Комбинированное использование историй. 16 глава

“Папа, как ты думаешь, если Ронда выйдет замуж, она тут же обзаведется кучей детей? И весь день будет шлепать по дому в халате, тапках и бигуди в волосах? А когда муж придет с работы, она встретит его жалобами, что на детей нет управы, и стирки невпроворот, и прочее в том же духе?” “Берт, — заметил я, — ты знаешь ее мать, и я знаю ее мать. Так что ее учительница нам хорошо известна. Скорее всего, Ронда будет жить по тем же правилам, что внушили ей с детства”.

Десять лет спустя, оказавшись в Мичигане, Берт случайно встретился с Бобом, своим старым другом еще с бойскаутских времен. “Привет, Берт, — обрадовался приятель. — Кстати, ты знаешь, что я женился на Ронде, твоей школьной пассии? Приходи к нам на обед сегодня”, — пригласил Боб. “Нам, пожалуй, следует позвонить Ронде и предупредить ее, как ты думаешь, Боб?”, — предложил Берт. “Нет, давай устроим ей сюрприз”.

Стоило им переступить через порог, как Ронда выпалила: “Привет Берт. Боб, ребята совсем расхворались, а в холодильнике нет ни крошки”. На что Боб привычно ответил: “Не волнуйся, Ронда. Мы с Бертом пойдем куда-нибудь и перехватим по гамбургеру”. Было ясно, что подобная встреча для него в порядке вещей. (Эриксон обводит глазами группу и улыбается.)

Как-то летом решили мы со своими ребятами пойти поплавать. Стали надевать плавки в спальне. Ланс случайно глянул на голого Берта и воскликнул: “Мать честная, Берт, да ты стареешь!” С чем Берт скромно согласился. У него на лобке выросли два волоска. (Эриксон смеется.) Что же это еще, если не признак приближающейся старости!

Берт задумал жениться. Решив, что вполне готов для серьезного шага, он раздобыл ветхий грузовичок с проржавленной крышей и стал приглашать на свидания девушек из университета и отовсюду, где удавалось их встретить. Он катал их на своем грузовике и убеждал каждую, что ржавчина (которая сыпалась с крыши) очень красиво смотрится в ее волосах. Девушки редко соглашались на второе свидание. Ржавый грузовик, конечно, не предел мечтаний для девушки.

Берт приобрел себе домик в Гарден Сити, рассудив про себя: “Я молодой, крепкий, могу работать на двух работах и выплачу стоимость дома, пока еще молод и силен. Если моей будущей невесте дом понравится, мы в нем и останемся, а если нет, то его стоимость послужит взносом за другой дом, который она выберет сама”.

Как-то ненароком Берт глянул на дом на противоположной стороне улицы и увидел белокурую девушку, которая приглядывала во дворе за младшими детьми. Берт долго за ней наблюдал. Ему понравилось, как она обращалась со своими младшими сестренками и братишками. Он пришел от нее в восторг. Так славно ладит с малышками.

Берт нанял лошадь с плугом и вспахал переднюю лужайку под огород. Он старательно окучивал и пропалывал свои грядки, но редиска у него пошла в се­мена, бобы пожелтели и полопались, помидоры перезрели в кисель прямо на кустах.

В один прекрасный день девушка подошла к огороду и робко обратилась к Берту: “Мистер Эриксон, я знаю, вы работаете сразу на двух работах. У вас славный огород, только вот весь урожай пропадает. Вы не против, если я за небольшую долю буду собирать и консервировать овощи?” “Нет, конечно, как это любезно с вашей стороны”, — ответил Берт. Так она стала собирать и заготавливать впрок овощи, а огород у Берта был немаленький.

Постепенно Берт забросил прополку. Девушка опять обратилась к Берту: “Мистер Эриксон, я знаю, вы очень заняты, я тут прополола участок, который вы пропустили, вы не будете меня ругать?” Берт был, конечно, благодарен. Он мечтал о жене, которой бы хотелось жить на ферме, ухаживать за огородом и заготавливать на зиму фрукты и овощи.

Вот они и живут теперь на ферме в западном Арканзасе. Им помогают шесть наемных работников и кухарка. А Лилиан выглядит все такой же красивой и молодой. Как в юности.

Когда у них с Бертом первым родился сын, Лилиан была очень рада. Но когда и второй ребенок, и третий, и четвертый, и пятый — все оказались мальчиками, тут впору было разреветься. Что она и сделала, когда доктор сказал, что шестой ребенок будет девочка. “Зачем вы мне говорите неправду? У меня не может быть девочки”. Зря она спорила с доктором.

После девочки родился еще один, шестой, мальчик. Старший сын Берта заканчивает колледж. Сам Берт в свое время заявил, что в колледж не пойдет, неохота слушать, как другие студенты молотят чепуху. Читать и учиться можно и дома. Он всегда интересовался растениеводством, у него полные шкафы соответствующей литературы.

Еще во время службы на флоте он уже задумывался о будущем. Он слышал о Депрессии и тяжелых годах этого периода. Во время увольнительных он научился ремонтировать обувь. Когда экономика в упадке, люди не могут позволить себе обновки, поэтому у сапожников работы сверх головы. Им безработица не угрожает. Вот Берт и научился сапожничать. Он также научился обрезать и лечить деревья по всем правилам.

После демобилизации Берт решил поехать в Детройт, поискать работу. Я, правда, сомневался: “Ты же знаешь, какая сейчас безработица. Вернувшись с войны, ветераны тоже все ищут работу”. “Я знаю, — ответил Берт, — но я вернусь с работой”.

Он отправился в город. А накануне пронесся ураган и пострадало много деревьев. И вот бригада озеленителей приводила в порядок сломанные ветви.

Берт обратился к бригадиру и попросил: “Можно я помогу с обрезкой кустарника?” “Валяй, — ответил бригадир, — хуже, чем есть, не напортишь”. Берт очень профессионально провел обрезку кустарника. Увидев это, бригадир сказал: “Да у тебя просто талант. Вот тебе страховочное приспособление, надевай и поднимем тебя на дерево. Посмотрим, как ты там справишься”. Подняв его, бригадир указал на большую сломанную ветвь. Берт ловко отпилил ее и обработал срез по всем правилам.

“У тебя и вправду талант. Обработай вон тот сук”, — сказал бригадир. Берт осмот­рел сук, предстояла очень трудная работа. Он прикинул, как ее сделать с наименьшими повреждениями для дерева, и справился, как настоящий специалист. “Слушай, у меня не хватает знающих людей в бригадах, — сказал бригадир. — А у тебя прирожденный дар. Ты останешься здесь бригадиром, а я пойду в другую бригаду”. Так Берт получил работу.

Сид Розен: Я слегка раздражен и понимаю почему. У меня такое ощущение, что ты принижаешь горожан. Ты начал с разбивки населения на две группы: горожан и селян. Большинство твоих историй относятся к сельским жителям, которые планируют свое будущее, что является их преимуществом. Хотелось бы знать, а помогут ли эти истории пациентам-горожанам, тем, кто вырос и живет в городе.

Эриксон: В меньшей степени.

Сид Розен: В меньшей степени.

Эриксон: М-м-да.

Сид Розен: Я слышал историю о человеке, который пришел работать в ресторан и прошел путь от самого низа до самого верха. Знаю и другие похожие примеры. Для тех, кто хочет заняться бизнесом, больше подойдет такая история.

Эриксон: Я им ее еще не рассказывал.

Сид: Хм-м-м.

Эриксон: Однажды ко мне пришел выпускник школы, мексиканец по национальности, и пожаловался: “Мексиканцу работы не достать, пусть он и со школьным аттестатом. Сколько я ни ходил, мексиканца нигде не хотят брать”.

“Хуан, ты действительно хочешь работать?” — спросил я. “Разумеется, хочу”, — ответил он. “Тогда я научу тебя, как получить работу, только делай все так, как я скажу. Пойдешь в один ресторан в Фениксе, который я тебе назову, и попросишь разрешения дважды в день протирать пол на кухне. Скажешь, что платы тебе не надо, просто ты хочешь научиться мыть пол на кухне. Денег не бери, еды тоже не бери. Питайся дома или ешь, что мать с собой даст.

Ты будешь прибираться дважды в день, и пол у тебя будет сверкать чистотой. Вот тут им захочется нагрузить тебя побольше. Тебя попросят почистить картошку и нарезать овощи. Теперь они и сами не будут предлагать платы, но загрузят работой по уши и уже не смогут без тебя обходиться. Через год у тебя будет работа, но тебе придется ее заработать”.

Со своей ролью Хуан справился блестяще. Очень скоро начальство решило, что помогать повару — это для него маловато работы. Когда в ресторане был наплыв гостей, он помогал официантам, убирая со столов. Повар любил Хуана, потому что тот отлично готовил овощи и был его незаменимым помощником.

Стало известно, что в городе состоится какой-то съезд и большинство участников будут питаться в этом ресторане. Тут я посоветовал Хуану: “Съезд открывается в понедельник. Скажи управляющему, что есть возможность получить оплачиваемую работу в Таксоне и ты надеешься, что он не будет возражать, если ты попробуешь получить это место”.

Я не помню, какая тогда была зарплата, но я сказал Хуану назвать сумму меньше обычной. Управляющий сразу предложил: “У меня ты получишь больше”. И стал платить Хуану на доллар больше в неделю. Так Хуан стал полноправным сотрудником.

Прошел еще год, и выянилось, что на кухне без Хуана как без рук. Учил его шеф-повар, а Хуан оказался способным учеником. Предстоял очередной съезд, и я посоветовал Хуану: “Скажи управляющему, что ты рассчитываешь получить место в Таксоне со значительно более высокой оплатой”.

Реакция управляющего была мгновенной: “Я тебе больше заплачу. Причем работа постоянная, пока сам не захочешь уйти”.

Хуан стал одним из самых высокооплачиваемых шеф-поваров в Фениксе. Сейчас у него собственный ресторан на 270 мест и строится второй на 300 мест, не меньше. (Обращается к Сиду Розену.) Ты эту историю имел в виду?

Сид: Мне она нравится, как баланс. А что говорит твой опыт? Городским пациентам помогают твои истории о цветах, садах и огородах, хотя в практическом плане они могут ничего в этом не смыслить?

Эриксон: Я отправил не одного страдающего депрессией пациента помогать кому-нибудь вскапывать землю и сажать цветы. Так, у одного пациента из Юмы невестка и ее муж все собирались развести цветы в саду, но не хватало времени, так как оба работали. Я и говорю своему пациенту: “Собери-ка ты инструменты, поезжай к своей невестке и разбей ей отличный цветник, о котором она давно мечтает”.

Он прекрасно справился с заданием, а я к этому времени подыскал ему другую работавшую пару, которой тоже хотелось иметь цветник. Мой пациент так увлекся этим делом, что когда возвратился домой, расчистил собственный участок и засадил цветами. Сделал несколько полок в новом доме, о которых давно просила жена. Собственно говоря, у него депрессия появилась из-за этого дома, слишком большую закладную предстояло выплачивать. Но он справился со своей депрессией. Всякий раз, когда приезжал в Феникс, он ходил любоваться на сооруженные им цветники.

Сид: Я все думаю, что в Нью-Йорке могло бы быть эквивалентом восхождения на Пик Скво. Пару пациентов я отправил погулять по Бруклинскому мосту. Тоже помогает. (Эриксон кивает.) Двух других заставил бегать трусцой. Сначала, конечно, проинструктировал, как приступать к этому виду спорта. Прекрасный антидепрессант.

Эриксон: А мост Джорджа Вашингтона?

Сид: Мост Джорджа Вашингтона подойдет.

Эриксон: Голландский туннель.

Сид: Голландский туннель. А небоскреб Эмпайр Стейт Билдинг?

(Эриксон утвердительно кивает.)

Сид: Пешком я бы, пожалуй, через Голландский туннель не послал. Задохнуться можно.

Эриксон: Я пересек его.

Сид: Пешком?

Эриксон: В машине, но очень медленно. Пешком было бы быстрее.

Сид (Смеется): Верно.

Эриксон: Депрессивным молодым людям с художественными наклонностями я бы посоветовал нарисовать Эмпайр Стейт Билдинг или нью-йоркские высотные горизонты. (Сид кивает.) Или вид Гудзонова Залива с парусниками.

Сид: Или пруд в Центральном парке.

Эриксон (Кивает): Найти дерево и...

Сид: Они обожают такие задания...

Эриксон: Или найти дивное корявое дерево в Центральном Парке с беличьим гнездом.

Сид (Улыбается): Буджам?

Эриксон: Дерево Буджам.

Сид: У нас нет таких.

Эриксон: Вернемся к сексуальной революции шестидесятых. Мужчины и женщины стали сходиться, наслаждаться полной сексуальной свободой. Если кого-нибудь интересует мое мнение, то я полностью согласен с доктором Маргарет Мид: семья, в ее узком или расширенном понимании, существует уже около трех миллионов лет. Не думаю, чтобы революция шестидесятых годов серьезно повлияла на практику со стажем в три миллиона лет. А ты, Сидней, что думаешь по этому поводу?

Сид: Склоняюсь к этой же мысли. Хорошо, что ты делаешь ударение на повторяющихся структурах и явлениях, в которых человек может найти опору... Дети, связь поколений и тому подобное. Такие истории дают человеку душевный покой, умиротворение, а также надежду и вдохновение.

Эриксон: А вот вам иллюстрация вышеизложенных соображений, только под совсем иным углом зрения. Допустим, я еду поездом из Сан-Франциско в Нью-Йорк. Мне скучно и до смерти охота с кем-нибудь поболтать. Но вокруг ни одной знакомой души. Затею ли я разговор с молоденькой хорошенькой девушкой, что читает киножурнал или “Правдивые исповеди”? Нет. Может, я разговорюсь с интересной девушкой лет двадцати с романом в руках? Нет. Попытаюсь ли я вступить в беседу с пожилой дамой, что вяжет чулок? Нет. Может, я выберу себе в собеседники мужчину, поглощенного чтением юридической книги? Нет, потому что он будет говорить только о своей профессии.

Любой мужчина или любая женщина со значком Висконсинского университета на груди немедленно привлекут мое внимание и станут желанными собеседниками. С ними можно говорить и о Поляне Пикников, и о конференц-зале, и об улице Стейт Стрит, о баскетболе, и о холме, где находится обсерватория. Эти люди будут разговаривать на языке моей молодости, на языке моих эмоций, на языке моих воспоминаний. Мы найдем общий язык.

Конечно, если я замечу, что кто-то занимается резьбой по дереву, я не премину остановиться и затеять разговор. А если я увижу женщину, корпящую над лоскутным одеялом, я тут же вспомню свою матушку и все ее бессчетные лоскутные одеяла, которые она стегала для своих детей, внуков, правнуков и для меня в том числе. Я пойму это как часть своего языка.

Так что, когда вы смотрите на пациента, когда слушаете его, старайтесь определить его жизненную ориентацию, а затем подскажите ему, как найти себя в этом мире. (Примечание: Эриксон специально повторяет рассказ об умственно отсталой девушке и о сделанной ею пурпурной корове.)

Еще о половом развитии. На этот раз у девочек. Процесс, схожий с тем, что происходит с мальчиками, но и во многих отношениях отличный. Вот идут по улице, обняв друг друга за талию, четыре девочки, перегородив весь тротуар. Что им в этом нравится? Ощущение прижатости друг к другу.

Понаблюдайте за женатыми парами и влюбленными на призывном пункте, когда мужчины уходят служить, а то и воевать. Я слышал, как жены говорили: “Поцелуй меня так крепко, чтобы кровь выступила на губах, может, нам никогда больше не придется целоваться. Прижми меня так, чтобы косточки затрещали. Хочу запомнить это объятие”. И в то же время самый легкий поцелуй насильника обжигает огнем, потому что он в прямом смысле незабываемый, ибо губит всю дальнейшую судьбу девушки. Такой эмоциональный фон.

Если к вам приходит пациент с какой-нибудь бессмысленной фобией, посочувствуйте ему и тем или иным путем помогите ему преодолеть ее.

Как-то мне довелось читать лекцию в Мемфисе, штат Теннеси. Там присутствовала и опекавшая меня пара. По окончании лекции хозяйка предложила: “Поскольку лекция затянулась, давайте отобедаем в ресторане. Я знаю один симпатичный французский ресторанчик. Вот уже лет 25 мы с мужем обедаем там дважды в неделю”.

Мне показалось это постоянство не совсем нормальным. Обедать в одном и том же месте, когда в Мемфисе полно ресторанов... А тут 25 лет, дважды в неделю... Оставалось согласиться.

Естественно, имея кое-что на уме, я заказал речных устриц. Вы бы видели, с каким выражением они смотрели, как я управляюсь со своими улитками. (Эриксон изображает гримасу отвращения.) Когда осталась последняя устрица, я уговорил хозяина попробовать ее. Попробовав, он воскликнул: “О, вкусно!” Затем он уговорил попробовать и жену, той тоже понравилось. Я заказал себе вторую порцию, а они первую и съели ее с большим удовольствием.

Полгода спустя я опять приехал с лекцией в Мемфис и принимала меня та же пара. Лекция была длинная, и хозяйка опять предложила: “Дома я уже ничего не успею приготовить, давайте пообедаем в ресторане. Нам тут нравится один приятный немецкий ресторанчик, а может, вы предпочитаете другое место? Есть очень хороший рыбный ресторан”. Они предложили мне на выбор несколь­ко мест. Мы выбрали немецкий ресторан. В застольной беседе я невзначай спросил у мужа: “Кстати, давно вы были в том французском ресторане?” “Не помню, — задумался он. — Месяца полтора-два тому назад. Милая, ты не помнишь, когда мы там были в последний раз?” — “Думаю, месяца два прошло”.

И это после 25 лет, дважды в неделю... (Эриксон смеется) ... Явная патология.

Сид: Неужели они и заказывали одно и то же?

Эриксон: Я не спрашивал. Раз они осмелились отведать речных устриц, то любой рестран в Мемфисе им уже не страшен.

Сидишь у бассейна в мотеле и наблюдаешь. Одни ныряют сходу, а другие сначала одной ножкой попробуют воду, затем другой и наконец решаются окунуться целиком.

Когда я начал работать в Вустере, ко мне очень тепло отнеслись молодожены Том и Марта, работавшие в больнице младшими психиатрами. Как-то они пригласили меня на озеро, расположенное рядом с подсобной фермой больницы. Надев плавки и завернувшись в купальный халат, я сел к ним в машину. Ехать до озера было с полмили, но всю дорогу Марта была очень мрачна, молчалива и замкнута. Том, наоборот, был сплошное очарование, приятный, общительный собеседник. Это меня озадачило.

Когда мы подъехали к стоянке, Марта выскочила из машины, бросила халат на заднее сиденье и направилась прямо к берегу. Она бросилась в воду и стремительно поплыла, не сказав нам ни слова.

Том не спеша выбрался из машины. Аккуратно положил халат на заднее сиденье, я тоже последовал его примеру. Том подошел к воде и, когда большой палец ноги коснулся влажного песка, он произнес: “Пожалуй, я сегодня поплаваю”.

Я нырнул и поплыл вслед за Мартой. На обратном пути я спросил у нее: “Сколько воды Том наливает в ванну?” “Каких-то несчастных три сантиметра”, — выпалила Марта.

На той же неделе Тому предложили повышение: должность старшего психиатра. “Мне кажется, я еще не готов”, — ответил он заведующему отделением. Тот, однако, возразил: “Я бы не предложил тебе это место, если бы не был уверен, что ты готов. Либо ты начинаешь работать в новой должности, либо увольняйся и ищи себе работу в другом месте”.

Том и Марта уехали. К тому времени я убедился, насколько они были влюблены друг в друга. Марта мечтала о собственном уютном домике и о детях.

Двадцать пять лет спустя я приехал с лекцией в Пенсильванию. По окончании ко мне подошли седоголовый старик и старая изможденная женщина: “Вы нас узнаете?” — “Нет, но судя по вопросу, должен”. “Это я, Том”, — сказал старик. “А я — Марта”, — произнесла женщина. “Когда же ты поплаваешь Том?” — “Завтра”, — ответил он. Я повернулся к Марте и спросил: “Сколько воды он наливает в ванну?” — “Все те же чертовы жалкие три сантиметра”. “Чем ты сейчас занимаешься, Том?” — “Я ушел в отставку”, — ответил он. “В каком чине?” — “Младшего психиатра”. Жаль, у меня тогда было мало времени, а то уж как-нибудь затолкал бы я Тома в то озеро.

Сид: А как с Мартой?

Эриксон: Тогда у Марты были бы дети. Если удается сломать сковывающую модель фобии, то человек готов к новым поискам. А наши пациенты склонны ограни­чивать себя и тем лишают себя очень многого.

Вчера вечером мне позвонил приятель из Калифорнии. “Я нашел способ, как излечить подростков от их идиотских выходок. Надо поместить их в глубокую заморозку и оттаять, когда им будет 21 год”. (Эриксон смеется.)

Моего сына Ланса совершенно серьезно беспокоило и возмущало отсутствие у меня ума. Он мне так прямо и заявил, что я довольно туп. Затем он уехал учиться в Мичиганский университет. Позднее он признался: “Знаешь, папа, мне хватило двух лет, чтобы заметить, что ты как-то вдруг перемахнул от идиотизма к интеллекту”. Недавно он позвонил мне из Мичигана и сообщил: “Папа, считай себя отмщенным. Мой старший, наконец, открыл, что у меня есть кое-какие мозги, и заявил мне об этом. А у меня еще трое таких открывателей!”

Мужчина: Мой отец мне то же самое рассказывал. (Эриксон согласно кивает.)

Эриксон: Расскажу вам об одной истории болезни. История и сложная, и весьма незамысловатая.

Роберт Дин окончил военно-морское училище в чине младшего лейтенанта. Шла война, его назначили служить на эсминец и дали месячный отпуск. Роберт отправился к Фрэнсису Брейкленду, главному психиатру флота, и объяснил, что страдает неврозом. Брейкленд признал, что проблема существует, но объяснил Роберту: “Младший лейтенат, я ничем не могу вам помочь. Я не могу изменить приказ или добиться вашего перевода на береговую службу. У вас приказ явиться на эсминец. Я могу потребовать военного суда. Суд пошлет вас в Уолтер Рид-госпиталь. Вам станет хуже, и вас переведут в госпиталь Св. Елизаветы. Там вы останетесь надолго и будете потихоньку сходить с ума и так доживете свою жизнь. Я вам советую в свой отпуск поехать в клинику Джона Хопкинса и узнать, не могут ли они вам помочь частным образом”.

Роберт прибыл туда и рассказал о своей беде. Они обо всем тщательно расспросили и сказали: “Помочь вам не можем. Но в Мичигане работает некий Эриксон. Возможно, он вам поможет”.

Роберт позвонил отцу в Нью-Йорк, а тот позвонил мне и попросил принять его сына. Я ответил, что на следующей неделе буду в Филадельфии. Пусть он туда приедет и расскажет мне все о сыне, а я подумаю, что можно сделать.

Отец Роберта нашел меня в гостинице. Он вошел в мой номер, представился и сказал: “Во мне всего полтора метра росту. Я из кожи вон лез, чтобы вытянуться и попасть в действующую армию во время Первой мировой войны. Я тоннами поглощал бананы и ведрами пил молоко, чтобы пройти хотя бы по весу. А чертово начальство всю войну продержало меня рядовым в прачечной роте. Я поклялся, что когда демобилизуюсь и женюсь, и у меня родится сын, сделаю все, чтобы он стал боевым офицером, желательно на флоте. Раз уж я не сгодился для американской армии”.

“Понятно, — заметил я, — но в чем же заключается проблема Роберта?” — “Как вам сказать, у него, что называется, “застенчивый” мочевой пузырь. Он не может мочиться на людях. Вот дуралей. Говорит, что это у него с самого детства. Уж так намучился, пока учился в училище. Кстати, говорят вы, “мозгоправы”, зарабатываете кучу денег. Что это вы остановились в таком дешевом номере? Или просто жадность подвела?” — бесцеремонно поинтересовался отец Роберта.

“Что еще вы можете рассказать о Роберте?” — спросил я. “У него были проблемы и в бойскаутском лагере. Почему вы себе приличную одежду не купите? Неужто вы не можете позволить себе костюмчик получше?” “Давайте лучше о Роберте”, — перебил я. “Приезжая на каникулы, Роберт не мог пользоваться уборной на автобусной станции. Ему приходилось снимать номер в ближайшей гостинице и делать свои дела, запершись в ванной. Он и в школе не мог пользоваться общим туалетом... Неужели у вас нет денег на приличный галстук?” “Давайте дальше о Роберте”, — предложил я.

“Время-то уже обеденное, — возразил он. — Неужели вы можете таким пугалом заявиться в ресторан гостиницы?” Я ответил, что вполне могу.

По дороге в ресторан он поинтересовался, не смущает ли меня моя кривобокая походка. “Представляю, сколько старушонок вы посшибали на улицах, а сколько раз падали, споткнувшись о какого-нибудь постреленка? А уж сбитым вами старикам, верно, и счету нет?” “Как-то обхожусь”, — ответил я.

Когда мы вошли в зал, отец Роберта заявил: “В этой гостинице отвратно готовят. Тут в середине следующего квартала есть славный ресторанчик. Если мы попробуем туда добраться пешком, сможете дотащить в целости свой хилый остов, не покалечив встречных стариков и старушек и не споткнувшись о какого-нибудь пацана? Или такси взять?” Я пообещал дотащиться в целости.

В середине следующего квартала он извинился за ошибку. Ресторан находился в следующем квартале. По дороге он всячески издевался над моей походкой, внешним видом и всем, что только приходило ему в голову.

Он сообщил, что занимается торговлей недвижимостью и считает делом чести выжать из каждого клиента все до последнего цента.

Наконец, мы прибыли в ресторан, который, как оказалось, был расположен в двенадцати кварталах от гостиницы. “Конечно, можно пообедать и на первом этаже, — заявил папаша. — Но я предпочитаю на галерее. Как бы нам закинуть туда ваш остов? Сами управитесь или помочь?” Я сказал, что управлюсь сам. Столик выбрал он сам.

Пока мы поджидали официантку, папаша сообщил: “Повара здесь изумительные. Мясное готовят — пальчики оближешь. А вот рыба у них — или гнилье, или недожареная, а в пюре одна вода и картошка недоваренная. А чай со льдом они из речки качают, а сверху ледок плавает. Кошмар!”

Подошла официантка, и папаша кивнул головой, показывая, чтобы я первый изучил меню. Я заказал жаркое из ребрышек, печеный картофель и горячий кофе. И еще что-то на десерт, я уж забыл. Официантка повернулась к папаше и подала ему меню, он тут же произнес: “Его заказ отменяется. Принеси ему рыбу с пюре и чай со льдом”. Себе он заказал то, что вначале заказал я: жаркое из ребрышек, печеную картошку, кофе и десерт. Официантка не сводила с меня вопросительных глаз, но я сидел с каменным лицом. Развлечение было что надо.

Наконец официантка вернулась с двумя подносами. Выражение лица у нее было несчастное и беспокойное. Я сказал: “Подайте рыбу с пюре этому джентльмену, как он и заказывал. А мне, пожалуйста, жаркое”. Она так и сделала и мгновенно улетучилась. Папаша посмотрел на меня и сказал: “Такого со мной еще никто не проделывал”. “Все когда-нибудь случается в первый раз”, — ответил я.

Он проглотил свою рыбу с пюре и выпил чай со льдом. Я наслаждался реб­рышками.

Когда мы кончили обедать, он заявил: “Я привел вас в отличный ресторан. Почему бы вам не взять на себя расходы?” Я ответил: “Вы меня пригласили. Я ваш гость. Вам и платить”. “Может, хоть чаевые заплатите?” — сопротивлялся он. “Это дело хозяина”, — ответил я.

Наконец, на свет появился разбухший техасский бумажник, где желательно чтобы была хотя бы одна тысячедолларовая бумажка, несколько пятисотенных, сотенных, полусотенных и по мелочи: двадцатки, десятки, пятерки и однодолларовые купюры.

Извлек он этот пузатый бумажник, отсчитал какую-то сумму и полез в карман за мелочью. На чай он оставил 5 центов. Хорошо, что я тайком от папаши передал девушке хорошие чаевые. Бедняжка так изнервничалась, что ей такое успокоительное было как раз кстати. (Смех.) Мой “кормилец” предложил стащить мой остов с лестницы, на что я ответил, что на худой конец могу сам с нее скатиться, без его помощи. Когда мы вышли на улицу, он снова проявил ко мне внимание. “Дотянете до гостиницы, не развалитесь? Или такси брать?” “Думаю, дойду”, — ответил я. Мы возвращались под аккомпанемент весьма нелестных замечаний в мой адрес со стороны мистера Дина.

Когда мы пришли, я сказал: “Меня еще кое-что интересует о вашем сыне”. Мы поднялись в мой номер. Он тут же заявил, что чемодан у меня мог бы быть получше, а дешевле моего кейса он не встречал. Когда я стал записывать кое-что из того, что он говорил, он и тут не удержался: “Да что вы за человек, черт побери! Даже своей ручки нет! Пишете гостиничной ручкой на гостиничной бумаге”. “Расскажите мне подробнее о Роберте,” — перебил я. Он вспомнил еще какие-то моменты и спросил, возьмусь ли я лечить Роберта. Я попросил: “Передайте Роберту, чтобы он явился ко мне на прием в мой кабинет в Мичигане, ровно в 6 часов вечера.

Роберт явился в форме младшего лейтенанта флота. Заглянув в дверь из коридора, он сказал: “Так это вы та ученая шишка, что собирается меня лечить?” “Я психиатр, который собирается с вами работать”, — ответил я.

Роберт вошел в приемную и окинул изучающим взглядом почти двухметрового практиканта в военной форме. Призванным в армиию студентам-медикам разрешалось служить свой срок в медицинских учреждениях. “А что здесь делает эта здоровая бутыль ни с чем?” — поинтересовался Роберт. “Джерри — студент-медик и помогает мне”, — объяснил я. “Какой же вы великий специалист, если в помощниках студент?” — усмехнулся Роберт. “Весьма знающий специалист”, — ответил я.

Тут Роберт заметил в кабинете моего друга, профессора-искусствоведа из Мичиганского университета. “А этот хмырь с цедилкой для супа под носом что здесь ошивается?” — “Он профессор искусствоведения из Мичиганского университета. Он тоже будет помогать мне в твоем лечении”.

“А я думал, что медицинская консультация — дело приватное”, — сказал Роберт. “Это так. Именно для того, чтобы не было никакого разглашения медицинской тайны, мне нужно столько помощников. Входи и садись”.

Роберт сел. Джерри закрыл дверь. “Джерри, — приказал я, — войди в глубокий транс”. Джерри вошел, и я продемонстрировал ряд гипнотических явлений. Работать с Джерри было замечательно.

Я оставил Джерри в трансе и обратился к профессору: “Теперь ты войдешь в транс. Когда Джерри вошел в транс, он знал, что ты не спишь. Так вот, в состоянии транса сохраняй видимость бодрствования. Ты будешь разговаривать с Робертом и со мной, но не будешь ни видеть, ни слышать Джерри”. Профессор сразу же вошел в транс.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: