Научная истина и ее критерий

Что есть истина? Кажется, нет проблемы более спорной и мучительной. Вспомним картину русского передвижника Н.Ге «Что есть истина?», написанную на евангельский сюжет. Художник изобразил сцену допроса Христа римским прокуратором Понтием Пилатом, мастерски показав огромную психологическую напряженность ситуации. Какое-то тайное противоборство скрыто в фигурах Христа и Пилата, задумавшихся, каждый по-своему, над вечным вопросом. На лице Пилата – равнодушие римского чиновника, «важничанье по отношению к истине» человека, в иерархии жизненных ценностей которого вопрос «Что есть истина?» - вопрос пустой и праздный. На лице Христа – отрешенность и мука, сомнения и надежды, отчаяние и мужество.

От того, как трактуется истина, зависит зачастую и жизненная позиция человека и понимание им смысла жизни. «Я бы предпочел найти истинную причину хотя бы одного явления, чем стать царем Персии» - эти слова Демокрита выражают благородный дух поисков истины. На всем протяжении длительной истории истина была полем постоянного столкновения противоборствующих мировоззрений, ареной столкновения индивида и государства, философии и власти. Прав Фейербах, когда говорит, что истина является в мир не в блеске декораций, не в сиянии тронов, не под звуки труб и литавр, а в тишине и неизвестности, среди слез и стонов. Вся история поисков истины позволяет проследить трудные перипетии истины, которая, как правило, приходит в мир как преступница, чтобы со временем стать законодательницей.

Интеллектуальная драма, где действующими лицами выступали философия и власть, как правило, завершалась жестокими репрессиями в отношении авторов революционных истин. В самом деле, Анаксагор был обвинен в безбожии и приговорен к смертной казне; Сократ за вольнодумство был приговорен к смертной казне и выпил чашу с ядом цикуты; Аристотель был обвинен в религиозном нечестии и, опасаясь участи Сократа, был вынужден поспешно покинуть Афины. Зенон Элейский за участие в заговоре против тирана был подвергнут жестоким пыткам. Он не выдал никого, более того, обратился с обвинениями к тирану и его приближенным. Подойдя к тирану, Зенон откусил свой язык и выплюнул тому в лицо, показав тем самым полное презрение к пыткам и поразительную верность своим этическим принципам. По приказу тирана Зенон был предан мучительной казне – истолчен в ступе. Сенека по приказанию императора Нерона покончил самоубийством; Цицерон был внесен в проскрипционный список и убит; С.Боэций был заключен в тюрьму и приговорен к смертной казне. Т.Мор по приказу короля был обезглавлен; Т.Кампанелла провел в тюрьме 27 лет и избежал смертной казне лишь потому, что блистательно и с героической твердостью изобразил умопомешательство. Дж.Бруно инквизиция продержала восемь лет в застенках, подвергая суровым пыткам, и, не добившись отречения, осудила на сожжение. Из-за угрозы ареста Ж.Ламетри был вынужден бежать из Франции; Р.Декарт, с трудом избежав нескольких арестов, изведав изгнание и сожжение своих книг, прожил скитальческую жизнь. Б.Спиноза был подвергнут «великому отлучению» и, спасаясь от преследований, жил в деревне. А.Радищев был осужден на смертную казнь, замененную затем каторжной ссылкой в Сибирь; П.Чаадаев за «Философические письма» был объявлен по повелению императора сумасшедшим со всеми вытекающими отсюда последствиями. Не раз тяжелые ворота Бастилии закрывались за спиной Ф.Вольтера; Д.Дидро был заключен в одиночную камеру Венсенского замка, а его трактат «Философские мысли» публично сожжен. Тюремный хлеб был знаком и русским религиозным философам начала ХХ века.

Этот список имен и перечень судеб можно продолжить, сделав его сколь угодно длинным. Но важнее выяснить другое: почему общество на протяжении всей многовековой истории преследует своих выдающихся носителей истины?

Власть имущие выступают, как правило, за сохранение существующего положения вещей, им невыгодно коренное изменение «статус-кво». Отсюда их нетерпимость к инакомыслию. Великие мыслители, напротив, размывают заскорузлые пласты рутинных миросозерцаний, дискредитируют косный догматизм. Великий мыслитель потому и является великим, что он, выступая вопреки существующему положению вещей, расшатывает устоявшиеся идеи и институты; он оказывается нарушителем общепринятых принципов и догм, за что его ненавидят и власть имущие и обыватели. Великая критическая личность тем-то отличается от посредственных, что она мыслит иначе, что она переживает отчуждение в неподходящем ей мире – в противном случае она была заурядной личностью, обыкновенным человеком.

Проблема истины, таким образом, является одной из самых древних и спорных. Что такое истина, как возможно истинное познание – эти вопросы волновали уже философов античности, но особую остроту они приобрели в Новое время.

Одно из первых определений истины, ставшее классическим, было дано Аристотелем, который исходил из тезиса: знание истинно, когда оно соответствует вещам и их связям. В дальнейшем определение истины, как утверждения или отрицания, соответствующего действительности, превратилось в общепризнанное. В истории философии оно принималось философами самих различных направлений: материалистами и идеалистами, теологами и атеистами; его не отвергали ни эмпирики, ни рационалисты, что свидетельствует о некоторой его неопределенности. Подобное определение, высказанное в столь общей форме, быть может, и правильно, но вместе с тем слишком схематично. Оно не учитывает некоторых деталей, а только они и могут превратить общую схему в живую и конкретную характеристику.

В процессе развития научного познания абстрактная постановка вопроса заменяется более конкретной. Мыслителей начинает интересовать вопрос: существует ли объективная истина, т.е. может ли в человеческих представлениях быть такое содержание, которое не зависит от самого человека? Решение этого вопроса приводит к размежеванию между материализмом и идеализмом.

Одна из распространенных концепций отрицания объективной истины – кантианство, причем Кант схватил сложность и противоречивость самого понятия истины. Кант прав, когда говорит, что обязательными признаками истинного знания являются необходимость и всеобщность. Но где источник этой необходимости и всеобщности? Выражают ли они свойства объекта или коренятся в субъекте и особенностях организации его мышления? При ответе на этот вопрос и проявляется субъективизм Канта. Он полагает, что наше сознание само строит предмет знания – не в том смысле, что оно придает ему бытие, а в том, что оно сообщает познаваемому предмету ту форму, под какой он только и может познаваться, - форму всеобщего и необходимого. Из этого Кант делает вывод, что не формы нашего ума сообразуются с вещами природы, а, напротив, вещи природы – с формами ума.

В последовательно субъективистском учении вообще снимается вопрос об отношении содержания знания к объекту, считается, что это содержание обусловлено не природой исследуемых предметов, а исключительно ощущениями субъекта. Еще Дж.Беркли, аргументируя тезис о том, что познающий субъект имеет дело исключительно со своими ощущениями, но ни в коем случае не с материальной субстанцией, писал: «Вы скажате, что идеи могут быть копиями или отражениями вещей, которые существуют вне ума в немыслящей субстанции. Я отвечаю, что идея не может походить ни на что иное, кроме идеи; цвет или фигура не могут походить ни на что, кроме другого цвета, другой фигуры»^[180].

Берклианская трактовка теоретических абстракций при своем дальнейшем развитии перерастает в откровенный теоретико-познавательный релятивизм. Показательно в этом отношении высказывание основателя прагматизма Ч.Пирса: «Истина отличается от лжи просто тем, что действие, основанное на ней, по зрелом размышлении приведет нас к той цели, к которой мы стремимся, а не в сторону от нее». Таким образом, прагматизм принимает такую точку отсчета, с которой вопрос о соответствии наших знаний объективному положению дел в мире совершенно утрачивает свой смысл.

На самом же деле, задача познания – выяснение природы и свойств самого исследуемого объекта, а не воспроизведение его отношения к той или иной субъективной перспективе. В противном случае будет полностью выхолощено предметное содержание человеческого знания, и в таком знании мы не найдем никаких признаков исследуемого фрагмента реальности.

Могут возразить: человеческое знание характеризуется более чем содержанием, ибо оно наряду с отражением объективного мира выражает также особенности субъекта, создающего его. Между тем при всей относительности формы знания, связанного с бесспорным фактом невозможности знания в отсутствии познающего субъекта, содержание знания объективно и не зависит от той формы, которую придает ему процесс познания. Хотя представления и понятия не существуют сами по себе, помимо человека, и присущи только его сознанию, тем не менее знания, которые в них заключены, имеют своим источником и объектом внешний мир. Все формы познания, прежде всего наши ощущения, существуют не сами по себе, но являются лишь своеобразными способами, в которых субъект отражает действительность.

При восприятии какого-нибудь предмета у человека формируется психический образ этого предмета, достаточно адекватный отображаемому оригиналу. В психической модели предмета нет, конечно, ни грана вещества самого оригинала, ни грана вещества самого мозга (вещество мозга не превращается в исследуемый предмет). Образ предмета выступает в функции замещения отображаемого объекта, его репрезентации, значение которой состоит в том, что она «презентует» в акте познания некий реальный внешний и все же представленный в мышлении иначе, чем в его реальности, объект. Репрезентации являются образами, но сомнительно, что эти образы представляют собой слепки, репродукции, копии исследуемых предметов, ибо познание имеет дело непосредственно не с объективным миром самим по себе, но с миром, данным через призму определенной категориальной сетки. Мир, рассматриваемый в качестве предмета познания – это мир, подвергнутый процедуре концептуализации. Концептуализация практически выделенных свойств объективного мира относится не к самим свойствам, как они существуют вне и независимо от человеческого познания, а к их мыслительным конструкциям, которые репрезентируют соответствующие свойства объективного мира.

Вместе с тем со всей определенностью следует указать, что в любой репрезентации дано содержание не нервных процессов мозга человека, а исследуемого объекта. Тождество образа и объекта по содержанию и абсолютная противоположность по природе – реальное противоречие действительности. Одно дело объективно существующая материальная вещь, и совсем другое – чувственный (или понятийный) образ этой вещи.

Основная трудность, с которой сталкивается исследователь при решении обсуждаемой проблемы - выявление взаимоотношения субъекта и объекта в истине. Сущность истины может быть вскрыта, если она будет рассматриваться как теоретическая форма разрешения противоречий между субъектом и объектом. Субъект и объект противостоят друг другу, но познание не разъединяет их, а связывает. И это оно делает посредством истины, которая в качестве результата человеческой деятельности субъективна, но содержание истины объективно, поскольку оно (содержание) не зависит от познающего субъекта.

Одним из важнейших положений диалектики в понимании истины является утверждение, что истина возможна только как процесс. Важно представить истину не в виде одноразового акта, посредством которого объект постигается сразу, в полном объеме, во всем многообразии своих свойств и отношений, а в динамике, в становлении и развитии, в виде процесса. Говоря словами Гегеля, истина – это не отчеканенная монета, которая может быть дана в готовом виде и в таком же виде спрятана в карман, а динамичный процесс.

Если истина – не застывшее состояние, а динамичный процесс, то ее отношение к заблуждению нельзя абсолютизировать, нельзя противопоставлять истину и заблуждение всегда, всюду и во всех отношениях. Относительность противопоставления истины и заблуждения состоит, прежде всего, в том, что в реальном процессе познания нет истины в чистом виде. Истина в чистом виде существует только в абстракции, а каждый действительный процесс движения познания означает движение от менее истинного знания с элементами иллюзий и заблуждений к более истинному с меньшим содержанием последних. Несвободность разума от иллюзий и заблуждений есть результат того, что объективная истина достигается не сразу и не в полном объеме, а путь к ней труден и противоречив. Эти моменты иллюзорности и заблуждений находятся в рамках движения познания от относительной истины к абсолютной.

Абсолютная и относительная истины противоположны друг другу, но не в такой степени, как истина и заблуждение. Различие между ними состоит в степени полноты, глубины постижения сущности предмета. Термин «абсолютная истина» употребляется неоднозначно. Часто под ним подразумевают полное и законченное знание о мире в целом, выступающее в качестве предела стремлений разума, который никогда не будет достигнут, хотя познание все более приближается к нему. Другой раз под абсолютной истиной подразумевают фактическое знание об отдельных явлениях, достоверность которого не вызывает сомнения. Это так называемые вечные истины типа: «дважды два равно четырем», «у птиц имеется клюв» и др.

