Возникновение и исторические этапы развития науки

Начнем с того, что история науки отличается неравномерностью развития в пространстве и во времени: огромные вспышки активности сменяются длительными периодами затишья, продолжающимися до новой вспышки, часто уже в другом регионе. Но место и время усиления научной активности никогда не были случайными: периоды расцвета науки обычно совпадают с периодами усиления экономической активности и технического прогресса. С течением времени центры научной активности перемещались в другие регионы Земли и, скорее, следовали за перемещениями центров торговой и промышленной деятельности, нежели направляли ее.

Современной науке предшествует преднаука в виде отдельных элементов знаний, возникших в древних обществах (шумерская культура, Египет, Китай, Индия). Древнейшие цивилизации выработали и накопили большие запасы астрономического, математического, биологического, медицинского знания. Но это знание не выходило за рамки преднауки, оно носило рецептурный характер, излагалось главным образом как предписания для практики - для ведения календарей, измерения земли, предсказания разливов рек, приручения и селекции животных. Такое знание, как правило, имело сакральный характер. Слив с религиозными представлениями его хранили и передавали из поколения в поколение жрецы, оно не приобрело статуса объективного знания о естественных процессах.

Около двух с половиной тысячелетий назад центр научной активности с Востока переместился в Грецию, где на основе критики религиозно-мифологических систем был выработан рациональный базис науки. В отличие от разрозненных наблюдений и рецептов Востока греки перешли к построению теорий - логически связанных и согласованных систем знания, предполагающих не просто констатацию и описание фактов, но и их объяснение и осмысление во всей системе понятий данной теории. Становление собственно научных, обособленных и от религии, и от философии форм знания, обычно связывают с именем Аристотеля, заложившего первоначальные основы классификации различных знаний. В качестве самостоятельной формы общественного сознания наука стала функционировать в эпоху эллинизма, когда целостная культура античности начала дифференцироваться на отдельные формы духовной деятельности.

В античной науке господствует идея незыблемости, опирающаяся на чувственное наблюдение и здравый смысл. Вспомним физику Аристотеля, в которой чувственное наблюдение и здравый смысл – и только они – определяют характер методологии объяснения мира и совершающихся в нем событий. Его учение делит мир на две области, по своим физическим свойствам качественно отличные друг от друга: на область Земли («подлунный мир») – область постоянных изменений и превращений - и область эфира («надлунный мир») – область всего вечного и совершенного. Отсюда вытекает положение о невозможности общей количественной физики неба и Земли, а в конечном итоге – положение, возводящее в ранг мировоззренческой доминанты геоцентрические идеи. Именно такой философский подход и вел к тому, что физика «подлунного мира» не нуждается в математике – науке, как ее понимали в античности, об идеальных объектах. Зато в ней нуждается астрономия, которая изучает совершенный «надлунный мир». Представления Аристотеля о движении и силе выражали лишь данные непосредственного наблюдения и опирались не на математику, а на здравый смысл. В физике древних ничего не говорилось об идеализированных объектах, таких как абсолютно твердое тело, материальная точка, идеальный газ, и не говорилось именно потому, что эта физика была чужда контролируемому экспериментированию. Повседневный опыт или непосредственное наблюдение служили краеугольным камнем познания, что не давало возможности ставить вопросы, относящиеся к сущности наблюдаемых явлений, а, следовательно, к установлению законов природы. Аристотель, вероятно, крайне удивился бы тому, как современный ученый изучает природу - в отгороженной от мира научной лаборатории, при искусственно созданных и контролируемых условиях, активно вмешиваясь в естественное протекание природных процессов.

Религиозное средневековье не изменило существенно это положение вещей. Только в позднее средневековье со времени крестовых походов развитие промышленности вызвало к жизни массу новых механических, химических и физических фактов, доставивших не только материал для наблюдений, но также и средства для экспериментирования. Развитие производства и связанный с этим рост техники в эпоху Возрождения и Новое время способствовали развитию и распространению экспериментальных и математических методов исследования. Революционные открытия в естествознании, сделанные в эпоху Возрождения, получили дальнейшее развитие в Новое время, когда наука стремительно начала входить в жизнь как особый социальный институт и необходимое условие функционирования всей системы общественного производства. Это относится прежде всего к естествознанию в современном понимании, переживавшему в это время период своего становления.

Что нового внесла наука Нового времени в представления о мире?

Идея незыблемости философских и научных ценностей, опирающаяся на здравый смысл, была отвергнута философской мыслью и естествознанием Нового времени. Физика^[181] становится экспериментальной наукой, чувственное наблюдение соединяется с теоретическим мышлением, на научную сцену выходят методы абстрагирования и связанная с ними математизация знания. Данные экспериментов описываются уже не понятиями здравого смысла, а осмысливаются теорией, в которой соотносятся понятия, далекие по содержанию от чувственной непосредственности. Пространство, время и материя стали интересовать исследователей с количественной стороны, и даже если не отрицалась идея творения природы, то предполагалось, что Творец – математик и сотворил природу по законам математики. Галилей утверждал, что природа должна изучаться с помощью опыта и математики, а не с помощью Библии или чего-то еще. Экспериментальный диалог с природой подразумевает активное вмешательство, а не пассивное наблюдение. Исследуемое явление должно быть предварительно препарировано и изолировано с тем, чтобы оно могло служить приближением к некоторой идеальной ситуации, возможно физически недостижимой, но согласующейся с принятой концептуальной схемой. Природа, как бы на судебном заседании, подвергается с помощью экспериментирования перекрестному допросу именем априорных принципов. Ответы природы записываются с величайшей точностью, но их правильность оценивается в терминах той идеализации, которой исследователь руководствуется при постановке эксперимента. Все остальное считается не информацией, а вторичными эффектами, которыми можно пренебречь. Недаром в эпоху становления науки Нового времени в европейской культуре бытовало широко распространенное сравнение эксперимента с пыткой природы, посредством которой исследователь должен выведать у природы ее сокровенные тайны^[182]. В представлениях о науке как предприятии, все глубже и глубже проникающем в тайны бытия, сказывается рационалистическая установка, согласно которой деятельность науки представляет собой процесс, направленный на окончательное разоблачение тайн бытия.

Основатели современной науки прозорливо усматривали в диалоге между человеком и природой важный шаг к рациональному постижению природы. Но претендовали они на гораздо большее. Галилей и те, кто пришел после него, разделяли убеждение в том, что наука способна открывать глобальные истины о природе. По их мнению, природа не только написана на математическом языке, поддающемся расшифровке с помощью надлежаще поставленных экспериментов, но и сам язык природы единственен. Отсюда уже недалеко до вывода об однородности мира и, следовательно, доступности постижения глобальных истин с помощью локального экспериментирования. Сложность природы была провозглашена кажущейся, а разнообразие природы – укладывающемся в универсальные истины, воплощенные в математических законах движения. Природа проста и не роскошествует излишними причинами вещей, учил Ньютон^[183]. Эта была наука, познавшая успех, уверенная, что ей удалось доказать бессилие природы перед проницательностью человеческого разума.

Эти и другие подобные представления подготовили переворот в науке Нового времени, завершившийся созданием механики Галилея-Ньютона - первой естественнонаучной теории. Теоретическое естествознание, возникшее в эту историческую эпоху, получило название «классическая наука» и завершило долгий процесс становления науки в собственном смысле слова.

Методологию классической науки очень четко выразил французский математик и астроном П.Лаплас. Он считал, что природа сама по себе подчинена жестким, абсолютно однозначным причинным связям, а если мы не всегда наблюдаем эту однозначность, то только в силу ограниченности наших возможностей. «Ум, которому были бы известны для какого-либо данного момента все силы, одушевляющие природу, и относительное положение всех ее составных частей, если вдобавок, он оказался бы достаточно обширным, чтобы подчинить эти данные анализу, обнял бы в одной формуле движения величайших тел Вселенной наравне с движениями мельчайших атомов: не осталось бы ничего, что было бы для него недостоверно, и будущее, так же как и прошедшее, предстало бы перед его взором»^[184]. С точки зрения Лапласа, идеальным примером научной теории является небесная механика, в которой на основании законов механики и закона всемирного тяготения удалось дать объяснение «всех небесных явлений в их малейших подробностях». Она не только привела к пониманию огромного количества явлений, но и дала образец «истинной методы исследования законов природы».

Классическая научная картина мира базируется на представлении качественной однородности явлений природы. Все многообразие процессов ограничивается макромеханическим движением, все природные связи и отношения исчерпываются замкнутой системой вечных и неизменных законов классической механики. В отличие от античных и тем более средневековых представлений природа рассматривается с точки зрения естественного порядка, в котором имеют место только механические объекты.

Все крупнейшие физики конца Х1Х и начала ХХ столетий полагали, что все великие и вообще все мыслимые открытия в физике уже совершились, что установленные законы и принципы незыблемы, возможны только их новые приложения и что, следовательно, дальнейшее развитие физической науки будет заключаться только лишь в уточнении второстепенных деталей. Теоретическая физика представлялась многим в основном завершенной наукой, исчерпавшей свой предмет^[185]. Знаменательно, что один из крупнейших физиков того времени В.Томсон, выступая с речью по поводу начала нового века, сказал, что физика превратилась в развитую, завершенную систему знаний, а дальнейшее развитие будет состоять лишь в некоторых доделках и повышении уровня физических теорий. Правда, он заметил, что красота и ясность динамических теорий тускнеет из-за двух маленьких «туч» на ясном небосводе: одна – отсутствие эфирного ветра, другая – так называемая «ультрафиолетовая катастрофа». Несмотря на то, что во второй половине Х1Х в. механистические представления о мире были существенно поколеблены новыми революционными идеями в области электромагнетизма (М.Фарадей, Дж.Максвелл), а также каскадом научных открытий, необъяснимых на основе законов классической науки, механистическая картина мира оставалась господствующей до конца Х1Х в.

И вот на фоне этой веками складывавшейся уверенности многих ученых в абсолютной несокрушимости установленных ими и их предшественниками законов, принципов и теорий началась революция, которая сокрушила эти лишь казавшиеся вечными представления. Человеческое познание проникло в необычные слои бытия и столкнулось там с непривычными видами материи и формами ее движения. Исчезла убежденность в универсальности законов классической механики, ибо разрушились прежние преставления о пространстве и времени, о неделимости атома, о постоянстве массы, о неизменности химических элементов, об однозначной причинности и т.д. Вместе с этим закончился классический этап в развитии естествознания, наступил новый этап неклассического естествознания, характеризующийся квантово-релятивистскими представлениями о физической реальности. Из упомянутых Томсоном двух «туч» на ясном небосводе физической науки и родились те две теории, которые определили суть неклассической физики, - теория относительности и квантовая физика. И они легли в основу современной научной картины мира.

Чем же отличается неклассическая наука от классической?

В классической науке всякое теоретическое построение не только рассматривалось, но и сознательно создавалось как обобщение данных опыта, как подсобное средство описания и истолкования результатов наблюдения и эксперимента, результатов, полученных независимо от теоретического построения. Новые воззрения заменяют прежние лишь потому, что они основываются на большем числе фактов, на уточненном значении ранее грубо измеренных величин, на результатах опыта с прежде неизвестными явлениями или с ранее не выявленными параметрами уже до того изученных процессов. Научное знание, исходящее из того, что вся динамика знания состоит в непрерывном увеличении общей суммы эмпирических обобщений, не знает и не может знать иной модели роста, чем та, которая однозначным образом связано с кумулятивностью. Согласно этому взгляду, развитие науки представляется последовательным ростом однажды познанного, подобно тому, как кирпичик к кирпичику наращивается прямая стена. По существу, такой подход признает лишь рост науки, но отвергает ее подлинное развитие: научная картина мира не изменяется, а только расширяется.

Задача классического естествознания усматривалась в нахождении неизменных законов природы, и его выдающиеся представители полагали, что эти законы ими уже найдены. Таковыми считались принципы классической механики, что отражено в очень выразительном афоризме Лагранжа: «Ньютон – счастливейший из смертных, ибо истину удается открыть лишь раз, и Ньютон открыл эту истину». Развитие физики после Ньютона трактовалось как некое редуцирование того, что было известно и того, что будет известно, к положениям классической механики. В таком учении микромир, макромир и мегамир должны подчиняться одним и тем же законам, представляя собой лишь увеличенные или уменьшенные копии друг друга. При таком подходе трудно принять, например, идею об атомах, размеры и свойства которых никак не могут быть поняты внутри классических построений. Неудивительно, что противник атомистической теории В.Оствальд считал атомную гипотезу подобной лошади, которую надо искать внутри паровоза, чтобы объяснить его движение. Атом в форме классического объекта и на самом деле очень похож на такую лошадь. Понять, что за «лошадь» спрятана внутри паровоза и есть задача неклассической науки – сначала создать модель, а потом вложить в нее принципиально новый смысл.

В неклассической науке сложилась другая установка: ведущим, обладающим эвристической ценностью и прогностической мощью элементом познавательного процесса становится теория, а факты получают свою интерпретацию лишь в контексте определенной теории. Из этого следует историческая изменчивость форм познания мира: для неклассической науки существенно не просто найти теорию, описывающую определенный круг явлений, но крайне важно найти пути перехода от этой теории к более глубокой и общей. Именно этим путем возникли и утвердились теория относительности, квантовая механика, квантовая электродинамика, именно этим путем развивается современная теория элементарных частиц и астрофизика. «Лучший удел физической теории состоит в том, чтобы указывать путь создания новой, более общей теории, в рамках которой она остается предельным случаем»^[186].

Особенность неклассической физики выявляется, быть может, наиболее рельефно в подходе к решению вопроса о соотношении субъекта и объекта. В отличие от классической науки, которая считает, что особенности субъекта никак не сказываются на результатах познания, неклассическая наука в своих методологических установках признает присутствие субъекта в процессе познания неизбежным и неустранимым, а потому результаты познания не могут не содержать «примесь субъективности». Всем известно высказывание выдающегося ученого ХХ в. Н.Бора о том, что «в драме бытия мы являемся одновременно и актерами, и зрителями». По мнению другого выдающегося физика В.Гейзенберга, квантовая теория утвердила точку зрения, согласно которой человек описывает и объясняет природу не в его, так сказать, «голой самости», а исключительно преломленную через призму человеческой субъективности. Высоко оценивая формулу К.Вейцзеккера: «Природа была до человека, но человек был до естествознания», он раскрывает ее смысл: «Первая половина высказывания оправдывает классическую физику с ее идеалами полной объективности. Вторая половина объясняет, почему мы не можем освободиться от парадоксов квантовой теории и от необходимости применения классических понятий»^[187].

Таким образом, возникнув в Новое время, наука проходит в своем развитии классический, неклассический и постнеклассический этапы, на каждом из которых разрабатываются соответствующие идеалы, нормы и методы исследования, возникает своеобразный понятийный аппарат. Но возникновение нового типа рациональности и нового образа науки не следует понимать упрощенно в том смысле, будто каждый новый этап приводит к полному исчезновению представлений и методологических установок предшествующего этапа. Напротив, между ними существует преемственность. Неклассическая наука вовсе не уничтожила классическую рациональность, а только ограничила сферу его действия. При решении ряда задач неклассические представления о мире и познании оказываются избыточными, и исследователь может ориентироваться на классические образцы (например, при решении ряда задач небесной механики вовсе не требуется привлекать норы квантово-релятивистского описания).

Предполагается, что развитие науки детерминистично в отличие от непредсказуемого хода событий, присущего истории искусств. Оглядываясь назад на причудливую и подчас загадочную историю естествознания, нельзя не усомниться в правильности подобных утверждений. Имеются поистине удивительные примеры фактов, которые не принимались во внимание только потому, что культурный климат не был подготовлен к включению их в самосогласованную схему. Например, адекватная действительности гелиоцентрическая идея (от воззрений поздних пифагорейцев до ее более сильного варианта в учении Аристарха Самосского, жившего в 111 в. до н.э.) не нашла должного отклика и была отвергнута античной наукой, а геоцентрическая космология Аристотеля, получив математическое оформление в работах К.Птолемея, задала эталон научных построений и оказала громадное влияние на научную картину мира поздней античности и средневековья вплоть до ХУ1 в. В чем причины случившегося? Может их следует искать в авторитете Аристотеля? Или в большей научной разработанности геоцентрических воззрений по сравнению с гелиоцентрическими?

Лучшая разработанность геоцентрической системы мира, как и авторитете ее авторов, безусловно, сыграли немаловажную роль в утверждении геоцентрических воззрений. Однако нетрудно заметить, что, ограничившись таким объяснением, мы оставляем не снятым вопрос: почему геоцентрическая система оказалась лучше разработанной и в силу каких причин исследовательские усилия наиболее выдающихся мыслителей оказались направленными на разработку неадекватной действительности системы?

Ответ, по-видимому, следует искать в том, что любая научная теории (равно как и само научное познание, взятое во всем своем многообразии) не является самодовлеющим и самодостаточным результатом деятельности абстрактного гносеологического субъекта. Вплетенность теории в социально-историческую практику общества и через нее в общую культуру эпохи – важнейший момент ее жизнеспособности и развития. Хотя наука – относительно саморазвивающаяся система знаний, тем не менее тенденция развития научного знания в конечном счете детерминирована социальной практикой субъектов познавательной деятельности, общей динамикой их социо-культурных традиций. Поскольку в мировой науке нет абсолютно случайных и совершенно изолированных от всей человеческой культуры теорий, то возникновение или, точнее, выдвижение той или иной научной идеи и ее восприятие научным сообществом - далеко не одно и то же. Для принятия новой теории степень подготовленности исторической эпохи к ее восприятию гораздо важнее, нежели соображения, связанные с талантом ее автора или степенью ее разработанности. Считать вслед за Ф.Дайсоном, что если бы Аристарх Самосский имел больший авторитет, чем Аристотель, то гелиоцентрическая астрономия и физика избавили бы человечество от «1800-летнего мрака невежества» - значит полностью игнорировать реальный исторический контекст. Прав Э. Шредингер, который, к возмущению многих философов науки, писал: «Существует тенденция забывать, что все естественные науки связаны с общечеловеческой культурой и что научные открытия, даже кажущиеся в настоящий момент наиболее передовыми и доступными пониманию немногих избранных все же бессмысленны вне своего культурного контекста. Та теоретическая наука, которая не признает, что ее построения служат в итоге для надежного усвоения образованной прослойкой общества и превращения в органическую часть общей картины мира; теоретическая наука, повторяю, представители которой внушают друг другу идеи на языке, в лучшем случае понятном лишь малой группе близких попутчиков, - такая наука непременно оторвется от остальной человеческой культуры; в перспективе она обречена на бессилие и паралич, сколько бы ни продолжался и как бы упрямо ни поддерживался этот стиль для избранных»^[188].

Философия науки показала, что в качестве критерия научности знания должен рассматриваться целый комплекс признаков: доказательность, интерсубъективность, обезличенность, незавершенность, систематичность, критичность, внеморальность, рациональность.

1. Наука доказательна в том смысле, что ее положения не просто декларируются, не просто принимаются на веру, а выводятся, доказываются в соответствующей систематизированной и логически упорядоченной форме. Наука претендует на теоретическую обоснованность как содержания, так и способов достижения знаний, она не может твориться по заказу или указу. Реальные наблюдения, логический анализ, обобщения, выводы, установление причинно-следственной связи на основе рациональных процедур – вот доказательные средства научного знания.

2. Наука интерсубъективна в том смысле, что получаемые ею знания общезначимы, общеобязательны в отличие, например, от мнения, характеризующегося необщезначимостью, индивидуальностью. Признак интерсубъективности научного знания конкретизируется благодаря признаку его воспроизводимости, который указывает на свойство инвариантности знания, получаемого в ходе познания всяким субъектом.

3. Наука обезличенна в том смысле что ни индивидуальные особенности ученого, ни его национальность или место проживания никак не представлены в конечных результатах научного познания. Научный работник отвлекается от любых проявлений, характеризующих отношение человека к миру, он смотрит на мир как на объект исследования и не более того. Научное знание представляет тем большую ценность, чем меньше оно выражает индивидуальность исследователя.

4. Наука незавершенна в том смысле, что научное знание не может достичь абсолютной истины, после которой уже нечего будет исследовать. Абсолютная истина в качестве полного и законченного знания о мире в целом выступает как предел стремлений разума, который никогда не будет достигнут. Диалектическая закономерность познавательного движения по объекту состоит в том, что объект в процессе познания включается во все новые связи и в силу этого выступает во всех новых качествах, из объекта как бы вычерпывается все новое содержание, он как бы поворачивается каждый раз другой своей стороной, в нем выявляются все новые свойства. Задача познания – постигнуть реальное содержание объекта познания, а это означает необходимость отразить все многообразие свойств, связей, опосредований данного объекта, которые по существу бесконечны. В силу этого и процесс научного познания бесконечен.

5. Наука систематична в том смысле, что она имеет определенную структуру, а не является бессвязным набором частей. Собрание разрозненных знаний, не объединенных в связную систему, еще не образует науку. В основе научных знаний лежат определенные исходные положения, закономерности позволяющие объединять соответствующие знания в единую систему. Знания превращаются в научные, когда целенаправленное собирание фактов, их описание и объяснение доводится до уровня их включения в систему понятий, в состав теории.

6. Наука критична в том смысле, что ее фундаментом является свободомыслие и поэтому она всегда готова поставить под сомнение и пересмотреть свои даже самые основополагающие результаты.

7. Наука ценностно нейтральна в том смысле, что научные истины нейтральны в морально-этическом плане, а нравственные оценки могут относиться либо к деятельности по получению знания, либо к деятельности по его применению. «Принципы науки могут быть высказаны только в изъявительном наклонении, в этом же наклонении выражаются и экспериментальные данные. Исследователь может сколько угодно жонглировать с этими принципами, соединять их, нагромождать их друг на друга; все, что он из них получит, будет в изъявительном наклонении. Он никогда не получит предложения, которое говорило: делай это или не делай того, т.е. предложения, которое бы соответствовало или противоречило морали»^[189].

Только одновременное наличие всех указанных признаков в известном результате познания в полной мере определяет его научность. Отсутствие хотя бы одного из этих признаков делает невозможным квалифицировать этот результат как научный. Например, интерсубъективным может быть и «всеобщее заблуждение», систематичной может быть и религия, истинность могут включать и преднаука, обыденные знания, мнения.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: