ЭУСТАХИЮ МАРЫЛЬСКОМУ В ПИЕНЧИЦЕ 2 глава

Меньше мы узнаём о личной жизни Шопена, о его отношениях с теми женщинами, которые в разные годы были ему дороги. Это Констанция Гладковская, юная ученица Варшавской консерватории, талантливая певица, — первая любовь Шопена. Это Дельфина Потоцкая, которой Шопен увлекся в Париже и которая навсегда осталась его близким другом. Это Мария Водзиньская, невеста Шопена; брак их не состоялся, так как родители Марии не пожелали, чтобы в богатую и знатную семью Водзиньских вошел музыкант, живущий трудом своих рук. Это, наконец, Жорж Санд, самая глубокая привязанность Шопена; союз их длился восемь лет и был разорван по инициативе Жорж Санд.

Почему же в письмах Шопена эта сторона его жизни получила весьма неполное отражение? Здесь нужно коснуться судьбы эпистолярного наследия Шопена. По‑видимому, большая часть его писем до нас не дошла. К. Гладковская, на много лет пережившая Шопена, незадолго до смерти уничтожила его письма. Имелись сведения, что наследники Дельфины Потоцкой хранят никому не известные письма Шопена. После второй мировой войны в печати появились многочисленные. письма, якобы адресованные Шопеном Дельфине. Тщательное исследование показало, что все эти письма, привлекшие большое внимание музыкального мира, представляют собой фальсификацию. Остается невыясненным, имеются ли подлинные письма Шопена к Потоцкой и где они хранятся. Переписка с Водзиньской, видимо, ограничилась немногими письмами. Свою переписку с Шопеном (и письма Шопена, и свои письма к Шопену, оказавшиеся в ее руках) почти целиком уничтожила Жорж Санд, лишив биографов великого музыканта интереснейших документов.

Лишь частично сохранились письма Шопена и к другим адресатам. По-видимому, далеко не полностью дошли до нас письма к родным. Большая часть их погибла в 1863 году, когда сгорела квартира Барциньских; кроме писем, там же погибли и другие мемориальные ценности. За чрезвычайно важный в жизни Шопена период 1832—1844 годов сохранилось очень мало писем к родным, а уцелевшие крайне немногочисленные письма, за немногими исключениями представляют собой лаконичные записки, адресованные сестрам и их мужьям. А ведь это были годы интенсивной творческой деятельности Шопена. К этим годам относятся важные события его личной жизни. В эти годы он совершает поездку на Майорку. Именно эти годы крайне скупо представлены в его переписке, хотя известно, что Шопен писал родным часто и регулярно.

(Об этом убедительно говорят следующие строки из писем Миколая Шопена, отца композитора, к сыну и к его другу доктору Матушиньскому, который одно время жил с Шопеном в одной квартире.

«Мое дорогое дитя, я совершенно не знаю, что и думать о тебе. Прошло уже больше пятнадцати дней с тех пор, как мы должны были получить от тебя очередное письмо; и мы чрезвычайно обеспокоены, тем более что ты не упоминал ни о какой поездке или другой причине, которая могла бы помешать обычной регулярности, с какой ты нам пишешь». (Письмо Миколая Шопена к Фридерику Шопену от 24 ноября 1834 года).

«Я Вам бесконечно обязан, дорогой друг, за чувства, которые Вы к нам сохранили, и за то, что Вы взяли на себя труд писать нам о нашем дорогом Фридерике. Если бы Вы знали, как мы страдали в течение этих двух с лишнем недель. В случае, когда Ваши занятия оставят Вам свободную минутку, а у Фридерика не будет времени, возьмите перо и напишите нам, а его заставьте добавить несколько слов к Вашему письму, — этого будет достаточно, чтобы нас успокоить». (Письмо Миколая Шопена к Яну Матушиньскому от 9 января 1836 года).

Поскольку полумесячное опоздание вызывало острую тревогу у родных Шопена, можно предположить, что письма его приходили в Варшаву не реже двух раз в месяц. Вероятно, за тринадцать лет (1832–1844) были написаны многие десятки, а вернее — сотни писем к родным! Легко представить себе, каким ценнейшим материалом располагали бы исследователи жизни и творчества Шопена, если бы эти письма сохранились.)

Лишь частично дошли до нас письма к Матушиньскому, Нидецкому, Войцеховскому и Дзевановскому. Вероятно, исчезли и многие другие письма. Изредка в печати появляются новые публикации шопеновских писем, но количество их ничтожно по сравнению с тем, что утеряно, — и утеряно, по всей видимости, безвозвратно.

Самые интересные из сохранившихся писем — письма к ближайшим друзьям полякам и особенно к родным, обычно очень откровенные и обстоятельные, представляющие собой род дневника. Содержание этой семейной и дружеской переписки очень разнообразно. Шопена всегда интересуют быт, нравы, люди, с которыми он встречается. В письмах из редких путешествий мы находим путевые впечатления с меткими наблюдениями, с острыми характеристиками, порой с поэтическими описаниями природы.

О политике Шопен говорит сравнительно немного. В политической жизни его эпохи Шопена интересовала, в сущности, одна проблема проблема национальной независимости Польши. Шопен глубоко страдал, думая о судьбе Польши после восстания 1830–1831 годов. Об этом свидетельствуют и воспоминания людей, хорошо его знавших, и собственные его высказывания — впрочем, очень немногочисленные и скупые. Как раз мыслями о судьбах родины он не мог делиться с семьей и друзьями, которые оставались в Польше; вполне естественно, что Шопен опасался навлечь неприятности на близких, зная, что письма его могут быть прочитаны царскими чиновниками.

В своих письмах Шопен часто говорит о науке, литературе, искусстве. Особенно охотно, конечно, об искусстве. Шопен любил живопись и скульптуру, хорошо знал художественные сокровища Парижа, постоянно посещал выставки. В письмах к родным он иногда дает своего рода «отчеты» о парижских выставках, рассказывает о художественных новинках.

Вполне понятно, что среди художественных впечатлений Шопена первое место занимают впечатления музыкальные. Читатель, естественно ожидает, что Шопен, один из величайших пианистов девятнадцатого столетия, особое внимание уделяет именно концертам своих коллег-пианистов. На самом деле это не так. Конечно, Шопен был усердным слушателем фортепианных вечеров, особенно в Варшаве (в Париже, занятый уроками, угнетаемый постепенно развивавшейся болезнью, он реже посещал концерты). Но в письмах он говорит о выступлениях пианистов сравнительно мало. Например, ни в одном из писем он не упоминает о варшавских выступлениях Гуммеля, хотя известно, что он не пропустил ни одного концерта прославленного мастера фортепианной игры. По всей вероятности, Шопен впечатлениями от игры Гуммеля делился с друзьями при личных встречах; возможно, что о концертах Гуммеля он писал как раз в тех письмах, которые до нас не дошли. Но так или иначе, высказываний об игре Гуммеля в письмах Шопена мы не находим. А вот о варшавских выступлениях Генриетты Зонтаг Шопен пишет обстоятельно, давая общую оценку исполнения прославленной певицы и останавливаясь на деталях ее интерпретации.

Пение интересует Шопена не меньше, если не больше, чем фортепианная игра. Особенно пение в опере. С юных лет Шопен — постоянный посетитель оперных спектаклей. Эта любовь к опере сохранилась у него до последних месяцев жизни. Вернувшись из Англии тяжело больным, он всё же находит силы отправиться на премьеру «Пророка» Мейербера. Об операх, которые он слушает, Шопен пишет часто и много, давая проницательные оценки музыки, проявляя великолепное понимание исполнения — и вокального искусства, и сценической игры.

Почему опера так привлекала Шопена, композитора почти исключительно инструментального? Прежде всего нужно напомнить, что Шопен, человек разносторонне одаренный, обладал выдающимся сценическим талантом. Подростком и юношей он часто играл в любительских спектаклях, исполняя обычно главные роли и восхищая знатоков театрального искусства. Известный в то время польский драматический артист Пясецкий считал даже, что Шопен мог бы стать знаменитым актером. И в Варшаве, и, позднее, в Париже Шопен восхищал знавших его способностью перевоплощаться, комически имитировать жесты, походку, голос и интонации людей, которых он наблюдал. Об этом даре Шопена упоминают многие современники, в том числе Бальзак в повести «Деловой человек». Таким образом, уже по своей художественной натуре Шопен был «человеком театра».

Но, конечно, еще больше, чем собственно театральная, сценическая сторона, Шопена влекла к опере музыка, и в первую очередь основа оперного жанра — пение. В шопеновской музыке богатство гармоний, небывалое своеобразие формы, оригинальность и колоритность фортепианной фактуры никогда не заслоняют «души» музыкального искусства — мелодии. Добиваясь в своих сочинениях выразительной, пластичной кантилены, Шопен истоки ее находит в польском музыкальном фольклоре и в оперном

пении. Исследователи творчества Шопена не раз отмечали связи его мелодики с оперой, в частности, с весьма любимой Шопеном итальянской оперой.

Опера обогатила и искусство Шопена-пианиста. Современников поражало его «фортепианное пение». Известный пианист Р. Кочальский, передавая слова своего учителя К. Микули, одного из лучших учеников Шопена пишет: «Под его пальцами музыкальная фраза пела, и с такой ясностью, что каждая нота становилась слогом, каждый такт – словом, каждая фраза - мыслью».

(R. К о с z а 1 s k i. Fr. Chopin. Quatre conferences analytiques. Paris, 1910, стр. 31.)

Своим ученикам Шопен советовал, для того чтобы научиться «петь на рояле», постоянно слушать хороших певцов. Он рекомендовал, в частности, в исполнении мелодических украшении брать пример с крупнейших итальянских мастеров пения.

Часто говоря об опере и оперных певцах, не столь часто — об игре пианистов Шопен упоминает, хотя и реже, об искусстве музыкантов исполнителей других «родов оружия». Например, его глубоко волновала игра крупнейшего чешского скрипача Йозефа Славика.

Вероятно, читатель хочет задать вопрос: а что же говорит Шопен в своих письмах о собственном искусстве? К сожалению, он говорит о нем гораздо меньше, чем этого хотелось бы тем, кому дорого творчество гениального польского музыканта.

Юный Шопен подробно рассказывает о своих выступлениях в Варшаве и в Вене. Возможно, он рассказывал и о своих парижских концертах. Но мы уже знаем, что за тридцатые годы, когда Шопен выступал в Париже сравнительно часто, а также за первую половину сороковых годов писем к родным сохранилось очень мало. А именно в парижских письмах этих лет можно было найти, по всей вероятности, «отчеты» Шопена о собственных выступлениях.

То, что пишет Шопен о своих концертах, всегда интересно. Но касается он, преимущественно, обстановки выступлений, реакции слушателей, откликов печати. И лишь очень немногие штрихи изредка вводят читателя в «творческую лабораторию» Шопена-пианиста. Например, в одном из венских писем Шопен говорит, что венцы нашли его игру слишком тихой. Приведя это мнение, Шопен замечает: «Но ведь такова моя манера игры» (письмо к Т. Войцеховскому от 12 сентября 1829 г.).

Если Шопен редко и мало говорит о своей фортепианной игре, то он становится еще скупее, говоря о своем творчестве. Видимо, Шопену трудно было даже близким людям рассказывать о тех чувствах и мыслях, которые волновали его, когда он создавал то или иное произведение.

Например, о Сонате b-moll мы находим в одном из писем следующие строки: «Я тут пишу Сонату si-b[emol] mineur, в которой будет мой марш, который Ты знаешь. Там есть Allegro, затем Scherzo mi-b[emol] mineur, марш и короткий финальчик, может быть, 3 моих страницы; левая рука в unisono с правой болтают после марша» (письмо к Ю. Фонтане от 8 августа 1839 г.). И это всё, что говорит Шопен близкому другу, музыканту, о гениальнейшем своем творении! Шопен здесь не только ограничивается чисто справочными сведениями о b-moll’ной Сонате. Замечание о «болтовне» после марша может дезориентировать читателя, отвести его от подлинного содержания глубоко трагического и совершенно необычного по типу финала b-moll’ной сонаты. Эти строки кажутся своего рода «камуфляжем», и они действительно становились источником неправильного понимания финала. Даже Стасов, высоко ценивший финал (как и всю Сонату), был озадачен, впервые прочитав цитированное письмо. Ему оно казалось несовместимым с известным рубинштейновским толкованием финала («веянье ветра над могилами»). Между тем Шопен в письме к Фонтане совершенно не касается содержания финала (так же как остальных частей сонаты); в свойственной ему шутливой манере он указывает лишь на его оригинальную фортепианную фактуру.

Пожалуй, только в нескольких строках, посвященных Larghetto из е-moll’ного концерта, Шопен вводит читателя в эмоциональный мир своей музыки. «Оно не мощное, — пишет Шопен, — а скорее романтичное, спокойное, меланхолическое и должно производить впечатление ласкового взора, устремленного туда, откуда всплывают в душе тысячи приятных воспоминаний. — Это словно грезы в прекрасную весеннюю пору, но при луне» (письмо к Т. Войцеховскому от 15 мая 1830 г.). Этот поэтичный образ мог бы служить характеристикой и некоторых других ранних сочинений Шопена, особенно Ноктюрнов.

Об общем направлении собственного творчества, о своих творческих принципах Шопен говорит еще меньше, чем об отдельных сочинениях. И говорит мельком, «между прочим». В письме к тому же Войцеховскому (от 25 декабря 1831 г.) Шопен рассказывает о посещениях третьестепенного польского композитора и пианиста В. Совиньского:

«.. .Больше всего он мне портит крови своим собранием кабацких, бессмысленных, с отвратительным аккомпанементом, переложенных без малейшего знания гармонии и просодии песенок, с контрадансовыми концовками, — и это он называет собранием польских песен. Ты знаешь, как я стремился почувствовать нашу народную музыку и отчасти достиг этого, поэтому пойми, как мне приятно — когда он иногда то тут, то там схватит что-нибудь мое (вся красота которого часто зависит от аккомпанемента, — и сыграет в кабацком, шарманочно-гогочущем, церковно-приходском вкусе; и ничего нельзя сказать, так как больше того, что он сам «схватил», он не поймет».

В этих горячих и гневных фразах так ясно чувствуется и любовь Шопена к польской народной музыке, и негодование против бездарностей, опошляющих сокровища народного искусства. Лишь вскользь, скромно, но не без гордости замечает Шопен, что он «отчасти достиг» народности в своем творчестве. Ценно и замечание Шопена о значении аккомпанемента в его музыке. Действительно, «аккомпанемент» — если здесь применим этот термин — в сочинениях Шопена часто соперничает по выразительности с его изумительными мелодиями.

Письма Шопена, написанные в разные периоды его жизни, имеют много общих черт. Прочитав едва ли не любое из них, можно угадать имя автора. Вместе с тем — и это вполне естественно — письма каждого периода имеют свои особенности: изменяется круг вопросов, которых касается Шопен; меняется — с возрастом и в зависимости от жизненных обстоятельств — «тонус» писем; наконец, не остается неизменным и эпистолярный стиль Шопена. В кратком обзоре мы обратим внимание читателя на наиболее существенное в письмах каждого периода.

Если не считать детских стихотворений и поздравлений (вероятно, редактированных чьей-нибудь родственной рукой), то самые ранние дошедшие до нас письма Шопена написаны в тринадцати-пятнадцатилетнем возрасте. Это письма подростка — жизнерадостного, склонного к юмору, к веселой шутке, наблюдательного и любознательного («Мне всё любопытно, как бабе» — письмо к родителям, лето 1825 г.), общительного, горячо привязанного к родным, к товарищам («Мне грустно, что Тебя нет, так как порою было бы очень хорошо с Вашей Милостью поболтать, пошутить, попеть, поплакать, посмеяться, подраться и т. д.» — письмо к Я. Бялоблоцкому от 8 июля 1825 г.).

Интересный документ, рисующий облик Шопена этих лет, — впервые публикуемая на русском языке рукописная «газета» «Курьер Шафарский» («Kurier Szafarski»). Шопен «издавал» ее (в одном экземпляре!) летом 1824 года, проводя каникулы в Шафарне, имении отца своего друга Д. Дзевановского. Читая этот «печатный орган», убеждаешься, что Шопен мог бы стать, при желании, блестящим литератором. Заметим, кстати, что литературным даром обладали и сестры Шопена — Людвика, Изабелла и в особенности Эмилия, умершая в возрасте четырнадцати лет, в которой видели одну из надежд польской литературы.

Название «газеты» Шопена дано ей по аналогии с польской газетой «Курьер Варшавский». Манерой изложения «Курьер Шафарский» явно пародирует популярную варшавскую газету, в серьезном тоне рассказывая о забавных происшествиях или о таких «событиях» шафарской жизни, как «поединок» индюка и коршуна, проделки кота, болезнь и выздоровление коровы и т. д..

Вероятно, в литературной манере «Курьера Шафарского» заключался и не лишенный сарказма намек на содержание некоторых польских газет, которые уделяли много места малозначительным новостям из быта светского общества.

Шутливые заметки в «газете» Шопена говорят не только о веселом времяпрепровождении, но и о серьезных интересах мальчика. Услышав, как сидящая на заборе девочка напевает песенку в ритме мазурки, Шопен запоминает мелодию и записывает слова песенки. Это не единственное упоминание о музыке в «Курьере Шафарском».

В письмах следующих лет Шопен чаще говорит о музыке. Мы узнаём, что стол его всегда завален новыми нотами. Он с нетерпением ожидает постановки «Фрейшютца» (Вольный стрелок). Зная, веберовскую оперу лишь по клавираусцугу, он верно почувствовал ее «удивительную романтичность» и красоту гармоний (см. письмо к Я. Бялоблоцкому, июнь 1826 г.). О своих же выступлениях в качестве пианиста, правда не очень частых, Шопен в письмах обычно не упоминает. Например, летом 1826 года Шопен проходил курс лечения в Душниках и дал там два концерта в пользу сирот. В письмах из Душников об этих выступлениях он умалчивает, очевидно, не считая их заслуживающими внимания художественными событиями.

Значительный интерес представляют письма Шопена из Берлина (1828). Поездка в Берлин состоялась при случайных, в сущности, обстоятельствах. Друг Миколая Шопена профессор Ф. Яроцкий принимал участие в берлинском конгрессе естествоиспытателей. Шопен сопровождал Яроцкого, рассчитывая посетить несколько концертов и оперных спектаклей. Надежды Шопена оправдались. В письмах из Берлина он делится своими впечатлениями от прослушанных опер Спонтини, Онслова, Чимарозы, Винтера. «Однако, — замечает Шопен, — оратория «Cäcilienfest» («Празднество св. Цецилии») Генделя более близка тому идеалу высокой музыки, который я себе составил» (письмо к родным от 20 сентября 1828 г.).

Не только музыкальными впечатлениями заполнены берлинские письма Шопена. «Позавчера мы осматривали библиотеку. Она огромна, но музыкальных произведений в ней очень мало. Там я видел собственноручное письмо Косьцюшки, которое букву за буквой списывал Фалькенштейн, биограф нашего героя. Когда он понял, что мы поляки и бегло читаем письмо, которое он с таким трудом копировал, он попросил пана Яроцкого перевести ему по-немецки содержание, которое и внес под диктовку в свою записную книжку» (письмо к родным от 20 сентября 1828 г.). В этих строках перед нами встает Шопен-патриот, помнящий историю своей родины, историю ее борьбы за свободу.

В берлинских письмах сказывается и склонность Шопена к юмору. Он иногда присутствует на торжественных обедах, устраиваемых для участников съезда, и в письмах дает сатирические описания своих соседей. Из тех же писем мы узнаём, что его папка с рисунками пополняется новыми карикатурами.

Очень ценный для биографов Шопена материал дают письма 1829—1830 годов, последних лет, проведенных Шопеном на родине. В эти годы Шопен неоднократно выступает публично, исполняя свои произведения. Выступает уже не как вундеркинд, не как талантливый многообещающий ученик, а как мастер, сочинения и игра которого привлекают внимание музыкального мира. Теперь Шопен пишет о своих концертах обстоятельно, ясно понимая, что началась его артистическая жизнь.

В конце июля 1829 года, тотчас по окончании музыкального образования в варшавской Главной школе музыки, Шопен предпринял путешествие в сопровождении нескольких друзей. Целью поездки было посещение Вены. Шопен рассчитывал, что в Вене, одном из крупнейших музыкальных центров того времени, он получит новые музыкальные впечатления. Определенных артистических целей он перед собой не ставил, однако захватил, по совету друзей, партитуры и голоса двух своих произведений для фортепиано с оркестром: «Rondo a la Krakowiak» и «Вариаций на тему Моцарта». В Вене действительно представилась возможность дать два концерта (типа принятых тогда «академий», то есть концертов с участием оркестра и других солистов). В письмах к родным и к Т. Войцеховскому Шопен дает подробные отчеты об этих выступлениях. Шопен рассказывает, что венские музыканты, познакомившись с его игрой и сочинениями, настойчиво советовали ему выступить публично. «На обеде (у одного из жителей Вены, по происхождению поляка. — А. С.) было много венцев, и все, словно сговорившись, уговаривали меня играть публично... Гаслингер (музыкальный издатель. — А. С.) утверждает, что для моих сочинений было бы очень полезно, если бы их услышала Вена, — газеты их тотчас расхвалят, за это все ручаются. Словом, всякий, кто только меня слышит, советует мне играть...» (письмо к родным от 8 августа 1829 г.).

В следующем письме Шопен рассказывает о своей «академии».

«Из предыдущего письма Вы, горячо любимые Родители, знаете, что я позволил уговорить себя дать концерт, и вот вчера, то есть во вторник, в 7 вечера в императорско-королевском оперном театре я выступил в свет!.. Когда я появился на сцене, меня встретили аплодисментами, и после исполнения каждой вариации были такие аплодисменты, что я не слышал tutti оркестра... На долю Freie Phantasie, хотя она мне не особенно удалась, выпал еще больший успех... Я импровизировал на тему Белой дамы (опера Буальдье. — А. С.), а режиссер... попросил меня, чтобы я взял еще польскую тему, — я выбрал Хмель (веселая свадебная песня в ритме мазурки. — А. С.), который наэлектризовал непривычную к таким мотивам публику... Таким образом, мой дебют был столь же неожиданным, сколь и удачным» (письмо к родным от 12 августа 1829 г.).

В письмах о поездке в Вену читатель найдет и другие интересные подробности, касающиеся обеих «академий» Шопена.

Успех своих выступлений Шопен отнюдь не преувеличивает. Венские газеты дали весьма хвалебные отзывы о концертах молодого польского музыканта, указывая на его «чрезвычайно выдающийся талант, который по оригинальности игры и сочинений можно признать почти гениальным», называли Шопена «одним из совершеннейших пианистов, полным нежности и глубокого чувства». (См. Ferdynand Ное sick. Chopin, т. I. Warszawa, 1927, стр. 171—173.)

По возвращении из Вены Шопен провел на родине немногим более года. Это время интенсивного творческого труда. Шопен создает несколько значительных произведений — в том числе оба фортепианных концерта, которые он впервые исполнил вскоре после их завершения. И об этих выступлениях Шопен очень живо и очень детально, не без обычного для него юмора, рассказывает в своих письмах. В этом отношении интересно письмо к Войцеховскому (от 27 марта 1830 г.), где Шопен сообщает о первом исполнении концерта f-moll. Об исполнении концерта e-moll, своем последнем публичном выступлении на родине, Шопен пишет тому же Войцеховскому 12 октября 1830 года.

Еще летом 1830 года был решен Шопеном и его семьей вопрос о новой заграничной поездке молодого музыканта. Письма Шопена показывают, что на этот раз он неохотно расставался с родиной. «... Мне представляется, что уезжаю, чтобы навсегда забыть о доме; мне представляется, что уезжаю, чтобы умереть, — а как, должно быть, горько умирать на чужбине, не там, где жил. Как ужасно мне будет видеть у смертного ложа вместо родных равнодушного врача или слугу... выхожу из дома, иду на улицу, тоскую и снова возвращаюсь домой, — зачем? — для того, чтобы хандрить» (письмо к Т. Войцеховскому от 4 сентября 1830 г.). Несколько позже Шопен пишет (тому же Войцеховскому) о предстоящем отъезде в обычном для него в те годы шутливом тоне:

«... у меня самое искреннее намерение уехать украдкой, никому не говоря ни слова, через неделю, считая от субботы, и это без пощады, невзирая на жалобы, слезы, упреки и падания к моим ногам. Ноты в узелок, ленточку (память о Констанции Гладковской. — А. С.) на сердце, сердце в руки — и в дилижанс. Слезы покатятся, как горох, со всех сторон города вдоль и поперек... Я же буду холоден и бесчувствен, как камень, и буду смеяться над бедными детьми (так Шопен называет обычно сестер.— А. С.), которые так трогательно будут со мною прощаться» (от 22 сентября 1830 г.).

2 ноября 1830 года Шопен покинул Варшаву, в которую ему не пришлось уже возвратиться. Встретившись, как заранее было условлено, в Калите с Т. Войцеховским, Шопен вместе с ним выехал в Вену, посетив по пути Вроцлав и Дрезден.

Через неделю после приезда Шопена и Войцеховского в Вену из Варшавы пришла весть о вспыхнувшем в Польше (29 ноября 1830 г.) восстании. Подлинный патриот, выросший в атмосфере национально-освободительных мечтаний и надежд, Шопен считал, что в эти исторические дни его место на родине. К сожалению, не сохранилось письмо, в котором Шопен сообщал родным о возвращении в Варшаву (письмо это видел один из авторов мемуаров о Шопене; возможно, что письмо было уничтожено родными Шопена по соображениям конспирации). Планы Шопена нарушило полученное накануне отъезда письмо отца: предвидя решение сына, Миколай Шопен настаивал, чтобы Фридерик остался за границей и служил отечеству лишь своим искусством. Того же категорически потребовали Войцеховский и поляки, жившие в Вене. С тяжелым сердцем Шопен подчинился. Проводив Войцеховского, выехавшего в Польшу, он остался в Вене.

По письмам Шопена, весьма подробным, легко представить, как прошли несколько месяцев, проведенные им в Вене. Но если письма эти просмотреть невнимательным взглядом, то столь же легко обмануться.

Обычная общительность не изменяет Шопену. Мы узнаём из его писем, что у него много знакомых, с которыми он часто встречается. Как всегда, он регулярно посещает оперу, бывает в концертах. Из музыкальных впечатлений едва ли не наиболее сильное — игра Славика, о котором уже упоминалось. Высоко оценивает Шопен игру виолончелиста Й. Мерка. Меньше понравился ему прославленный впоследствии пианист С. Тальберг, в то время еще восемнадцатилетний юноша.

В письмах к родным Шопен с обычным юмором описывает венские развлечения, рассказывает забавные анекдоты. Но не в этих письмах, которые Шопен пишет, оберегая душевное спокойствие родителей, открывает он свои подлинные чувства и мысли. «Родителям скажи, что я весел, ни в чем не нуждаюсь, великолепно провожу время и никогда не бываю один». Рядом с этой строкой другая: «Жить, умереть, — сегодня мне всё равно» (письмо к Матушиньскому от 1 января 1831 г.).

Письма Шопена показывают, что он с болью ощущает и свою оторванность от родины, и разлуку с близкими людьми, в частности с Констанцией (см. только что цитированное письмо к Матушиньскому).

О собственном творчестве Шопен, как обычно, почти не упоминает. Но есть в его венских письмах несколько строк, на которые следует обратить внимание, хотя они и не касаются непосредственно сочинений Шопена. «... Если бы я мог, то разбудил бы все звуки, какие бы только внушило мне слепое, бешеное, неистовое чувство, чтобы хоть отчасти угадать те песни, которые пело войско Яна (Шопен имеет в виду польского короля Яна Собеского, одержавшего в XVII веке недалеко от Вены победу над турецкими войсками.) и рассеянные отзвуки которых до сих пор блуждают по берегам Дуная». «В гостиных притворяюсь спокойным, а вернувшись домой, бушую на фортепиано» (письмо к Матушиньскому от 26 декабря 1830 г.). Возможно, что в этих «бушеваниях за фортепиано» и родились полное «бешеного, неистового чувства» мрачно-бурное Скерцо h‑moll и грандиозный Этюд c-moll, котором слышится то страстный протест, то душевное смятение, то гордый вызов (этот Этюд впоследствии включен в серию этюдов ор. 25). Вместе с h-moll’ным Скерцо и с-moll’ным Этюдом в музыку Шопена вошли трагические образы, которых мы не встретим в его сочинениях варшавских лет. Высокий трагизм h‑moll’ного Скерцо и c-moll’ного Этюда, так же как и ряда других произведений Шопена, — отражение трагедии его родины.

Летом 1831 года Шопен решил покинуть Вену. Столица Австрии на этот раз не оправдала его надежд, хотя и дала ему немало ценных художественных впечатлений. Шопену не удалось добиться самостоятельного выступления. Правда, он с успехом играл в двух концертах, но этого ему было недостаточно: не считая себя вправе длительное время пользоваться поддержкой отца, он думал о заработке. Шопен решил переехать в Париж; ему казалось, что в столице Франции, только что сбросившей (в 1830 г.) тиранию реставрации, польский музыкант легче сможет создать себе прочное артистическое положение, достичь материальной независимости. Переезд в Париж занял немало времени: Шопен по пути задержался в Мюнхене, затем в Штутгарте. Именно здесь, в Штутгарте, он получил известие о взятии Варшавы (8 сентября 1831 г.) войсками фельдмаршала Ласкевича.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: