На Божьем складе нет дефицита - Капитан Джон Леврие

Нет ничего невозможного с Богом

Катрин Кульман

Оглавление

Предисловие

Опоздавший - Том Льюис

На Божьем складе нет дефицита - Капитан Джон Леврие

В долине теней - Изабель Лариос

День, когда Божья милость вступила в силу -

Ричард Овеллен, доктор философии, доктор медицины

Когда нисходят Небеса - Гильберт Штракбайн

Прикажи горе - Линда Форрестер

Это протестантский автобус? - Маргарита Бержерон

Исцеление - это только начало - Дороти Дай Отис

Пустота, созданная Богом - Элейн Сен-Жермен

Скептик в меховой шапке - Джо Гаммельт

11. Однажды я умирал... - Кейт Пурдью

Бренная жизнь - Марвел Лутон

Лицом к лицу с чудом - Лоррен Гоген, репортер

Большой рыболов - Сэм Даудс

Еще так много надо сделать - Сара Хопкинс

То, о чем надо кричать - Эвелин Аллен

Бог любит нас всех - Клара Куртеман

Мы испробовали все, кроме Бога -

Доктор Харольд Дебриц

Надежда для тех, кто страдает - Донни Гринвей

Но в любви Он искал меня - Патриция Бредли

Предисловие

Дань уважения Кэтрин Кульман

Я полагаю, что теперь ее знают все. В течение почти четверти века она была сосудом Божьим, который позволял исцелению и восстановлению течь в жизнь тысяч людей.

Она была любима и обожаема миллионами, а ругали ее только те, кто не верит в божественное исцеление или кто не прилагает никаких усилий, чтобы понять ее и то, за что она выступает. Но я видел ее за кулисами, когда ей предстояло выйти на платформу перед залом, чтобы представить людям свою безграничную веру в Бога, и я внимательно наблюдал за ней. Снова и снова она молилась:

"Дорогой Боже, если Ты не помажешь меня и не коснешься меня, я - ничто.

Я никчемная, когда действует плоть. Ты получишь всю славу, или я не смогу выйти туда и служить.

Я не сдвинусь с места без Тебя".

И внезапно она бросалась на сцену. Это было как взрыв, и в это трудно поверить. И дело не только в том, что она говорила - поскольку это всегда так же просто и ясно, как и стиль проповедей самого Христа. Я не понимаю, как это происходит, не понимает и она, но когда Дух начинает двигаться в ней и она внезапно чувствует побуждение бросить вызов силе сатаны во имя Иисуса, то происходят чудеса. И повсюду люди, даже самые степенные и достойные, падают навзничь на пол. Католики и протестанты поднимают руки и поклоняются Богу вместе - и все прилично и благопристойно. Сила Святого Духа перекатывается по залу, как океанские волны. Работники с телевидения вскоре поняли, что она не шарлатан и не фанатик. Люди, которых они знали, получили помощь на ее служениях. Ей не было равных в уме и божественной мудрости. Она не была богата и не стремилась к материальным благам. Я это знаю! Лично собрав деньги, она отдала их нашему движению "Призыв подростков" и помогла оборудовать на нашей ферме приют, чтобы мы моги находить и реабилитировать безнадежных наркоманов. Ее молитвы принесли деньги для строительства церквей в заброшенных деревнях по всему свету. Она спонсировала учебу бедных детей и талантливых молодых людей, принимавших ее любовь и заботу. Она ходила со мной в гетто Нью-Йорка и возлагала любящие руки на чумазых юных наркоманов. Она не морщилась и не отворачивалась - ее забота была подлинной.

А почему эту дань уважения приношу я? Потому что Святой Дух побудил меня сделать это! Она ничего не должна мне, и я не просил от нее ничего большего, чем та любовь и уважение, которые она годами проявляла ко мне. Но слишком часто мы все отдаем дань уважения только мертвым.

И вот теперь я говорю великой женщине Божьей, которая оказала такое сильное влияние на мою жизнь и на жизнь миллионов: мы любим тебя во имя Христа! История еще скажет о Кэтрин Кульман!

Ее жизнь и смерть принесли славу Богу.

Дэвид Вилкерсон, автор книги "Крест и нож"

Глава 1

Опоздавший - Том Льюис

Том Льюис, отставной армейский полковник, - это один из самых известных голливудских продюсеров. Его послужной список в издании "Кто есть кто в Америке" занимает столько же места, сколько орденские ленты на его груди. Он был основателем и продюсером "Театра экранной гильдии"; основателем студии "Радио и Телевидение Американских Вооруженных сил", которой он руководил во время второй мировой войны, и создателем и исполнительным продюсером "Шоу Лоретты Янг". Будучи членом правления Университета "Лойола", он завоевал множество наград за достижения в телевизионной продукции как у себя дома, так и по всему свету за работы для Американских Вооруженных сил. Как преданный римский католик, он сейчас входит в ту быстро растущую группу людей, которые называют себя "Католическими Пятидесятниками".

Прошлой зимой мой сын, молодой режиссер, и его ровесник, продюсер того же возраста, обдумывали телепрограмму в рамках серии "Люди Иисуса". Я согласился, хотя и неохотно, написать по их просьбе презентацию. Поскольку "Дети Иисуса" были тоже молоды, то я считал, что мой сын и его помощник должны укомплектовать штаты своего проекта людьми соответствующего возраста.

Знакомство с этими молодыми людьми, которых я пытался лучше узнать, вызвало интерес и уважение к ним. Многие из них оставили ад наркомании через возрожденную веру в Иисуса Христа. В тот момент я не вдавался в религиозные мотивы этого движения. Однако с человеческой точки зрения на меня не могла не оказать впечатление искренность "Детей Иисуса", и испугала и озадачила их фамильярная манера говорить об Иисусе, словно Он был рядом с ними. Я всегда думал, что я - довольно религиозный человек, который живет посвященной жизнью члена римской католической церкви. Я не ходил повсюду, рассказывая об Иисусе Христе так, словно я часто и лично встречаюсь с Ним. В сущности, я редко называл Иисуса по имени. Я думал, что лучше избегать личного подхода, и предпочитал достаточно сдержанное обращение "Мой Господь" или "Благой Господь".

В ходе выполнения работы меня попросили заглянуть на служение Кэтрин Кульман, женщины, о которой высоко отзывались "Люди Иисуса". Мисс Кульман приезжала в Лос-Анджелес, в зал "Святыня" раз в месяц проводить "служение с чудесами". Я попросил оставить мне два места в центральном ряду у прохода, поближе к сцене. Однако оказалось, что билеты здесь так не приобретаются. Все стоят в очереди и занимают такие места, какие достанутся. Зал "Святыня" вмещал 7 500 человек, и мне дважды сказали, что далеко не всем желающим удается попасть в него. Я был удивлен, и мое изумление не проходило в течение четырех или пяти месяцев, поскольку мне понадобилось такое долгое время, чтобы приехать туда и встать в очередь.

В тот день было необычно жарко для марта даже для солнечной Калифорнии. Я свернул с автострады на Хувер-стрит, чтобы оценить дорожную ситуацию вокруг зала. Обычно этот район в центре города по воскресеньям выглядит почти что пустынным. Но когда я подъехал к "Святыне", то все места парковки на улице и огромной парковочной площадке были заняты. Один за другим автобусы подъезжали к главному входу, высаживая пассажиров. На некоторых автобусах были таблички "Заказной", а на других - названия тех мест, откуда они приехали. Я помню, на одном было написано "Санта-Барбара", на другом - "Лас-Вегас". К моему изумлению, на одном запыленном автобусе была надпись: "Портленд, Орегон" - довольно долгий путь, чтобы посетить "собрание с чудесами" Кэтрин Кульман. Я удивлялся: что же такое раздавала мисс Кульман? Это не могла быть еда - там было слишком много народу. И это не могло быть "бинго" (игра типа лото) - как может один человек управляться с 7 500 карточками лотереи?

Длинная череда людей в инвалидных колясках продвигалась по улице Джефферсон к главному входу, чтобы тут же попасть внутрь. Многие мужчины и женщины несли с собой песенники, это были, видимо, члены хора. Было также много мужчин с воротничками католических служителей и женщин, одетых в темное, и я удивлялся, что тут делают священники и монахини.

Я нашел бензоколонку, где припарковал машину, а затем присоединился к тысячам ожидавших у главного входа в "Святыню". На моих часах было 11. Двери должны были отворить в час. Обычно я не жду так долго чего бы то ни было, включая Второе Пришествие. Но это оказалось поспешным выводом.

Все больше людей скапливалось позади меня, и я оказался в центре гигантской толпы. Это заставило меня почувствовать что-то типа легкой клаустрофобии, поэтому я сосредоточился на обдумывании тех идей, которые дадут основу для презентации: большая толпа довольно спокойна; совсем немного молодых людей типа "Детей Иисуса".

Эти ребята сбивались в группы, образуя острова в море тел. Они пели, стоя в ожидании, - негромко, не слишком обращая внимание на остальных. Они пели скорее тихо и мелодично. Я подумал, что это необычно. Они напомнили мне группу коптских христиан, которых я видел как-то в Риме, - они молились вслух, но не в унисон, а независимо друг от друга, хотя и вместе.

И вот толпа стала весьма большой, и кто-то в здании пожалел нас. Дверь отворили где-то без двадцати час. Люди позади меня поднажали, и меня "пронесли" мимо закрытого окошка кассы. Это удивило меня, поскольку я держал руку на кармане с бумажником, готовясь заплатить за билет.

Одна леди позади меня заметила это и засмеялась. "Здесь некуда давать деньги, - сказала она. - Но если у вас руки чешутся заплатить, то позднее можно будет сделать добровольное пожертвование".

Вот как выглядела эта большая толпа: спокойная, не праздничная, как толпа на стадионе; люди не очень-то общаются друг с другом, хотя приветливы, если их вызвать на разговор.

Я нашел место довольно далеко от сцены и сбоку в партере зала.

Ярко и сильно освещенная сцена была полна движения. Мужчины и женщины со сборниками гимнов выбирали места в рядах сидений, расставленных на сцене. Два больших концертных рояля стояли по сторонам хора. В хоре, казалось, были сотни людей, но и там, как и в других местах, не было ни беспорядка, ни суеты. Несмотря на постоянное движение из-за опоздавших хористов, пение продолжалось, словно в тишине собора. Дирижер, хрупкий, аристократического вида мужчина с белой шевелюрой, руководил репетицией с абсолютной, непререкаемой властью.

Одна миловидная пожилая леди сидела справа от меня. Судя по тому вниманию, которое она уделяла мне и тысячам сидевших вокруг нее, могло показаться, что она сидит одна в "женской часовне собора святого Патрика". На коленях у нее лежала раскрытая Библия, и она все время молча читала ее.

Библия, казалось, входила в стандартное снаряжение собравшихся. Она была и у двух молодых людей позади меня, но они не читали ее. Они проговаривали или пели слова гимнов, которые репетировались на сцене. Мне не нравилось это. Мне никогда не нравилось участие публики в представлениях в театрах, концертных залах или кинотеатрах, если зал не призывали принять участие. Но мне пришлось еще долго слушать этих молодых людей.

Между тем резкий свет на сцене был затемнен, смягчен и подцвечен. Пастельные тона в одеянии хористок создавали приятный контраст с голубым круговым занавесом.

Репетиция закончилась, и хор начал петь уже по-настоящему. Большинство гимнов были старыми, хорошо знакомыми и любимыми: "Как Ты велик", "Изумительная благодать". Певцы были превосходны, их собрали, как я узнал позднее, из церквей всех деноминации в окрестностях Лос-Анджелеса.

Без перерыва хор перешел к гимну "Он коснулся меня". Я почувствовал, как напряжение ожидания повисло в воздухе. Прожектор, установленный над сценой в кулисах, стал бегать лучом по правой части зала. Люди в зале встали и начали аплодировать. Мисс Кульман - хрупкая и тонкая фигура в приятном белом платье - вышла на сцену, напевая вместе с хором. Она подошла к старенькому на вид пюпитру, стоявшему справа от центра сцены, сняла с него микрофон в виде ожерелья, надела его на шею и, не останавливаясь, предложила залу несколько восторженных стихов гимна "Он коснулся меня". Затем, не говоря ни слова объяснения, она продолжила петь "Он - спаситель моей души". Зал и Кэтрин Кульман, похоже, соглашались, что эти гимны были особыми для нее. И опять ничего не поясняя, она начала молиться вслух. Зал встал, люди склонили головы, молча следуя за ней в молитве.

И тогда я понял, чем отличалось пение тех островков молодых людей снаружи здания; и что было особенным в пении большого хора здесь, на сцене. Да, они пели, но это было больше, чем пение. Они не исполняли, они поклонялись. И люди в зале тоже иначе реагировали. Это не была аудитория, это была община. И люди пели как один, вместе с хором, когда их призывали петь. Они молились как один, вместе с мисс Кульман. Это не было шоу, это было молитвенное собрание. Я не знаю, что я чувствовал тогда, - вероятно, был доволен собой, что сделал интересное открытие.

Вскоре я, однако, обнаружил еще кое-что, и это шокировало меня. Снова и снова молодые люди позади меня громко восклицали "Аминь" и "Хвала Богу", видимо, в ответ на молитву или какое-либо заявление. И многие в зале делали то же самое. Многие держали руки поднятыми вверх, как бы моля о чем-то, и я соотнес это с позами тех библейских персонажей, которые можно видеть на витражах в окнах. Я подумал, что не стоит и говорить, к чему это все может привести, и механически стал искать глазами ближайший выход.

Один молодой человек в хоре особенно беспокоил меня. Его руки были подняты вверх большую часть времени. Должно быть, это и есть чудо из этого "служения с чудесами", подумал я. Никакая система кровообращения не сможет выдержать долгого напряжения этой позы. Эти руки просто отвалятся.

Но я забыл о нем; я забыл обо всех. Подобно леди рядом со мной, я был словно в пустой часовне в одиночестве, но в Присутствии, которое обычно нельзя найти в такой большой аудитории.

Да, так оно и было. Там было Присутствие, и потому-то толпа из многих тысяч людей погружалась временами в такую тишину, что я мог слышать звук своего дыхания, и можно было потерять ощущение времени. Происходило что-то необычное - это была любовь, особая и настоящая. Я вспомнил слова песни "Детей Иисуса": "Они узнают, что мы - христиане, по нашей любви. Они узнают, что мы - христиане, по нашей любви".

Исцеления начались - двое исцелились недалеко от меня. Я видел их до того, как их позвала мисс Кульман. Я видел изумление этих исцеленных, неверие, осознание, и затем я видел их счастье.

Исцеленные десятками выходили теперь на сцену. Люди вставали с инвалидных колясок. Встала на ноги монахиня, которая многие годы была парализована. Я видел благодарность среди исцеленных, благодарение было таким осязаемым, что, казалось, можно было протянуть руку и коснуться его. Наркоманы получали освобождение, и, глядя на преображенные, сияющие лица, я видел их внутреннее возрождение и моральное восстановление.

Я потерял из виду череду событий, поскольку в какой-то неуловимый для меня момент я перестал видеть и начал чувствовать. Я ощущал до глубины своей сущности.

Я понял, что веду общение - самое поразительное, кристально честное общение в моей жизни. Я говорил с Богом. Где-то внутри себя я говорил Богу о вещах, которых никогда не знал прежде или которых не мог или не хотел признавать.

Несмотря на свидетельство своей плоти, несмотря на видимые и явные факты моей суетной жизни, несмотря на любовь и общение моих сыновей и их друзей, моих собственных многочисленных друзей, несмотря на мои земные интересы, мои увлечения, - несмотря на все это, я говорил Богу, что я неспокоен и одинок. Глубоко, отчаянно одинок, но не из-за отсутствия людей или вещей. Этого у меня было в изобилии. Я сказал Богу, что я пуст. А затем меня охватило сильнейшее чувство, которое я когда-либо знал, - голод, грубый, сильный, первобытный.

Я увидел, что люди собираются в проходах и заполняют сцену. Мисс Кульман пригласила тех, кто хотел принять Христа в свою жизнь, выйти вперед, признать свои грехи, принять Иисуса как своего личного Спасителя и полностью и окончательно подчиниться Ему.

Я пошел за ними и оставался среди них. Я, человек, который не был участником представления, который достиг искушенности в жизни. Когда я давал свой обет, то делал это с самым благоговейным осознанием важности и ответственности этого шага. Я просил Бога, чтобы не бояться этого. И Он сделал так.

В тот вечер по дороге домой в маленький город Оджай я плакал. Я плакал всю дорогу. Я не был ни счастливым, ни опечаленным. Я ощущал себя очищенным.

Проснувшись ночью, я мгновенно и полностью осознал, что произошло. Я снова посвятил себя Христу и при этом не имел ни сомнений, ни страхов перед моим посвящением, и заснул здоровым сном без сновидений.

На следующее утро я вышел из своего дома в деревне и направился в маленький городок Оджай. Я чувствовал себя отдохнувшим и спокойным, а эмоции вчерашнего дня были далеко позади. Я прошел мимо поместной церкви, маленькой испанской колониальной часовни на главной улице. Это было время великого поста. Было около 11.30 утра, и я знал, что в церкви должна была проходить месса.

Так оно и было. Я пришел к Евхаристии, мы обычно называем ее Святым причастием. Я автоматически подошел к алтарю, и поскольку там было только шесть или восемь человек, мы приняли Евхаристию обоих видов - хлеб и вино. Вместо того, чтобы вернуться в заднюю часть часовни, я преклонил колени на первой скамье.

И хорошо, что я так сделал. То, что я принял в свое тело, это не было ни хлебом, ни вином, ни символом, ни напоминанием. Это было Тело и Кровь Христа, и результатом во мне стало самое глубокое знание настоящего присутствия Христа. Это было переживание великой, неизъяснимой радости, и мое тело сильно дрожало, несмотря на усилия сдержать дрожь.

Иисус Христос был со мной, и каждая клеточка моего тела свидетельствовала о Его реальности. Я положил голову на руки, и время остановилось для меня.

Бог жив. Бог действительно жив, и Он движется среди нас, и Он выдыхает Свой Святой Дух на нас. И посредством Крови, пролитой за нас Его Божественным Сыном, Он готовит нас к тому, что лежит у нас впереди в этом неспокойном мире - и за его пределами. Хвала Богу!

Глава 2

На Божьем складе нет дефицита - Капитан Джон Леврие

Я отлично помню, как я впервые встретилась с капитаном Леврие. Полицейский с головы до пят и баптист до мозга костей, он почти дошел до последней черты. В отчаянии он прилетел из Хьюстона в Лос-Анджелес. Он умирал. Но давай позволим ему рассказать свою историю.

Я стал полицейским, когда мне исполнился 21 год. Еще в 1936 году я начал работать в отделении полиции Хьюстона и дослужился до чина капитана отдела несчастных случаев. В течение всего этого времени я не знал, что такое болезнь. Но в декабре 1968 года, когда я пошел на медицинский осмотр, все изменилось.

Я знал доктора Билла Роббинса еще с тех пор, как он был стажером, а я - полицейским-новобранцем. Он ездил со мной в патрульной машине, когда я только начал работать в полиции. Но после того, что, как я думал, было, обычным медицинским осмотром в его офисе, доктор Роббинс стянул резиновые перчатки и сел на край стола. Он покачал головой. "Мне не нравится то, что я обнаружил, Джон, - сказал он, - и хочу, чтобы ты показался специалисту".

Я взглянул на него, заправил рубашку в брюки и застегнул ремень с револьвером на поясе. "Специалисту? Зачем? Моя спина немножко побаливает, но спина полицейского..." Он не слушал. "Я собираюсь послать тебя сразу же к доктору Макдональду, урологу в этом же здании".

Я знал, что лучше не спорить. Спустя два часа, после еще более основательного обследования, я выслушивал другого врача - доктора Ньютона Макдональда. Он сказал прямо в лоб: "Как скоро вы сможете лечь в госпиталь, капитан?"

"Госпиталь?" - я услышал ноту страха в своем голосе.

"Мне не нравится то, что я обнаружил, - медленно произнес он. - Ваша предстательная железа должна быть размером с орех, а она размером с лимон. Единственный способ узнать, что не в порядке, это пройти биопсию. Мы не можем ждать. Вы должны быть в госпитале не позднее, чем завтра утром".

Я пошел прямо домой. После ужина Сара Энн уложила детей в постель. Джону было только пять, Эндрю - семь, а Элизабет - девять лет. Затем я сообщил ей новость.

Она слушала молча. Мы прожили вместе счастливую жизнь. "Не откладывай этого, Джон, - спокойно сказала она. - У нас слишком много ради чего стоит жить".

Я посмотрел на нее, облокотившись на край кухонного стола. Она была так молода, так красива! Я подумал о наших прекрасных детях. Она была права, у меня было много такого, ради чего стоило жить. В тот вечер я позвонил своей дочери Лорейн, которая была замужем за баптистским служителем в Спрингфилде, штат Миссури. Она обещала, что ее церковь будет молиться за меня.

Спустя три дня, после дополнительного обследования (включая биопсию), я сидел на постели в госпитале, доедая обед. Дверь в палату открылась, и вошли доктор Макдональд и один из докторов персонала госпиталя. Они закрыли дверь и пододвинули стулья к моей кровати. Я знал, что у занятых врачей нет времени на светские разговоры, и почувствовал удары пульса в горле.

Доктор Макдональд не стал томить меня ожиданием. "Капитан, боюсь, у нас печальные новости, - он сделал паузу. Ему было трудно выдавить из себя слова. Я ждал, пытаясь удержать взгляд на его губах. - У вас рак".

Я видел, как его губы двигались, произнося слово, но мои уши отказывались воспринимать звук. Снова и снова я видел это слово на его устах. Рак, именно так. Сегодня я здоров как бык - ветеран, прослуживший тридцать три года в полиции. А завтра у меня рак.

Казалось, прошла вечность, прежде чем я смог ответить: "Ну и что же мы будем делать? Я полагаю, вам придется удалить его".

"Это не так просто, - сказал доктор Макдональд, откашлявшись. - Это злокачественная опухоль, и она на слишком продвинутой стадии, чтобы мы могли с ней справиться. Мы отсылаем вас к врачам в Онкологический институт М. Д. Андерсона. Они известны во всем мире своими исследованиями в лечении рака. Если кто-то может помочь вам, то это они. Но дело обстоит не очень хорошо, капитан, и мы солгали бы, если бы дали какую-либо надежду на будущее".

Оба доктора сочувствовали мне. Можно сказать, они были расстроены, но они знали, что я заслуженный офицер полиции и я буду требовать факты. Они представили их мне настолько честно и вместе с тем настолько мягко, насколько они могли это сделать. Затем они ушли.

Я сидел и смотрел на остывшую еду. Все выглядело безжизненным - кофе, недоеденный бифштекс по-швейцарски, яблочное пюре. Я оттолкнул поднос и свесил ноги с постели. Рак. Надежды нет.

Подойдя к окну, я стал смотреть на Хьюстон, город, который я знал лучше, чем тыльную сторону своей ладони. Он тоже был поражен раком - преступностью и болезнью, как и любой большой город. Треть века я работал, пытаясь остановить распространение этого рака, но это была задача без решения. Солнце садилось, и его прощальные лучи отражались на шпилях церквей, возвышавшихся над крышами домов. Я никогда не замечал этого прежде, но, оказалось, Хьюстон полон церквей.

Я был членом одной из них - Первой баптистской церкви. Более того, я был дьяконом в церкви, хотя моя личная вера не была слишком сильна. Некоторые из моих приятелей в отделении посмеивались надо мной, заявляя, что у меня столько же оснований называть себя баптистом, как Гарри Трумэном, - пьющий бурбон, играющий в покер, сквернословящий. Хотя я слушал, как мой пастор говорил мощные проповеди на тему спасения, у меня никогда не было победы в личной жизни. Я был дьяконом скорее благодаря добропорядочности и престижу моей профессии в городе, чем моей духовности. И вот теперь я встретился лицом к лицу со смертью и пытаюсь найти что-то, чтобы устоять. Но когда я опустил ноги в воду, то не нашел дна. Было такое ощущение, что я тону.

Я смотрел вниз с девятого этажа. Было бы просто взять и выйти из окна. Я видел людей, умирающих от рака, видел их тела, съеденные болезнью. Как просто было бы окончить все это прямо сейчас. Но то, что сказала Сара, осталось во мне: "У нас есть ради чего жить".

Я подошел к постели и сел на край, уставившись в серые сумерки, которые, казалось, поглощали меня. Как я скажу ей и детям, что умру?

На следующий день пришли доктора из Института М. Д. Андерсона. Нужно было еще сделать анализы. Доктор Дельклозе, врач, ведущий мой случай, действительно был искренним со мной: "Все, что я могу сказать вам, это то, что вам надо приготовиться побывать у огромного множества врачей", - сказал он.

"Сколько времени у меня остается?" - спросил я.

"Я не могу дать вам какой-либо надежды, - сказал он откровенно. - Может, год, может, полтора. Рак очень распространился в нижней части живота. Единственный способ лечения - это большие дозы радиации, а это означает, что одновременно мы убьем много здоровой ткани. Однако если мы хотим продлить вашу жизнь, то мы должны начинать".

Я подписал бумаги, и они начали облучение кобальтом в тот же день.

Я верил в молитву. Мы молились за больных каждую среду вечером в Первой баптистской церкви. Но мы предваряли нашу молитву об исцелении словами:

"Если на то Твоя воля, то исцели..." Я был научен этому. Я ничего не знал о молитве с властью - с той властью, которую имели Иисус и апостолы. Я, естественно, верил, что Бог может исцелять людей, но я просто не предполагал, что Он занимается чудотворением сегодня.

И вот, когда я пошел на облучение, мое тело обрили и пометили голубым карандашом, как тушу, готовую к разделке мясника. И единственная молитва, которую я сумел сказать, была: "Господи, пусть эта машина сделает то, для чего она была создана".

Все же это была неплохая молитва, ибо эта машина была разработана, чтобы убивать раковые клетки. Конечно, доктора пытались сделать так, чтобы радиация не поразила остальные органы, потому меня пометили с точностью до миллиметра. Рак был в области предстательной железы, и его надо было облучить со всех сторон, поэтому огромная кобальтовая пушка вращалась вокруг стола, и радиация проникала в тело со всех сторон.

Ежедневное лечение продолжалось в течение шести недель. Меня выписали из госпиталя и разрешили вернуться к работе, но каждое утро я должен был приходить за дозой облучения.

Прошло шесть месяцев с того дня, как была определена моя болезнь. Приближалась Пасха, и Сара упомянула, что, похоже, она будет радостнее Рождества. Может быть, кобальт сделал свое дело. Или даже лучше - может, доктора допустили ошибку. Затем, спустя сто двадцать дней после первого диагноза, боль поразила меня.

Была пятница, полдень. Я пообещал встретиться с Сарой в маленьком ресторане, где мы часто обедали.

Она уже приехала. Я улыбнулся, положил полицейскую фуражку на подоконник и вошел в кабину, где сидела она. Я тоже сел и почувствовал, словно в меня воткнули раскаленный добела кинжал. Боль пронзила правое бедро, и начались нестерпимые спазмы. Я не мог говорить и просто смотрел на Сару в немой агонии. Она схватила мою руку.

"Джон, - сказала она, задыхаясь, -что это?"

Боль постепенно стала спадать, оставлгя меня таким ослабевшим, что я едва мог говорить. Я пытался! рассказать ей; но тут, как прилив, набегающий на соленый берег, боль вернулась. Это было подобно огню в моих костях. Мое лицо покрылось капельками пота, и я потянулся к воротнику, чтобы развязать галстук. Официантка, пришедшая принять заказ, почувствовала, что что-то неладно. "Капитан Леврие, - сказала она с тревогой в голосе, - с вами все в порядке?"

"Я справлюсь с этим, - наконец сказал я. - Меня внезапно схватила боль".

Мы решили не есть. Вместо обеда мы пошли прямо в госпиталь, и доктор Дельклозе немедленно провел просвечивание рентгеном. Когда они готовили меня, я положил руку на правое бедро и почувствовал вмятину. Она была размером с серебряный доллар и прощупывалась, как дырка под кожей. Рентген показал, что это такое: рак проел дыру в бедре. Только слой кожи прикрывал пустоту.

"Прошу прощения, капитан, - сказал доктор со смирением. - Рак расширяется, как и ожидалось".

Затем размеренным тоном он сделал заключение: "Мы снова начнем облучение кобальтом и будем делать все возможное, чтобы все протекало настолько безболезненно, насколько возможно".

Ежедневные поездки в госпиталь возобновились. Сара пыталась быть спокойной. Она работала в отделении полиции до нашей свадьбы и много раз видела смерть. Но здесь все было иначе. Я не знал тогда, но доктора сообщили ей, что я, вероятно, протяну не более шести месяцев.

Я продолжал работать, хотя становился все слабее и слабее. Было трудно понять, было ли это из-за рака или из-за кобальта. Однажды вечером Сара заехала за мной на работу и сказала: "Джон, я думала вот о чем. Я долго не была занята делом. Что ты скажешь, если я вернусь на работу? "

"У тебя есть работа, - я улыбнулся, - просто позаботься о наших троих детях. А я буду зарабатывать на хлеб в этом доме. У меня еще осталось много сил".

"Ты все еще крутой полицейский, не так ли? - сказала она. - Что ж, я тоже крутая. И я собираюсь поступить в колледж по бизнесу".

И тут меня осенило, что она делает - она приводит дела в порядок. И пришло время мне сделать то же самое. Но прежде чем я смог это сделать, произошли новые события. Операция.

"Это единственный путь сохранить вам жизнь, - сказала женщина-хирург. - Этот тип рака вырастает на гормонах. Мы собираемся перенаправить поток гормонов в вашем теле посредством операции. Если мы не сделаем этого, вы на самом деле быстро умрете".

Я согласился на операцию, но в течение следующих 120 дней рак снова появился на поверхности, на этот раз на позвоночнике.

Впервые я заметил это воскресным вечером в июне. Сара взяла детей на пикник Библейской школы во время отпуска, и я был дома, пытаясь высадить в клумбе маленькое растение из горшка. Тогда я был так слаб, что я едва мог сгибаться, но я подумал, что это упражнение может помочь. Я выкопал маленькую ямку в земле, и когда я нагнулся, чтобы взять это комнатное растение, то боль, словно молния в миллион вольт, пронзила нижнюю часть спины. Я упал в грязь.

Я не мог и помыслить, что возможна такая боль. Поблизости никого не было, чтобы помочь мне, поэтому я стал тащить свое тело - частично на руках и коленях, частично на животе - вверх по ступенькам и внутрь в дом. Затем впервые в жизни я позволил себе умереть. Лежа на полу в пустом доме, я плакал и стенал неудержимо. Я сдерживался раньше из-за Сары и детей, но этим вечером, один в пустом доме, я лежал, плакал и стенал, пока, наконец, боль не отступила.

Последовала еще серия облучения кобальтом и еще более безнадежные взгляды докторов. Я получил смертный приговор.

Рак разъедает человека изнутри, и я был не единственным в семье, кого он поразил. Мужья моих двух сестер, которые тоже жили в Хьюстоне, умерли от него. Этим мужчинам было по пятьдесят с небольшим - мой собственный возраст. Похоже, я был следующим. Пришло время закончить приведение своих дел в порядок.

Я всегда хотел иметь большой старый автомобиль. Я развернулся и купил трехлетний "кадиллак". Когда лето кончилось, мы запаковали семью в машину и отправились, как я тогда думал, в последний отпуск. Я хотел, чтобы это был хороший отдых для детей. За несколько лет до этого я путешествовал по Северо-Западному побережью и хотел, чтобы Сара и дети увидели эту часть света, которая так много значила для меня: река Колумбия, Маунт-Худ, побережье штата Орегон, Лейк-Луис, Йелоустон и Роки-Маунтинс. Дети не знали этого, но мы с Сарой полагали, что это будет наше последнее лето, проведенное вместе одной семьей.

Я вернулся в Хьюстон и попытался заштопать дыры в своей жизни. Но когда жизнь протерлась до подкладки, то невозможно поднимать спустившиеся петли. Все, что ты можешь сделать, это оставить все как есть и ждать конца.

Однажды субботним утром ранней осенью я забрался в свою берлогу и включил телевизор. Джон Бисанго, наш пастор из Первой баптистской церкви, вел программу под названием "Высшая Земля". Джон приехал в Хьюстон из Оклахомы, где его церковь признавалась как самая евангельская церковь в Южной баптистской конвенции. То, что происходило в Оклахоме, стало происходить и в Хьюстоне, когда этот динамичный и молодой пастор начал поворачивать эту гигантскую церковь с головы на ноги. Я был в восхищении от его служения.

Я был слишком слаб, чтобы встать, и сидел развалившись в кресле, когда программа закончилась и началась другая. "Я верю в чудеса", - сказал женский голос. Я поднял взгляд, но не был впечатлен - на очень немногих баптистов могут произвести впечатление женщины-проповедницы. Но программа продолжалась, и эта женщина Кэтрин Кульман говорила о замечательных чудесах исцеления, и что-то внутри меня щелкнуло. Неужели это на самом деле? Я удивлялся.

Шоу закончилось, и на экране появились титры. Внезапно я увидел знакомое имя - Дик Росс, продюсер.

Я знал Дика с 1952 года, когда он работал в Хьюстоне с Билли Грэмом, будучи продюсером "Нефтяного города США". Я даже сыграл крошечную роль в том фильме и в результате стал хорошим другом Билли Грэма и его команды, и продолжал заниматься вопросами его безопасности, когда он приезжал в Хьюстон. И вот Дик Росс оказался связан с этой женщиной-проповедницей, которая говорила о чудесах исцеления.

Все эти годы я поддерживал отношения с Диком. Когда бы я ни приезжал в Калифорнию по поводу своих полицейских дел, я всегда заходил повидаться с ним. Я навещал его дома, был даже на занятиях его воскресной школы в пресвитерианской церкви. Я снял трубку и позвонил ему.

"Дик, я только что смотрел шоу Кэтрин Кульман. Эти чудеса настоящие?"

"Да, Джон, настоящие, - ответил Дик. - Но тебе надо посетить одно из этих собраний в зале "Святыня", чтобы самому убедиться. Почему ты спрашиваешь?"

Я засмущался, затем сказал прямо: "Дик, у меня рак. Он уже проявился в трех местах на моем теле, и я боюсь, в следующий раз он убьет меня. Я знаю, что это выглядит так, словно я цепляюсь за соломинку, но именно так поступает умирающий".

"Я постараюсь, чтобы мисс Кульман сама позвонила тебе", - сказал Дик.

"О нет, - возразил я. - Я знаю, она слишком занята, чтобы общаться с полицейским из Хьюстона. Просто скажи мне, где я могу достать ее книги".

"Я пришлю тебе книги, -сказал Дик. - Но я также попрошу ее позвонить тебе ради меня".

Меньше чем через неделю она действительно позвонила мне домой. "У меня такое чувство, что я уже знаю вас, - сказала она, и ее голос звучал так же, как по телевидению. - Мы включили ваше имя в наш молитвенный список, но не откладывайте посещение одного из наших собраний".

Хотя мы оба с Сарой читали ее книги и жадно смотрели ее программу по телевизору, я все же отложил посещение собрания. "Где же мы были всю нашу жизнь? - спросила Сара. - Она известна во всем мире, но я никогда не слышала о ней прежде".

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: