В долине теней - Изабель Лариос

Один из самых радостных моментов в году - Рождество. Я получаю тысячи открыток от дорогих друзей со всего света. Я читаю каждую из них. Но самые драгоценные поздравления, однако, приходят от детей. Дети такие открытые, такие честные. Когда ребенок говорит мне: "Я люблю тебя", я никогда не сомневаюсь в этом. Поэтому, когда я получила простую маленькую открытку от милой девочки мексиканского происхождения из Калифорнии, я знала, что она имела в виду то, что написала. Она поблагодарила меня за то, что я сделала возможным следующее Рождество. Но я знала Кого она имела в виду. И Бог знает, это была не Кэтрин Кульман, это был Иисус. Лиза Лариос умирала от рака кости, но Бог исцелил ее в зале "Святыня". Мать Лизы Изабель и ее отчим Ксавье Лариос жили на втором этаже скромного дома в Панорама-Сити, штат Калифорния. Изабель родилась в Лос-Анджелесе, но выросла в Гвадалахаре, Мексика. Ксавье, который проводит большую часть времени у мольберта в своей квартире, яляется уважаемым официантом в "Каза-Вега" в Шерман-Оукс, одном из лучших местных ресторанов. Кроме Лизы, у них еще двое детей - Альберт и Джина.

"Это просто возрастные боли", - сказала я, когда наша двенадцатилетняя дочка пожаловалась на боли в правом бедре. Я сидела в полутьме на краю кровати, натирая ей спину и бедро жидкой мазью. Лиза росла быстро. У нее уже была фигура пятнадцатилетней девушки, и она выглядела как олицетворенное здоровье.

Все же в сгущающейся тьме этого вечера, растирая мазь по ее гладкой коже, я почувствовала, что эта особенная боль была чем-то большим, чем обычные мышечные боли, которые испытывают растущие девочки. Лиза тоже поняла это. Страх вошел в комнату вместе с темнотой.

"Мама, включи свет, когда будешь уходить, - прошептала Лиза. - Я не хочу оставаться здесь в темноте".

Ксавье ушел на работу в ресторан. Двое других детей уже спали. Я похлопала Лизу по спине и надела на нее рубашку пижамы. "Здесь нечего бояться", - сказала я.

"Я не люблю тени, - ответила она, погрузив голову в подушку. - Они пугают меня".

Я включила свет в комнате и вышла в открытую дверь. Затем я задержалась на мгновенье за дверью, глядя в комнату. Откуда пришел так внезапно этот страх? Лиза никогда раньше не боялась. А теперь я чувствовала, что страх повис в комнате, словно сеть, прикрепленная к потолку и накрывающая кровать. Или Лиза подозревала что-то, чего я не могла почувствовать?

Следующий день оказался одним из редких прекрасных дней в бухте Лос-Анджелеса. Был конец марта, и сильный дождь перед рассветом освежил воздух, оставив его чистым и прозрачным. Ярко светило солнце, небо было необычайно голубым, и мы могли ясно видеть на восточном горизонте снежные вершины гор. Ксавье встал, чтобы позавтракать с детьми до того, как они отправятся в школу. А затем мы оба поехали в Ван Найс за покупками. Я искала свитер для Лизы, а Ксавье нужен был уголь, чтобы закончить рисунок на мольберте. Когда мы вернулись, как раз перед полуднем, дверь в квартиру была приоткрыта. Лиза была дома и плакала, лежа на софе в передней комнате.

Ксавье в беспокойстве встал на колени рядом с Лизой и отбросил волосы с ее глаз. "Что такое, Лиза?" - нежно спросил он, и звук его сильного мексиканского акцента был словно музыка в ее ушах.

"Это все мое бедро, папа, - всхлипывала она. - Оно начало болеть сильнее, и сосед пришел и забрал меня из школы".

Лиза дала мне смятую записку от одной из сестер Школы Святой Елизаветы: "Пожалуйста, обратите внимание. Лиза ходит с большим трудом. Мы думаем, ей надо показаться врачу".