Относительная истина выражает изменчивость каждого истинного знания, его уточнение по мере развития познания. Абсолютная истина в виде целостного фрагмента знания складывается из суммы относительных истин. Вообще говоря, абсолютная и относительная истины – это две стороны одной и той же объективной истины, две стороны одной медали. Существует одна объективная истина, которая одновременно в чем-то является абсолютной и в чем-то относительной. Отождествление объективной истины только лишь с абсолютной ведет к догматизму, а только лишь с относительной – к релятивизму.

Задача познания – постигнуть реальное содержание предмета, а это означает необходимость отразить все многообразие свойств, связей, опосредований данного предмета с другими, которые по существу бесконечны. В этом смысле объективная природа предмета неисчерпаема, она постигается только в непрерывном процессе обнаружения новых сторон, свойств, закономерностей в их органической связи. Диалектическая закономерность познавательного движения по объекту состоит в том, что объект в процессе познания включается во все новые связи и в силу этого выступает во всех новых качествах, из объекта как бы вычерпывается все новое содержание, он как бы поворачивается каждый раз другой своей стороной, в нем выявляются все новые свойства, которые фиксируются в новых понятиях. Поэтому подлинная объективная истина всегда конкретна, представляет собой развивающуюся систему, которая непрерывно обогащается новыми определениями, выражающими новые стороны и связи объекта.

Конкретность истинытоже связана с ее объективностью. «Вечная истина» потому и не является подлинно объективной, что она абстрактна, содержит весьма односторонние определения без указания на время, место и обстоятельства. Для подлинной истинности высказывания требуется раскрыть конкретные условия, при которых данная истина имеет место. В ином случае высказывание теряет свою истинность и может стать неопределенным и даже ложным. Для примера возьмем утверждение, что вода кипит при 100° С. Но в условиях большой разреженности атмосферы и низкого давления (например, высоко в горах) вода закипает при более низкой температуре. А при более высоком давлении (например, глубоко в недрах Земли) вода не закипает даже при 200° С.

Стремясь к достижению объективной истины, человек испытывает необходимость в критерии, с помощью которого он мог бы отличить ее от заблуждения. Казалось бы, все просто: человек выработал множество способов логического доказательства и ему остается только лишь в каждом конкретном случае удачно выбрать тот или иной способ. Но это не так. Ведь логическое доказательство в строгом смысле слова – это выведение одного знания из другого. Значит, в процессе доказательства знание не выходит из своей собственной сферы, оно как бы замыкается в себе. Где же выход? Может критерий истины нужно искать в данных ощущений и восприятий человека? Однако ощущения и восприятия не могут дать доказательства ни одного общего суждения, не говоря уже о более сложной научно-теоретической системе. Ведь каждое общее суждение охватывает бесконечное число единичных предметов, и как бы велико не было число наблюдений, оно не может охватить всех случаев. Кроме того, многие научно-теоретические положения касаются объектов, которые не воспринимаются непосредственно органами чувств человека.

Следовательно, ни логические доказательства, ни ощущения и восприятия не могут служить критерием истинности знания, ибо стремление найти критерий истинности знания в самом знании обречено на неудачу. Но где тогда искать этот критерий?

Критерий истинности знания следует искать в том, что связано со знанием непосредственно, определяет его развитие, но само им не является. Таким феноменом оказывается практика. Считая практику критерием истины, однако, мы не должны сводить ее к какому-то единичному акту, ибо, как и сама истина, практика является процессом деятельности человека. Как исторически взятый процесс практика является абсолютным критерием истинности, но как отдельный практический акт она относительна. Эта относительность критерия практики объясняет нам, почему отдельно взятый акт, например научный эксперимент, не может считаться абсолютным критерием доказательства истинности научной теории во всей полноте ее содержания. Конечно, каждый акт практики доказывает нечто в научной теории, однако все ее содержание может подтвердить только развивающийся процесс практической деятельности человека.

Все чаще теория проверяется не в одном эксперименте и не целиком, а по частям и в целой серии различных экспериментов. Доказательная сила отдельного эксперимента относительна в смысле его невозможности доказать или опровергнуть теорию. А между тем в науке возникают ситуации, когда одной и той же группой экспериментов оказываются связанными разные теории данной области знания. Существуют такие ситуации в познании, когда использование непосредственного практического критерия – наблюдения и эксперимента – затруднено или невозможно. Здесь и находят свое применение определенные внеэмпирические критерии оценки истинности теоретических систем. Одним из таких критериев является логический критерий. Его существо – в логической последовательности мысли, в ее строгом следовании законам и правилам логики в условиях, когда нет возможности непосредственно опираться на практику.

Большое место в гуманитарных науках и философии (в определенной мере и в теоретическом естествознании) занимает аксиологический критерий, связанный с обращением к мировоззренческим, методологическим, нравственным и эстетическим принципам. При прочих равных условиях приемлемой оказывается та из конкурирующих теоретических концепций, которая лучше других укладывается в интеллектуальную ситуацию современной ей эпохи. При создании и выборе теории из эмпирически эквивалентных описаний одних и тех же фактических данных весьма значительную роль играет эстетический критерий.

Однако все эти вспомогательные критерии отнюдь не подменяют собой критерия практики, главным критерием истины все-таки остается практика, взятая в процессе своего развития. Если в полной мере учитывать многоплановость практической проверки, становится очевидным, что такие ситуации, когда непосредственный критерий практики не может быть использован, носят временный характер. Вместе с тем, пока критерий практики не может ни подтвердить, ни опровергнуть справедливость конкурирующих теоретических обобщений, все названные критерии истины оказываются важными, хотя и вспомогательными критериями оценки адекватности теоретических систем.

Глава 17. ФИЛОСОФИЯ НАУКИ И ТЕХНИКИ

У входа в науку, как и у входа в ад, должно быть

выставлено требование:

«Здесь нужно, чтоб душа была тверда;

Здесь страх не должен подавать совета».

К.Маркс

Знаменитый афоризм Ф.Бэкона: «Знание – сила» в наши дни актуален, как никогда. Ход событий отчетливо показывает, что будущее человечества – информационное общество, где главным фактором общественного развития станет использование знания и информации. Основная форма знания – наука – становится все более значимой частью реальности, в которой надлежит нам жить, и поэтому все более актуализируются проблемы возможности использования науки, ее свободы, места науки в культуре общества. Для решения этих проблем необходимо иметь достаточно определенные представления о том, что такое наука, каковы ее социальные функции, как она возникла и как развивается, что она может и что ей недоступно.

Можно ли успешно работать в сфере той или иной конкретной науки, не понимая, что представляет собой наука вообще? Можно, если представить себе научного ремесленника, знающего только одну стандартную тему и занимающегося разработкой следствий существующей теории. Однако если перед нами стоит творческая задача, решение которой требует выход за пределы типовых и традиционных представлений, то здесь не обойтись без знания предыдущих этапов и закономерностей развития науки, без знания смежных областей и многих других представлений философии науки. Глубокие научные идеи – всегда плод философского осмысления. Правда, после решения задачи философская проблема, которая подготовила почву, или, говоря точнее, подсознание ученого для новых идей, исчезает. Возникает иллюзия, будто философия науки вообще бесполезна для ученого. Так ли это?

Философия науки не ставит своей задачей помочь в решении конкретных проблем той или иной науки, она не формулирует никаких конкретных рецептов и предписаний. Философия науки уже преодолела ранее свойственные ей натурфилософские иллюзии, будто она может создать универсальный метод или систему методов, которая могла бы обеспечить успех во всех науках во все времена. Еще Энгельс отмечал, что с одним знанием того, что закон отрицания отрицания охватывает развитие зерна и исчисление бесконечно малых «я не могу ни успешно выращивать ячмень, ни дифференцировать и интегрировать». От этого, правда, методологическая роль философии науки нисколько не уменьшается, но она – эта методологическая роль – не догматическая универсальная отмычка от всех научных проблем, даже если обладатель этой отмычки подвизается в ученой мантии.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: