Сделай Сам Свою Работу на 5

ЭУСТАХИЮ МАРЫЛЬСКОМУ В ПИЕНЧИЦЕ 4 глава





 

Об этой стороне своей семейной жизни Жорж Санд рассказывает в романе «Лукреция Флориани», который начал печататься в одном из парижских журналов в 1846 году. Героиня романа — красавица артистка, уставшая от любви, отдавшаяся воспитанию детей и с материнской заботливостью самоотверженно ухаживающая за своим другом. Легко понять, что Жорж Санд подразумевает здесь свою жизнь с Шопеном; но насколько облагорожен, идеализирован образ Лукреции — Жорж Санд, настолько же искажен образ Кароля — Шопена, человека гениальной одаренности, но слабого, изнеженного, эгоистичного, который бесконечными капризами сводит в могилу великую артистку! Гейне, в одном из писем, говорит, после выхода из печати «Лукреции Флориани», что Жорж Санд «оскорбила самым возмутительным образом моего бедного друга Шопена в отвратительном, но божественно написанном романе» (Г. Г е й н е. Полное собрание сочинений, т. 12, М., 1936, стр. 184. Письмо к Г. Лаубе.).

 

Конечно, Шопен не мог не узнать себя в герое «Лукреции Флориани», но он ничем не проявил, что понимает смысл нового произведения Жорж Санд. Показательно одно из писем Делакруа, в присутствии которого Жорж Санд читала Шопену фрагменты своего романа. «Я испытывал, — пишет Делакруа, — страшные мучения во время чтения этой повести. И палач, и жертва равно поражали меня. Г-жа Санд была ни в малейшей мере не смущена, а Шопен не переставал восхищаться повестью. В полночь мы вместе с ним пошли к себе. Шопен провожал меня, и я воспользовался случаем, чтобы узнать его подлинное мнение. Притворялся ли он передо мной? Нет, в самом деле, он не понял и продолжал восхищаться этой повестью» (См. J. Iwaszkiewicz. Chopin, стр. 281.).



 

Шопен предпочел скрыть даже от Делакруа, что ему ясен замысел романа Жорж Санд. Очевидно, он считал, что появление «Лукреции Флориани» может и не привести к катастрофе его семейную жизнь. В этом он был прав. И после выхода в свет «Лукреции Флориани» совместная жизнь Шопена и Жорж Санд некоторое время продолжалась. К окончательному же разрыву привела та невыносимая атмосфера, которую создали отношения Шопена и Жорж Санд с Соланж и Морисом, детьми Жорж Санд, а также с ее воспитанницей Огюстиной.



 

Когда Соланж и Морис были подростками, у Шопена сложились хорошие, родственные отношения с обоими. Отношения изменились, когда Морис стал взрослым человеком. Не лишенный разнородных способностей, но несдержанный, крайне избалованный матерью, Морис выше всего ставил свои интересы. К Шопену он относился, начиная приблизительно с середины сороковых годов, с явной неприязнью. В этом он нашел поддержку у Огюстины. Жалуясь в письме к родным на ноанскую обстановку, Шопен с горечью говорит, что лишен возможности пригласить в Ноан своего товарища, приехавшего в Париж из Польши Новаковского. «Был бы рад увидеть его. Но тут его не хотят» (от 11 октября 1846 г.). В том же письме Шопен говорит о визите в Ноан своей знакомой Лауры Чосновской. «Кузине (Огюстине. — А. С.) она не понравилась, а значит и сыну; отсюда шуточки, за шуточками — грубости, и поскольку это мне не нравилось, то теперь о ней уже и не вспоминают».

 

Подавленное настроение сказывается на творческой работе Шопена. «Дорогой мой, — пишет он Франкомму, — делаю всё, что в моих силах, чтобы работать, — но это мне не удается, — и если так пойдет дальше, то мои новые сочинения не будут напоминать ни щебетания малиновки, ни даже звука разбиваемого фарфора. Я должен с этим смириться» (от 8 июля 1846 г.).

