пр [аздни] ков, хотя я убежден, что и сейчас мог бы иметь еще больше слушателей, потому что весь большой свет мало еще меня слышал. — Среди голосов из партера, призывавших меня на последнем концерте дать третий, один голос крикнул: «В Ратуше!» (Более широкая публика требовала концерта в Ратуше, где был более вместительный зал. «Kurier Warszawski», описывая второй концерт Шопена, сообщает, что кричали: «Смилуйся, дай еще один концерт».), — так громко, что я его услышал на сцене; сомневаюсь, чтобы я последовал этому совету, и если дам еще один концерт, то, вероятно, в театре. Я не забочусь о доходе, ибо и театр мне не много дал, поскольку кассир, которому всё было поручено, делал что хотел. С обоих концертов, за вычетом расходов, не осталось и 5 тысяч [злотых] (Сбор с концертов должен был дать Шопену средства для заграничной поездки.), — хотя Дмушевский и утверждал, что еще ни на одном фортепианном концерте не было столько народу, как на первом и уж тем более на втором. — Но дело в том, что хотя в Ратуше я играл бы не с меньшими хлопотами и не с большим эффектом, я тоже играл бы всё-таки не для всех, а для высшего общества или же для обывателей. — Сейчас, как никогда раньше, я чувствую, что еще не родился тот, кто смог бы всем угодить. Добжиньский (Игнаций Феликс Добжиньский (1807—1867) — выдающийся польский композитор, пианист и дирижер, ученик Ю. Эльснера, товарищ Шопена по Консерватории.) дуется на меня, что я не взял его симфонию, пани Водзиньская (Тереза Водзиньская, мать будущей невесты Шопена — Марии Водзиньской. Водзиньские, владевшие имением Служево в Куявии, были дружны с семьей Шопена.) сердилась, что я не оставил ей ложи, и т. п. — A propos [кстати] о Водзиньской, которую я третьего дня видел у п[ани] Прушак на именинах (Марианны), мне вспомнилось, что там же я видел Твоего брата, который, как всегда, в хорошем настроении и велел Тебе кланяться. Незадолго до именин, кажется, в день святого Юзефа, праздновалось 25-летие совместной жизни молодых, alias [то есть] серебряная свадьба. Обед не обошелся, конечно, без молочных блюд и других простецких приправ (На обеде, по-видимому, должен был присутствовать будущий муж Александры Прушак — Млечко. У Шопена игра слов: по-польски mleczko — молочко.), — это, ей-богу, не для меня. — Вчера я был на обеде у Мориоль и позже на вечере у Дьякова, где видел также Соливу. — Он Тебе кланяется и обещал мне дать для Тебя какую-то записку. — Мы играли с Качиньскими (Качиньские — польские скрипач и виолончелист.) La Rubinelle Гуммеля, и вообще исполнялось довольно много хорошей музыки. Мне не хочется отрываться от бумаги, тем более что, как мне кажется, я еще не написал ничего для Тебя интересного, как мне того хотелось. Всё приберегал к десерту, а между тем у меня нет другого десерта, кроме самых искренних объятий, потому что у меня нет никого, кроме Тебя

Ф. Шопен.

Папа, Мама и дети нежно Тебе кланяются. Живный [тоже]. — Макса вижу постоянно, и у пани Потоцкой (Александра Потоцкая — вдова министра просвещения Станислава Костки Потоцкого (1752—1821); в ее салоне собирались приверженцы старинных польских обычаев.) он был на спектакле, и у пани Накваской (Анна Накваская, урожденная Краевская (1781—1851), — польская писательница и переводчица; у нее был один из крупнейших варшавских литературных салонов.) на музыкальном вечере.— Лончиньского тоже недавно видел на извозчике.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: