Который ему давно не писал
В пустыне селезнем порожней
В траве кузнечиком пустой
В без творога ватрушке ложной
В душе раздумьями несложной
В душе простой и нетревожной
Любовь единственный устой.
Она единственное благо
Она осмысленная влага
Она для нашей жизни редкость
Пойми чему ты ей обязан -
Она есть средство вспомнить местность
С которой ты был прежде связан
Тревогой трепетного детства.
Внутри у каждого есть кузов
Воспоминаньем небогатый
Спеши туда, он твой вожатый
Туда - вагоном без прицепа
Спеши верблюдом не без груза
Одолевая взгляда узость
Стеклом для глаз различных цветом
Любовь - как шторм, но он некрепок
Так пусть взаимности напиток
Хотя б размерами с наперсток
Вольется в чан с настоем репы
Примером скудной продразверстки
И на березовом пеньке
Взойдут красивые подростки
Каждый в шляпе и в венке.
В пустыне селезнем порожней
Один обычай есть английский:
Чтоб поселенца не тревожить
Ему не отправляют писем
Ему не отравляют душу
Фальшивым кексом безизюмным
Чтоб он свои лишь песни слушал
Над миром одиноко высясь
От мира духом независим
И был своим лишь предан думам -
Таков обычай благородный
В пустыне селезнем порожней.
Ведь это право по-ирландски:
Линкор любви по волнам пляски
Пусть бороздит чужие мели
Чужой комар на ландыш ласки
Летит трубя про эту прелесть
Звенит летя на эту крепость
Как вестник грустный и крылатый
В пустыне уткой небогатой.
В пустыне кряканьем несытой
В пустыне лебедем неполной
В пустыне аисту негодной
С отверстой раной и открытой
Лежу открытый пыльным волнам
Где ветерок гуляет южный
В пустыне журавлю ненужной...
Лежу. В руках последний свиток
Моей любви несчастной слиток
Моей души прекрасной сверток
Хоть он размерами с наперсток
И жду пока он будет сверстан.
О путешественник! По верстам
Когда ты меришь караваном
Межгробовые промежутки
Склонись душой к причуде странной
И мыслью околдован жуткой
Нагнись к моей могиле узкой -
Вонзи в нее перо из гуся
Из замечательного гуся
Столь чуждого пустынным фавнам
Ветеринар бегущий
Белокурою листвою
Разукрашенные щедро
Невысокие красуясь
Радуясь или от ветра
Ивы гнутся - их ободья
Как сережки на березах
Словно желуди на соснах
Между иглами колышатся
Можжевельника и ели.
Трелью будят неопасной
Тут оленя ежеутренне
Светлоокие лисицы
Успокоясь колоситься
С ветерком порхают: "Вот она!"
Крики трав и всплески бабочек
В виде крошечных собачек
Дети волка роют поодаль
Над канавой по три брата
Галки прыгают к реке
Сороки прыгают обратно
Неустроен и рассажен
Между козлами конечностей
Бродит лось угрюм и важен
Машет рогом по окрестности
По ветвям туманной влажности...
Сзади - бешеный от тучности
Буян не знающий усталости
Свинья с султаном на загривке
Храпит свои святые радости
Губою щупает обрывки
Крапивы едких земляник
И одуванчик выпрямленный рядом
К багряным векам ей приник
Там зайца маленькое стадо
Маячит вскакивая на лопу
Мелькает в укороченных стволах
Брусника превращает в кислоту
Одну опавшую росинку за другой
А зайцы скачут между плах
Не задевая никакой
Бугор почти не бросит тени
Не бросит тени в желтый юг
И мыши и другие звери
Запели сидя в полукруг
Мыши:
Воздух - песен дирижер
Веет прямо в зерен насыпь
Перешептываясь воры
Уменьшать идут запасы
Часть потери урожая
Не вернется в небо колосом
Но исчезнет небольшая
Но сгниет и сгинет пропадом
Мы из клети леса иглами
Вынем гладкие орехи
Мы их выкатим и выполним
Самые глупые советы
И пусть упрек не для забавы
Звенит в обличьи колокольчика
Но кто-то там в зерне лукавый
Стучит в тугие оболочки
Кто хлеб ореховый расхитит
Наверно должен вспоминать
Что был какой-то обитатель
И он скучал окаменеть
Бурундук:
Я видел: червь ходил нагой
Я был поблизости листвы
Он шел из груши в гниль другой
Он погружал лицо в плоды
И там до сна вечерних зорь
Себя губя внутри, внутри
Ни разу около не зря
Как вешний воздух был он гол
Всегда в среде плода паря
И каждый слог его был наг
Он утолщал его как мог
И смрадный вспять стремил раствор
Поодаль радостно пчела
Сулила реки юных благ
И он протягивал чело
Навстречу трепета и влаг
Я видел: гусеница шла
Я видел: вышел землемер
Он был ползучая душа
А та - пульсирующий мех
Она вдыхала запах смол -
Он вдруг застыл как малый кол
Он телом ветку обнимал
И тонкой кожей обонял
Муравьи:
Выйди, выйди предводитель
Середь игл и середь пик
Поскорее разомкните
Ок кукушки карий миг
Цветик мак на огороде
Плачет пугала пугаясь:
Благодаря его угрозе
Я родной в неволе маюсь
Каюсь, нам давно хотелось
И не спеша а по-хорошему
Найти себе какое-нибудь дело
Но оказалось невозможно:
Напрасно в кучи гресть нам мусор
Для гигиены и очистки
Проснит?сь, трупы! Скоро хмуро
Придет гиена - съест очистки...
Одуванчик набекрень
Сдвинул зонт сухих семян
Наш начальник не упрям
На пеньке летит румян
Загорелые иголки
Звонко падают с растительности...
Что-то день какой-то долгий -
Даже солнце не подскажет
Позабыто в облаках -
До чего же удивительно
Вон того персонажа
Приближение издалека
Ветеринар:
Дети сна перед рассветом
Хороводят перелесками
Попроси у них совета -
Они дадут тебе их несколько:
Рады выручить приятеля
Объяснят в какую сторону
А посмотришь повнимательней -
Уйдут оставя слева голову
И тень деревьев станет мукой
И тени птиц предстанут уткой
Не перестанут ткать ткачи
При виде мертвого дрозда
И не замедлит бег моя Катюша
При виде мертвого чижа
Меня приводит в изумление
Кругом такое изобилие:
Медведь наполненный вареньем
Или набитый трутом филин
Коровы с дверью на спине -
Всё чудно здесь, всё странно мне.
Но некая особенность ландшафта
И тех кто в нем живет и дышит
Мне словно шепчет и твердит что завтра
Здесь станет хуже и суше:
Рванью кружев
Лес поредеет, под плешивым лосем
Войдет в уют нагая свора лис
Я вижу: в гладкой выси переносит
Корону блеска вылощенный диск -
Лучи ощипаны с ушей и с подбородка...
Как будто северный ублюдок носорога
Там волк в лохмотьях лысой кожи
Потащит голодающим сподвижникам
Свое безлиственное тело,
Ручей отделанный булыжником
Как бы напудрен прахом мела
Не омывая этот минерал
В мираж развеется туманен и бесславен
К зрачку прилипнет века круглый ставень
Из ран кровавый изойдет коралл,
Тогда все чувства будут зудом
Тогда все слезы будут медом
И самый воздух сух и тощ
Мукой падет и в мох и в хвощ
И из измученных сосцов
На землю упадут свистульки
Проклятьями взбесившихся отцов!
Ничто не всхлипнет и не булькнет...
Но нет, ведь ум - не сердце мне тревожит
Подобная нелепая картина...
Подумай сам, такое невозможно
Но все-таки невнятная причина
Мне ум и душу тяготит
И бередит и щекотит
Барсук:
Щекотно мне, что жизнь моя в грибах
Ребята спрашивают: что такое поросль?
А я попробую - потребую рябых
Осенних птиц отправить не по компасу
Что мне восток покуда я мохнат?
Махнет во мне какой-то третий клапан
Махнет в окне платочек голубой,
Кусочек тряпочки, в слезах лицо небритое
И захлебнется в перебоях
Порханий сердца и скоблений лап...
Что запад мне? Доколе неумыта
Ты будешь?
Спрашиваю, а она не отвечает...
Ветеринар:
Она вопроса твоего не отличает
От воя вихря.
В окнах смолкнет колокол
Когда зимою их обложат ватой.
Когда ты спишь, безропотною лапой
Умей подать соседу знак
И ссуду поделить на пару
Барсук:
Пойду купаться. За урок
Тебе спасибо не скажу
Дай другу срок, придет сурок
И будь здоров - я ухожу
Я ухожу, меня уж нету
Все реже воздух вслед за мной
А я в кустах назначил встречу
С далекой бабушкой-рекой
уходит
Теленок с двумя головами:
Родное вымя утеряв
Хожу какой-то одичалый
Лопух о слезы утерев
Ищу знакомого причала
Меня медведь вскормила грудью
В ее груди текли моря
Но в них не будет, нет не будет
Удить ни сеть ни вентеря
А мне лишь странствия
Ягнята... Путешествуют
По небу юга малые барашки
Белы как завитые потроха
Их выпуклые чрева... Как-то
Случилось вечером: чернее
Незрелой клюквы в небе
Разлилось озеро и там
Плыла берез из лыка рукодель
Качалось дерево, скрипела колыбель
И месяца безногий журавель
Катился вбок.
О прочем не судя
Нельзя прочесть - приходится молчать
Ничейный год - дитя не укачать
Питья не выпить - в хлеб не захлебнуться
Я одинок. Попробуй улыбнись
Ветеринар:
Твоя судьба - для многих рок
В сухой бадье для многих доски
Косяк подпилен под порог
Под грузным молотом загвоздки
И стройное строение тебя
На странствия зовет труба
В цветы где нежная трава
Иль чей-то воздух на губах
В зеленом лопнет пузырьке признанья
И соли ока сладость черезмерная
И паутина губ твоих холодных
Того надеждой не обманет
Кого и в зелень не поманит
теленок уходит
Осы (поют):
От скелета древних крыс
До привета зверя-рысь
Музыкальным инструментом
Очарован музыкант
Положение жука
В рассуждении тоски
Поражение в бока
Сердца вымершей трески
Вышла новость из реки:
Овода не подковать
Он целует ваши ручки
И его не подковать
Но застенчивые лица
Не поймут что это значит
На осине ходит птица
По рябине куры скачут
Лисица:
Столь краткий шаг невзгоды в будущем
Не в прятки в самом деле прятать
Не обретать же право скаредно
Бегущей пищи по урочищам
Не поимать середь ладоньми
Срывая когти в мехе убегающих
Иль крылиев пернатых лебедями
Тени улавливать?
Пред нами и вокруг
Посев земли кружит цветами воздуха
Вон желтый лис небес бежит без отдыха
Цветами внутренностей мстя из-под черты
Сойдет на нет, скользнет под сень твердыни
В прозрачный сумрак ледяной стены
И развернув багряный вал застынет
В медвяной шкуре внешности высот
Развесит гроздь мерцающия дроби
Чтоб вышел догорающий народ,
И - как фиалки смоет капли крови
Зеркальной рыбой на откосах скал!
Ветеринар:
Я так и знал!
Увы, увы безумство процветает
Летает всякое и забывает кумовство
Зарыть сокровище - какое мотовство!
Какое колдовство сменило прозвище
Несвоевременным успехом волхвований
Со смехом скакового скакуна
Всем этим поколеньям молодым
На вид -
Надежды их -
один лишь дым развеян
Кругом их пар, кругом большой туман
В одеждах посох ветра ищет дыр
Мне жаль молоденьких, они не знают счастья
Из-под пилы до нынешней поры
Взлетают их разрозненные части:
Опилки пыль древесная кора
Оракул-плесень - светоч, право,
Мне жаль всех этих крошечных существ -
Забота в личике, дурной обмен веществ
Дитя лисицы, коршун недоношенный
Усохшее отродие пчелы,
Похожее на восемь паучат
Там стайка оголтелая сычат
Все ищет требует горланит неутешное -
Днем пень под бок, а по ночам бессоница
Енот:
К нам равновесие всегда приходит с возрастом:
Медведь мохнатую к зубам подносит ногу
И коготь виден из чешуйчатой ноги
Стального ворона
Надтреснутым копытом
Олени чешут мягкое подбрюшье
И мает шеей пьющая лиса
То поднимая стреловидный факел головы
То глядя в сторону
Ты видишь наяву
Ритмическое клюва колебанье
У цапель и у дятлов. Назиданье
Быть может их немного отвлечет
Но частота восполнит отставанье
Ты не учитываешь пения и кваканья,
Ты собираешь перья и клочки
На поле драки дикобраза с муравейником
Но верь мне: рядом дикие сморчки
И вепрь-кабанчик спит среди репейника
Теперь - уйди. Орешниковый хмель
По голове сильней чтоб не ударил
Скорей уйди на устричную отмель
Где ждет тебя - апостола до тварей
Товарищ твой Катюша верный друг
В одеждах юга, в платьях снежных вьюг
Она одна, она давно тоскует
И грудь ее больна без поцелуев
------
На пригорке солнце прыгало
Запустив ладони в волосы
В огороде пело пугало
Черный плод вороньей совести
Мышь точила зуб о корень
Земляники и малины
За рекою луг распарен
На траву косил шалуний
Развевались только перышки
Только вился пух по воздуху
Воробей клевал по зернышку
Соловей ходил по пастбищу
И в нижнем мире неизвестному
Названья новые давая
Бес летал по поднебесью
Звезды рожками сбивая
Давно ушел ветеринар
С душой разобранной на части
Теперь он слаб, теперь он стар
Его уж не терзают страсти
Недавно видел я его
Он весь был нем как Пифагор
Лишь посмотрел потухшим взором
Мне показалось что с укором
И бороздил и морщил лоб
Ему страдальческий укроп
А лес все тот же: как и прежде
Трубит оса и ходит лось
Но что-то горестно и нежно
В нем словно бы оборвалось
И темносиний свод надежд
Над ним как будто раскололся
конец поэмы
*
В картину мира всякий раз
Мы напрасно вписываем духа:
Сверкает с неба звездный глаз,
Порхает маленькое ухо...
Но милый мой, к чему же странность
Души означенной как данность
Тревожный сон боготворить?
За давностию дел Творец устав творить
Удел стареть переложил искусству
Устав его стал ныне так высок
Что даже в основании песок -
Мы только тыквы сумеречный сок
Дерзаем предложить надтреснутому чувству
Чтоб горечь невозможную пия
Пыхтела Ева и шипел Змия
Пуританин
Чтоб сверху выполнить указ
Но избежать укуса снизу
Фантазия танцует по карнизу
Цветок по слою щедрой краски.
Вселенная передняя в трактир
Оставьте мысли место за вином
Она придет красивая бедром
Она как мышь из нор идет на пир
Сама ядро и канонир
Снаряд и порох и прислуга -
Она на миг взмывает вверх
Меняет вид земного круга
И за столом одна из первых.
Пирог приятных откровений
Преподан ей. Он перед нею.
Он спереди. Вот он передний.
Пред нею он. Она имеет
Его. Она его владелец.
Владеет им. Он весь ее.
Он без нее как погорелец
Но с ней не ладит постоялец
Она зовет его "мое"
Ласкает, пробует на палец
И всевозможно развлекаясь
Благоугодьями его
Она помещица всего
Что от него перепадает.
Он собственность. Он ей принадлежит:
Где ни возьмешь, туда бежит
Но ни томительные встречи
Ниже` что будет он простужен
Не извратят его обычай
Стоять упруго и снаружи
А на полянке, а под елочкой
Порок гуляет нарумяненный
А Чистота смиренной Золушкой
На берегу стирает платьице
У ручейка играет камешком
Она сегодня собирается
В одну приятную компанию
Где Добродетель председателем
Роза и адмирал
Пусть вянет Роза, блекнет дивный куст
Пусть лист кружит и вихрь его уносит
Мы все в долгу, всех тянет книзу груз
И сам великолепный знаменосец
Скользит на льду.
Но все ж в известной мере
Есть доля смысла даже в запоздалом покаянии:
Живое дерево в сравненьи с мертвым деревом
Нога кривая возле костыля
Дыра в траве - растительная тля
Дыра в кармане, запах ковыля
Галоп кометы, солнца ковылянье -
Все это знак, что взрывом пузыря
Не кончится мирское пузырянье
Кто смерть хулит тот капер в мирных водах
Шумит прибой и крутится штурвал
Эй Адмирал, тебе пора на отдых
Куда же ты так скоро побежал?
Любимой
Если солнце село в лужу
И луна не за горами
Если дым окутал сушу
Молчаливыми парами
Если звездный семисвечник
Свил гнездо медведю севера
Если оку бесконечность
Кажется фигурой веера
Распростертой в высоту -
Выходи моя родная
Чуять эту красоту
Озаряя пустоту
Посмотри, из недр вызван
В небеса взмывает призрак
И над миром словно искрой
Блещет частью механизма
Рассмотри на тверди старой
Все что есть и то что было
Как искусство мыловара
Все убрало и умыло
Как прекрасно и надежно
Виснет верхнее над нижним
Как опасно и возможно
Оказаться в небе лишним:
Понапрасну кануть вниз
По столь манящему простору
Мимо логовища птиц
Залежалым метеором
Непригодные как истина
Но полезные как пошлина
Души кружат там таинственно
Все невинно укокошены
То звенят тревожно льдинкою
То снежинкою колышатся
Нет родная, мне не высказать
Сколь легко теперь им дышится
Глухота
Облезлый мир шипя и тая
В дыре вселенной догорал
Птенец Европы и Китая
Порхал на северный Урал
Вослед ему крича: Ура, Таймыр!
Стрелял последний миротворец
И недоваренный кальмар
На сушу клал бульонный палец
(Тщедушествуя в лоне бледных тел
Он насладиться мог но не успел)
А в океане пузырей
Скакали аленькие утки
И кит дыша одной ноздрей
Другою нюхал незабудки
В кругу сует мирских его забот
Виднелся рыбок мыльный взвод...
Сентиментальный млекопойца
Непоправимый травоядь
В дымящих волн витую гладь
Пускает радужные кольца
И драгоценный плавит жир
В бездонный ковш топленой лжи
Бледность
Едва луна недужной струйкой
Прольется в утреннюю россыпь
Рассвет нам кажется старушкой
Которая расчесывает косы
На ее красивом стане
На белоснежном полотне
Немало вышито преданий
И о тебе и обо мне.
Мне было б хорошо на дне
Одного глубокого колодца
Я б видел небеса в окне...
Когда случайно дождь прольется
Или снежком дорожку замело
Иль градобитие какое
Несет весеннее ненастье овощам
Я бы от мира взор свой отвращал
И обращал его на что-нибудь другое.
Но наших дней практическая этика
От этой тихой жизни далека
То вдалеке бывает что-то светится
То вновь опять звенит в колечках суета
И оттого-то я не рад рассвету
И потому уйди старуха прочь
Что в наши дни понятно людоеду
От острых чувств и мнений занемочь
Монумент
Я монумент себе воздвиг не из цемента:
И больше он и дольше простоит
Цемент как материал не стоит комплимента -
Песка в нем сто процентов состоит
Подверженный злодействию мороза,
Выветриванью, порче всяких вод:
Кислот, дождей, растворов купороса
Он сыпется и долго не живет
Иных мой дух желает помещений
Ему ничто - бетонный обелиск
Зато средь гряд восторженных речений
Его ростки прекрасно привились
В пространстве слов отыскивает доски
Мой вечный гроб, мой памятник, мой храм
И лишь из них - отнюдь не из известки
Я мощный дом навек себе создам
И к дивному строенью не из гипса
Придут народы зреть на конуру:
Араб, мечтательный пигмей с огромной клипсой
И даже те, что рядом с кенгуру
Чем с пирамид с меня поболе толку
Усмотрит днесь воскреслый фараон
Век меловой в чугунную двуколку
Как сфинкс с химерой цугом запряжен
И в час, когда исчезнет все на свете,
Сквозь пар смолы, сквозь щебень кирпича
Вдруг заблестят, играя, строфы эти
Как феникс дикий плача и крича
Алеше в салехард
Алешенька, зачем же в Салехард
Где в ледяной баян охрипший бард
Сосулькою орфической в струю
Должно быть лиру тренькает свою?
Чтоб на моржа науськивать песца
Гагарам чай не надобно певца
Чтобы менять свой ежегодный мех
К чему эфирный звук твоих помех
Баранам этих суток волчьих стай?
Алешенька, ну будет, перестань -
Бежит олень полярный эскимос
Тебе затылок кажет Канин Нос...
Зачем же Салехард - не Гибралтар
Где Геркулес алтарь поставил встарь?
Гляди - любая тварь бежит на юг
Дают ей это или не дают:
Бежит на юг тетерка и дрофа
Бежит на юг полярная сова
Бежит на юг обрезанный енот
Вдруг оценив на вес свой древний род
И даже тот кто более чем финн
Туда влачит судьбы своей графин
Все реки на которых я плыву
Туда направят влаг своих халву
Магнитный шприц освободив компа`с
Теперь свободно смотрит за Кавказ
И сам Кавказ добыв подобья ног
К ним смазанные лыжи приберег.
Ах эти лыжи... Неужели снег
Тебе милее наших луж и нег
Березы тополиного ствола?
Тебя любая из столиц могла
Держать как сердце бубенцом звеня
А ты - внезапно, не спросясь меня
Не сверясь даже с направленьем карт
О ужас - в эту область юрт и нарт
Где прямо в соль губу макает Обь
И свежий лед ее целует в лоб.
Вернись, я вновь и вновь молю вернись
И отвернись от северных зарниц
Мир одноглаз без одного из нас
Верни же нам хотя бы пару глаз
Чтоб я от вологодских островов
"Алеша, жду тебя и будь здоров"
Сказать мог искренне.
Алеше из аравы
Алешенька, я странствую вне дома.
Где? - спросишь ты. Изволь: южней Содома
(Географически) стоит моя нога
Обута кожей в форму сапога
Февраль, жара - вообрази такое
И общество увы как сплошь мужское
Передо мной в пустынной Араве
Деревья чахлые стоят на голове
Еще зима и прозябают травы
Кой-где сквозь камешки просовывая главы
Уже весна - и свадьбы у жуков
Под колкой тенью мертвых трав пуков
Парит орел и бродит антилопа
Верблюду вслед дырою телескопа
Ночные зрелища иной наводят сон:
Я созерцаю звездный Авиньон
Где полная Луна как пленный папа
И сфинксу-Льву Сатурн как третья лапа,
Юпитер с Диоскуровой ладьи
Склонился вбок не видя впереди
И вынырнул из стройных туч отчасти
Пугнув Стрельца персидским двоевластьем
Венеру, что вот-вот должна взойти
А Марса, знаешь, не могу найти
Ни в небе, ни в дороге, ни на карте
Ни в собственной душе
а дома буду в марте.
оправдание в стихах по поводу неисполнения обещанного
Так уж вышло с нашими нынешними делами Что впору пришло объясняться с друзьями стихами И впрямь сухопарая проза придаточных мыслей растит очевидность И нет в ней ничего претендующего на дальновидность Поэзия же напротив вся в будущее устремлена Хоть в прошлом черпает она силы для продлевающегося сна. Что может быть лучше общественного положения поэта? Ему открыты все двери. Все рады ему. И не только это. Многие даже если не рады ему вынуждены делать вид Что рады ему если ему взбредет в голову сделать визит Даже если без приглашения хуже татарина явится Все равно изволь радоваться словно именно это нравится Изволь поить-кормить-спать-уложить эту безответственную персону Если за примерами далеко ходить можно написать письмо ...ерсону: Он не поэт, но знаком с особенностями богемного существованья Гораздо более чем прилично особе в будущем известного званья Но что это я впрочем добываю из чужого глаза дрова? Ведь в собственном моем их по меньшей мере два.
Я и сам знаю как трудно быть на свете поэтом. Писателям проще. Им только жарко летом, Зимой же они словно в перья самцы петуха обряжаются в индульгенции своей профессии Независимо от пола, расы, национального качества и особенностей конфессии Поэт же чувствует зиму всей кожей собственных пяток и носков А также всем изнемогающим в мире он рад бы уделить из имеющихся у него носков Когда бы имел хоть один, но он наг не только символически И добрые чувства его души главным образом платонические Иначе: они не направлены ни на какой определенный объект Кроме того о котором можно сказать что это не объект а такой субъект.
По-новому говоря: поэты самовлюбленны и эгоистичны Их головы ветрены, в чувствах базар, а души пластичны Как самоварная медь, если ее как следует подогреть, а потом как следует вдарить Вот самоварчика-то и нет. Ни водицы всхлебнуть ниже` чайку не напарить.
Возьми хоть кого угодно. Впрочем надо. Возьми меня. Примерного семьянина как всем известно. Не далее как третьего дня Я - сын брат муж едва ли не дед - многочисленной челяди и внуков Хамелеонов тараканов пауков - преуспевший в философии, теологии, положительных науках Повидавший свет, знающий где почем сколько чего и прочее и прочее Сменивший пять родов занятий, четыре воинских звания одно другого ниже, три религии, два отечества, без числа мест работы и ... многоточие Можешь себе представить вот этот самый "Я" которого ты взял для примера Лаял на собственную собаку. Возможна ли более странная химера Для иллюстрации ненадежности всего что так или иначе связано с поэзией? Тем более что это неправда. Как говорят в Меланезии: "Хороший был бы человек, да вот рот у него великоват" - перед тем как съесть Или в России: "Не важно куда посадят, осталось бы только на что сесть" Или "чем сесть" чтобы было вдвое больше третьего смысла. (Не помню кто): "Сыр это в сущности чувство тельца, которое перед тем четырежды скисло" Ты видишь как порхает она - летучая мышь легкомыслия: Одно крыло стрекозы, другое птичье, третье висит просто так, а головушка лисья.
Послушай лучше историю соседки которая живет наверху. Был у нее рояль. А все незамужняя. Ну что молоть чепуху И причем тут рояль? Просто нехороша собой. Ночи напролет стучала по клавишам поставив его перед собой Гендель у нее выходил еще выразительнее Шопена А виолончельные партии звучали и вовсе отменно Было конечно известное увлечение техникой в ущерб непосредственному чувству Но некоторая искусственность не приносит вреда истинному искусству Как оно и было в данном случае. Ну вот, играла она, играла И вдруг вышла замуж! За олуха каких мало - Я говорю собственно о качествах его зрения: за олуха-слепца Вышла эта артистка. На свадебном пиру было съедено ими два огурца Как положено по левантийскому ритуалу (Она из Сочи. А оба они из Кишинева. На всякий случай нужно чтобы это тоже играло) Затем не буду перечислять что еще было ими выпито или съедено И три дня ее не было дома. Наверное так теперь у молодежи заведено. Я совершенно иссох душой без привычных над головой экзерсисов И тщетно ловил сиротливым ухом шелест ночных цикад на ветвях кипарисов. Вернулась - и прямо с порога к роялю. О ужас! Прямой барабан! Она к нему нежным пальчиком, а он мычит как баран Рога которого никогда не пойдут на изготовление лиры. Ни малейшей гармонии, заговор в самых сферах эфира Сухой стук режущий ухо, тиранящий душу и сердце язвящий... Вот тебе яркий пример того что когда некто вдохновенный и предстоящий Берется не за то к чему его определила натура Его перестает слушаться даже примитивная клавиатура.
ГАЙ ВАЛЕРИЙ КАТУЛЛ
Новые переводы Анри Волохонского
ЛЕСБИИ
LI
Богу равен, если не выше богов и не блаженней тот, кто лицом к твоему лику, о дивная, обращенный вечно, видит и внемлет.
А меня бедного самых чувств смех твой лишает сладостный, и взорам твоим, увы, Лесбия, нечем ответить мне кроме стенанья.
Нем язык, стынет вспыхнув по суставам легкий огнь, колыхая оглушает воздух чуждый звон и меркнут двойные факелы мрака.
Свобода, о Катулл, сковала тебя свободного страстью разнузданной, свобода праздная города губит и царей гордых.
XLV
Приникнув к лону влюбленной Акмы Говорит Септимий: "О моя Акма! Если не люблю тебя отчаянной любовью Вечно, как никто никого не может, Пусть передо мною лев неумолимый В Ливии и Индии под звездами Рака В жаркой пустыне встанет блуждая". И под эту речь Амор им машет От души чихая слева направо. Пурпурными губами как при поцелуе К пьяным глазам дорогого друга Чуть приникая говорит Акма: "О милый Септимий! Седьмой ты мой, милый, Семитысячный ты мой, о Септимиллий! Видишь, я сгораю - сильнее и жарче В нежном лоне моем твоего пламени пламень". И под эту речь Амор им машет От души чихая слева направо. И вот, воедино сливая дыхание С благими знаменьями вновь отплывают: Единственная Акма дороже Септимию Мира - от Сирии до Британнии, Одному Септимию милому Акма Творит усладу сладостной страстью... Видел ли кто дорогу вернее, Чем та, которой водит Венера?
XLII
Эй, гласные! По одиннадцать стройся в фалангу! Все как один встать в шеренгу! Писчие плашки в каракулях наших доски уносит гулящая шлюха, на себе их прячет, отдать не хочет, итак в погоню, о эндекасиллабы! Приметы такие (смотрите в оба!): улыбка как в самом дешевом театре, кошачий смех и петушиный хохот. Догнать, окружить, голосить всем хором: Шлюха, отдай нам наши каракули, наши каракули, о потаскуха! И ухом не ведет? Бардак ходячий, худший из мыслимых, сквернейший из мерзких! Но где там рассуждать, куда тут мыслить, если тупая бронзовая сука непоколебима и не краснеет? Снова голосите громче и громче: Шлюха, отдай нам наши каракули, наши каракули, о потаскуха! И снова она само равнодушие... Так не возьмем ли новой стратегией? Спойте шопотом: Чистая, честная девушка, отдай нам наши каракули.
XXXVI
Волузия анналы, сраные страницы Рук летописания перепись витая В пламени витают в честь святой богини Сына Купидона матери - Венеры. Милая клялась мне: "Только б ты кончил Топотать стопою мстительного ямба, Тут же колченогому дымному Вулкану - Пылкому супругу в миг любви и мира, Поганейшей поэзии всех отборных метров Справлю на растопку я в печь под наковальню!" Ты, о рожденная лазоревым понтом, Чтимая Идалием при попутном ветре, Анконой и Книдским, в камышовых палках Брегом, ты, которую Аматунт и Голги Славят, и кабак Адрии Диррахий, Улыбнись, богиня, изысканной жертве, Удивительной клятве, изящному обету - Да сверкнут чистейшим огненным пеплом Сраные страницы рук летописания, Перепись витая, Волузия анналы.
LXXXV
Возненавидев, люблю. Спросишь - что за безумство? Не знаю.
Чувствую лишь, что этой Весь я истерзан пыткой
ПРОТИВ ГЕЛЛИЯ
LXXIV
Вечно дядя Геллия все чему-то учит, Рта не закрывает, просто уши вянут. Все же и у Гелия есть на это средство: Тете только глотку им заткни - она ни пикнет. Тут, конечно, дядя возразить не может, Ни слова не скажет, немее Гарпократа.
LXXXIX
Геллий, отощал ты, но с какой стати И в каких таких роковых видах? Ведь добрая мать, девицы и дядя, И прелесть-сестра - все живы-здоровы. Расскажи, когда ты худеть кончишь И куда ты худел, и откуда худел ты.
XC
Мага на свет принесло материнское лоно Геллию в дар: по персидским утробным гаданьям Мага родила мамаша - как видно, Действенна все-таки даже и персов поганая вера! Гимны поет благодарный довольному богу, Щедро в огонь подливая топленое сало.
LXXX
Чьи это губы-алы белым-белы`м белеют, Словно морозной ночью рожденный иней, Тающий рано - раньше, нежели ты, о Геллий, Долгою негой мига достигнешь мигом? Ах, то не о тебе ли весть голосила глухо - Дико терзать другого друга дерзаешь дикий? Лечит рваные раны Виктор, увы, увечный - Алчные губы-алы, верно твои, неверный!
НА АМЕАНУ И МАМУРРУ
XLI
Амеана, томно изнывая, Говорит: "Вот дашь мне тысяч десять, Может дам". Да в размах такого носа Пусть формийский твой мот дает и тратит! Это ж чистый медицинский случай, Нужно доктора звать, родных и близких, Чтоб одна не сидела без присмотра Вся во власти болезненных фантазий
XLIII
Привет тебе, девушка с носом немалым, С нестройной ножкой, с неясным взором, С неловкими пальцами, с невнятной речью И неосмысленной и неизящной. Ну что, подруга формийского мота, Тебя красавицей славит округа? Ты даже нашей Лесбии краше? Ах, как неумно и неуместно!
LVII
Вот милая пара никчемных засранцев: Гениталис один, а другой из них Пенис, И право не диво, что на берег купно Их вынесло грязное Рижское взморье. Паскуден второй, но он пакостник первый И первый пачкун только друга не чище, Вдвоем, с юморком гниловатым и сальным, На двуспальной софе пресмыкаясь холуйски, Соперники тянут Газетную Музу - Вот милая пара никчемных застранцев.
CV
Уд вдохновенный полез на Пиплейскую гору - Музы едва отпихнули ухватом.
XCIV
Этот потасканный хуй с потаскухой хуевой Словно горшок, по себе выбирающий кашу.
НРАВЫ
LXXVIII
Галлова невестка нежнее невесты - С кем невесть нежнее, нежели с сыном. Галл-то наш - красавец! На большой кровати На девицу-красавицу дивится наш красавец. Галл придурковатый в лоб не отличает Мужних от женатых и дядю не спросит.
LIX
Сглодала Менения Руфула Руфа. А перед урной вдруг такая история: Бросилась прямо в огонь и хватает блюдо Хлеб поминальный с костра тянет - ну и дура! Было же ей от чумазого малого!
XCVII
Видно сойду я с ума, размышляя ночами - Рот у Эмилия хуже смердит или жопа? Этот ведь грязен не менее, также и та не грязнее... Думаю, думаю... Все-таки жопа и лучше, и чище, Ибо беззубая. Зубы - оглобли, длиннее телеги Челюсть, а если зевнет ненароком Эмилий - Вешай хомут, ибо вонь словно из-под кобылы Мула, что в зной полыхающий, в полдень горячей порою Ссыт в невесомую пыль меж ослов с отдаленных пекарен. Похоть и прелесть. Но что же там хуже?.. Утро. Светает. Являются свежие мысли: Ежели вылизать жопу, так может оно полегчает?
CVI
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:
©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.
|