 

Отношения Шопена с Морисом и Огюстиной, несомненно, подготовили разрыв, но непосредственной причиной его оказался конфликт между Жорж Санд и ее дочерью. Соланж не была любимицей матери, не дружила с братом и Огюстиной и, наоборот, в Шопене видела близкого друга. Весной 1847 года Соланж вышла замуж за молодого скульптора О. Клезанже. Это был человек безусловно одаренный, но малокультурный и грубый. Из публикуемых писем читатель увидит, что Шопен и Жорж Санд совершенно по-разному смотрели на Клезанже.



 

«Мой друг, — писала Жорж Санд Гжимале, — я в высшей степени довольна замужеством моей дочери, ибо она преисполнена любовью и радостью, и потому еще, что Клезанже мне кажется достойным ее, — он страстно любит ее и создаст ей такое существование, о каком она мечтает. И всё равно, принимая подобное решение, очень страдаешь.

Я думаю, что Шопен тоже очень страдает оттого, что он ничего не знал, не понимал и не мог ничего посоветовать. Но его советы в вопросах реальной жизни нельзя принимать во внимание. Он никогда не видел фактов в настоящем свете и не понимал человеческой природы; душа его вся поэзия и музыка, и он болезненно воспринимает то, что не похоже на него. Впрочем, влияние его на мои семейные дела было бы для меня равносильно потере моего авторитета в глазах моих детей, то есть нашей взаимной любви, что равносильно утрате моих детей» (от 12 мая 1847 г.).

 

Из этого письма ясно, что Шопен пытался доказать Жорж Санд и, конечно, ее дочери, что брак Соланж с Клезанже не принесет ей счастья. Свой взгляд на Клезанже и на брак Соланж Шопен излагает в письме к родным. «Что касается выхода Соль замуж, то свадьбу сыграли в деревне во время моей болезни, и я совершенно искренне не сержусь, потому что не знаю, как бы я смотрел на всё это... мне сразу не понравилось, что мать восхваляла его до небес... Она — любящая мать, но у нее нет ни на грош практического ума... прибавьте к этому то, что мать окружила всё это тайной, вследствие чего о нем имелись только такие сведения, какие ему было угодно дать. А между тем все здешние друзья — и Марлиани, и Делакруа, и Араго, и я — получили о нем сквернейшие сведения... все артисты, зная его в Париже как хлыща, не могут прийти в себя от удивления, как это пани Санд выбрала его в зятья... Это была вспышка безумия, длившаяся меньше месяца, — и не было никого, кто бы облил холодной водой» (от 8 июня 1847 г.).

 

Очень скоро Жорж Санд пришлось убедиться, насколько основательны были опасения Шопена, насколько вернее он оценил ее зятя. Между Жорж Санд и Клезанже летом 1847 года произошла тяжелая ссора. Жорж Санд предложила Соланж и ее мужу покинуть Ноан и заявила Шопену, что он должен прекратить с ними всякие отношения. При всём своем нерасположении к Клезанже Шопен не счел возможным подчиниться этому требованию, не считая себя вправе отказать в поддержке Соланж и ее мужу.

 

Письмо Жорж Санд к Шопену с предложением порвать отношения с Клезанже и Соланж не сохранилось. Но сохранилось ответное письмо Шопена (от 24 июля 1847 г.). Несмотря на свою чрезвычайную сдержанность, письмо это вызвало у Жорж Санд крайнее раздражение. Она ответила Шопену письмом, завершающим их переписку. «Прощайте, мой друг, — заканчивает Жорж Санд письмо, — желаю Вам быстрого выздоровления от всех Ваших недомоганий, и ныне я надеюсь (у меня есть на это основания), что это скоро наступит, и я буду благодарить бога за странную развязку этой девятилетней исключительной дружбы» (от 27 июля 1847 г.).

 

Письмо Жорж Санд исключило всякую возможность восстановления не только семейной жизни, но и дружеских отношений между Шопеном и Жорж Санд. Несколько месяцев спустя после получения цитированного письма Шопен писал родным: «Я на этом поставил крест. Да простит ей бог, что она не умеет отличить подлинной привязанности от лести... Время — великий целитель. Я до сих пор еще сам не свой. Поэтому я и не пишу Вам, — так как всё, что начну, сжигаю» (от 10 февраля 1848 г.).

 

Объективную оценку позиций Жорж Санд и Шопена читатель найдет в публикуемых в настоящем собрании высказываниях их общих друзей: в фрагменте дневника Э. Делакруа (от 20 июля 1847 г.) и в письме к Жорж Санд Луи Виардо, где он излагает точку зрения свою и своей жены — Полины Виардо (от 19 ноября 1847 г.).

 

В качестве итогового заключения можно привести несколько строк из книги о Шопене видного польского писателя и историка музыки Я. Ивашкевича. «Много совершенно противоречивых суждений было высказано по поводу этих отношений... как нам известно, любовь Шопена и Жорж Санд отразилась на его искусстве благоприятно. Ноан стал творческой мастерской, где возникли самые прекрасные и наиболее значительные произведения нашего художника, — вот почему эта «добрая дама» заслуживает нашей благодарности, хотя вряд ли она сознавала, какого великого человека приютила под своим кровом и как долго будет звучать музыка, рожденная в ее доме.

 

Надо признать, что в момент разрыва мадам Санд не поскупилась на горькие и несправедливые слова, почти обывательские и сварливые... Если бы мы даже были готовы самым суровым образом осудить мадам Санд с ее эгоизмом, мелочностью и близорукостью, с ее недооценкой величия Шопена, со всеми недостатками ее слишком женского характера, который она старалась замаскировать, одеваясь в мужскую одежду и куря сигары... если мы возмущены тем, как она просто лжет в своих дневниках и биографических романах, стараясь выставить себя в наиболее благоприятном свете, — всё же неоспоримым остается факт, что самые лучшие свои произведения Шопен сочинил под ее кровом, в уединении ее сельского жилища, которое заменяло дом бездомному художнику» (Я. Ивашкевич. Шопен. М.—Л., 1949, стр. 46—47.).

 

Для того чтобы понять, почему Жорж Санд «лжет в своих дневниках и биографических романах», нужно учесть существенное обстоятельство. Всю силу своей привязанности Жорж Санд сосредоточила почти целиком на одном человеке — сыне Морисе. Об отношении Мориса к Шопену мы уже говорили; трудно сомневаться, что в известной мере под воздействием Мориса Санд написаны те, посвященные Шопену, страницы мемуарных и беллетристических произведений Жорж Санд, которые вызвали справедливое возмущение друзей и исследователей жизни великого польского музыканта.

 

В продолжение ряда месяцев после разрыва с Жорж Санд наиболее постоянный адресат Шопена — Соланж Клезанже. В этих письмах видна отеческая забота Шопена о Соланж, которая, в свою очередь, рассказывает ему о своих делах, о редких встречах с матерью. Шопен старается поддержать бодрость духа в Соланж после смерти ее ребенка (письмо к Соланж Клезанже от 11 марта 1848 г.). Мы видим, что Шопен, оставив в стороне свою антипатию к Клезанже, и с ним, ради Соланж, сохраняет дружеские отношения. Из переписки с Соланж мы узнаём, как произошла последняя, совершенно случайная встреча Шопена с Жорж Санд (письмо к Соланж Клезанже от 5 марта 1848 г.). Этим письмом убедительно опровергается то освещение этой встречи, которое дает Жорж Санд (см. ее письмо к Грий де Безлен от 19 июля 1849 г.).

 

Письма к Соланж создают более отчетливое представление о состоянии здоровья Шопена, чем письма к родным, от которых он скрывает, как быстро развивается его болезнь. «Я задыхаюсь, у меня болит голова» (письмо к Соланж Клезанже от 24 ноября 1847 г.). «... Я так редко выхожу; лишь иногда навещаю Гжим[алу], который совсем не выходит» (письмо к Соланж Клезанже от 14 декабря 1847 г.). А родным несколько недель спустя Шопен пишет: «Что касается меня, то я здоров, насколько могу» (от 10 февраля 1848 г.). О том, насколько был «здоров» Шопен в этот период, мы можем судить и по письму его ученика Ж.Матиаса к Ф. Никсу, одному из первых биографов Шопена. «Шопен в то время представлял жалостное зрелище: он был крайне истощен, сгорблен, с опущенной головой» (см. письмо к В. Гжимале от 15 сентября 1847 г. и комментарии к этому письму).

 

Несмотря на болезнь и тяжелое душевное состояние, Шопен продолжает давать уроки. «Я кашляю и весь ушел в свои уроки. Холодно; я выхожу мало, так как для этого слишком холодно» (письмо к Соланж Клезанже от 31 декабря 1847 г.). Шопен находит даже силы дать концерт, после того как несколько лет не выходил на эстраду. «Плейель, Пертюи, Лео, Альбрехт уговорили меня дать концерт. Уже неделя, как нет мест. Я дам его в зале Плейеля 16-го этого месяца. Только 300 билетов по 20 франков... Уже записываются на второй, которого я, вероятно, не дам, так как мне надоел и этот» (письмо к Людвике Енджеевич от 10 февраля 1848 г.).

 

Второго концерта Шопен действительно не дал, а концерт 16 февраля состоялся в малом зале Плейеля. К сожалению, Шопен не рассказывает (во всяком случае — в дошедших до нас письмах), как прошел этот концерт, ограничившись лаконичным упоминанием о нем в письме к Соланж Клезанже: «После Вашего письма я провел несколько дней в постели с ужасным гриппом и дал концерт у Плейеля» (от 17 февраля 1848 г.). Парижская печать восторженно отозвалась об этом концерте, который оказался последним выступлением Шопена в Париже.

 

Возможно, что второму концерту Шопена помешали революционные события: в конце февраля 1848 года во Франции была свергнута буржуазная монархия и провозглашена республика. Значения демократического революционного движения 1848 года Шопен, как и многие деятели культуры той эпохи, не понял. В этом легко убедиться по некоторым его письмам 1848 года. Но судьбы родины, проблема национального возрождения Польши волнуют его по-прежнему. Революционные события, потрясшие Европу, воскресили надежды польских патриотов на освобождение и воссоединение Польши. Восстание в Познани укрепило эти надежды. О значении познаньского восстания Маркс говорил: «Польша снова проявила инициативу, но это уже не феодальная, а демократическая Польша, и с этого момента ее освобождение становится делом чести для всех демократов Европы» (К. М а р к с и Ф. Энгельс. Сочинения. Издание второе, т. 4. М., 1955, стр. 491.).

 

Своими мыслями о польском национально-освободительном движении Шопен делится с Ю. Фонтаной, находившимся в то время в Америке. «Наши собираются в Познани... пахнет войной, а где она начнется — неизвестно. Но если начнется, то вся Германия вспыхнет. Итальянцы уже начали. Милан выгнал австрияков, но они сидят еще по окраинам и будут драться. Франция, вероятно, поможет... Галицийские крестьяне подали пример волынским и подольским; не обойдется это без страшных дел, но в конце концов будет — Польша, прекрасная, могучая, словом: Польша» (от 4 апреля 1848 г.).

 

Следует обратить внимание, что Шопена, в отличие от польской аристократии, не пугает народный характер польского национального движения. Он рассчитывает, что восстание галицийских крестьян, находившихся под властью Австрии, послужит примером польским крестьянам, находившимся под гнетом Николая I. О крахе познаньского восстания Шопен узнал в Англии: «Все ужасные новости о Княжестве Познаньском я знаю от Станислава Козьмяна и Шульчевского, к которому Залеский дал мне записочку. Горе и горе: в душе мне уже ничего не хочется» (письмо к В. Гжимале от 13 мая 1848 г.).

 

В Англию Шопен приехал в конце апреля 1848 года по приглашению своих учениц — шотландок Дж. Стирлинг и ее сестры К. Эрскайн. Сохранилось свыше тридцати писем Шопена из Англии, где он провел больше полугода. Чаще всего Шопен пишет в это время В. Гжимале. По письмам из Англии, в значительной своей части очень обстоятельным, можно ясно представить себе, как протекли месяцы, проведенные на британском острове, какие мысли и чувства владели Шопеном.

 

Сестры Стирлинг и Эрскайн, «славные шотландки» (так их называет Шопен), «подумали обо всём, не только о шоколаде (любимый напиток Шопена. — А. С.), но даже о квартире... Ты не можешь себе представить, какие они добрые; я только сейчас заметил, что бумага, на которой пишу, — с моей монограммой, — и я застал здесь множество подобных знаков внимания» (письмо к В. Гжимале от 21 апреля 1848 г.).

 

В нескольких письмах Шопен жалуется на крайне утомительный для него образ жизни в Лондоне. «Эрар был очень предупредителен и предоставил в мое распоряжение фортепиано. Итак, у меня один инструмент Бродвуда, другой Плейеля (Эрар, Бродвуд, Плейель — фортепианные фабриканты) — всего же три фортепиано, а на что они мне, если у меня нет времени играть на них. У меня несметное число визитов, и дни мои мелькают, как молнии» (письмо к А. Гутману от 6 мая 1848 г.). «Мои славные шотландки выказывают мне большую дружбу; ем я всегда у них, если я не в свете. Но они привыкли таскаться по целым дням, трястись в экипаже по Лондону с визитными карточками и хотели бы, чтобы я делал визиты всем их знакомым, а я уже еле жив. Когда я часа 3 или 4 протрясусь в экипаже, то у меня ощущение, словно я проехал от Парижа до Булони» (письмо к В. Гжимале от 2 июня 1848 г.).

 

Шопен встречается в Лондоне не только с английской знатью, в общество которой ввели его аристократические ученицы Стирлинг и Эрскайн. В одном из писем он называет имена писателей, с которыми он познакомился: «Карлейль, старый Роджерс — очень известный поэт и близкий друг Байрона, Диккенс, Хоггарт — задушевный друг Вальтера Скотта и т. д. ... Среди достопримечательностей также леди Байрон; мы как будто очень симпатизируем друг другу и разговариваем, как гусь с поросенком, она — по-английски, а я по-французски» (письмо к родным от 19 августа 1848 г.).

 

В письмах Шопена упоминаются и имена поляков, живших в Англии. Свободное время Шопен охотно проводил с поляками, особенно со своим другом, известным поэтом С. Козьмяном. «Приезд его в Англию, — писал Козьмян, — стал событием в музыкальном мире, а пребывание его там — цепью триумфов. Но Шопен уже оставался равнодушным к этим успехам. Он выглядел печальным и угнетенным, хотя здоровье, сверх ожидания, ему еще служило. Трудно было уговорить его сесть за фортепиано и играть. Чаще всего он играл свой погребальный марш. Его последняя мазурка (Козьмян, очевидно, имеет в виду мазурку a-moll ор. 67 № 4, последнюю из написанных Шопеном до отъезда в Англию) так раздирающе жалобна, что он часто присоединял ее к маршу». С польскими друзьями Шопен делился печальными мыслями о событиях в Познани. «Ни о чем не говорил, кроме как о Польше», — пишет Козьмян (См. Ferd. Hoesick. Chopin, т. II, стр. 391.).

 

Шопен жалуется на дороговизну лондонской жизни. «Лондон во время сезона страшно дорог... Я не знаю, что бы со мной было, если бы я не давал дома уроков по гинее, и таких несколько в день» (письмо к родным от 19 августа 1848 г.). Чтобы обеспечить себе необходимый заработок, Шопену пришлось, преодолев нелюбовь к публичным выступлениям, дать несколько концертов в Лондоне и других городах. В письмах Шопена читатель найдет лишь самые краткие сведения об этих выступлениях, прошедших с большим успехом. В дополнение к письмам приведем отрывок из воспоминаний некоего Саламана, который присутствовал на одном из лондонских концертов Шопена и рассказал о своих впечатлениях три десятилетия спустя. «Помню, — говорит Саламан, — звучание каждого такта, так же как никогда не забуду его длинных исхудалых пальцев; никогда не забуду и того выражения глубокой усталости, которая чувствовалась во всём облике мастера» (См. там же, стр. 404.).

 

Об утомлении, о плохом состоянии здоровья Шопен говорит во многих письмах. Поездка в Шотландию, где Шопен провел несколько времени в замках родных и друзей своих учениц, не улучшила его здоровья. «Мое здоровье не слишком плохо, но я становлюсь всё слабее, а кроме того, всё еще не переношу здешний климат» (письмо к О. Франкомму от 6—11 августа 1848 г.). «Климат для меня не очень подходящий; вчера и сегодня харкаю кровью, но у меня это, как Ты знаешь, не много значит» (письмо к В. Гжимале от 19 августа 1848 г.).

 

Очень редко упоминает Шопен о трагедии, разрушившей его семейную жизнь. Но по немногим фразам можно видеть, как тяжело подействовал на него разрыв с Жорж Санд. «.. .Если бы я вот уже несколько дней не харкал кровью, если бы я был помоложе, если бы не был так смертельно ранен моей привязанностью, то, возможно, я смог бы начать жизнь заново» (письмо к В. Гжимале от 2 июня 1848 г.). «Я никого никогда не проклинал, но сейчас мне уж так невыносимо, что, кажется, мне было бы легче, если бы я мог проклясть Лукрецию (Шопен говорит, конечно, о Жорж Санд. — А. С.). Однако и там, наверно, страдают, и страдают тем больше, что, наверно, стареют в злобе. — Мне вечно жаль Соль» (письмо к В. Гжимале от 17—18 ноября 1848 г.). Эти фрагменты хочется пополнить несколькими словами, принадлежащими автору биографии о С. Козьмяне. Очевидно, со слов самого поэта его биограф говорит, что Шопен во время пребывания в Англии «был душевно надломлен разрывом с г-жой Санд, а еще больше своей фатальной любовью к ней» (Цит. по Ferd. Hoesick. Chopin, т. II, стр. 391.).

 

Тяжелое физическое и душевное состояние не лишило Шопена его обычной острой наблюдательности. Пышность и комфорт лондонских аристократических дворцов и древних шотландских замков не могли скрыть от Шопена, что обитатели их проявляют внимание к искусству лишь ради «хорошего тона». «Они всё расценивают только на фунты, искусство любят лишь потому, что это luxe (роскошь); добрые сердца, но до такой степени странные, что я понимаю, как здесь самому можно зачерстветь или превратиться в машину. — Будь я помоложе, я бы, может быть, еще решился стать машиной, давал бы концерты по всем закоулкам и играл безвкуснейшие вещи (лишь бы за деньги!); но теперь мне уже трудно превращаться в машину» (письмо к родным от 19 августа 1848 г.). «Искусство здесь — это живопись, скульптура и архитектура. Музыка не считается искусством и не называется искусством. И если скажешь — артист, то англичанин подумает, что это живописец, архитектор или скульптор. А музыка — это профессия, а не искусство, и никто музыканта не назовет артистом, а тем более в печати, потому что на их языке и по их взглядам музыка нечто иное, чем искусство: это — профессия... Вместо хорошего играют всякую чепуху, а разучивать порядочные вещи — считают смешным. Леди... одна из первых здешних дам, в замке которой я провел несколько дней, а знатная дама считается здесь как бы музыкантшей. Так вот, однажды, после моего фортепиано и после пения разных шотландских леди, ей приносят род аккордеона, и она с полной серьезностью начинает играть на нем ужаснейшие мелодии. Что же ты хочешь? Мне кажется, что тут у каждого не хватает заклепки» (письмо к В. Гжимале от 21 октября 1848 г.).

 

Из писем Шопена мы узнаём, что и в Англии он находит силы посещать концерты и оперные спектакли. Сильное впечатление произвела на него знаменитая шведская певица Женни Линд. «Я познакомился с м-ль Линд. — Она очаровательна и замечательная певица» (письмо к М. Розьер от 1 июня 1848 г.). «В ней есть что-то подлинно шведское, не в обычном смысле, а словно отблеск северного сияния. В Сомнамбуле она производит огромное впечатление. — Она поет чисто и чрезвычайно уверенно, ее piano так выдержанно — и ровно, как волос» (письмо к В. Гжимале от 11 мая 1848 г.). «Вчера я был на обеде с Ж[енни] Линд, которая потом до полуночи пела мне шведские песни. Они такие же своеобразные, как и наши. У нас славянский колорит, у них — скандинавский, — совершенно разные, но мы друг другу ближе, чем итальянец испанцу» (письмо к В. Гжимале от 13 мая 1848 г.).

 

Народное творчество привлекает Шопена не только в исполнении Женни Линд. «Я здесь наслаждаюсь (физически) полнейшим покоем и прекрасными шотландскими песнями» (письмо к О. Франкомму от 6 —11 августа 1848 г.). «По вечерам я играю старому лорду (родственнику Эрскайн и Стирлинг. — А. С.) шотландские песни, которым он, славный, подпевает и, как умеет, выражает мне по-французски свои чувства» (письмо к родным от 19 августа 1848 г.).

 

За несколько месяцев, проведенных в Англии, Шопен не смог написать, по-видимому, ни одного произведения. «Хотел здесь немного сочинять — нельзя: всегда приходится делать что-нибудь другое» (письмо к В. Гжимале от 19 августа 1848 г.). «О музыкальных мыслях не может быть и речи — я выбит из колеи — я чувствую себя, как, например, осел на маскараде, как скрипичная квинта на контрабасе...» (письмо к О. Франкомму от 6—11 августа 1848 г.).

 

Последние письма Шопена из Англии говорят об очень тяжелом его состоянии. «Я болен вот уже 18 дней, со дня приезда в Лондон (Шопен имеет в виду возвращение в Лондон из Шотландии.— А. С.). Я совершенно не выезжал из дому, такой у меня приступ насморка с головной болью, удушьем и прочими моими дурными симптомами» (письмо к В. Гжимале от 17—18 ноября 1848 г.). Чувствуя себя тяжело больным, Шопен решает вернуться во Францию. «Возможно, что я буду чувствовать себя настолько хорошо, чтобы совершить путешествие на этой неделе и приехать в Париж в четверг, пятницу или субботу (на худой конец), так как климат Англии в это время года решительно невозможен для меня... С 1 ноября я сижу в своей комнате в халате и выходил только 16-го играть в пользу своих соотечественников» (письмо к М. де Розьер от 19—20 ноября 1848 г.). Концерт 16 ноября 1848 г. в пользу польских эмигрантов, упоминаемый Шопеном, — последнее его публичное выступление.

 

Шопен выехал из Лондона 23 ноября 1848 года и, видимо, в тот же день прибыл в Париж. Но первое парижское письмо его датировано 30 января 1849 года. Возможно, что письма за первые два месяца парижской жизни утеряны, но скорее Шопен был слишком болен, чтобы писать даже близким людям.

 

За последние месяцы жизни Шопена его постоянные адресаты — старые друзья: В. Гжимала, Т. Войцеховский, Соланж Клезанже. Из писем к родным сохранилось лишь одно. Возможно, что других писем в Варшаву за эти месяцы и не было.

 

И в письмах Шопена, и в публикуемых в настоящем собрании письмах других лиц перед нами встает картина медленного угасания великого художника. Шопен еще надеется, что его болезнь будет побеждена, но время от времени к нему приходит мысль о возможном близком конце. В последних числах июня, сознавая, что он очень тяжело болен, Шопен просит сестру Людвику приехать к нему вместе с мужем и дочерью. «Если можете, то приезжайте. Я болен, и никакие доктора мне не помогут так, как Вы. Если у Вас нет денег, то займите; если мне станет лучше, то я легко заработаю и отдам тому, кто Вам их одолжит... Мои друзья и доброжелатели считают приезд сюда Л ю д в и к и лучшим для меня лекарством... Ручаюсь, что ей здесь также будет хорошо. Надеюсь, что семейный совет пришлет мне ее; кто знает, не буду ли я провожать ее, если окрепну» (письмо к родным от 25 июня 1849 г.).

 

«Если мне станет легче... если поправлюсь...» Эти грустные «если» говорят, что у Шопена уже нет полной уверенности в выздоровлении, хотя он и не теряет надежды на благополучный исход болезни.

 

Некоторое время после возвращения из Англии Шопен дает уроки («.. .Он еще в состоянии давать несколько уроков, а в свои хорошие дни он даже бывает веселым» — письмо Полины Виардо к Жорж Санд от 15 февраля 1849 г.), но очень скоро вынужден от них отказаться. Творческие силы почти покинули Шопена, но всё же он написал две небольшие мазурки и набросал несколько мыслей для задуманного им методического труда по фортепианной педагогике.

 

Пока не истощились полностью его силы, Шопен выезжал из дому, посещал друзей. Читатель обратит внимание на публикуемый отрывок из воспоминаний польского поэта Ц. Норвида. «Шопен в пять часов обедал и затем с трудом спускался по лестнице и ехал в Булонский лес, а когда он возвращался, его вносили по лестнице, ибо наверх он сам подняться не мог. Бывало, мы вместе обедали, и я выезжал с ним, а однажды мы по дороге заехали к Богдану Залескому, который тогда жил в Пасси, но не поднялись к нему наверх, так как Шопена некому было внести, и остались в садике перед домом...» Шопен посещал также Франкомма, Делакруа, Мицкевича, бывал в мастерской Клезанже. Шопен принимал друзей и у себя. «Как-то вечером у меня пела панна Линд — были пани Потоцкая, Бово, Ротшильд...» (письмо к В. Гжимале от 18 июня 1849 г.).

 

Внимание читателя несомненно привлечет переписка между Жорж Санд и некой Грий де Безлен. Зная о крайне тяжелом состоянии здоровья Шопена, Грий де Безлен написала об этом Жорж Санд, советуя ей повидаться с Шопеном. Жорж Санд ответила Грий де Безлен пространным письмом, в котором повторялись выпады против Шопена. «... Его высказывания обо мне были полны горечи и чудовищных обвинений» (письмо Жорж Санд к Грий де Безлен от 19 июля 1849 г.). Жорж Санд пишет это, хотя несколько раньше она получила письмо Полины Виардо со следующими строками: «Он неизменно говорит о Вас с величайшим уважением, и я продолжаю утверждать, что он не говорил никогда иначе...» (письмо Полины Виардо к Жорж Санд, февраль 1849 г.). Да и в цитированном письме к Грий де Безлен Жорж Санд, в противоречии с только что приведенными строками, говорит: «.. .Между ним и мною не было даже охлаждения дружбы». Жорж Санд отказалась от встречи с Шопеном. «Его чувство давно угасло, — писала она Грий де Безлен, — и если его преследуют воспоминания обо мне, то это лишь потому, что он испытывает где-то в глубине души угрызения совести по отношению ко мне. Если бы было возможно сообщить ему, что я не питаю к нему никакой обиды, — укажите мне способ уверить его в этом без риска причинить ему новые страдания».

 

Узнав о приезде Людвики, Жорж Санд написала ей, прося сообщить о здоровье Шопена (письмо Жорж Санд к Л. Енджеевич от 1 сентября 1849 г.). Людвика, которой хорошо были известны причины разрыва Шопена и Жорж Санд, не ответила на это письмо.

 

В двух письмах к В. Гжимале (28 июля и 3 августа 1849 г.) Шопен касается эпизода, о котором говорят все биографы великого музыканта. Вернувшись из Англии, Шопен располагал сравнительно скромной суммой, заработанной концертными выступлениями. Летом 1849 года эти средства иссякли, и Шопен оказался в трудном материальном положении. Помощь пришла от Н. В. Обресковой (матери одной из учениц Шопена), которая, тайно от Шопена, оплатила большую часть стоимости его квартиры, и от «славных шотландок».

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.