Ксавье кивнул. "Позвони доктору Ковнеру, - сказал он. - Больше ждать нельзя".

Доктор Ковнер был другом семьи. Он уже лечил нас прежде и всегда отмечал, что Лиза - его любимый пациент. Его медсестра назначила встречу на следующий день после обеда.

Доктор сделал рентген и провел предварительный осмотр. Затем он позвал меня к себе в офис: "Миссис Лариос, это может быть один из нескольких вариантов. Мы должны начать с самого очевидного и работать, исходя из него. Я собираюсь госпитализировать Лизу, и там мы сможем провести дальнейшие тесты".

И ей предстояли еще обследования в больнице городка Ван-Найса. Лиза пыталась держаться храбро, но, испытывая постоянную боль, проводя ночи вне дома в незнакомом месте, в окружении посторонних людей, она с трудом справлялась с этим. Каждое утро я подвозила детей в школу, а затем ехала в больницу, плача всю дорогу, сомневаясь, что люди, попадавшиеся мне на пути, знали о великой боли в моем сердце. В больнице я все время улыбалась, но это была лишь маска. Внутренне я была совершенно разбита.

"Есть вероятность, что боль вызвана увеличенным аппендиксом, который давит на нерв, - сказал доктор. - Мы собираемся удалить аппендикс и посмотреть, решит ли это проблему".

Но боль осталась и после того, как Лизе была сделана операция. Никто, похоже, не знал, что делать дальше. Она вернулась домой 12 мая. Ей предписали оставаться на костылях. Пришлось еще много раз побывать в больнице. "Это поставило меня в тупик, - сказал доктор Ковнер, снова изучая рентгенограммы. - Я полагаю, мы должны обратиться к специалисту".

Доктор Джеттлмен, хирург, работал очень методично. Он сделал еще один рентген и провел собственное обследование. "Пусть она походит на костылях еще одну неделю, - сказал он. - Привезите ее ко мне в следующий четверг".

Несмотря на костыли, боль росла. Не в силах пойти в школу, Лиза ковыляла на костылях вокруг дома, плача и пытаясь быть храброй. Большую часть времени она проводила в постели. В конце недели она снова оказалась в госпитале, на сей раз это был Госпиталь святого Иосифа в Бербенке.

"Мы будем вынуждены снова ее оперировать, - сказал доктор Джеттлмен. - Мы кое-что увидели на снимках. Это может быть гнойный мешочек, который вызывает давление. Однако это может быть и опухоль. Есть два вида опухолей - доброкачественные и злокачественные. Если это доброкачественная опухоль, то не будет каких-либо проблем. Но если она злокачественная, это может быть очень серьезно",

Хотя мы принадлежали к римской католической церкви и наши дети посещали католическую школу, ни я, ни Ксавье не были очень религиозными. Мы редко бывали на мессах и почти никогда не ходили на исповедь. Все же я всегда чувствовала близость к Иисусу, и те маленькие открытки, которые друзья Лизы по школе продолжали ей присылать, сообщая, что они молятся за нее, тоже помогли мне, когда я обратилась к Богу в молитве.

Вечером перед операцией я была дома одна с Альбертом и Джиной. Они рано легли спать, а я вошла в нашу спальню и легла поперек кровати в полумраке. Казалось, что весь мой мир рушится. Я девять месяцев носила Лизу в своем чреве. Я готова была отдать жизнь за нее во время родов, лишь бы она жила. Я нянчила ее, заботясь о ней темными ночами, смеялась с ней, бегала с ней по траве, защищала ее, плакала и молилась о ней. И вот теперь доктора говорят, что она может умереть. Я плакала, пока слезы не иссякли. Все казалось таким безнадежным, таким тщетным.

Когда я лежала на спине поперек кровати, глядя на тени на потолке, я начала молиться: "Дорогой Боже, Лиза действительно не моя, не так ли? Она Твоя. Ты просто позволил нам воспитывать ее, кормить, учить и любить. Однажды она покинет нас, выйдет замуж и воспитает своих собственных детей. Если Ты хочешь забрать ее раньше, я отдаю Тебе ее назад и благодарю Тебя, что она так долго была благословением для нас".

Это была простая, неэмоциональная молитва. Но я произнесла ее и задремала, наблюдая за тенями.

Во сне я сидела в маленькой темной комнате, Ксавье был рядом, держал мою руку. Перед нами раскрылась дверь, и двое мужчин в хирургических халатах шли по длинному холлу. Один из них, доктор, плакал и не мог говорить. Другой встал перед нами и сказал: "Ваша дочка очень больна. У нее рак".

В страхе я проснулась. Было заполночь, а я все еще лежала на спине в кровати. В доме было тихо. Только свет из холла проникал в спальню. Я встала и пошла посмотреть на детей. Они мирно спали. Затем я вошла в темную гостиную и села на край софы. Был ли этот сон от дьявола? Не пытался ли он запугать меня? Или сон был от Бога, и Он предупреждал и готовил меня? Как мне узнать это?

Когда я услышала шаги Ксавье на лестнице за дверью, я проскользнула через холл и забралась в постель, прежде чем он дошел до спальни. Я не хотела, чтобы он знал, как глубоко я обеспокоена. Лизе мы оба будем нужны сильными, когда она пойдет на операцию утром.

Мы с Ксавье сидели, держась за руки, в маленькой приемной комнате у операционного отделения в госпитале. Естественно было молиться, и мы так и делали молча. Доктора приходили и сообщали новости другим, ожидающим результатов. "Ваш отец в порядке. Нам даже не следовало его оперировать... Не о чем беспокоиться, ваша жена в отличной форме... Вы можете забрать своего сына домой сегодня после обеда..."

В 2 часа пополудни я увидела двух врачей, идущих по длинному холлу. Один из них был доктор Ковнер. Его лицо было бледным. Другой был доктор Джеттлмен. Ксавье вскочил со стула и встретил их у двери, но я осталась сидеть. Я знала, что будет дальше, и мои ноги были как ватные. Это была та сцена, которую я видела во сне.

"Мы нашли опухоль, - сказал доктор Джеттлен. - Она неоперабельна. Если бы мы ее вырезали, то нам пришлось отрезать ей всю ногу".

"Это рак?" - задыхаясь, спросил Ксавье.

"Боюсь, что так, - ответил он. - Девочка очень, очень больна. Ее бедерная кость как масло. Если бы у меня была ложка, то я мог бы вычерпать ее. Ткань вокруг кости словно швейцарский сыр, она вся в дырках. В лаборатории только что провели анализ, и это самая худшая разновидность рака. Все, что мы могли, - это зашить разрез".

"И нет ничего, что вы могли бы сделать? " - умолял Ксавье, а его лицо стало изможденным и осунувшимся.

"Сейчас ничего. После того, как она оправится от операции, мы начнем облучение кобальтом. Мы сможем поговорить об этом позднее".

"Но ведь она поправится, правда?" - спросил Ксавье.

Доктор Джеттлмен повесил голову. "Все, что я могу сказать, это то, что мы попытаемся продлить ей жизнь. Я не могу обещать большего".

Я посмотрела на доктора Ковнера. Хотя он ничего не сказал, его лицо говорило о многом. Его глаза были полны слез: Лиза умирала, и никто из нас не мог ничего сделать. Я отдала ее Богу, и Он принял мое предложение.

Доктора согласились, что нам не следует говорить Лизе о ее болезни. Спустя две недели мы забрали ее домой в инвалидной коляске, настроившись на то, чтобы сделать это лето счастливейшим в ее жизни.

Доктор Ковнер не согласился с нашим планом взять Лизу на длительные каникулы. "Нужно сразу начать лечение кобальтом", - сказал он.

"Если мы подпишем разрешение и позволим вам начать лечение облучением, - спросила я, - то, что вы сможете обещать? "

"Мы ничего не можем обещать, - сказал он. - Но вы никогда не узнаете, помогло ли это, если не попробуете".

"А что случится, если мы не позволим вам лечить ее?"

"Я не люблю отвечать на подобные вопросы, - сказал доктор Ковнер. - Но даже с лечением, максимум, что мы можем обещать, это шесть месяцев. И она будет очень, очень страдать перед смертью".

Я пообещала обсудить этот вопрос с Ксавье. Мы оба чувствовали, что будет жестоко забирать оставшиеся месяцы Лизиной жизни, и решили подвергнуть ее радиационной терапии.

И 9 июня Лизу положили в детский госпиталь в Лос-Анджелесе. Это была третья госпитализация за три месяца. Доктор Хиггинс, женщина-врач, курировавшая Лизу, сказала нам, что есть три пути дальнейшего распространения рака: в печень, в грудь или в мозг. И все эти варианты являются смертельными. Рак в растущих детях развивается быстро, и единственный возможный путь сохранить ей жизнь лежал через облучение кобальтом и химиотерапию.

Наконец мы согласились на предварительное лечение, и они начали серию инъекций. Лиза сильно реагировала на это, Я сидела с ней всю ночь, а ее рвало, и она кричала: "Мама, что происходит со мной? Почему я так больна?"

Это было больше, чем я могла вынести. Мы снова обсудили вопрос с Ксавье и решили, что свои последние дни наша дочь должна провести дома с нами, а не в госпитале. Мы заберем ее домой.

Священник из школы Лизы услышал о ее состоянии и навещал ее по вечерам в госпитале, принося ей причастие. Мы поговорили с ним о нашем решении отказаться от облучения. Он согласился с нами. "Если она умирает, тогда она должна провести свои последние дни так счастливо, как только возможно".

"У Лизы нет никаких шансов на выздоровление без радиационной терапии", - возражала доктор Хиггинс, когда мы поговорили с ней.

Другие врачи предложили: "Если она останется в госпитале, то, возможно, мы сможем что-то понять, что поможет другой маленькой девочке в возрасте от пяти до десяти лет".

"Я не хочу, чтобы мой ребенок стал подопытным кроликом, - сказала я им честно. - Я лишь хочу, чтобы она выздоровела. Вы можете обещать мне это?"

"Извините, миссис Лариос, - сказали врачи, - медицинская наука ничего не может обещать вам".

На следующий день мы забрали Лизу домой - умирать.

Остаток лета мы пытались сделать ее счастливой. Мы глубоко залезли в долги, взяв ее в путешествие по побережью, покупая ей те вещи, которые она хотела, - магнитофоны и другие материальные подарки. Но все это выглядело таким душераздирающе бессмысленным! Это было неправильно - сидеть вокруг нее, обложив ее подарками, и ждать, когда она умрет.

Однажды после обеда в середине июля в дверь нашей квартиры постучали. Я открыла и увидела нашего соседа, молодого человека Билла Труетта.

"Ну как там Лиза?" - спросил он.

"Не очень хорошо, - ответила я, - ей стало хуже с того времени, как мы забрали ее из госпиталя".

Билл слабо улыбнулся и посмотрел мне прямо в глаза. "Она поправится", - сказал он уверенно.

Я пожала плечами. "Надеюсь, что так".

"Нет, вы не поняли меня, - серьезно сказал он. - Она поправится. Вы слышали о Кэтрин Кульман?"

"Ну, я видела пару раз ее по телевизору, но не обратила большого внимания".

"Этим воскресеньем она будет в Лос-Анджелесе в зале "Святыня", - сказал он. - Я хочу взять Лизу на собрание".

Я заколебалась. Я не знала Билла очень хорошо, но слышала, что собрания в "Святыне" длятся очень долго. Однако он был настойчив, и я, в конце концов, согласилась, что мы с Лизой поедем с ним, просто чтобы отвязаться от него.

Я закрыла дверь и склонилась над кухонным столом. Ксавье стоял за мольбертом около окна, обозревая дворик. Несколько его рисунков висели на стенах нашей квартиры. Я знала, что он хотел бы развивать свой талант, но я также знала, что рисование для него - это своего рода бегство от реальности. Когда он был занят набросками, у него не было времени думать о Лизе. Я наблюдала за ним - его лицо было словно выточено из камня, а взгляд сосредоточен на мелках. Я вдруг почувствовала, что мои ногти впились в ладони, когда я стиснула кулак и попыталась удержать потоки слез. Ксавье был погружен в рисование. Билл сделал безумное предложение. Но я была матерью Лизы, и я должна была видеть реальность. Я не могла позволить себе убежать в искусство или втянуться в бесполезную погоню Билла за чудесами. Лиза умирала.

Билл вернулся на следующее утро, напомнив мне о моем обещании поехать с ним и захватить Лизу. "Билл, я не хочу погасить ваш энтузиазм, - возразила я, - но доктора сказали мне, что Лиза неизлечима. И никто ничего не может сделать".

"Тогда посмотрим, что сможет сделать Бог", - сказал он просто.

Я хотела отпереться. Я чувствовала, что Билл давит на меня. Кроме того, я не любила так рано вставать в воскресенье и не хотела ехать весь этот путь через город только для того, чтобы часами стоять в очереди.

Но Билл не сдавался. "Я знаю, что она будет исцелена. Моя мать очень близко знает это служение. Она знакома со многими людьми, которые исцелились".

Но у меня совсем не было веры. Я просто была благодарна, что Лиза не понимала, насколько серьезна ее болезнь на самом деле.

Но я тогда не знала, однако, что Лиза что-то подозревает. По крайней мере, она убедилась, что больная нога не выдержит ее веса. За несколько дней до этого она общалась с подругой в квартире напротив и пыталась попробовать ходить без костылей. Ее бедро согнулось, словно мокрая губка, и она упала на пол. И хотя она не знала, в чем дело, она понимала, что с ее бедром творится что-то очень плохое.

В субботу после обеда Билл снова зашел и постучал в дверь: "Запомните, завтра - этот день. Лиза получит чудо".

"Хорошо, Билл", - сказала я, закрывая дверь. Но внутри я знала, что ничего не выйдет. Они не могли сотворить чуда вообще или, по крайней мере, для таких, как мы. Если чудеса существуют, то они для богатых, для набожных, для святых в церкви. Мы же просто бедные мексиканские католики, которые и на мессу ходят не очень часто. Как могли мы ожидать чуда?

Рано утром на следующий день, 16 июля, Билл позвонил в дверь. "Позвольте мне допить кофе", - закричала я. Но на самом деле я хотела, чтобы он уехал без нас.

Билл и его подруга Синди ждали нас с инвалидной коляской. Они помогли Лизе спуститься по лестнице, обойти бассейн во внутреннем дворике, пройти по длинной узкой дорожке на улицу и сесть в машину. Вскоре мы уже ехали по Гаванской автостраде, направлГясь на юг к Лос-Анджелесу и к залу "Святыня".

Лиза сидела в инвалидной коляске, пока я ждала на старом армейском одеяле, прислонившись к стене "Святыни", размышлГя, когда же отворят двери. Все казалось таким глупым, а особенно это сидение на солнцепеке на тротуаре в бесцельном ожидании.

Наконец нас впустили в зал. Билл вкатил Лизу в секцию для инвалидных колясок, и я села рядом с ней. Он и Синди нашли места в другой части зала. Я была ошеломлена размером толпы и той теплотой, дружелюбием, любовью, что я почувствовала там.

Собрание началось с того, что хор красиво запел: "Он коснулся меня". На сцене появилась Кэтрин Кульман, одетая в белое ниспадающее платье. Лиза потянула меня за руку. "Мама, если ты прищуришь глаза, когда смотришь на нее, то ты сможешь увидеть гало вокруг нее". Я пропустила это мимо ушей, не пытаясь сама увидеть гало.

Затем мисс Кульман сказала краткую проповедь, которую я не слушала. Я продолжала качать головой. Все это было мило, но зачем мы теряем время здесь?

Затем без предупреждения начало что-то происходить. Мисс Кульман указала на балкон. "Там человек исцеляется от рака. Встаньте, сэр, и примите ваше исцеление".

Я обернулась на сиденье и пыталась посмотреть, что там, на балконе. Но это было слишком далеко. Все, что я могла видеть, - это ряды лиц, теряющиеся в темноте.

Все же там был, похоже, некий свет - не такой свет, который можно видеть, но свет, который можно чувствовать. Он был по всему залу. Свет и энергия, словно маленькие язычки пламени, танцевали от одного человека к другому. Я вся была в напряжении: мисс Кульман продолжала называть другие места в зале, где происходили исцеления.

Затем она указала на секцию инвалидных колясок, прямо туда, где мы сидели. "Здесь есть рак, - мягко сказала она. - Встаньте и примите свое исцеление".

Я посмотрела на Лизу, но она не двигалась. Как могла она знать, что у нее рак? Мы скрывали это от нее. Если я скажу ей, что мисс Кульман обращается к ней, и если она встанет, ее бедро и нога могут согнуться. Что мне делать?

Мисс Кульман покачала головой и отвернулась от нашей секции, называя исцеления в других частях зала. Мое сердце замерло. Неужели Лизин черед прошел мимо нас? Неужели было слишком поздно?

Затем мисс Кульман снова посмотрела на нас, указывая на нашу секцию. "Я не могу отвлечься от этого места, - сказала она. - Кто-то прямо здесь исцеляется от рака. Вы должны встать и принять свое исцеление".

"Мама, - простонала Лиза, - мой живот весь горит".

Мы ничего не ели с раннего утра, и я порылась в своей сумочке в поиске сладостей.

"Нет, это не от голода, - сказала Лиза, отказавшись от конфет. - Это что-то иное".

Мисс Кульман продолжала указывать на нас. Я осмотрелась.

Больше никто не встал в нашей секции. Я знала, что именно Лиза получала исцеление, но я боялась. А что, если это не Лиза? А если она встанет и упадет? Или, что еще хуже, - что, если это Лиза, и она не встанет?

Когда мне казалось, что я умру от неопределенности и сомнений, Лиза наклонилась и прошептала: "Мама, я думаю, что я должна пойти на сцену. Я думаю, что я исцеляюсь".

"Как хочешь", - сказала я, чувствуя глубокое облегчение: она решила за меня. Но я опасалась, как она будет вставать без своих костылей.

Один из личных помощников в проходе почувствовал, что что-то происходит с Лизой. Он наклонился к нам. "Я думаю, что чувствую себя лучше, - прошептала ему Лиза. - Я хочу выйти на сцену".

Он помог ей подняться с коляски. Я затаила дыхание, когда она встала. Сначала я подумала, что она свалится, но внезапно я поняла, что все будет иначе. Тот огонек, который, как я чувствовала, прыгал с одной головы на другую, теперь почивал на Лизе. Я почти могла видеть, как новая сила наполняет ее тело.

Служитель позволил ей облокотиться на него, и они двинулись по проходу. Сначала медленно, затем с большей уверенностью они прошли к основанию сцены, где с ними кратко поговорила женщина. Билл Труетт встретил их там, и после недолгого совещания они провели Лизу на сцену.

Мисс Кульман слушала, как женщина рассказывала некоторые подробности. Затем она протянула руки к Лизе. Лиза отступила на шаг, затем свалилась на пол. Я в ужасе подумала, что ее подвела нога. Но Лиза встала.

"Я посвящаю этого ребенка Господу Иисусу Христу, - сказала мисс Кульман, когда Лиза встала на ноги, и ее глаза были полны слез. - Теперь посмотрим, как ты ходишь". Лиза начала бегать взад и вперед по сцене, а все люди стали хлопать в ладоши, восхвалгя Бога. Затем, как если бы запели ангелы, хор начал мягко петь: "Аллилуйя! Аллилуйя!"

"Я хочу, чтобы вы получили подтверждение этому исцелению, - сказала мисс Кульман. - Я хочу, чтобы вы пошли к доктору, и чтобы он провел тщательное обследование. А потом приходите на следующее собрание и засвидетельствуйте, что Бог сделал для вас".

Я посмотрела на Билла. Он сиял так, словно это его собственная сестра была исцелена. Уже после я поняла, что в семье Божьей мы все - братья и сестры. Но тогда все, о чем я могла думать, была Лиза. Она бегала взад и вперед по сцене, все еще немного прихрамывая, но притоптывая ногами. Я закусила губу. Я знала, что ее бедренная кость была как масло и гнулась при малейшем давлении - но она не сгибалась. Неужели это происходило на самом деле? Была ли она исцелена?

Я боялась поверить. Я так сильно страдала, когда доктор сказал нам, что нет надежды. И поверить теперь, чтобы лишь обнаружить позднее, что это ложная надежда, - это было больше, чем я могла вынести. Безопаснее было не верить вовсе.

Ксавье как раз собирался на работу, когда мы вернулись домой. Мы сказали ему, что случилось. "Тогда мы будем надеяться, - сказал он. - Это нечто новое, чего у нас не было прежде. У нас появилось гораздо больше любви к нашей маленькой девочке. Теперь у нас есть надежда. Раньше или позже, Бог все равно даст нам веру - веру принять это чудесное деяние, которое Он совершает". Это было мудрое слово от моего замечательного мужа.

Билл и Синди проводили нас в квартиру. "Уберите костыли, - сказал Билл, когда я пыталась снова дать их Лизе. - Неужели вы не понимаете? Она исцелена".

Весь остаток вечера Лиза хромала по квартире. Я следила за каждым ее шагом, боясь, что она свалится. Но она не упала. Наоборот, похоже, что она становилась все сильнее на моих глазах.

Первый вопрос, который Ксавье задал мне следующим утром, был: "Где Лиза? Как она?"

Я встала раньше, поэтому я подвела Ксавье к окну. "Смотри", - сказала я, указывая на дворик. А там Лиза каталась на велосипеде вокруг бассейна, смеясь и играя с другими детьми из дома.

Когда Ксавье отвернулся от окна, по его лицу текли слезы. Верила ли я или нет, это не играло роли. Бог сделал это.

На следующей неделе я привезла Лизу в детский госпиталь. После серии анализов крови и многочисленных рентгеновских просвечивании бедра и груди техник сказал: "Мы позвоним вам, когда получим результаты".

Глаза Ксавье бегали от нетерпения, когда он встречал нас у двери квартиры. "Отлично, что они там нашли? "

Я объяснила ситуацию и сказала ему, что мы просто должны ждать. Он настоял, чтобы я позвонила доктору Хиггинс.

"Я как раз собиралась звонить вам, - сказала доктор, когда я дозвонилась до нее. - Но я была на консультации с семью другими докторами по поводу случая с Лизой. Я просто не знаю, что вам сказать".

Я прильнула к телефону. "Вы имеете в виду, что случилось что-то плохое?" Неужели это был всего лишь жестокий обман, а мои надежды поднялись лишь для того, чтобы разбиться на куски?

"Я не знаю, как это может быть, - продолжала доктор, словно не слышала меня. - Мы все видим одно и то же на снимках. Опухоль сильно уменьшилась вместо того, чтобы распространиться. Есть свидетельство исцеления".

Конечно, она ничего не знала о собрании Кэтрин Кульман, но она сказала: "Свидетельство исцеления". Что еще было нужно, чтобы убедить меня, что Бог коснулся Лизиной жизни?

"Доктор, у вас есть минутка? - сказала я. - Я хочу сказать вам нечто. Я знаю, что это выглядит для вас странным, но мы взяли Лизу на собрание Кэтрин Кульман. И с тех пор она ходит без костылей, она бегает, ездит на велосипеде, плавает и вообще ведет себя нормально. Мы думаем, что Бог исцелил ее".

На другой стороне линии было долгое молчание.

"Я хочу знать точно, - наконец сказала доктор. - Вы не давали ей никаких медикаментов, не так ли?"

"Никаких", - сказала я.

"Вы отказались от химиотерапии и от облучения кобальтом, так?"

"Да", - ответила я.

И снова долгое молчание. "Что ж, возможно, ее организм выработал какой-то вид сопротивления и выбросил болезнь, но это не выглядит естественным. Или это могла быть ваша Кэтрин Кульман. Что бы ни было, опухоль исчезает. И насколько я знаю, это первый случай в истории медицины, когда подобное происходит".

Я плакала. Я вспомнила, как давным-давно читала в Библии историю Фомы. Он в конце концов поверил, что Иисус воскрес из мертвых, когда дотронулся до ран от гвоздей на Его руках. Как же я была на него похожа! Но и даже при этом Бог позволил мне увидеть Его чудо в моей дочке.

"И вот что я скажу вам еще, - сказала доктор Хиггинс, и голос ее стал мягким на другой стороне линии. - В нашем госпитале будет большая радость по поводу того, что случилось с Лизой, поскольку мы опустили руки в этом случае".

Осенью Лиза снова пошла в школу - без костылей. А спустя месяц я снова отвела ее к врачу. Опухоль продолжала уменьшаться в размере, она уходила. Лиза была почти в нормальном состоянии.

"Как вы объясняете это?" - спросила я.

"У нас нет объяснения, - сказал доктор. - Никогда не было случая выздоровления, подобного этому. Если бы мы проводили облучение и опухоль спала, вы назвали бы это медицинским чудом. Но безо всякого лечения... Ну что мы можем сказать?"

Но наш священник, однако, смог кое-что сказать. "У Бога есть много способов творить Свои дела. Конечно, это от Него".

И вот теперь, когда Лиза полностью исцелена, многие наши друзья спрашивают: "Почему все это произошло?"

Я думаю, что Бог попустил этой болезни прийти, чтобы сблизить нас друг с другом и приблизить нас к Себе. В своей Библии я нашла историю, которая все это объясняет. Однажды Иисус шел по дороге и увидел человека, слепого от рождения. Его ученики спросили Его: "Учитель, почему этот человек слеп? Потому что он согрешил, или потому что его родители согрешили? "

Господь ответил: "Нет, ни он, ни родители. Но он слепой, дабы Бог мог быть прославлен через это исцеление" . Затем Он коснулся его, и слепой прозрел.

Я чувствую, что Лиза была больна, чтобы Бог мог быть прославлен через ее исцеление.

Воздавать славу Богу - этому не учатся из книг. Этому нужно научиться, пройдя с Ним по долине теней. Если человек все время живет на вершинах гор, то он становится суровым и жестким, нечувствительным к более тонким вещам в жизни. Только в тени долины вырастают нежные побеги.

Я часто стояла и подолгу смотрела, как Ксавье работает за мольбертом. Ему нравится работать мелками, нанося тени. "Солнечный свет выявляет детали, - говорит он, - но тени выявляют характер".

И только среди теней мы научились восхвалять Бога за незначительные вещи. И только там мы поняли, что Лиза в действительности принадлежала не нам, но Богу. В самое мрачное время мы отдали ее Небесному Отцу. И там, в долине, мы открыли секрет того, как уступать. Но когда мы уступили и отдали ее, Он был милостив и вернул нам ее - исцеленную.

Лиза больше не боится теней. Как и мы, она осознала, что в долине Он с нами, Его жезл и посох укрепляют нас, и наша чаша переполняется Его благостью и милостью.

Глава 4

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: