Сделай Сам Свою Работу на 5

Комбинированное использование историй. 10 глава





Вспомните пациентку с авиафобией. Не следут верить всему, что говорит вам пациент. Я разобрался во всем только тогда, когда, вслушиваясь в рассказ о ее фобии, понял истинный смысл ее слов. Она могла спокойно садиться в самолет, нормально себя чувствовала, пока самолет двигался по взлетной полосе, но стоило ему оторваться от земли, как начиналась фобия. Я понял, что это не авиафобия, а боязнь замкнутого пространства, в котором ее жизнь целиком зависела от незнакомого человека — пилота.

Потребовалось время, чтобы понять ее слова. Я заставил ее дать мне обещание сделать все, что я скажу, будь то добро или зло. Я сделал так умышленно, потому что это было аналогией ситуации, когда ее жизнь находится в руках незнакомого летчика. Затем я ей сказал: “Наслаждайтесь полетом в Даллас и обратно и расскажите мне о ваших приятных впечатлениях”. Она не понимала, что выполняет данное мне обещание, но дело было именно так. Я-то знал, зачем мне было надо такое обещание, а она не знала. “Наслаждайтесь полетом в Даллас и обратно”, — ласково сказал я, а она уже дала обещание повиноваться мне во всем. Она даже не восприняла мои слова как просьбу. (Эриксон улыбается.) И ты тоже. (В сторону Джейн.)



Надеюсь, вы узнали от меня что-то новое о психотерапии, о том, как важно видеть, слышать и понимать пациента и побуждать его к действию.

Вернемся к Барбаре. Развернула она в уме свой длинный свиток, прочитала все “за” и “против” и обнаружила, что доводов “за” гораздо больше. Ей нужен был только окончательный ответ, все остальное было еще слишком сложно понять и принять. Вот откуда мысль: “Теперь я могу выйти замуж за Джека”. Неясно, откуда пришла эта мысль, зато было ясно, что меня надо выпроводить и как можно скорее. (Эриксон улыбается.) А смысл фразы “Достаточно только знать ответ” я сам узнал лишь через несколько месяцев.

Если вам удается заставить пациента сделать основную работу, все остальное встает на места само собой.

Возьмите ту девочку с энурезом: семье не хватило терпения понять ее и потерпеть. От них требовалось только это, равно как и от ее сестер, соседей и одно­классников.

Вот еще одно наблюдение. Когда я пришел работать в вустерскую больницу, заведующий клиническим отделением доктор А. провел меня по всем палатам, представил больным, а затем, пригласив в свой кабинет, сказал: “Садись, Эриксон”.



“Эриксон, — начал он, — ты здорово хромаешь. Не знаю, отчего это у тебя, да и не мое это дело. Я свою хромоту принес с первой мировой войны, перенес 29 операций по поводу остеомиелита. Мне теперь до смерти хромать. Слушай, Эриксон, если тебя интересует психиатрия, тебя ждет успех, уверяю. У всех будущих пациенток твоя хромота вызовет материнское сочувствие, а мужики не станут тебя опасаться: калека да и все, какой с него спрос, ему и рассказать все можно, не стесняясь. Одно слово — калека. Ты, главное, ходи с невозмутимой физиономией, навостри уши, да глаза открой пошире”.

К совету я прислушался и от себя кое-что добавил. Придя к какому-нибудь заключению, я записывал его на листке бумаги, запечатывал в конверт и оставлял в ящике стола. А когда я позже приходил к другому выводу, я тоже его записывал и сравнивал с предыдущим.

Вот вам пример. Когда я работал в Мичигане, там была одна секретарша, жутко застенчивая. Ее стол стоял в самом дальнем углу комнаты. Писала ли она под диктовку или выслушивала поручение, она никогда не поднимала глаз и не смотрела на говорившего.

Как правило, она приходила на работу без пяти восемь, на пять минут раньше. В восемь она уже работала. Обедать уходила в пять минут первого, на пять минут позже установленного времени, а возвращалась без пяти час. Работу мы заканчивали в четыре, но она всегда прихватывала лишние пять минут.

Все мы имели двухнедельный оплачиваемый отпуск. Рабочая неделя продолжалась с 8 часов утра понедельника до 12 часов дня субботы. Уходя в отпуск, Дебби начинала собирать вещи в дорогу только в пять минут девятого в понедельник, и у нее, таким образом, пропадали конец субботы и воскресенье. Из отпуска она возращалась точно без пяти двенадцать в субботу, теряя еще полтора дня отдыха. Она была добросовестна до болезненности.



И вот иду я как-то летом по больничному коридору и вижу: идет впереди незнакомая девушка. А я в больнице всех знал (я отвечал за кадры), кто как ходит, кто как руками размахивает, кто как голову держит. А тут вдруг совсем незнакомая девушка. Как же так? Я заведую кадрами, а ее не знаю. Тут она свернула в бухгалтерию, и я узнал профиль Дебби.

Придя в свой кабинет, я достал листок бумаги, записал свой вывод, положил его в конверт, запечатал и отдал своей секретарше: “Заверь своей рукой, проставь дату и запри у себя в столе”.

Она заперла конверт в ящике, единственный ключ от которого хранился у нее, так что я не мог тайком заглянуть в свой вывод. Я прямо сам себе не верил. (Эриксон улыбается и смотрит прямо перед собой, возможно, на Салли.)

Месяц спустя приходит моя секретарша с обеда, и ее прямо распирает от новости: “Я такое узнала! Спорю, что вы ни за что не догадаетесь!” “Я бы тебе не советовал спорить, — заметил я. — Я все равно выиграю. Этим летом Дебби не уезжала в отпуск, а тайно вышла замуж. Сегодня за обедом она призналась”. Тогда я сказал: “Мисс Х., загляните в конверт, который мы заперли месяц тому назад”. “Ой, ну что вы, как можно!” (Смех). Она мгновенно выудила конверт, открыла и прочитала мой вывод: “Либо у Дебби бурный любовный роман, либо она тайно вышла замуж, и у нее хорошо идет сексуальная адаптация”.

А здесь уместно еще одно наблюдение. Для мужчины секс — явление местного значения. Это не то, что отрастить усы, например. Так, рядовое событие.

Половая жизнь для женщины — это биологическая функция ее организма, во­влекающая в действие все тело. Как только она начинает регулярно жить половой жизнью, несколько изменяется линия волос на голове, надбровья слегка выступают, нос чуть-чуть удлиняется, подбородок слегка тяжелеет, губы полнеют, линия челюсти незначительно изменяется, изменяется содержание кальция в позвоночнике, смещается центр тяжести, грудь и бедра становятся шире либо плотнее. (Говоря об изменениях, Эриксон указывает на различные части своего тела.) Она ходит уже по-другому, потому что центр тяжести смещается книзу. И руки у нее двигаются по-другому. Если внимательно наблюдать за большим количеством людей, то можно научиться все это замечать.

Только не наблюдайте за вашими друзьями и членами семьи, не следует вторгаться в их личную жизнь. Но вы можете наблюдать за пациентами, медицин­скими сестрами, вашими студентами, практикантами, потому что это ваша работа — знать пациентов и тех, кто за ними ухаживает. Вы преподаете студентам-медикам и должны знать их проблемы, потому что они — будущие врачи. Вы можете изучать своих практикантов, но оставьте в покое семью и друзей, избегайте бесцеремонного любопытства. Я никогда не знал, когда у моих дочерей менструация. Но когда ко мне приходила на прием женщина, я всегда мог определить, на какой стадии цикла она находится.

Однажды одна секретарша в Мичигане как-то ляпнула моему другу Луи и мне: “Вы, чертовы психиатры, думаете, что знаете все на свете!” “Практически все”, — скромно ответил я. (Эриксон улыбается.)

Эта секретарша, Мэри, была замужем за торговым агентом. Он вечно мотался по командировкам — на пару дней, на неделю, две, три. В общем, совершенно непредсказуемый супруг. Прихожу на работу как-то утром, а из-за двери раздается стук ее пишущей машинки. Я послушал, открыл дверь, заглянул в ее комнату и сказал: “Мэри, сегодня утром у тебя началась менструация”, — и закрыл дверь. Мэри не стала возражать. Несколько месяцев спустя я послушал, как она печатает, и заметил: “Мэри, вчера вечером вернулся твой муж”. (Эриксон весело хмыкает.) У Мэри и капли сомнения не было, что я все знаю.

А некоторые сестры и секретарши приходили ко мне каяться заранее. Однажды вошла в мой кабинет одна такая “грешница” и говорит: “Пусть ваша секретарша выйдет, мне нужно с вами поговорить”. Я попросил ее выйти и выслушал признание: “Прошлой ночью у меня началась любовная связь. Я решила сама вам сказать, прежде чем вы заметите”. (Общий смех.)

Ваше чувство благородства и уважения к личной жизни ваших друзей и членов семьи вовремя остановит вас. Но пациенты и ухаживающие за ними сестры — это другое дело. Студентам-медикам предстоит работать с больными и вам следует знать, все ли в порядке у них самих.

Вы люди взрослые и мои коллеги. Вас я изучать не буду. Я буду читать ваши лица и сразу узнаю, если я кому-то неприятен. Вот вы двое, вы ведь знаете, что я могу читать по лицам? (Обращается к Салли и Саре.)

Салли: Читать по лицам? Да, можете.

Эриксон: Я вам расскажу еще одну историю болезни. Один профессор прошел двухгодичный курс психоанализа у нас в стране, а его жену анализировали в течение года. Затем они отправились в Европу, где профессора в течение года анализировал сам Фрейд, по пять раз в неделю, а его женою в течение года занимался один из учеников Фрейда. На следующее лето они вернулись в Америку и предложили свои услуги вустерской больнице.

Профессор рассказал мне о двух годах психоанализа, о встрече с Фрейдом и о двух годах психоанализа его жены. Он и его жена хотели пройти у меня курс психотерапии. Я только что начал работать в исследовательском отделе и был очень загружен своими делами. Я сказал, что придется подождать, пока я смогу выкроить для них время.

В первую же неделю моей работы в Вустере проходила книжная ярмарка. Я любил покупать книги, особенно когда распродавались привезенные издателями остатки. Профессор присоединился ко мне, он тоже был книголюб. Идем мы по улице, и тут из магазина, метрах в пяти перед нами, выходит чрезвычайно тучная женщина, ростом метра полтора и такой же ширины.

Профессор повернулся ко мне и вздохнул: “Милтон, тебе не хочется взять в руки такую вещь?” “Нет, не хочется”, — ответил я. “А я бы взял”. Вернулись мы в больницу, я вызвал к себе жену профессора и рассказал: “Шли мы сегодня по улице позади очень толстой женщины, прямо кубарь — полтора на полтора, а ваш муж спрашивает, не хочется ли мне подержаться за этот зад. Я ответил, что у меня нет ни малейшего желания, а он сказал, что подержался бы”.

Жена прямо взвилась: “Так и сказал, что он подержался бы за эту необъятную жирную задницу?!” “Именно так, и причем с большим чувством”, — ответил я. “Подумать только, — окончательно возмутилась она, — что все эти годы я морила себя голодом, чтобы сохранить стройные девичьи бедра. Конец голодовке! Такую жирную задницу отращу, что будет его крючьям за что ухватиться!” (Общий смех.)

Приходит она ко мне через несколько недель и заявляет: “Знаете, мой муж чересчур уж джентльмен. Чистюля чопорный. Думает, что он во всем разбирается. Я хочу, чтобы вы ему сказали, как меня следует любить. Он считает, что единственный способ — это когда он лежит на мне. А мне иногда самой хочется полежать на нем”.

Я пригласил к себе мужа и объяснил ему, что в любви любая позиция хороша, если оба партнера получают удовольствие. А если один недоволен, значит, позиция не годится. Объяснил ему все до мельчайших подробностей. К этому и свелась вся моя психотерапия.

(К группе.) Как же этот профессор за три года психоанализа не сумел выяснить, что девичьи бедра жены ему не по вкусу? И почему его жена за два года психоанализа, пять раз в неделю, не дотюкала, что ее мужу нравится пышный нижний бюст?

В общем, мне понадобилось всего две беседы с ними, чтобы успешно завершить весь фрейдовский анализ и анализ его подручного. Профессор сейчас отошел от дел, у них с женой появились внуки, она стала полтора на полтора — и оба счастливы. (Эриксон улыбается.) Вот что такое психотерапия.

Приехав в Мичиган, я в первый же день обратил внимание на одну девушку, которая, как выяснилось, работала санитаркой. Она была очень хорошенькая выше талии и ниже колен. Но попка у нее была редких размеров. Стоило ей вильнуть бедром на продящего мимо, как он падал, не в силах удержаться на ногах. Она переживала из-за своей фигуры, но мне она показалась инте­ресной.

Вскоре я выяснил, что у нее была довольно странная привычка. В дни посещений она стояла у входа на территорию больницы и задавала три вопроса каждой входящей матери с малышом. Мне было видно из окна моего кабинета. Мамаши кивали в ответ и отправлялись по палатам навещать родственников, а санитарка собирала малышей и занималась с ними, если день был погожий. Если девушка не жалеет своего выходного дня, чтобы поиграть с чужими детьми, значит, она любит детей.

И вдруг, примерно через год, у нее началась беспрерывная икота, день и ночь. У нас в штате было 169 врачей. Каждый ее осмотрел и все рекомендовали консуль­тацию у психиатра. Девушка знала, что этим консультантом буду я. Моя репутация была ей известна: я знаю толк в своем деле. Она отказалась наотрез.

К ней обратился ее непосредственный начальник: “Послушай, Джун, ты не платишь за пребывание в больнице, прошла полное медицинское обследование. Все рекомендуют консультацию у психиатра, но ты отказалась. За тобой сохраняется твое рабочее место и ты получаешь зарплату, хотя лежишь в постели как пациентка. Либо ты соглашаешься на консультацию, либо мы вызываем платную скорую помощь и отправляем тебя в платную больницу. Если согласишься на консультацию, твое рабочее место останется за тобой”.

Перспектива оказаться в платной больнице ее не обрадовала, и она согласилась: “Ладно, пусть приходит”.

Я пришел около двух часов и очень осторожно прикрыл за собой дверь палаты. Предупреждающе подняв руку, я сказал: “Не открывай рта, молчи (Эриксон поднимает левую руку, словно останавливая идущий транспорт) и слушай, что я скажу. Очень жаль, что ты не читала “Песнь Песней” Соломона. Это из Библии, что лежит у тебя на столике, а ты и не читала. Вот в чем твоя беда. Раз ты не читала “Песнь Песней”, я тебе все объясню. Я целый год наблюдал за тобой, как ты заботилась о малышах других женщин, не жалея на это своих выходных. Ты спрашивала у каждой матери, можно ли дать ее ребенку жвачку, конфетку или игрушку, можно ли тебе приглядывать за малышами, пока их мамы навещают больных родственников. Так я узнал, что ты любишь детей. А ты вообразила, что из-за твоей крупной попки на тебя не глянет ни один мужчина. Прочитай ты “Песнь Песней” Соломона, ты бы так не думала”. Мне удалось пробудить в ней любопытство.

(Обращается к слушателям.) Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из вас прочитал “Песнь Песней” Соломона. (К одному из учеников.) Ты читал? (Эриксон кивает.) Я все ей объяснил: “Тот, кто захочет взять тебя в жены, тот, кто полюбит тебя, посмотрит на твою огромную, пышную, мягкую попку и увидит в ней лишь колыбель для своих будущих детишек. Это будет тот, кто мечтает произвести на свет как можно больше детей. И он увидит дивную колыбель для этих детей.

Ты сейчас не прекращай икать. Остановишься где-нибудь пол-одиннадцатого или в одиннадцать. И все подумают, что излечение произошло само собой, внезапно, а я тут ни при чем. Ты продолжай икать и все подумают, что у меня тоже ничего не вышло. А когда я уйду, почитай “Песнь Песней” Соломона. Ты ее найдешь в Библии, что лежит на твоем столике”.

Несколько месяцев спустя Джун дождалась, когда моя секретарша ушла обедать, и заглянула ко мне, чтобы показать свое обручальное кольцо. А еще несколько месяцев спустя, тоже в отсутствие секретарши, она привела ко мне своего жениха. Он мне рассказал, что у него есть свой участок земли и они со своей невестой задумали построить там дом. В доме у них будет много спальных комнат и одна громадная детская. (Эриксон улыбается.)

Однажды я спросил отца, почему он женился именно на матери. А он ответил: “Потому что у нее нос косит на запад”. У мамы действительно была искривлена носовая перегородка и нос был немного кривоват. Я возразил, что нос у нее будет косить на запад, только если она станет лицом к югу. Но отец ответил: “Я родом из Чикаго, а это к югу от Висконсина”. Довод был неопровержимый.

У мамы я тоже спросил, почему она вышла за отца. “Потому что у него один глаз был голубой, а другой — белый”. “Глаза бывают голубые, карие, черные”, — возразил я. “У твоего папы оба глаза были голубые, но один так косил, что, бывало, только один белок виден”, — ответила она. “Я что-то этого не замечал”, — засомневался я. “С того дня, как мы поженились, оба глаза у него смотрят в одном направлении — вперед”, — ответила мама. “И что, белый глаз больше его не подводил?” “Только однажды, — сказала мама. — Когда он направился в Сан-Луи, чтобы вступить добровольцем в войска Тедди Рузвельта, а его не приняли по зрению. Домой он вернулся с голубым и белым глазом. Но дома он спокойно все обдумал: ведь у него на руках жена и дочь. Лучше поступать разумно, и оба глаза у него опять стали голубые”. (Эриксон улыбается.) Чтобы узнать, надо спрашивать. Сколько сейчас времени?

Джейн: Четыре.

Эриксон: До четырех я могу сосчитать. Будь любезна, подойди-ка сюда, незнакомка, и займи это кресло. (Эриксон обращается к Саре, которая подходит к зеленому креслу.) А ты заметила, что я не просил ее встать с кресла? (Эриксон говорит об Анне.)

Ну-ка, скажи, сколько у тебя пальцев? Остальные уже знают ответ.

Сара: Пять, э-э, четыре.

Эриксон: Большой палец тоже считай.

Сара: Пять. Десять.

Эриксон: Так пять? Или десять?

Сара: Десять.

Эриксон: Ты уверена?

Сара: Да. (Смеется.)

Эриксон: Положи руки на колени.

Если считать отсюда туда (Эриксон показывает справа налево) или оттуда сюда (показывает слева направо), в обоих случаях будет одинаковый результат?

Сара: Да. (Улыбается.)

Эриксон: Ты уверена?

Сара: Да.

Эриксон: А если сложить пальцы на одной руке с пальцами на другой, все равно будет правильный ответ?

Сара: Да.

Эриксон: Мне кажется, у тебя одиннадцать пальцев... Неужели ты думаешь, что я ошибаюсь?

Сара: Вероятно, нет, в каком-то смысле.

Эриксон: Ладно. Я буду указывать, а ты считай. (Эриксон указывает на ее пальцы, а она считает.)

Сара: Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять.

Эриксон: Ты их так считаешь?

Сара: Да.

Эриксон: И все-таки у тебя одиннадцать пальцев.

Ты сказала, что как ни считай, разницы не будет. (Эриксон показывает два направления возможного счета.) И что ответ будет правильный, если пальцы одной руки сложить с пальцами другой. Верно?

Сара: Верно.

Эриксон: Ты все поняла?

Сара: Да.

Эриксон: Десять, девять, восемь, семь, шесть — и добавим пять, получается одиннадцать.

Сара (Смеется): Точно.

Эриксон: Впервые узнала, что у тебя одиннадцать пальцев?

Сара утвердительно кивает и смеется.

Эриксон: Наверное, в школе не очень старалась?

Сара: Наверное. (Улыбается.)

Эриксон: То-то. А правую руку от левой можешь отличить?

Сара: Конечно.

Эриксон: Уверена в этом?

Сара: Ага.

Эриксон: Спрячь вот эту руку за спину. (Указывает на левую руку.) Ну, и какая же рука осталась?[6]

Сара смеется.

Эриксон: Надо отправить тебя обратно в школу.

Сара: Дело в том, что я там работаю.

Эриксон: Это хорошая методика для работы с детьми.

Вот еще одно задание для всей группы. (К Стью.) Достань-ка мне вон ту карточку. (Эриксон берет карточку и передает ее Саре.) Прочитай ее, но не обманись кажущейся простотой ее понимания. Передай другим.

 


(Карточка переходит из рук в руки. На ней написано: Прочитай всеми возможными способами то, что заключено в скобках:

 

(Эриксон получает карточку обратно.) Как ты это прочитала? (Обращается к Саре.)

Сара: Вы хотите, чтобы я прочитала все, что написано на карточке?

Эриксон утвердительно кивает.

Сара: Мне надо только числа прочитать? Я не поняла.

Эриксон: Прочитай вслух. (Эриксон снова показывает Саре карточку.)

Сара: Всю карточку..?

Эриксон: Читай, что прочитаешь.

Сара: В скобках? (Эриксон кивает.) 710. 7734.

Эриксон: А кто может прочитать по-другому? (Зигфриду.) Повтори свой ответ.

Зигфрид: Я могу переставить числа.

Эриксон: Покажи.

Зигфрид: 017 или 107, или 3477 или 7347...

Эриксон: Задание было: прочитать всеми возможными способами то, что за­ключено в скобках. Вот я, например, смотрю на карточку и вижу “OIL” и “HELL”[7]. (Эриксон берет карточку, переворачивает ее и передает Саре, та смеется. Эриксон улыбается. Карточка идет по рукам.)

Почему же вы не выполнили задание и не прочитали всеми возможными способами?

Кристина: Знаете, тут есть одна причина... Немцы пишут семерку по-другому. Если читать таким способом, ничего не получится. И я семерку пишу по-другому, и Зигфрид тоже.

Эриксон: Но вы оба умеете читать по-английски.

Кристина: Но семерки мы пишем так. (Показывает.)

Эриксон: Когда говорит ваш пациент, прислушайтесь к тому, что слышите, затем пересядьте на другой стул и снова слушайте, потому что у каждой истории есть другая сторона. Как и у этой карточки.

Я вам расскажу об одном случае. Миссис Эриксон и я как-то были в Мехико. Мой коллега, зубной врач, пригласил нас к себе на обед. Он очень гордился своей женой, которая, как он нам признался, великолепно рисует. Жена, правда, не приняла столь высоких похвал и сказала, что просто делает любитель­ские наброски, вот и все. Но дантист не мог унять своего восхищения и, несмотря на возражения жены, принес с полдюжины ее рисунков.

Я их рассмотрел один за другим. Вокруг каждого рисунка художница сделала обрамление из причудливых завитушек. Я посмотрел на рисунок и так, и эдак, и вот так, и таким манером. (Эриксон поворачивает карточку с числами в разные стороны.) Меня озадачило то, что я разглядел.

Я взял листок бумаги, проделал в нем дырочку размером в ноготь и наложил на виньетку. Дантист глянул в отверстие и увидел изображение миниатюрного лица. Я передвинул лист — и в отверстии появилось новое лицо. В этом орнаменте были скрыты сотни крохотных лиц.

Если у человека хватило таланта запрятать сотни миниатюрных лиц в узор обрамления так, что их не заметил ни зритель, ни сам художник, тогда это должен быть действительно хороший художник. Сейчас жена моего коллеги — очень известная художница в Мехико и является директором городской картинной галереи.

Когда смотрите на вещи, вглядывайтесь в них. Когда слушаете пациента, вслушивайтесь внимательно и попытайтесь понять его рассказ с иной точки зрения. Если вы просто выслушали пациента, целиком до вас его история не дошла. Переверните ее и прочитайте: “масло” и “ад”.

Думаю, до завтра вам хватит пищи для ума. Те, кто еще не был на Пике Скво, отправляйтесь туда. А те, кто не был в Ботаническом саду и Музее Херда, воспользуйтесь завтрашним утром. Сейчас 4 часа, а музей закрывается в 5, то же самое Ботанический сад и зоопарк. А Пик Скво открыт всегда. (Эриксон улыбается.)

Анна: Доктор Эриксон, я уезжаю завтра утром и хочу вас от всей души поблагодарить.

Эриксон: Значит, я тебя больше не увижу, потому что завтра я встану без четверти двенадцать, не раньше.

Что касается платы за занятия, я не оговорил четко свои условия. Гонорар у меня гибкий. Обычно я предлагаю ученикам заплатить по своим возможностям. Как правило, я беру 40 долларов в час. У меня просто не хватит совести запросить такую сумму с каждого из вас. Вы знаете, сколько часов продолжались занятия, и можете сложить в зависимости от того, кто сколько занятий посетил. Ну, а кто считает себя богатеем, может оставить чек побольше. Сколько бы я ни получил, в мои планы входит прожить подольше. (Смех.)

А теперь, пожалуй, надо проводить это невинное создание в мой дом и показать ей волшебного духа. (Эриксон указывает на Сару, та смеется.)

Зигфрид: Займемся дезинсекцией?

Эриксон: Сделай одолжение. (Зигфрид снимает микрофоны.)

А мы с этим невинным созданием пойдем ко мне, и я покажу ей лампу Алладина. С самым настоящим духом.

Сара: С настоящим духом? Звучит заманчиво.

Джефф: Доктор Эриксон, вы мужаете, а не стареете.

Эриксон: Скажи еще раз!

Четверг

 

(Сегодня к группе присоединились еще пять человек. Всего присутствуют одиннадцать человек. Эриксон обводит глазами присутствующих.)

Эриксон: Кто-нибудь из вас знает, как избирался на святейший трон Папа Иоанн Павел?

Кристина: Как и все другие, конклавом.

Эриксон: Нет. Кардиналы не смогли прийти к согласию, они устроили перерыв и проголосовали[8]. (Эриксон смеется.)

Зигфрид (Сидя в зеленом кресле): Большинство американских шуток связаны с особенностями языка, они редко до меня доходят.

Эриксон (Помолчав): Вот еще одна американская шутка. Одна дама заметила на железнодорожной станции бесхвостого кота и спросила у дежурного: “Мэнкс?” “Нет, — ответил он, — без двух два до двух двух”.

Даже большинство американцев не схватывают, в чем здесь соль. (Смех.) Коты английской породы из Мэнкса все короткохвостые. Ответ дежурного “Нет, без двух два до двух двух” означал, что кот лишился хвоста, попав под поезд, который прибыл без двух минут два и отравился в две минуты третьего. (Эриксон смеется.)

Зигфрид: Я понял отдельные слова. (Общий смех.)

Эриксон: Среди вас есть австралийцы? Один новозеландец сказал мне, что австралийцы не знают разницы между буйволом и бизоном. Кто знает, почему?

Насчет буйвола австралийцам все ясно, но (говорит с австралийским акцентом) вот бизон для них — это место, где моют руки[9].

(Эриксон собирает анкеты у новичков и, надев очки, читает их.) Вы словно сговорились. На этой неделе каждый (Эриксон в этом случае неточен) делает из своего возраста загадку, а отгадывать мне? Пишут только свой день рождения и возраст братьев и сестер. Вот, например... Кто у нас Бонни?

Бонни: Я здесь.

Эриксон: Ты напомнила мне о далеких славных годах, когда я преподавал в медицинском институте. Проставь дату, пожалуйста. А ты, Руфь, не возражаешь против даты?

Руфь: Сегодняшней даты? (Эриксон возвращает ей листок для исправления.)

Эриксон (Обращается к Эди. Отдает обратно и ее анкету.): Дата. Ты тоже хочешь, чтобы я отгадывал твой возраст?

Бывало, сообщаю своим студентам в медицинском институте, что последний экзамен состоится в конференц-зале, в два часа дня, во вторник, двенадцатого числа. Говорю все очень медленно. Стоит мне выйти из аудитории и ненароком тут же вернуться, как слышу, все друг друга спрашивают: “Что он сказал? Что он сказал?”

Повтори-ка твое имя, будь добра.

Линда: Линда.

Эриксон: Как тебе сидится рядом с графом Дракулой?

Линда: Я с ним уже знакома, вполне дружелюбный тип. (Смеется.)

Эриксон: Надеюсь, встреча состоялась не в полночь?

Стоит повторить для некоторых из вас: наша сознательная жизнь, наше сознание лежат в основе восприятия, но восприятия расщепленного. Вы пришли сюда,чтобы узнать, что я вам расскажу. В то же время ваше внимание разделено между мною, присутствующими здесь людьми, книжными полками, картинами и прочим.

Если взять бессознательное, то это огромный склад, где хранятся ваши воспоминания, ваши знания. Без такого склада не обойтись, потому что вы не в состоянии сознательно удержать в памяти все, что узнаете. Из накопленных в течение жизни знаний львиная доля используется автоматически, чтобы обеспечить жизнедеятельность человека.

Сколько вам пришлось потрудиться, чтобы научиться говорить. А теперь, встав утром и укладываясь спать вечером, вы ни разу не задумались за день, как произнести этот слог, сколько слогов в каждом слове, как правильно произносить звуки и т.п. А ведь было время, когда вы произносили: “Асю ады”, а думали, что говорите: “Хочу воды”. Сейчас вы изъясняетесь на языке взрослых людей и забыли о том невероятном усилии, которое приходится делать малышу, чтобы быть понятым.

Помню, как одна из моих дочек училась говорить: “Топ-топ, топ-топ, топ-топ, иду пать ... кука бай-бай”. Теперь она говорит: “Иду спать, кукла тоже будет спать.” Но в разговоре она часто повторяла многие слова, а своего брата Ланса звала “Ла-ла”.

В психотерапии — если вы собираетесь заниматься психотерапией — вам первым делом следует знать, что общие для всех слова имеют свое особое значение для разных людей. Слово “бежать” имеет 142 значения в английском языке. Слово “побежал” может смутить девушку, у которой побежала петля на чулке. (Эриксон приводит еще несколько примеров со словом “бежать” в разных значениях.) Так и вы, слушая пациента, склонны вкладывать в его слова свой смысл.

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.